Текст книги "Дыхание розы"

Автор книги: Андреа Жапп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Женское аббатство Клэре, Перш,
октябрь 1304 года

Несмотря на жар яркого пламени, пылавшего в камине ее кабинета, Элевсию де Бофор, аббатису Клэре, била дрожь. С тех пор как она впервые увидела инквизитора Никола Флорена, холод упорно пробирал ее до самых костей. Кошмарные видения вновь проложили дорогу в ее сознание и столь настойчиво преследовали, что она стала бояться периода дремоты, предшествующего сну.

Если прежде мать аббатиса немного сомневалась в чистоте поисков, объединивших Элевсию с ее племянником Франческо, а также с покойным Папой, нежным Бенедиктом XI, приезд этого посланца тьмы навсегда рассеял ее колебания. Но будет ли достаточно той двери, которую они намеревались открыть, чтобы вернуть миру Свет, чтобы разделаться с Никола Флореном и ему подобными, переходившими из века в век после наступления ночи времен? Франческо, которого она воспитала как родного сына, ничуть не сомневался в этом, но он был скорее не мужчиной, а ангелом, спустившимся на землю неведомо откуда. Что ангелы могут знать о ярости, ужасе и страданиях человеческой плоти?

Потоки слез, хлынувшие из глаз, затуманили ее взгляд.

«Ваш сын так похож на вас, моя Клэр, моя сестра. И он так близок нам. Мы пробираемся на ощупь в бесконечном лабиринте. Мы мечемся в поисках путеводной нити. Меня изводят столько вопросов, на которые не удается найти ответы. Почему было угодно, чтобы вы умерли в Сен-Жан-д’Акр? Почему вы не предчувствовали, что готовится резня? Почему вы не бежали? Что знали вы, о чем мне неведомо? Мои сны превратились в прогулки по кладбищу. Там я встречаюсь со всеми вами, любезный народец призраков. Анри, моя нежная любовь, мой супруг. Филиппина, чья драгоценная кровь течет в нас. Бенедикт, мой любезный Бенедикт. Клеманс, Клэр, мои сестры, мои воительницы.

И она, одна из нас. Что она знает о своей судьбе?

Клэр, тревога снедает меня. А если мы заблуждались? Если все это лишь сказка? Если нет никакой двери? Если нет никакого ключа?

Мы уподобили наши жизни игре в Таро, которую недавно цыгане привезли из Египта, если только не из Китая. Мы скрестили клинки, но не понимаем значения происходящего. Впрочем, кто может утверждать, что действительно понимает его значение?

Клэр, мне так страшно, но я не могу найти причин моих страхов. Эти толстые стены, эти суровые своды, под которыми я рассчитывала обрести покой, источают угрозу. Я чувствую ее в каждом коридоре, перед каждой ступенькой. Теперь под ними расхаживает зверь, несущий зло. Никто его не видит, никто его не слышит. Лишь некоторые из нас ощущают его присутствие. Чтобы покончить с ним, требуется отвага Клеманс или ваша способность предвидеть, моя Клэр. Требуется победоносное упорство Филиппины. Я всего лишь боязливая старая женщина, довольствующаяся своей эрудицией, убеждающая себя, что душой понимаю все. И вот теперь я превратилась в одинокую старуху, разбитую болью во всех членах, преследуемую видениями, которые не в состоянии истолковать, испуганную глубиной пропасти, разверзшейся у моих ног. Я дрожу от внутреннего холода, который убеждает меня, что зло рядом. Оно вошло сюда в сопровождении этого Флорена. Зло прокралось к нам и теперь следит за нами. Я чувствую, что оно подслушивает наши разговоры, вторгается в наши молитвы. Оно ждет, но я не знаю чего.

Вы помните? Когда мы были детьми, мы поехали вместе с нашей семьей в этот городок, в Тоскану. Вы помните проклятую яркую тряпку, которой размахивали крестьянские дети, так напугавшую меня? Я плакала, я рыдала, я отказывалась сделать еще один шаг. Вы подбежали к ним, вырвали из их рук тряпку, бросили ее на землю и стали топтать ногами. Подойдя ко мне под раздосадованными взглядами детей, вы, улыбаясь, сказали: сила рождается из твоей веры в нее. У дьявола широкая спина, он козел отпущения всех наших грехов и охотно наделяет нас ими. Вы были правы, моя сестра, и эта уверенность, если о ней станет известно, может стоить мне отлучения от Церкви. Дьявола не существует. Человек – вот кто вечное и единственное поле битвы зла. Я видела одно из его самодовольных завоеваний, я дотрагивалась до него. Он мне улыбался. Он был красивым. Мне страшно, моя Клэр».

Аделаида Кондо, сестра-келарша в аббатстве Клэре, просматривала содержимое шкафа гербария, в котором стояло множество пузырьков, джутовых мешочков, терракотовых бутылок и различных сосудов. Она чувствовала себя виноватой, что пришла сюда, не спросив разрешения у аббатисы или у сестры-больничной Аннелеты Бопре, считавшей гербарий своим феодом. Аннелета охраняла его столь ревностно и даже злобно, что порой это вызывало у многих удивление. Крупная женщина производила на Аделаиду, еще молодую и легко смущающуюся, сильное впечатление. Ходили слухи, что Аннелета, дочь и внучка врачей, не смирилась с тем, что не смогла продолжить их искусство, и примкнула к единственному обществу, разрешавшему ей врачевать: она поступила в аббатство. Аделаида не поклялась бы в правдивости этих утверждений, которые, вероятно, отчасти объясняли раздражительный и сварливый характер сестры-больничной. Как бы то ни было, но Аделаиде не хватало шалфея, чтобы приправить этих великолепных зайцев. Зайцев принесли вчера от галантерейщика [20]20
  Галантерейщики – богатый цех торговцев, которые продавали, не изготавливая их, все ткани, одежду и даже предметы и изделия ювелирного искусства самым богатым слоям общества. Они также красили шелк, в отличие от красильщиков, которые занимались менее дорогими тканями. Их ремесло считалось одним из самых уважаемых.


[Закрыть]из Ножана, и она собиралась подать их с пюре из слив, схваченных первыми холодами.

Шалфей был очень распространенным лекарством, которое советовали принимать при головных болях, резях в желудке, параличе, эпилепсии, желтухе, контузиях, тяжести в ногах, обмороках и множестве других болезней, и поэтому сестра-больничная должна была сделать летом значительные запасы, тем более что эта лекарственная трава также входила – наряду с белым вином, гвоздикой, имбирью и перцем – в состав восхитительного соуса «Сальвия». Аделаида искала взглядом большой мешок с вышитыми на нем словами salvia officinalis [21]21
  Шалфей лекарственный (лат.). (Примеч. пер.)


[Закрыть], но безуспешно. Она нашла блошницу дизентерийную, дербенник иволистный, касатик зловонный, крапиву двудомную, огуречник и буквицу, но шалфея нигде не было. Раздосадованная Аделаида спрашивала себя, не убрала ли по здравому размышлению сестра-больничная мешочек с шалфеем на одну из верхних полок. В конце концов, та была высокой и крепко сложенной, как мужчина. Молоденькая сестра поставила табурет рядом с полками и взобралась на него. Шалфея нигде не было видно. Протянув руку, Аделаида стала шарить за первым рядом пакетов и пузырьков. Вдруг она наткнулась на завалившийся назад джутовый мешочек и вытащила его. Спрыгнув с табурета, Аделаида высыпала на стол, на котором сестра-больничная взвешивала травы и измельчала их, содержимое найденного ею мешочка. Серо-коричневая мука с едким запахом могла быть только толченой рожью. Но что это за черноватые комочки? Она нагнулась, чтобы понюхать. Резкий запах цвели заставил ее отпрянуть назад.

– Сестра Аделаида! – прогремел голос сзади.

Молоденькая монахиня подпрыгнула от неожиданности и схватилась за сердце. Она резко повернулась к сестре-больничной, обширные и ценные знания которой в области медицины не искупали ее сварливого характера, по крайней мере по мнению Аделаиды.

– Что вы здесь делаете? – продолжала сестра-больничная обвинительным тоном.

– Просто… Просто…

– «Просто» что, я вас спрашиваю?

Путаясь в объяснениях, молодая монахиня наконец сумела объяснить свое присутствие в святилище, ревностно охраняемом сестрой Аннелетой.

– Одним словом, я искала шалфей, чтобы приготовить соус.

– Вы должны были спросить у меня.

– Разумеется, разумеется. Но я вас нигде не нашла. Я искала, я даже взобралась на табурет и…

– Вам не повредило бы иметь немного здравого смысла, сестра моя, – надменно отозвалась сестра-больничная. – Почему я должна убирать лекарство, которым пользуюсь ежедневно, в труднодоступное место? Шалфей лежит…

Аннелета не закончила фразу. Ее взгляд упал на серо-коричневую муку, лежащую на столе. Она подошла ближе, нахмурила брови и спросила:

– Что это?

– Вот этого я не знаю, – призналась Аделаида. – Я нашла этот мешочек на верхней полке. Он завалился за остальные.

Оскорбленная в лучших чувствах, Аннелета сухо поправила Аделаиду:

– Мои мешки и пузырьки не «заваливаются». Я аккуратно расставляю их рядами после того, как взвешу и запишу в свою книгу учета. Вам прекрасно известно, что некоторые лекарства очень опасны, и я должна быть готова в любой момент проверить их состав и способ употребления.

Сестра-больничная склонилась над небольшой горкой муки и кончиком указательного пальца принялась отделять от нее черноватые комочки. Когда она выпрямилась, лицо ее было смертельно-бледным. Утратив самоуверенность, она прошептала:

– Боже мой!

– Что такое?

– Это спорынья.

– Спорынья?

– Ржаная спорынья. Она так называется, потому что образует своеобразные черные коготки на колосьях ржи. Авторы древних текстов считают, что она вызывает гангрену… Члены чернеют и сохнут, а кожа становится похожей на обожженную. Кажется, что трупы обуглились. Некоторые ученые считают спорынью причиной «горячки» [22]22
  В 994 году Радульф Глабер описывал горячку как «болезнь, которая, затронув член и пожрав его, отрывает его от тела».


[Закрыть], о которой так много говорят, этого лихорадочного бреда, сопровождаемого галлюцинациями [23]23
  Галлюцинации возникают под действием диэтиламида лизергиновой кислоты, иначе говоря ЛСД.


[Закрыть], принимаемыми невежами за доказательство откровений или одержимости, в зависимости от случая. От этого сильного яда вымерли целые деревни [24]24
  Пришлось ждать XVII века, чтобы это мнение стало общепризнанным.


[Закрыть].

– Но для чего она может понадобиться? – спросила Аделаида, которую постепенно охватывала паника.

– Да вы, сестра Аделаида, лишились рассудка, если поверили, что я готовлю эту субстанцию в таком количестве! Разумеется, она обладает чудесными свойствами, избавляет от головной боли [25]25
  В наши дни эрготамин по-прежнему используют для лечения мигреней и головной боли, вызванной вазомоторными расстройствами.


[Закрыть], недержания мочи и климактерических кровотечений [26]26
  Эти кровотечения вызваны различными видами фибром.


[Закрыть]. Но ее надо применять очень осторожно. Я всегда держу небольшой пакетик этого вещества, но, разумеется, не в таких количествах.

– Я не знаю… Не сердитесь на меня, прошу вас, – пробормотала молодая женщина, готовая расплакаться.

– Да нет же… Успокойтесь! И не надо тут лить потоки слез, как вы это умеете делать. Настают суровые времена, и у меня нет ни малейшего желания утешать вас.

Этих слов вполне хватило, чтобы Аделаида бросилась в сад, захлебываясь от рыданий.

Аннелета, не сводившая глаз с отравленного ржаного порошка, не обращала внимания на плач своей духовной молодой сестры. Кто приготовил эту муку? В каких целях? Кто спрятал ее в гербарии? Зачем? Чтобы обвинить ее, если муку найдут? И главное: кто из ее окружения был достаточно сведущ в veneficium [27]27
  Токсикология (лат.).


[Закрыть], чтобы понимать, насколько опасными свойствами обладает спорынья?

Должна ли она рассказать о страшной находке аббатисе? Вне всякого сомнения. В этом аббатстве Элевсия де Бофор была одной из немногих женщин, за которыми Аннелета признавала высокие умственные способности и к которым она питала нежность, смешанную с уважением. Но от одной мысли, что ей придется еще больше огорчить Элевсию, ей становилось не по себе. Последние месяцы стали для их матушки тяжелым испытанием, а приезд инквизитора, казалось, забрал все ее жизненные силы.

Прежде всего Аннелета должна была все обдумать. Тот, кто положил в аптекарский шкаф яд, поступил весьма рассудительно. Кроме того, можно было предположить, что некий посторонний пробрался в аббатство и проник в гербарий. Но было бы ошибкой думать, что он периодически наведывался в аббатство, чтобы взять спрятанный яд. Следовательно, отравитель жил в самом аббатстве. Брат-каноник, проводивший службы, был маловероятным кандидатом из-за своего возраста, почти полной слепоты, к тому же его постоянно клонило в сон. Значит, речь шла не об отравителе, а об отравительнице.

В следующие полчаса Аннелета перебирала в памяти всех сестер. Она сразу же отмела прислужниц-мирянок, посвященных Богу. Ни одна из них не умела читать и поэтому не смогла бы приготовить этот яд, известный немногим ученым. Аннелета решила не поддаваться чувству симпатии или антипатии, принудив себя к объективности и беспристрастности, что в данном случае было смелым поступком, поскольку речь шла о людях.

И все же Аннелета вычеркнула имя Элевсии де Бофор из своего воображаемого списка. Конечно, Элевсия была образованной женщиной, но не питала склонности к наукам, что делало ее неподходящим кандидатом. К тому же вера Элевсии была столь требовательной, что не допускала ни малейшего прегрешения. Несмотря на неприязнь к Жанне д’Амблен – а Аннелета была достаточно честной, чтобы признать, что ее неприязнь была вызвана большей свободой, которой пользовалась казначея, поскольку сама должность избавляла ее от необходимости принимать монашеский обет, – Аннелета отвергла ее кандидатуру по тем же причинам. Она сильно сомневалась, что Жанна знала о существовании ржаной спорыньи. Что касается Аделаиды, этой милой простушки, которая так часто действовала Аннелете на нервы, она, привыкшая ощипывать птицу, потрошить зайцев или вымачивать в известковом растворе поросят, чтобы с них сошла щетина, мгновенно терялась, когда ситуация требовала от нее чего-то другого. Бланш де Блино, благочинная, помогавшая аббатисе и исполнявшая обязанности приора, была в столь преклонном возрасте, что порой возникало ощущение, что она вот-вот рассыплется в прах. Ее глухота, порой вызывавшая у молодых сестер улыбку, до того раздражала Аннелету, что та избегала обращаться к старой женщине из опасения, что ей придется повторять одну и ту же фразу раз пять. А вот Берта де Маршьен, экономка, со своей вечно постной миной, вызывала серьезные подозрения. Она получила хорошее образование, но была последним ребенком в благородной семье, не имевшей средств к существованию, которая сочла, что одиннадцатый отпрыск – к тому же женского пола – лишний. Берта принадлежала к числу женщин, приобретавших в зрелом возрасте определенную элегантность. Вероятно, в молодости она была довольно некрасивой. Для непривлекательной бесприданницы монашеская жизнь становилась последней надеждой. Аннелета застыла неподвижно. Разве сейчас она не описала свою собственную жизнь? Монашеская жизнь давала ей единственную возможность проявить свои таланты. Вечно печальное лицо экономки уступило место другому лицу. Иоланда де Флери, сестра-лабазница. Кто, как не она, следившая за посевами, мог знать об этой болезни ржи и собрать зараженные колосья? Если так рассуждать, то и Адель де Винье, сестра – хранительница зерна, становилась вероятным кандидатом. И сама сестра-больничная, и хранительница садков, и… Короче говоря, в столь гнусном преступлении нельзя было обвинить только ее одну. Необходим был мотив и, главное, требовалось обладать склонностью к убийству. Несмотря на то, что Аннелета не испытывала особого уважения к себе подобным, она была вынуждена признать, что подобная склонность свойственна лишь немногим.

Когда Аннелета вышла из гербария, предварительно сметя со стола ядовитую муку, уже наступил вечер. Оставались два-три имени, два-три лица, две-три истории жизни. Впрочем, Аннелета Бопре была достаточно умна и понимала, что очень мало фактов подтверждают ее подозрения. Она использовала метод исключения, оправдывая тех сестер, которые, по ее мнению, совершенно не годились в убийцы.

Оправившись от страха и печали, Аделаида Кондо приняла решение, казавшееся ей правильным: она обойдется без шалфея, что позволит ей избежать новой стычки с этой мегерой Аннелетой. До чего же она, эта крепко сбитая дылда, отвратительно выглядела, когда принялась отчитывать ее! Аделаида тут же укорила себя за эти дурные мысли. Она допила кружку с настойкой из меда, лаванды и корицы, так любезно предложенной ей Бланш де Блино, их благочинной, наморщив нос. Что за досадная привычка класть столько меда! Напиток, особенно остывший, становился невкусным. Аделаида улыбнулась: Бланш уже совсем состарилась, а всем известно, что пожилые женщины приобретают вкус к сладостям.

Розмарин. Вот трава, которая прекрасно подойдет к дичи. К счастью, у нее на кухне достаточно розмарина, что избавит ее от необходимости вновь идти в гербарий. Все утро три послушницы потрошили и разделывали зайцев, которые сейчас мрачной кучей лежали на большом разделочном столе. Наступало время, которое Аделаида любила больше всего. Вскоре начнется вечерня. Молодые монахини, которых, как и ее, освободили от присутствия на службе, чтобы они приготовили ужин, суетились в просторном общем зале, расставляя приборы под строгим взглядом сестры-трапезницы. Временная тишина царила на большой сводчатой кухне, нарушаемая лишь гудением огня в камине или эхом быстрых шагов сестер, направлявшихся в скрипторий, обогревальню или парильню.

Когда Аделаиду назначили келаршей, она испугалась, поскольку эта должность требовала ведения учетных книг, одним словом, писанины, не оставляя времени на котелки и горшки. Аббатиса и Берта де Маршьен, сестра-экономка, от которой она непосредственно зависела, растроганные ее смятением, заверили девушку, что она прежде всего останется их сестрой-кормилицей. Ведь Аделаида так любила разделывать, смешивать, приправлять, пассеровать, тушить, жарить, сдабривать… Она любила кормить других, угощать. По ее мнению, ни одно земное удовольствие не могло сравниться с творческими муками, которым она периодически подвергала себя, изобретая новые варианты пюре или варений. Возможно, причиной тому стали первые трудные годы ее жизни? Она, младенец, умирала от истощения, когда бондарь нашел ее на опушке леса Кондо.

Длинная деревянная ложка выскользнула из ее рук и гулко стукнулась о плиты. Хлеб. Ржаной хлеб, который она поспешно отнесла посланцу Папы, чтобы он мог подкрепиться во время пути. Откуда взялась эта ржаная буханка? Ведь на той неделе она ничего подобного не заказывала Сильвине Толье, в чьем ведении находилась печь аббатства. От внезапного головокружения Аделаида потеряла равновесие. Она едва успела схватиться за длинный верстак, служивший столом. Что с ней? Казалось, тысячи муравьев бежали по ее рукам и ногам, брали штурмом губы и небо. Она попыталась сжать пальцы, но они словно одеревенели. В животе пылал жгучий огонь. Ледяной пот ручьями стекал с ее лба, отчего ворот платья стал мокрым. Аделаиде стало трудно дышать. Держась за край длинной доски, лежавшей на козлах, она попыталась подойти к двери, к другим монахиням. Она хотела позвать на помощь, но слова застряли в горле. Она почувствовала, что падает на пол, и схватилась рукой за грудь. Ее сердце. Куда делось ее сердце? Билось ли оно? Она широко открыла рот, пытаясь вдохнуть воздух, которого ей так не хватало.

Неужели тот мужчина спас ее только для того, чтобы через не так уж много лет она умерла от отравления? Какой смысл во всем этом?

Последняя молитва. Пусть смерть побыстрее возьмет ее. Но эта просьба не была выполнена.

Более получаса Аделаида металась между страданиями и непониманием. Будучи в сознании, она сквозь пот, заливавший ее лицо, видела, как в огромной кухне собрались обезумевшие монахини. Она кричали, плакали. Она видела, как с закрытыми глазами крестилась и целовала распятие Гедвига де Тиле. Она видела, как исказилось лицо Жанны д’Амблен. Она видела, как та закрыла рукой рот, чтобы сдержать крик. Она видела, как Аннелета нагнулась над ней и принюхалась к ее губам, ее дыханию. Она почувствовала, как Элевсия поцеловала ее в лоб и как от слез аббатисы ее рука стала мокрой. Аннелета провела пальцем по ее небу, а затем лизнула его.

Крупная женщина выпрямилась, и юная келарша впервые подумала, что за грубыми манерами ее духовной сестры скрывалась нежность. Она слышала, как Аннелета прошептала:

– Бедная крошка.

Сестра-больничная удалилась вместе с аббатисой. Аделаида не слышала, о чем они говорили.

– Матушка… Наша сестра отравлена аконитом. Она скоро умрет от удушья. К сожалению, ей будет отказано в такой милости, как потеря сознания. Мы бессильны и можем лишь встать вокруг нее и молиться.

Аделаида Кондо изо всех сил боролась с параличом, который обездвиживал ее, постепенно поднимался к лицу, не давая голосу вырваться наружу. Она пыталась произнести слово, одно-единственное слово – хлеб.

Пока монахини стояли вокруг нее на коленях, пока они отпускали ей грехи, она мысленно произносила единственное священное слово: хлеб.

И когда у нее отказало дыхание, когда она широко открыла рот, чтобы вдохнуть воздух, ускользавший от нее, она подумала, что сможет наконец вытолкнуть его из себя. Его, это самое слово.

Ее голова упала на руки Элевсии.

Замок де Ларне, Перш,
октябрь 1304 года

Матильда де Суарси важно расхаживала в прекрасном лазурном платье с опушкой из беличьего меха, вышитом так же богато, как платье принцессы. Она мысленно представляла, что находится среди молодых дворян и дворянок. Перед одними она приседала в глубоком реверансе, другим кокетливо улыбалась.

Сочтя себя достаточно взрослой, она потребовала, чтобы служанка заплела ей волосы в косы и уложила их вокруг головы.

Матильда хихикала от восторга. Она так скучала в суровых стенах аббатства Клэре, куда мать сочла необходимым ее поместить после того, как инквизитор, приехавший из Алансона, объявил о времени благодати. Там ей приходилось рано вставать, чтобы идти в церковь, помогать застилать кровати или сортировать белье под предлогом любви к ближнему. Какой ужас! А ведь в аббатстве было полно прислужниц-мирянок, которые могли бы избавить от труда благородную барышню. В течение нескольких дней, пока длилось то, что Матильда считала постыдным заточением, она больше всего боялась, что ей придется окончить свои дни в аббатстве Клэре, в бесконечной печали и постоянных заботах. И без капли нежности, которой ее окружал чудесный дядюшка Эд. Одному Богу известно, какое облегчение она испытала, когда узнала, что он приехал в аббатство. Он потребовал, чтобы аббатиса немедленно отдала ему племянницу. Элевсия де Бофор не могла долго сопротивляться этому требованию. Эд приходился Матильде кровным дядей, он был ее законным опекуном в отсутствие матери. В самом деле, какие чудные недели она провела благодаря щедрости своего дядюшки! Комната, которую предоставили Матильде, – комната покойной мадам Аполлины, – была просторной и теплой. Ее отапливал огромный камин, по бокам которого – вершина изящества! – были проделаны небольшие окошечки, позволявшие теплу быстрее распространяться. Грубые каменные стены были увешены яркими коврами с изображением сцен дамского туалета. Эти ковры хорошо защищали от сырости. Каждый вечер Матильду принимала в свое лоно огромная кровать. С некоторым смущением Матильда думала, какие воспоминания хранила эта кровать, ведь девочка не сомневалась, что мадам Аполлина отдавалась здесь своему мужу. Что происходило на этих простынях? Она искала ответа на свои вопросы, осторожно расспрашивая Аделину или Мабиль. Но эти две глупые курицы лишь фыркали, ничего не говоря ей. На изящном туалетном столике с резными ножками стояло зеркало. По обеим сторонам камина располагались два огромных сундука. Сначала в них лежали ее жалкие лохмотья, до того самого момента, когда дядюшка рассердился и велел их сжечь. Он потребовал, чтобы его племянница одевалась в соответствии с занимаемым ею положением. Несомненно, некоторые из уборов, подаренных Матильде, принадлежали ее покойной тетке Аполлине. В конце концов, Аполлина не могла сердиться на ее дядюшку за то, что он приказал переделать их по размеру своей племянницы. Выбросить их было бы непростительной глупостью. К тому же бедняжке Аполлине не хватало природного изящества. Многочисленные беременности не улучшили ее грузную фигуру. Платья и накидки лишь подчеркивали ее неуклюжесть. Из-за большого живота у нее постоянно болела поясница, за которую она держалась обеими руками, словно вилланка. А Матильда порхала, окруженная льном и шелком, словно прелестными облачками.

По лицу Матильды пробежала тень. Настроение сразу испортилось. Ее мать была в руках инквизиции. Матильда в точности не знала, чем занимались эти монахи, но ей было хорошо известно об их жестокости. У человека, попавшего в Дом инквизиции, практически не было шансов когда-либо выйти оттуда. Тем не менее инквизиторы были людьми Бога и посланцами Папы. Если ее мать навлекла на себя их гнев, значит, в этом надо было усматривать наказание за тяжкий грех, совершенный ею. Размышляя о случившемся, Матильда проявляла к матери снисходительность и не слишком злилась на нее, хотя, если Аньес де Суарси признают виновной, разразившийся скандал может отразиться на дочери и испортить ей будущее.

По крайней мере она избавилась от этого отвратительного Клемана. Слабость, которую Аньес де Суарси питала к маленькому батраку, сыну служанки, всегда уязвляла Матильду. А с каким пренебрежением он относился к единственной законной наследнице! Если он думал, что она не понимала, с каким презрением он порой слушал ее, он глубоко заблуждался. Дурак! Кто сейчас взял ошеломляющий реванш? Она! Он же бежал из мануария как вор, доказав, по мнению Матильды, что у него была нечистая совесть. Аделина рассказала ей, что помимо рабочей лошади, которую дала ему хозяйка, он почти ничего не взял с собой: лишь немного еды и одеяло. Ему пришлось расстаться со своим арбалетом, ведь сервы не имели права носить оружие. Еще одна глупая выходка ее матери! Надо же было вооружить этого мерзкого негодяя арбалетом, пусть даже маленьким! В голову девочки пришла соблазнительная мысль. Леса таили много опасностей. По ним бродило много хищников, как на двух ногах, так и на четырех лапах. Может, какой-нибудь разбойник уже порвал его на куски?

В комнату робко вошла Барба, служанка, которую к ней приставил дядюшка, и прервала многообещающий поток мыслей девочки.

– Чего тебе надо? – прикрикнула на нее Матильда.

– Мессир Эд желает, чтобы вы оказали ему честь, приняв у себя, мадемуазель.

При имени ее любимого дядюшки лицо Матильды просветлело.

– Это честь для меня. Чего ты ждешь? Иди и передай ему мои слова.

Девушка еще не успела выйти из комнаты, как Матильда бросилась к зеркалу, чтобы убедиться, что с прической и платьем все в порядке.

Эд расхохотался, когда она развела руки и сделала пируэт, чтобы он увидел, как его подарок выгодно подчеркивает ее изящную фигуру.

– Вы восхитительны, моя племянница, и вы украсили своим присутствием мой дом, – заявил он с легкой печалью в голосе.

Польщенная комплиментом девочка тут же угодила в расставленную Эдом хитроумную ловушку:

– Я вижу, вы в плохом настроении, дядюшка.

Эд обрадовался, что ему удалось так быстро добиться своей цели.

– Дело в том, моя принцесса, что ваша мать… которую я люблю как сестру, вы же знаете… Так вот… Этот процесс будет иметь прискорбные последствия для нас всех. Если ее признают виновной в ереси, как я этого опасаюсь, позор падет на вас и на меня. Я знаю, у вас острый ум. Вы должны понимать, что приговор мадам Аньес испортит наши отношения с королем Франции, не говоря уже о бесчестии, которое навсегда запятнает наше имя. Да, разумеется… Я прожил жизнь, но ваша жизнь только начинается, и стало бы огромной несправедливостью, если…

Свои слова Эд закончил печальным вздохом.

Ошеломленная Матильда понурила голову. Дядюшка подтвердил, что она не напрасно беспокоилась вот уже несколько недель. Готовая вот-вот расплакаться, Матильда прошептала:

– Действительно, как несправедливо нас обоих связывать с ошибками моей матери. Дорогой дядюшка… что мы можем попытаться…

– Все прошлые ночи, когда сон бежал от меня, я строил различные планы защиты. Один из них показался мне удачным… но мне неприятно говорить о нем с вами.

– Расскажите, дорогой дядюшка, умоляю вас. Сейчас настали суровые времена.

– Дело в том… Какие страдания я должен вам причинить, а ведь ваше счастье – это для меня бесценное сокровище…

Матильда не сомневалась в этом. Вдали от печальных и холодных стен Суарси Матильда, которую одевали в дорогие наряды, каждое утро причесывали, два раза в неделю купали в воде, разбавленной молоком и ароматами розмарина и мальвы, которой все кланялись как молодой даме, наконец обрела жизнь, существовавшую прежде лишь в ее мечтах. Но нет! До сих пор она была лишена всего этого из-за упрямства матери, но сейчас она не потерпит, чтобы ее лишили того, что принадлежало ей по праву! К тому же она должна была постараться защитить своего дядюшку-благодетеля.

– Умоляю вас… Для меня нет больших страданий, чем видеть, как вас покроют позором из-за заблуждений моей матери, к которой вы всегда были так добры. Слишком добры.

Прекрасно. Хорошенькая, но глупая тетеря сама прыгнула в силок!

– Вы такая смелая, моя лучезарная принцесса. Вы моя опора в этой круговерти. Нам не остается ничего другого, как использовать довольно неприятный план. Свидетельство.

Матильда не удивилась. Она уже думала об этом. Разве в одной из энциклик Папа Гонорий III не советовал: «Пусть каждый из вас приготовится к бою и не жалеет ни своего брата, ни самого близкого родственника»? Она повинуется приказу наместника Бога на земле.

– Как вам известно, моя племянница, инквизиция рассматривает тех, кто не выдал еретика, как его сообщников… Как же я себя корю за то, что мне приходится терзать вашу юную душу таким решением!

– Не корите себя, дядюшка. Если бы моя мать не сделала глупость, не приютила бы эту… вероотступницу Сивиллу, к тому же беременную, мы, вы и я, не оказались бы в подобном положении. В конце концов… Кто может сказать, что это сатанинское отродье, этот суккуб не заронил семена ереси в душу моей матери, приговорив ее к вечному проклятию, более страшному, чем судебный процесс? Я дрожу от ужаса.