Текст книги "Эхо времен"

Автор книги: Андрэ Нортон

Соавторы: Шервуд Смит
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Глава 24

Саба провела день, то приходя в сознание, то снова погружаясь в забытьё.

Гордон выходил с ней на связь дважды, с небольшим перерывом. Эфиопка понимала, что он беспокоится, – она проникла в странный сон наяву, из которого, похоже, никак не могла выбраться самостоятельно. Терпеливо и медленно напарник упрашивал её подробно описать комнату, в которой она находилась, её руки, задавал вопросы о науках, изученных ею в университете. Любыми способами он старался вернуть её к реальности.

Но как только они прекращали разговор, профессор снова в полном изнеможении укладывалась в постель, и её окутывали странные видения, всегда сопровождавшиеся йилайлскими голосами, поющими бесконечные распевы. Дважды Мариам поднималась, чтобы выключить йилайлский компьютер, думая, что звуки прекратятся и она сможет уснуть, но оба раза оказывалось, что компьютер выключен. Может быть, звуки доносились из потайных динамиков? Или… или они ей тоже снились? Но как ей могла сниться речь, которую она едва понимала?

Разум заставлял Сабу прислушиваться, и она против воли пыталась разобраться в сложнейшей иерархии глаголов и причастий, а потом снова вставала с пересохшими губами и глотала очередную порцию противовоспалительных таблеток, запивая их огромными глотками воды.

Как-то раз она резко очнулась, и ей показалось, что в её комнате находится Жот. Он потребовал, чтобы женщина дала ему определения времени и пространства, а потом велел, чтобы она выучила термины, которые положено было применять в разговоре о тех, кто жил за пределами временной реальности…

Профессор снова уснула, а когда очнулась – на этот раз в холодном поту, – уже не могла с уверенностью сказать, приснился ей этот разговор или нет.

Как только она села на кровати, сенсорные датчики сразу включили в комнате свет, и этот свет показался Сабе тусклым. Её вдруг потянуло к яркому сиянию солнца.

Музыковед повернула голову и уже была готова потянуться за таблетками, как вдруг увидела Жота, стоявшего в затенённом углу.

– Ты испытываешь одно чувство или много? – прозвучал голос наставника, сопровождаемый радугами, имеющими зеленоватый привкус. Женщина понимала, что эта мысль напрочь лишена смысла, но лучшего описания на ум не приходило.

– Много, – медленно выговорила она.

Губы у неё пересохли и потрескались. Она дотянулась до стакана, взяла его и отпила воды. Посмотрела на Жота. Он остался на прежнем месте.

– Различные виды ощущений, верно? – настойчиво вопросил он. Мариам слышала шелестение края его балахона, задевавшего за пол, тихое шарканье шлёпанцев. Наставник расхаживал туда-сюда перед дверью.

Затуманенное сознание профессора унесло её в область музыкальных ладов, и она на миг задумалась, каким является вкус воды – дорийским[11]11
  Дорийский лад – лад древнегреческой музыки, состоящий из двух четырехступенных звукорядов (тетрахордов) с полутоном между двумя нижними нотами в каждом и целым тоном между звукорядами. Порой дорической именуют торжественную, маршеобразную музыку


[Закрыть] или миксолидийским[12]12
  Миксолидийский лад, как и дорийский, относится к диатоническим звукорядам и строится от доминанты основного ряда (до-мажора), в то время как дорийский – от второй ступени.


[Закрыть].

Когда Саба снова подняла голову, перед глазами у неё все поплыло, а на месте наставника она увидела Екатерину.

Лингвист не устала ждать от неё ответа. А может быть, это случилось через час. Мариам не поняла.

– Но ты можешь представить себе цвет разных вкусов, цвет форм, различные лады? – говорила женщина. – Ты способна логически связать их?

Екатерина говорила по-русски – или все же по-йилайлски?

Лингвист виделась профессору в образе тёплой жидкой колонны расплавленной лакрицы с голубыми пузырьками, которые обволакивали её голову, и каждый пузырёк содержал квант смысла.

Эфиопка попыталась привязать верный цвет к каждому из ладов и вдруг неожиданно, на краткий и яркий момент, осознала, что она находится ниже слов, ниже мира символов, в совершенном единстве ощущений. Но потом её сознание снова вернулось к реальности, туман перед глазами рассеялся, головная боль усилилась, а Екатерина исчезла.

«Синестезия», – догадалась Саба.

Она не в состоянии была больше думать, поэтому легла и уснула.

Но в её сон прорывалась тревога: она обязана была что-то понять, выучить, узнать. Скорее! Скорее! Сейчас!

Она судорожно вдохнула, проснулась и дрожащими пальцами сжала стакан с водой.

Пока женщина пила, она поняла, что её разбудило: это были звуки за дверью. Не шаги, а голоса – кто-то пел по-йилайлски.

Мариам, болезненно морщась, поднялась с кровати. У неё ныли суставы, перед глазами все плыло, и женщина немного постояла, пережидая головокружение. Сделав несколько попыток, она поняла, что сможет идти – правда, медленно, не делая резких движений головой. Много сил ей стоило надеть балахон, но он был тёплый, и это радовало.

Музыковед отворила дверь. Два существа с лицами, похожими на мордочки ласок, посмотрели ей прямо в глаза и медленно прошли мимо. Они и не подумали прервать своего фантастического песнопения, сопровождаемого посвистыванием. Их балахоны раскачивались в такт шагам.

Саба осторожно повернула голову. Нет, невероятно, чтобы они шли в ту сторону! Ведь рядом с её комнатой ничего не было, кроме тупиковой стены.

Незнакомое сияние заливало коридор. Тупиковая стена исчезла! На её месте красовалась арка, подсвеченная снизу. А потом – лестница?

Профессор подождала, но никто не появлялся, и тут она расслышала странный звук, очень напоминавший сердцебиение, но к этому звуку примешивались диковинные музыкальные обертона и аккорды. Казалось, звук проникает сквозь пол, струится из-под ног вверх, но вскоре женщина поняла, что часть звуков – а именно музыка – доносится из-за арки.

– Это правда? – прошептала она и сжала в руке рацию – последнее звено, связывавшее её с реальностью. Саба включила рацию и опасливо произнесла:

– Это правда?

Она продержала рацию несколько секунд, дольше не смогла, прицепила к ремню и забыла о ней, потому что нужно было сосредоточиться на таком немаловажном деле, как попытки удержать равновесие.

Придерживаясь одной рукой за стену, Мариам подошла к арке и замерла в нерешительности. Перед ней действительно предстала лестница, и лестница эта казалась бесконечной. Женщина поморгала воспалёнными глазами. Перспектива выглядела непривычно, взгляд не желал фокусироваться на стенах.

Отчётливо профессор видела только первые несколько ступеней. Музыка зазвучала громче, эхо донесло какофоничные аккорды – но потом снова полилась стройная мелодия с чудесной гармонией, в которой у каждого инструмента была своя роль. Все вместе создавало ощущение чарующей красоты.

Столь сложной музыки Сабе ещё ни разу в жизни не приходилось слышать. Музыка звучала и манила её за собой. Вниз.

«Может быть, все дело в лихорадке? – гадала музыковед. – Вправду ли я здесь?»

Только дрожь в ногах, пульсирующая боль в висках и часто бьющееся сердце – вот все, что привязывало её к реальности, но и это тоже запросто могло ей сниться.

Вновь женщину охватила тревога, тревога эта заставила её поторопиться и, пошатнувшись, шагнуть вперёд.

Ощущение времени рассыпалось на фрагменты; женщина смутно догадывалась о том, что закат миновал, что время нурайлов прошло. Она припомнила мелькнувшие перед ней два йилайлских лица.

Перед глазами у неё все плыло, и она поняла, что это галлюцинации. На этот раз она увидела призраков: участники пропавшей русской экспедиции выстроились друг за другом на ступенях. А потом она увидела Гордона. Он протянул ей руку, но рука прошла сквозь её пальцы. Саба остановилась и, пошатываясь, обернулась. Археолог умоляюще смотрел ей вслед, его синие глаза были полны любви, а выгоревшие светлые волосы развевались словно бы на бегу.

«Он тоже болен», – подумала Мариам, отвернулась и продолжила спуск.

Наконец она добралась до подножия лестницы и оказалась в огромной пещере, озарённой светом факелов, биолюминесцентных шаров, электрических ламп и ещё каких-то диковинных источников света.

Здесь собрались все народы, живущие на планете. Создания выстроились на громадном пространстве сложным узором, геометрия которого явно имела какое-то значение, но какое именно – профессор пока не понимала.

С потолка пещеры свисали сталактиты, от пола поднимались сталагмиты, кое-где свисало хрупкое каменное кружево, а местами стояли цилиндры, образованные прочной породой, и ещё какие-то фигуры, одни из которых имели естественное происхождение, а другие – искусственное, а каким образом появились некоторые, Саба даже не могла предположить.

Существа, собравшиеся в пещере, танцевали посреди этих фигур и ударяли по ним различными инструментами – маленькими и побольше, в зависимости от собственных размеров. Крупные существа работали большими инструментами, наподобие молотков, а более мелкие – небольшими палочками или гибкими прутиками. Одни ударяли по камням, другие проводили по ним инструментами, третьи легонько ударяли инструменты друг о друга. Некоторые размещались высоко – на подмостках, расставленных вдоль стен, а джекки, к примеру, вообще раскачивались на хрупкого вида трапециях, и амплитуда их колебаний определялась ритмом музыки. А ритм был непростой, он представлял собой структуры из нескольких тактов, повторяющиеся через длительные промежутки времени.

Отчасти этот ритм и толкал женщину вперёд, пульсируя у неё в висках и в крови. Она увидела Жота и неровными шагами направилась к нему. Наставник обернулся. Его зеленоватая физиономия излучала дружелюбие и радость.

– Мы думали, ты слишком сильно больна. Нынче ночью мы видим.

– Видим? – слабым голосом переспросила Саба.

Наставник поднял руку, жестом обвёл пещеру, продолжая проводить палочкой, зажатой в другой руке и похожей на напильник, по сталагмиту. От звука, возникавшего при этом, у эфиопки заныли зубы.

– Ощущения! Мы овладеваем восприятием и достигаем единства ощущений, благодаря которому отрешаемся от времени, и мы будем видеть и слышать тех, кто танцует-над-распадом, а они будут говорить нам.

«Танцуют-над-распадом». Снова фраза, в которой прозвучал вневременной глагол.

Плавной походкой приблизился высокорослый йилайл. Его удлинённое тело лишь отдалённо напоминало земную ласку. Одетое в балахон существо внимательно изучило женщину большими глазами, в которых светился ум и сострадание. С другой стороны к ней подошёл ещё один йилайл.

Первый сделал ей знак шагнуть вперёд. Второй протянул небольшую палочку длиной около двух футов. Пальцы музыковеда сомкнулись, сжимая палочку. Она обескуражено смотрела на этот предмет, не понимая, что должна с ним делать.

Жот вернулся к своему сталагмиту, а двое йилайлов бережно повели Сабу вперёд и поставили перед небольшим каменным веером – таким тонким, что сквозь него был виден свет.

Первый йилайл жестами показал, что Саба должна провести палочкой по верхнему краю каменного веера. Она попробовала сделать это. Получилось мелодичное глиссандо. Йилайлы дружно кивнули и удалились.

Какое-то время Саба проводила палочкой по каменному вееру как попало, а потом пульс музыки вновь проник в её сознание. Звуки и голоса вздымались и опадали рваным, синкопированным, ритмом, из-за которого Саба начала ощущать некий смысл, запечатлённый в её памяти с детства – глубоко и надолго.

В эдхо племени дорце обычно присутствовало пять компонентов. Первым из них был йетсу ас – хор, поющие голоса. Ответ, реакция, связь…

Йилайлы. Они здесь служили пиле – самыми высокими голосами, их было безгранично много, и их роль в гармоническом строе была как самой важной, так и самой малозначащей.

А калетсо – кто же здесь исполнял эту роль? Может быть, Жот? Роль калетсо всегда отводилась самым младшим, они продолжали мелодические импровизации аифе…

Бан'е. «Чревовещатели», обладатели перкуссионных голосов. Вот чью роль здесь исполняли те, кто извлекал музыкальные звуки из камней.

Домбе – это были те, кто не показывался на глаза. Другие народы, поддерживающие своим пением общий хор в целях придания ему более слитного звучания.

Но кто же тут играл роль аифе – самых старших, «глаз»?

Разум Сабы нащупывал ответ, она была близка к нему.

Картина, создавшаяся у неё в сознании, изменилась, женщина отрешилась от символов своего детства и погрузила своё сознание в чуждую гармонию…

…И музыка целиком обратилась в красоту. Ничего подобного профессору прежде слышать не доводилось. Она сама была частью этой красоты. Её воля воспарила ввысь и соединилась с музыкой. Звук стал цветом, цвет стал прикосновением, прикосновение стало запахом, а потом и все это, и сама пещера на мгновение растворились в чистом ощущении, лишённом восприятия, а потом все вернулось вспять, и женщина оказалась неведомо где.

Она видела мужчин и женщин – темнокожих, с суровыми лицами, в древних нарядах великого эфиопского царства Аксум. Были и другие люди, приносившие первым дары – золото, благовония, драгоценные камни. А потом – война и жестокость, люди сражались, бряцало оружие, мчались колесницы по песчаным пустошам. Римские легионы, мужчины в белых одеждах с занесёнными для удара кривыми саблями, плачущие женщины, светлокожие воины в помятых шлемах, смуглые мужчины в военной форме, со странными ружьями, старик, которого стащили с трона и швырнули во мрак, яркий след ракеты на фоне тёмного неба, полная луна высоко над горизонтом…

А потом Саба ахнула, потому что прямо перед ней возникла ухмыляющаяся, полная ненависти физиономия лысоголового. Но почти сразу же эта физиономия исказилась гримасой страха и исчезла.

А потом она увидела Землю – яркую и маленькую, постепенно превратившуюся в точку, а потом в точку превратилось и Солнце, став одной из множества звёзд в Галактике. Именно от этой звёздочки, ничем не отличающейся от других, распространилось сияние, словно бы жизненные соки потекли по жилкам умирающего листа, это сияние соединилось со светом, исходящим от других светил, и перед взором Сабы предстала судьба человечества – слава, соединившаяся с позором. Человечество начало восстанавливать руины империи, раскинувшейся посреди звёзд, – империи, рухнувшей много веков назад.

Кто-то… кто-ТО… КТО-ТО пел у неё в голове…

Аифг…

…говорили у неё в голове…

…говорили у неё в голове…

Могучая волна пронеслась по её сознанию.

Ей стало трудно осознавать все это. И терпеть.

Она пошатнулась, выронила палочку и без чувств рухнула на землю.

– Насколько нам известно, они живут за пределами острова, – сказал Михаил, когда агенты пробирались по сумрачным улицам.

По лицу Эвелин ударяли капли дождя – такие прохладные и приятные после двух суток невыносимой жары. Она бежала рядом с Россом, приноровившись к его размашистым шагам.

Никулин постоянно пользовался инфракрасным сканером – определял, нет ли впереди каких-либо живых существ. Трижды им пришлось прятаться за кустами. Один раз – за невысоким забором, когда мимо проходили разные создания. Во второй раз это были высокие зеленокожие существа, следившие за порядком, а потом пару раз мимо пролетели на глайдерах йилайлы, тараторившие между собой на языке, который в их устах звучал необыкновенно мелодично.

– Все направляются к Дому знаний, – заметил Мердок, провожая йилайлов взглядом. – Как думаете, не случилось ли чего?

– А как мы можем об этом судить? – пожала плечами Риордан и на миг задумалась: «Как там Саба?»

– Мы слишком мало бывали за пределами центра и общежития, чтобы говорить о каких-то закономерностях.

– Это верно, – согласился Росс, но по его тону было заметно, что он колеблется. Эвелин могла и не спрашивать мужа ни о чем: она отлично понимала, что он, как и она сама, кожей чувствует опасность.

– Пошли. – Михаил резко мотнул головой. Ему явно не терпелось продолжить путь.

Все трое молчали до тех пор, пока не спустились в помещение древней подземки, обнаруженной русскими агентами.

– Мы три дня колесили по разным маршрутам. Все направления разведали. Выяснили, где эта сеть по-прежнему работает, – сообщил Никулин, пока они поджидали прибытия плоской тележки.

Как только она появилась, группа быстро разместилась в ней. Супруги улеглись на сиденья, а Михаил уселся впереди. И снова начался долгий спуск. Перепады давления на поворотах свидетельствовали о размере и сложности системы. Просто чудо, что она по сей день ещё функционировала. Удивительно – откуда только бралась энергия, за счёт которой система работала.

Наконец Никулин остановил тележку. Она повисла над полом, издавая еле слышное гудение. Туннель был озарён тусклым голубоватым светом. Михаил обернулся.

– Выход из этой станции, – он указал вверх на видневшуюся арку, откуда лился свет, – расположен на западном побережье нашего острова. Как видите, пути уходят и дальше. Мне кажется, они ведут под водами залива к маленькому островку, расположенному западнее. Мы видели, как летуны отправляются в ту сторону, когда садится солнце, и думаем, что там они и живут. Мне кажется, туда и должны привести нас эти пути, но точно я этого не знаю. Хотите попытать счастья, или поищем другую дорогу через залив?

Эвелин ответила:

– Попытаем счастья.

Росс добавил:

– Что-то я не настроен на ночной заплыв.

Никулин растянул губы в улыбке.

– Тогда вперёд.

Он отвернулся, немного откинулся назад, и его соломенно-жёлтые волосы задели колени Эвелин. Мгновение – и тележка заскользила вперёд.

Сначала опять был спуск, да такой стремительный, что у женщины сильно засосало под ложечкой. Потом, столь же неожиданно, тележка пошла на подъем, и Риордан пришлось несколько раз сглотнуть – иначе у неё до боли закладывало уши. Правда, на этот раз не было резких поворотов – и на том, как говорится, спасибо.

Когда тележка остановилась, все трое вышли.

– Вот что случилось, – объяснял Михаил, когда они направились к уводящему наверх пандусу.

– Мы решили в последний раз заглянуть на йилайлское кладбище – на всякий случай. Вели мы себя не слишком осторожно: не выспались, да и чувствовали себя паршиво. – Он пожал плечами. – Собирались тучи, и мы перестали следить за тенями. Летуны напали на нас совершенно неожиданно. Я успел спрятаться, а Виктор – нет. Когда я выглянул из укрытия, то увидел, что двое летунов держат его, замотав во что-то вроде сети. А потом они полетели на запад. Очень быстро.

– Значит, вероятно, они его притащили сюда, – заключил Росс.

Русский снова пожал плечами.

– Куда же ещё?

«Но зачем?» – подумала Эвелин, хотя вслух ничего не сказала.

Собственно, для того они и добрались сюда – чтобы узнать зачем.

Холодный воздух пощипывал щеки, и женщина плотнее закуталась в куртку-дождевик. Никулин остановился и проверил, в порядке ли инфракрасный сканер и фонарик.

У американцев тоже были с собой фонарики, висевшие на ремне. Эвелин молча отцепила свой фонарь от пояса, но включать не стала.

Михаил пошёл первым. Он шагал, проверяя путь инфракрасным сканером. Дисплей не регистрировал присутствия теплокровных существ.

Мердок пробормотал:

– Почему у меня такое чувство, будто жизнь участников пропавшей экспедиции оборвалась здесь?

– В их время никаких летунов не было, – прошептала Риордан. – Они ни разу не были упомянуты ни в чьих записях – верно, Миша?

Тот покачал головой.

– Нет. Никаких летунов.

Американец проворчал:

– Восхитительный итог.

– У нашей экспедиции простого итога тоже не предвидится, – чуть насмешливо отозвался Михаил.

– Пока что вообще об итогах говорить не приходится, – парировала женщина.

Никулин негромко рассмеялся и надолго умолк. Они поравнялись с выходом из станции, почти целиком заросшим растениями, которые напоминали папоротники. Пробравшись по толстому слою мха сквозь колючие кусты, трое спутников протиснулись между нависшими стеблями лиан.

Скорее всего, летуны никакого представления об этой станции не имели, а если и имели, то ею не пользовались. Эвелин, несмотря на кромешную темноту, поняла, что они – первые, кто попал сюда этим путём за несколько веков.

Русский настроил свой фонарик таким образом, чтобы он светил тоненьким, точечным лучом. Затем он осторожно прибавил мощность, а потом выключил фонарь. Во внезапно наступившем мраке Эвелин заморгала, но мало-помалу её глаза начали привыкать к темноте – что бы ни успел разглядеть Михаил, этого хватило для того, чтобы он сумел сориентироваться на местности, но он-то привык перемещаться по джунглям среди ночи. Риордан была рада тому, что может просто послушно следовать за ним.

Через некоторое время они оказались на каменном карнизе, который некогда явно представлял собой дорогу. По ровным участкам, где в трещинках пробивались вездесущие растения, идти было легче.

Дорога вилась по склону прибрежного утёса. Обогнув скалу, спутники неожиданно увидели внизу пляшущие огни.

Слишком поздно они расслышали шелестение больших крыльев. Эвелин запрокинула голову и увидела пять тёмных силуэтов, пикирующих прямо на них.

Рука Никулина метнулась к кобуре, но расстёгивать её и доставать оружие он не стал. Эвелин расставила руки в стороны, чтобы удержать равновесие. Она чувствовала, как хлынул в кровь адреналин, и из-за этого на миг забылись головная боль, слабость и усталость.

Росс замер.

– Тихо, – сказал он. – Ждём.

Михаил быстро кивнул. Видимо, он принял такое же решение.

Пятеро крылатых созданий окружили их. Одно из них указало вниз. В смутном желтоватом свете можно было разглядеть лицо с острыми чертами и голубоватой кожей. Существо явно нервничало.

Оно разжало губы и заговорило – Риордан услышала поток бессмысленных не йилайлских слов и стала гадать, что же это могло означать. Как ни странно, в речи было что-то смутно знакомое.

А потом Никулин ахнул.

Росс посмотрел на него. У Эвелин сердце ушло в пятки.

– Что? – хрипло проговорила она.

– Этот язык, – осипшим голосом выговорил Михаил. – Это… это… это русский.