Текст книги "Железные бабочки"

Автор книги: Андрэ Нортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава одиннадцатая

Это было слишком отчётливо для сновидения – я ощущала себя отчасти во сне и одновременно вне него. Я неуверенно стояла в каком-то тёмном месте, несколько свечей и ламп ничуть не разгоняли его тьму; я поворачивала голову, но всё расплывалось перед глазами и я ничего не могла разглядеть. Холод становился занавесом, стеной, которая отгораживала меня, закрывала в небольшом пространстве. Я стояла только потому, что кто-то держал меня за плечи. Когда я старалась рассмотреть, кто это, голова начинала кружиться сильнее, и мне приходилось закрывать глаза, чтобы перестали вращаться огни.

В прошлом мне приходилось во сне совершать множество странных поступков, танцевать, бегать, ездить верхом, ползти, просто стоять и смотреть на проходящие мимо странные существа. Но то было совсем другое. Сейчас же я стояла на самом деле, голова у меня кружилась по-настоящему. Я попыталась заговорить, но услышала только хрип.

Да, я была не одна. Я чувствовала, что кто-то стоит рядом со мной, хотя не касается меня, не поддерживает. Рот переполняла горечь, в желудке какая-то тяжесть.

В свете ламп, от которых болели глаза, появился кто-то третий. Он… или она… показалась мне тёмной чёрной фигурой с бледным пятном вместо лица. Эта фигура встала непосредственно передо мной. Я услышала её голос, тихий и далёкий, иногда он совершенно исчезал. Как будто меня привели на суд, и я жду приговора. Я… я в опасности!

Страх разорвал окружающую меня дымку, всё на мгновение стало ясным. Тот незнакомец, которого я видела в саду, это он стоял передо мной, держа обеими руками книгу и повторяя слова, смысла которых я не понимала. Я попыталась пошевелиться, заговорить и обнаружила, что не могу ни того, ни другого. Единственным результатом моих усилий оказался такой приступ головокружения, что я наверняка упала бы, если бы стоявший рядом не сжал руку до боли и не удержал меня на ногах.

Тот, что стоял слева, поднял мою руку – так грубо, что я почувствовала боль, а потом, несмотря на головокружение, ощутила, как мне на палец надевают холодное кольцо и с силой вкручивают до конца пальца. Я вновь попыталась освободиться, меня начало тошнить, я закачалась.

Но невозможно во сне испытывать такие ощущения! Страх, да, кошмар, но не такое болезненное ощущение во всём теле. Я закрыла глаза, не в силах дальше выносить зрелище качающихся ламп и свечей. И какое-то время вообще ничего не чувствовала.

И снова я начала выбираться из тюрьмы, в которой меня держал кошмар. Меня так тошнило, что я не могла больше сдерживаться. Я наклонилась, кто-то держал меня за голову, из меня вырывалось содержимое желудка, один за другим спазмы сотрясали тело. Я не сомневалась, что пришла в себя, что я больна, как никогда в жизни.

Руки осторожно удерживали меня. Мягкая влажная ткань со свежим запахом коснулась потного лица. Меня снова начало рвать, но сухо и безрезультатно, тело напрягалось от тщетных усилий. Я склонилась над судном, готовясь к новому приступу. Но время проходило, а новых приступов не последовало.

Меня осторожно опустили на подушку, судно исчезло, и кто-то встал между мной и светом. Я обнаружила, что могу видеть.

– Труда?.. – прошептала я.

– Лежите спокойно, благородная леди, – она снова поднесла влажное полотенце, вытерла мои потные руки, потом лицо. Я опиралась на высокие подушки и могла теперь разглядеть, где я. Хотя мозг работал медленно и неуверенно, и мне трудно было вспоминать.

Я была за столом… а теперь я здесь, в своей комнате наверху, лежу в постели. Эти два факта показались мне совершенно ясными. Но вот между ними…

– Труда, я заболела? – вопрос пришлось задать с небольшими паузами между словами, потому что даже для него потребовались огромные усилия. Моё тело, казалось, совсем лишилось энергии.

– Желудок, благородная леди, ничего серьёзного, теперь яд уже вышел…

– Яд? – повторила я. Что-то произошло… что-то неправильное… Я участвовала в этом, но припомнить не могла, это было выше моих сил.

– О, не настоящий яд, – лицо Труды выглядело неестественно бледным, а может, меня снова подводили глаза. – Вы просто съели что-то нехорошее для вас.

– Нехорошее для меня… – я могла только повторять её слова, пытаясь лучше вспомнить стол и бесконечную последовательность блюд, которые предлагались мне. Что я съела? Несколько кусочков рыбы, сама мысль об этом снова вызвала у меня тошноту. Горло у меня болело, словно обожжённое изнутри. Но я сражалась со слабостью, хотя в глубине сознания затаился страх. Что-то произошло, что-то гораздо худшее, чем болезнь.

Рыба, да, немного гороха и тот острый омлет, которым так настойчиво угощала меня графиня. Но ведь и остальные ели, накладывали себе из тех же блюд.

– Остальные… тоже… заболели? – я еле выговорила этот вопрос, когда Труда склонилась ко мне с озабоченным выражением лица.

– Только вы, благородная леди, – ответ последовал немедленно и твёрдо. Я увидела, как Труда взглянула в сторону, словно кто-то подслушивает и она хотела предупредить меня.

Подслушивает… подслушивает за дверью. Полковник… он первым дал мне знать об этом. Полковник… где он?

Я неожиданно села, вся комната закружилась, пришлось схватиться за кровать, чтобы не упасть. Полковник…

– Он арестован… – я не сознавала, что говорю вслух, пока не заметила, что Труда предупреждающе приложила палец к губам.

Память возвращалась ко мне. После воспоминания о том, что за дверью могут подслушивать, я сразу вспомнила свой разговор с графиней в другой комнате на этом этаже, с графиней и с бароном. Я позволила Труде снова уложить меня на подушки, но память ко мне вернулась окончательно.

Всё, к чему меня так настойчиво толкали, сразу вспомнилось мне. Заболеть именно в тот момент, когда мне требовались вся сила и весь ум! Мне показалось это ударом злой судьбы. Я была уверена, что болезнь моя неестественна. Может, эти двое приняли меры, чтобы я какое-то время не могла постоять за себя.

Я следила за Трудой, продолжая размышлять. К своей радости, я поняла, что теперь полностью владею своим умом, мыслю здраво и последовательно. Тело ослабло, да, вряд ли я без чужой помощи доберусь до двери, но мозг прояснился и зрение больше не подводило меня. Неожиданно я поняла, что Труда как-то странно смотрит на меня, и это прервало мои мысли о самой себе.

– Что случилось? – я была уверена, что что-то произошло. Не только то, что я внезапно заболела, сидя за столом. Сон… сон ли это был?

Труда не ответила мне словами, просто подняла мою левую руку и подержала передо мной. Вначале я не поняла, что она мне показывает. Потом свет лампы отразился на массивном кольце на моём безымянном пальце. Должно быть, я смотрела на него ничего не понимая, совершенно ошеломлённо, решив, что снова вижу сон, потому что Труда очень отчётливо, но по-прежнему шёпотом произнесла:

– Вот что случилось, баронесса…

Баронесса? Предложение Конрада! Но я же отказалась… сказала, что должна подумать. Я не могла выйти за него замуж?

– Нет! – я повернулась к Труде, требуя, чтобы она заверила меня, что это неправда.

В руках у девушки снова оказалось влажное полотенце, она наклонилась, вытирая мне лоб. И прошептала:

– Вам подсыпали отраву в вино… священник ждал. Это правда, благородная леди, вы обвенчаны. Всем в доме объявили, и сейчас празднуют…

– Но это не настоящий брак! Священник не мог не видеть, что я не в себе, что я не могу отвечать…

– Благородная леди, священник их человек. Вокруг всего поместья и в деревне за горами, на несколько лиг в округе – повсюду их люди. Вас будут держать здесь, пока вы не согласитесь – ради вашей же чести – признать брак законным.

Пальцы мои уже ухватились за это кольцо, пытались снять его, сорвать. Но оно было слишком тесное, его с такой силой надели мне на палец. Я подумала, что придётся его разрезать!

Итак, воспоминание о человеке в чёрном, о том, что меня держат перед ним, несмотря на болезнь, – это было венчание. Гнев придал мне силы. Неужели они посчитали, что смогут подчинить меня своей воле, разыграв этот брак? Наверное, посчитали меня совершенно беспомощной, орудием в своих руках для приобретения наследства, потому что теперь я не сомневалась в том, чего они добиваются этим мошенничеством. Да, они могут считать, что уже выиграли, но они меня ещё не знают!

Они так старательно показывали мне, какие опасности и трудности ждут меня впереди. И всё же – теперь я, вопреки болезненному состоянию, мыслила совершенно ясно и чётко – мне показалось, что есть обстоятельства, которые показывают, что они не настолько уверены в себе, как пытались показать. Они пошли на риск с этим подложным браком, значит, у них есть причины торопиться, время не на их стороне.

Мне следовало только узнать, чего они опасаются, и этот источник страха должен послужить мне на пользу. Итак…

Откинувшись на подушки, я перестала заниматься кольцом на пальце, этим позорным доказательством обмана. Вместо этого я пристально посмотрела на Труду.

– Я чувствую себя очень плохо, – как можно более слабым голосом сказала я. – Меня нельзя тревожить… – достаточно ли она сообразительна, чтобы понять меня? Я начинала думать, что на самом деле Труда очень умна. Мне было не на кого больше здесь надеяться, так что придётся говорить правду.

– Вы действительно больны, благородная леди. Если попытаетесь встать с постели, можете потерять сознание…

Я права! Она меня сразу поняла. Я вздохнула, удобнее устраиваясь на подушках, сложив руки по сторонам, довольная, что мне не нужно смотреть на это ненавистное, такое тяжёлое кольцо.

– Пусть никто не входит, кроме тебя, Труда, я слишком больна.

– Понимаю, благородная леди. Я передам, что вы слишком слабы, и что только длительный сон вернёт вам силы. И прослежу, чтобы ваша еда проходила через мои руки… – она всё предвидела, и я была благодарна ей за сообразительность. Они превратили меня в марионетку в этом фальшивом венчании с помощью яда, как сказала Труда. Но больше я не могла позволить таких ударов. Однако если они поверят, что я очень слаба, какое-то время они не будут больше пытаться склонить меня на свою сторону.

– Я не буду отходить от вас, благородная леди, только по необходимости. Я уже сказала об этом фрау Верфель…

– А еда?

– Мне могут принести сюда хлеб с сыром… А теперь вам нужно уснуть, если сможете, потому что вы и правда не очень сильны.

Она была права. От любого усилия на лбу выступала испарина, руки дрожали. Может, они ошиблись в дозе или сделали это сознательно? Супруга, умершая сразу после брака, для их планов ещё выгоднее. Но я в это не верила. Хотя по европейским законам жена становится имуществом мужа и всё её состояние переходит к нему, я не думала, что в этом случае они зайдут так далеко. Слишком много вопросов возникнет в случае моей смерти у таких, как принцесса Аделаида; она, конечно, постарается докопаться до самой сути соглашения, которое вырывает из её алчных рук бо́льшую часть состояния курфюрста.

Нет, мне казалось, что в словах графини и барона не всё ложь: брак им был нужен, чтобы прибрать к рукам сокровище. Брак докажет всему миру их право на это, поэтому новобрачная со временем должна предстать перед публикой. Я решила, что убийство не входит в их планы – пока.

Лёжа с закрытыми глазами, я не спала. Тело очень ослабло от яда, но мозг напряжённо работал, пытаясь найти выход, возможность вырваться из Кестерхофа на свободу. Разумеется, обращение к священнику ничего мне не даст. Я не заметила в этом человеке ничего такого, что доказывало бы, что он исполнит то, чего требует его звание и честь. Если бы он был истинным священником, он прежде всего не принял бы участия в этом розыгрыше.

Кестерхоф и все в нём – и даже вокруг него, если принять слова Труды, – будут исполнять пожелания графини. Участвует ли сам граф в заговоре? Я решила, что участвует.

Что я могу противопоставить этому? Мою волю и решительность и помощь Труды. Мне подумалось, что снова Давиду предстоит выступить против Голиафа. Но гнев мой был силён, и черты характера, унаследованные от бабушки, заставляли начать войну, пусть и неравную.

Меня использовали так безжалостно, обошлись так грубо, словно посчитали, что я совершенно беззащитна. Поэтому внешне мне и нужно такой казаться, может, плакать и чахнуть, не показывать никакой воли к борьбе. А я не знала, насколько подхожу для такой игры, потому что никогда в жизни мне не приходилось быть двуличной.

Труда неслышно ходила по комнате. Моя болезнь, которая началась в полдень, должно быть, тянулась до вечера, потому что я видела, что занавеси задёрнуты и лампы зажжены. Что они делали внизу или в комнате графини – договаривались, планировали – что?

Когда Труда подошла к кровати, я подняла руку и поманила её. И снова увидела, как она оглянулась на дверь. Сначала она прошла туда, прижалась ухом к панели, прислушалась. Я долго ждала, и тут мне в голову пришла новая мысль. Я вспомнила тайный проход, по которому прошли мы с полковником, когда меня выводили из дворца. В таком старом доме тоже могут быть свои тайны. Откуда мне знать, что за мной не наблюдают из какого-нибудь укромного места?

Я обыскивала взглядом стены; сама невинность этих цветочков и шёлковых лент показалась мне подозрительной. Я вздрогнула, поняв, что здесь никогда не буду чувствовать себя в безопасности, что мне нужны все силы ума и вся решимость, но как раз этого мне сейчас и не хватало.

Труда взяла ещё одно полотенце, окунула в воду и выжала. Я уловила запах трав, достаточно сильный, чтобы заглушить стыд моей болезненной рвоты. С этим полотенцем в руке Труда подошла ко мне.

Наклонившись, чтобы вытереть мне лицо, она загородила полотенцем мои губы, и я поняла, что девушка тоже боится, что за нами шпионят.

– Есть ли отсюда выход – для нас? – шёпотом спросила я.

– Ах, благородная леди, пусть это полежит у вас на лбу. Вам станет легче, когда вы отдохнёте, – громко проговорила она, потом еле слышным шёпотом добавила: – Я не вижу… пока…

– Мне так плохо, – я застонала, чтобы подкрепить свои слова. – Воды – я хочу воды…

– Сейчас, благородная леди!

Я лежала, прикрыв глаза, но осматривая всю комнату. Труда отошла к столику и стала наливать из кувшина воду в чашку, и в это время в дверь постучали. Я постаралась не напрягаться, не показывать свой страх. Служанка подошла к двери и открыла её.

Там стояла графиня. Лицо её выражало озабоченность. Насколько она искренняя? Я думала об этом, когда графиня миновала Труду и подошла к постели.

– Амелия! – я почувствовала запах её духов, густой и приторно сладкий. Должно быть, она встала совсем рядом. – Амелия?..

Я позволила себе медленно открыть глаза, делая вид, что ничего не вижу.

– Амелия, дорогая, как вы себя чувствуете? – она взяла мою левую руку, на которой всё ещё оставался отвратительный знак предательства, и сжала в своих руках. И хотя её тело было тёплым и влажным, мне показалось, что я притронулась к змее. Пришлось использовать всю силу воли, чтобы не выдернуть руку. И то, что я этого не сделала, было моей победой, маленькой, но победой.

– Больно… – слабо сказала я. – Голова… болит…

– Да, вы больны, но скоро вам станет лучше. Лежите спокойно, моя дорогая, спите, если можете. Спите…

Она осторожно положила руку мне на грудь. На её полных губах играла лёгкая улыбка. В свете ламп – а может, потому что я стала внимательней, – лицо её приобрело новое выражение. Та легкомысленная модница, что так долго была моей спутницей, исчезла без следа. Выпрямившись и отвернувшись от постели, она резко обратилась к Труде:

– Ухаживай за своей госпожой получше, служанка. За ней нужен постоянный уход. Эта неожиданная лихорадка бывает очень опасна, часто так начинаются серьёзные болезни. Мы послали за врачом в Грумлу, но он до завтра не приедет.

Труда присела, опустив глаза. Я видела, как она проводила графиню до двери. Руки её занялись затвором, я увидела, как она с тревогой оглянулась на меня. Постояла немного, проводя пальцем по нижней губе, глубоко задумавшись, потом быстро вернулась к постели, принялась поправлять подушку, приподняла меня, как будто я ещё очень слаба, и при этом наклонилась к самому моему лицу. И прямо в ухо неслышно проговорила:

– С двери сняли затвор, я не могу её закрыть.

Я подумала, что как последнее средство мы могли бы забаррикадировать дверь мебелью. Но время для этого ещё не настало, я была уверена, что пока наше положение ещё не стало настолько отчаянным.

– Карта… – прошептала я. – Можешь достать карту?

Выбраться, не только из Кестерхофа, но из этой части проклятой страны, где граф всемогущ, – такова была моя первая мысль. Мы две женщины, мы одни и станем лёгкой добычей любого под этой крышей. Я с ужасом вспомнила предположение Труды, что когда выйду – если выйду отсюда, то буду способна лишь покорно играть навязанную мне роль. Предложение барона о фиктивном браке ничего не значит. О нём можно легко забыть.

– Не знаю, – ответила Труда.

Я снова откинулась на подушки, которые она поправила. Труда принесла мне воду, которую я раньше попросила, и я напилась. На самом деле это была проверка, не вызовет ли вода болезненную реакцию. Но я легко её проглотила, и тошнота не появилась.

Труда села в низкое кресло у лампы. Она раскрыла шкатулку, достала оттуда вязанье. Девушка казалась образцовой служанкой, не привыкшей сидеть сложа руки, даже когда присматривает за больной. А я осталась со своими мыслями, которые шли по кругу, не оставляя надежды, показывая полную мою беспомощность.

На каминной доске стояли небольшие фарфоровые часы, и их тиканье, казалось, заполняло всю комнату издевательским смехом. Пока у меня имелось достаточно времени, но оно пройдёт бесполезно, если я не начну действовать.

Ночью самые смелые решения, принятые днём, отменяются, храбрость оставляет человека. Я строила планы и тут же отказывалась от них, видя их неисполнимость. Труда положила работу – квадратный кусок белой ткани – на стол и достала из шкатулки маленький инструмент со свинцовым наконечником. Я сама пользовалась таким, чтобы помечать на ткани узор для вышивки. Время от времени она заглядывала в небольшую книгу, в которой, очевидно, содержался рисунок, с такой сосредоточенностью, что я негодовала: как она может этим заниматься в такое время? Наверное, её помощь мне – одно притворство, она просто хочет втереться ко мне в доверие, чтобы потом предать меня…

– Я хочу пить, – сказала я наконец, не в силах больше смотреть на её сосредоточенность чем-то совершенно чуждым моим бедам.

– Сейчас, благородная леди! – она встала, но, словно случайно, сунула квадратный кусок ткани в карман передника, так что он наполовину свисал наружу. Снова наполнила чашку и принесла мне.

Поднеся чашку к моим губам, она встретилась со мной взглядом, потом перевела взгляд на свой карман. Я сразу поняла её и двумя пальцами, как щипцами, захватила край ткани. Потом выпила воду, Труда пошла ставить чашку на место, а ткань оказалась у меня под рукой.

Я повыше натянула одеяло, расправив при этом кусок муслина, и взглянула на него. На самом деле на нём оказался не рисунок для вышивки. Сначала я не поняла, что вижу, но потом заметила в центре чёрную точку, а над ней букву К. Кестерхоф? От него отходили две дороги – такими я посчитала линии. Одна, я была уверена, по которой мы приехали, а вторая вела в противоположном направлении, через горы, в деревню, где у графа тоже есть власть. Всё остальное было пусто, и я могла представить себе дикую местность, которая, я в этом не сомневалась, патрулируется такими людьми, как лесник, тот самый, что сегодня утром не позволил мне пройти дальше.

Углубиться в этот лес без проводника – глупость, я над этим даже не задумалась. Обе дороги тоже будут охраняться. Итак, мои надежды на побег рухнули. Что мне оставалось?

Я сжала кусок муслина в руке. Торговаться с теми, кто меня удерживает? Я чуть не рассмеялась вслух. И не было ни одного человека, с кем я могла бы связаться. Полковника сняли с доски как фигуру, потерявшую ценность.

Я вспомнила слова графини – что лихорадка бывает признаком начала серьёзной болезни. Я должна играть эту роль, сколько смогу. Доза, которую они подмешали мне в вино, сделала меня действительно больной. Может, постараться показать, что я настолько ослабла, что не опасна для них? Серьёзно больная женщина для них не угроза. Мои мысли достигли этого пункта, когда снова в дверь послышался требовательный стук и, прежде чем Труда успела к ней подойти, та распахнулась.

Снова графиня и мужчина. Вначале я подумала, что это врач, но за графиней заметила барона. На круглом лице Луизы не было торжества, скорее выражение страха. Барон сжимал её голое плечо, потому что графиня была одета в платье с глубоким декольте, как на обеде в Аксельбурге.

Он потащил её к кровати, словно пленницу. На его лице не было ни страха, ни гнева, скорее презрительное самодовольство, как будто барон вполне владел не только ею, но и ситуацией, которая складывается в его пользу.

– Ты! – он даже не повернул головы к Труде, но было ясно, что обратился к ней. – Принеси перо и чернила со стола – быстрее!

И так толкнул графиню, что она едва не упала и ухватилась за кровать. Больше он не обращал на неё внимания, но через её плечо скомандовал тем же тоном, каким говорил с Трудой:

– Гроцер, ко мне!

По приказу барона подбежал человек, но не в ливрее, а в костюме горожанина. Лицо у него было узкое, рот поджат, словно каждое произнесённое им слово – это трата драгоценности. На костлявом носу косо сидели очки в стальной оправе. За ними глаза мигали, словно они слишком слабы и даже свет ламп причиняет им боль.

В руках он держал портфель, а на нём – стопку бумаг. Человек подошёл к другой стороне кровати и протянул мне бумаги. Показалась Труда с эмалевой чернильницей и пером.

Барон взял у неё перо и чернильницу, оттолкнул её локтем, но не отпустил.

– Ты сможешь написать своё имя, девушка?

– Да, благородный лорд, – ответила она.

Барон кивнул.

– Прекрасно. Два свидетеля – всё, что нам нужно. Таков закон, Гроцер?

– Да, ваша милость, – у человека оказался сухой, как шелест бумаги, голос.

– Итак, баронесса, – барон повернулся ко мне. – Нам нужно закончить дело. Подписывайте!

По его сигналу Гроцер положил мне на колени портфель с бумагами, а барон решительно окунул перо в чернильницу и снова заговорил.

Он передал чернильницу Труде, не глядя, взяла ли она или содержимое пролилось на постель. Крепко сжал мою правую руку и сунул в пальцы перо. Другой рукой указал на листок, который лежал передо мной.

– Подписывайте! – приказал он голосом человека, который не признаёт отказа.