Текст книги "Железные бабочки"

Автор книги: Андрэ Нортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Глава третья

Лежала в пещере? Вся в поту, тяжёлые простыни огромной постели сбились в кучу. Повернув голову, я увидела на столике желобчатую свечу в подсвечнике в форме за́мка, вернее башни, сквозь узкие окна которой пробивался слабый свет.

Огонь в камине догорел, видны были только несколько углей. Я откинулась на широкую подушку, прижала руки к горлу, оттянула край ночной рубашки и принялась растирать кожу. Хотелось убедиться, что вертящиеся чёрные бабочки не добрались до меня.

Бабушка – нет, я была уверена, что даже во сне она не бросила бы в меня эту угрозу. Цепь полетела сама… А бабушка пыталась предупредить… конечно, это так!

Но меня не нужно было предупреждать. Слишком поспешно согласилась я приехать сюда, слишком была уверена в себе. И оказалась за пределами того, что знала и понимала. И позвать было некого. Графиня? Я не доверяла ей. Граф… я так редко его видела. И то, что он делал, не произвело на меня впечатления. Курфюрст? Человек, которого я в сущности тоже не знала, с которым меня ничто не связывало, кроме случайного рождения.

Я влажными руками сжимала край простыни. Мысли смешивались. А полковник Фенвик?

Он человек курфюрста, и очень преданный… в этом я была совершенно уверена. То, чего захочет курфюрст, для полковника закон.

Я сунула руку под подушку и нащупала свёрток. Мне хотелось убедиться, что ожерелье по-прежнему там. Слишком уж разыгралось у меня воображение: украшение, не может причинить вред, разве только вызвать кошмарный сон.

Держа свёрток в руке, я добралась до края обширной постели и спустила ноги на ковёр, покрывавший возвышение, на котором стояла кровать. За этими стенами могло быть начало лета, но в тёмной комнате, с почти погасшим огнём, сохранялась зима. Я не стала отыскивать халат, подошла к свече, заключённой в башне, и, обжигая пальцы, подняла крышку. Мне необходимо было убедиться, что свёрток не тронут.

Верёвка оказалась на месте. Я развязала её, развернула пергамент, потом парчу. Даже в тусклом свете ожерелье хорошо было видно.

Я не стала извлекать его из мягкой обёртки, только убедилась, что оно не могло стать оружием, приснившимся мне. Раньше я не считала, что у меня болезненное воображение, однако теперь ни за что не надела бы это ожерелье. Вспомнилась отчаянная мольба, которую я прочла в глазах бабушки. Предупреждение?

Да это просто суеверие. Неужели Летти так подействовала на меня, что её любовь к знакам и предзнаменованиям затмила мой здравый смысл? Я завернула ожерелье в парчу, потом в пергамент, сделавший меня графиней – ненужный мне титул, – и вернулась к кровати.

Решительно снова сунула свёрток под подушку и заставила себя лечь. Крышку башни я не закрыла и теперь, повернувшись, смотрела на свет.

Я не собиралась больше спать, не хотела снова видеть кошмары. Но уставшее тело подвело меня, и я снова погрузилась туда, где обитают сны. Однако кошмары больше не тревожили меня. Или если и тревожили, я об этом не помню. Почувствовав, что кто-то движется рядом, я открыла глаза и увидела отдёрнутые занавеси окон и солнечный свет, тёплый и приветливый.

И с этим светом комната, которая ночью показалась такой угрожающей, совершенно переменилась, хотя и не утратила своего королевскою достоинства. На стенах красовались зеркала в резных позолоченных рамах, таких же нарядных, как панели в цветах и листьях, которые я заметила вечером. Весь угол занимала огромная раскрашенная кафельная печь. Напротив неё, в другом конце комнаты, стоял большой шкаф-гардероб. На нём резвились резные купидоны, а другие купидоны, меньшего размера, образовывали ручки.

Комната представляла собой странное сочетание старого и нового. Великолепная кровать явно принадлежала прошлому, ей было не меньше нескольких сот лет. Но остальная мебель, кроме одного или двух массивных стульев, более поздняя.

Послышался скребущий звук у двери, к ней прошла Труда, приоткрыла створку, приняла поднос и отнесла его на один из столов. На подносе я увидела серебряную кастрюлю с ручкой в виде дракона, который прижимался к стенке и, подняв голову, заглядывал внутрь. Остальное – накрытые тарелки.

Я умылась тёплой водой и в домашнем платье села завтракать. На все мои попытки завязать дружескую беседу Труда отвечала односложно и сдержанно, она даже не смотрела на меня прямо. Я не привыкла к такому отношению, хотя догадывалась, что здесь хорошим вкусом считается не замечать слуг, считать их только руками и ногами, которым не стоит уделять внимание.

Под конец завтрака Труда налила густой горячий шоколад, я пила его и думала, что здешним слугам господа могут казаться куклами, которых нужно наряжать и отправлять в какой-то совершенно иной мир. Я же привыкла к образу жизни в имении, где любые, даже самые незначительные, житейские подробности открыты и известны всем, и такое жёсткое разделение смущало меня. Летти, появляясь в моей комнате, беспрестанно рассказывала о десятках дел, которые, по её мнению, я должна знать. А эта девушка старалась двигаться бесшумно, краснела, когда я обращалась к ней. Она походила на призрак, и это меня тревожило.

Она уже разобрала мою одежду, умело прибрала остальное моё имущество. И теперь стояла поблизости, готовая открывать тарелки, подавать хлеб, нарезанный кусочками размером с палец и уже намазанный маслом, небольшую баночку с красным вареньем, разные печенья. Я с тоской вспомнила домашнюю ветчину и другие сытные блюда, которые обычно подавали мне на завтрак дома. Они должны были дать силы для целого дня, занятого напряжённой работой.

А как вообще проводит время графиня Священной Римской империи? Конечно, решила я, она не пишет многочисленные инструкции и указания своим деловым корреспондентам, не объезжает верхом поля, проверяя всходы, не навещает маслобойню, кухню, буфетную, комнаты прислуги – не исполняет все эти хорошо знакомые мне обязанности. Победит ли скука моё чувство долга? Я не собиралась сидеть с пустыми руками и головой.

Часы пробили девять. Дома я бы уже два часа как работала. Но здесь… Оглядывая комнату, я не увидела ни одной книги, никаких других возможностей отвлечься.

Держа чашку в руке, я подошла к ближайшему окну. Мне любопытно было взглянуть на Аксельбург. Из рассказов графини я уже знала, что курфюрст Адольф (мой прапрадед, вот как!) с безжалостной энергией снёс унаследованный от предков дворец и перестроил его – с огромными затратами, – превратив в уменьшенную копию Версаля, так что теперь дворец в форме веера отходил от старого ( оченьстарого) города.

И я действительно увидела за черепичными крышами и колокольнями этот дворец. Бросались в глаза две башни по обеим сторонам здания, совершенно не соответствующие стилю всего сооружения.

Эти башни – всё, что осталось от первоначального дворца, и графиня объяснила, почему их сохранили. Курфюрст Адольф, гордившийся своими современными взглядами и покровительствовавший нескольким известным учёным, поселил у себя тем не менее некоего графа Ладислава Варкова, человека загадочного происхождения. Он исполнял роль личного пророка курфюрста, и несколько его предсказаний оказались на удивление точными. Так вот, он утверждал, что если снесут две древние сторожевые башни дворца, старинная правящая династия Гессена тоже прекратится. Поэтому башни остались и теперь хмуро смотрели на вольности, которыми курфюрст украсил свой новый дом.

Графиня рассказала, что действительно вслед за тем, как мой дед вынул все внутренности из одной башни, умер его единственный прямой наследник. И теперь власть перейдёт к младшей ветви династии, не такого благородного происхождения.

Я заметила, что Труда стоит рядом, и спросила, что она хочет.

– Какое платье наденет благородная высокорожденная леди? Графиня ждёт её в золотом зале… – это была самая длинная речь, произнесённая Трудой, и говорила девушка торопливо, сливая слова. Я почти ожидала, что она вздохнёт с облегчением, закончив вопрос.

Действительно, какое платье? Впервые я серьёзно задумалась над содержимым своего гардероба. Бабушка заботилась, чтобы наша одежда была современной, соответствующей моде, дошедшей до нас из Парижа или Лондона, но я подозревала, что здесь это уже не модно. Судя по нарядам графини, я должна казаться одетой тускло и безвкусно. Я не упустила взгляды, которые она бросала на меня, когда считала, что я не вижу. Но я не собиралась тратить свои деньги на наряды. Какое-то время поможет утверждение, что я всё ещё ношу траур.

– Серое шёлковое с лиловыми лентами…

Теперь я была уверена, что и Труда искоса с сомнением взглянула на меня.

– Я соблюдаю траур, – решительно заявила я. Наверное, по её представлениям, высокорожденная леди не должна давать объяснения, но мне это показалось естественным. В прошлом мне не раз приходилось спорить с Летти об уместности того или другого наряда.

Серое платье было извлечено, и мне не без труда удалось убедить Труду, что я не кукла и могу одеться сама. Платье было простое, с небольшой полоской кружева у горла и маленькими бантами у корсажа; внизу, по краю юбки, проходила узкая лента. В роскошной комнате я теперь казалась бродягой из другого мира, может быть, скромной гувернанткой, заглядывающей в зеркала хозяйки.

Труда по моим указаниям заплела мне волосы, как я их обычно укладываю. Отражение в зеркале сообщило, что я выгляжу аккуратной и респектабельной. Но можно ли такие определения прилагать к внучке правящего князя? Аккуратность, конечно, добродетель, а вот респектабельность, судя по взглядам и замечаниям графини, качество, которое не очень культивируется при дворе.

Лакей с напудренными волосами, в ливрее с гербом, с бантами на плечах, поклонился мне и провёл через несколько комнат, потом по главной лестнице к двери, которую раскрыл с картинным поклоном.

Лучи солнца падали на толстый ковёр, вышитый цветами; казалось, под ногами раскинулся настоящий сад. Здесь не ощущалось даже намёка на мрачность, мебель вся белая и золотая, крытая позолоченным бархатом. Росписи на панелях стен тоже были позолоченные, так что роскошные груды фруктов сверкали на солнце.

По контрасту с окружающим великолепием графиня предстала в светло-голубых тонах. На мой взгляд, её платье было намного сложнее тех, что надевают на балы в Мэриленде. Очень низкое декольте с прозрачной сетчатой вставкой-шифоньеркой, прикрывающей вырез, почти обнажало роскошную пышную грудь графини.

Поверх этого прозрачного покрытия лежало тяжёлое ожерелье, а в ушах покачивались бриллиантовые капли. Вдобавок сверкающая драгоценностями лента пояса подчёркивала тонкую талию и привлекала внимание к великолепным возвышениям над ней. На мой взгляд это было так вульгарно, что я внутренне чуть не закричала. Если такова мода в Гессене, я сознательно останусь немодной.

– Дорогая графиня! – она прямо-таки подпрыгнула, как живая девочка, и пошла мне навстречу с протянутыми руками, словно я её лучшая подруга. Но я не упустила нотку отчаяния в её взгляде, которым она окинула меня с ног до головы. – Я думаю, вы хорошо отдохнули. Трудой вы довольны? Уверяю вас, её тщательно проинструктировали. Она знает даже самые последние модные причёски…

– Она очень искусна и полезна, – я не смогла сдержать нотку раздражения: ведь я явно не служила образцом искусства Труды. – Но, как вы, должно быть, помните, графиня, я всё ещё соблюдаю траур…

– Но нельзя же продолжать носить его – не здесь! – её резкое возражение удивило меня. – Так не полагается при дворе. Личный траур должен прекращаться, когда выходишь в общество. Но ничего, вы скоро поймёте наши обычаи.

– Когда я встречусь с курфюрстом? – я хотела знать, когда совершится то, ради чего я сюда приехала. – Когда это можно организовать, графиня?

– Пожалуйста, – надула она губы, – не будем такими резкими друг с другом. Мы родственницы, но я хочу, чтобы мы стали друзьями. Зовите меня Луизой, не графиней. Вы увидите, как всё будет приятно. Его высочество… – лицо её посерьёзнело. – Ваша встреча с ним должна быть тщательно подготовлена. Он болен, и доктора не разрешают его волновать. Есть такие, кто может причинить неприятности. Нужно подождать…

Её слова абсолютно не соответствовали словам полковника Фенвика о необходимости торопиться, его утверждению, что здоровье курфюрста в таком состоянии, что мы должны двигаться с максимальной скоростью, чтобы добраться до постели умирающего, пока не станет уже поздно. Со времени приезда я не видела полковника. Конечно, он не живёт здесь, но мне казалось, что он будет поддерживать со мной связь… присылать сообщения… И тут мне пришло в голову, что я даже не знаю, как с ним связаться, если возникнет такая необходимость.

– Нам сообщат, когда это станет возможно, – продолжала графиня. – Вы должны понять, что дело это очень деликатное. Только очень немногие близкие к курфюрсту люди знают об его первом браке… и ещё меньше таких, кому он сообщил в своё время о намерении объявить его морганатическим…

Я пристально взглянула на неё.

– По законам моей страны у него только один законный брак – с моей бабушкой. И единственным законным его наследником был мой отец…

Графиня вскинула пухлые белые руки в жесте, означающем либо крайнее удивление, либо раздражение моей тупостью.

– Законы вашей страны здесь ничего не значат, вы должны понять это. К тому же… – голос её зазвучал резко… – к тому же есть немало таких, кто не захочет, чтобы курфюрст даже сейчас оказывал милость… – она замялась.

– Сомнительной наследнице? – закончила я за неё.

– Но вы же на самом деле не… в вас княжеская кровь, – она выразительно кивнула головой. – Разве курфюрст уже не присвоил вам титул графини Священной Римской империи? Вы имеете полное право на высокое положение. Но вам следует опасаться принцессы Аделаиды. Она единственная оставшаяся в живых дочь, и она не вышла замуж. Она слишком горда, чтобы выйти замуж не за владетельного принца, а таких предложений не поступало. Хотя, – она злорадно рассмеялась, – когда так торопились женить сыновей короля Георга, чтобы появился наследник, она посчитала, что имеет на это право. Теперь ей приходится утешаться религией. Она назначена аббатисой Гуэрна, хотя больше времени проводит при дворе. Как она утверждает, пытается направить отца на путь набожности.

Я подумала, почему раньше в своих пространных рассказах о дворе графиня никогда не упоминала об этом препятствии на моём пути. И собиралась уже нарушить своё правило никогда не задавать прямых вопросов, как открылась дверь золотой комнаты и лакей провозгласил:

– Барон фон Вертерн.

Человек, вошедший с лёгкостью и небрежностью, как в свой собственный дом, действительно напоминал миниатюру, которую показывала мне графиня. Но художник польстил ему, сделав не такой тяжёлой нижнюю челюсть и чуть шире расставив маленькие глаза. Барона вообще-то можно было назвать красивым – в особом, грубоватом стиле; а своё полное тело он нёс с изяществом, которого трудно было ожидать. К тому же сразу привлекал внимание его мундир. Он пересёк комнату походкой, гораздо более тяжёлой, чем у полковника Фенвика, и поднёс руку графини к своим толстым губам.

– Конрад! А мы считали, что вы на маневрах, – графиня вся превратилась в трепещущие ресницы и улыбки. – Какой замечательный сюрприз!

Но я была уверена, что для неё это не сюрприз. Графиня уже повернулась ко мне.

– Графиня фон Харрач, позвольте представить вам барона Конрада фон Вертерна, – она как будто привлекала моё внимание к сокровищу, не менее ценному, чем те, что хранятся в знаменитой башне курфюрста.

– Благородная леди, – барон поклонился мне. Английский его звучал гортанно, с гораздо более сильным акцентом, чем у графини. – Мы с нетерпением ожидали вашего прибытия.

Я поклонилась, как при всяком знакомстве. Но не протянула руки. При одной мысли, что его губы коснутся моей кожи, я испытала отвращение. Он смотрел на меня дерзко, и это мне тоже не понравилось.

Прожив бо́льшую часть жизни затворницей, я почти не знала привычек мужчин и не думала, что способна вызвать мгновенное восхищение у незнакомого человека. И не хотела, чтобы меня разглядывали, как рабыню на рынке – а только так я могла бы описать обращённый ко мне взгляд барона. Я отошла к дивану и встретила его взгляд холодно, с самообладанием, которое, как я надеялась, унаследовала от бабушки.

Графиня пустилась в лихорадочную болтовню: похоже, результат представления оказался не таким, как она ожидала. Неужели она считала своего друга таким неотразимым, что я должна была тут же начать жеманно хихикать? Я думала, вежливо ли будет сразу уйти и оставить графиню развлекать своего любимого гостя наедине.

Но прежде чем я смогла осуществить своё желание, графиня, словно почувствовав его, села рядом со мной на диван и схватила меня за руки. Возможно, мне предназначалась роль компаньонки, или же графиня просто хотела на моём тусклом тоне подчеркнуть своё сходство с этой сверкающей комнатой.

У меня не было времени размышлять над этим, потому что барон придвинул свой стул к моей стороне дивана, сел и, слегка наклонившись, разразился целой серией напыщенных и тупых вопросов.

Устала ли я во время путешествия? Каковы мои впечатления от Аксельбурга? Каждый раз он ждал моего ответа, как учитель ждёт правильного ответа от тупого ученика. Я была уверена, что он играет какую-то роль, и что на самом деле ему скучно. Графиня переводила взгляд с него на меня, как будто смотрела пьесу. И не казалась раздражённой тем, что её кавалер сосредоточил всё своё внимание на мне.

Я отвечала коротко, сообщая только отдельные подробности нашего путешествия. А что касается Аксельбурга, я ответила чистую правду.

– Что касается этого, сэр, то я видела так мало, что не могу составить никакого впечатления.

Он чуть оживился.

– Ну, это можно изменить, графиня. Мне доставило бы огромное удовольствие познакомить вас с нашим городом. Городом, которым мы справедливо гордимся, – в голосе его отчётливо прозвучал сарказм, и мне не нравилось, как он всё больше и больше наклонялся ко мне, создавая впечатление, что мы говорим наедине. Я скорее почувствовала, чем увидела, что графиня Луиза шевельнулась. Может быть, она призовёт своего кавалера на его законное место?

– Вам это понравится, Амелия, – впервые она назвала меня по имени, и я ощутила негодование. – Мы это организуем. Но, конечно, не сейчас. Помните, Конрад, графиня фон Харрач должна оставаться – вернее, мы с ней должны оставаться здесь, пока её не примет его светлость и не станет известна его воля.

Для меня это прозвучало так, словно графиня извлекла украшенную драгоценными камнями заколку в виде кинжала из своей высокой причёски и использовала её как настоящее оружие. Я так глупо позволила привести себя в этот дом, в этот город, в эту… западню?

Я была так поглощена собственными причинами, побудившими меня приехать сюда, что совсем не думала о том, что может ожидать меня по другую сторону границы. Это же чужая страна, которую я не знаю и в которой меня никто не знает. Неужели мне следовало верить всему, что мне говорили? Наверное, кому-то… может быть, курфюрсту… я нужна, иначе полковник Фенвик и граф и графиня фон Црейбрюкен не были бы отправлены за мной. Но, может быть, я имею ценность инструмента, фигуры в какой-то сложной интриге? Первоначальный страх соединился с гневом – не только против этих двоих, но и против себя самой, против собственной глупости. Мне пришлось использовать всю силу воли, чтобы не вскочить и не выбежать из дома, просто чтобы проверить, позволят ли мне это сделать. Черпая силы в этом гневе, я ответила графине самым спокойным тоном:

– Меня никто не знает, так что какая разница? Если меня увидят в городе, всё равно не узнают, – вопрос-испытание, лучший, какой я могла придумать за короткое время раздумья.

Я увидела, как на мгновение сверкнули её белые зубы, впившись в нижнюю губу. Она сделала вид, что глубоко задумалась, как будто мои подозрения не имеют никаких оснований.

Потом она рассмеялась.

– Вы говорите правду, Амелия! Действительно, кто вас тут узнает? Ведь наша тайна сохранена, не так ли, Конрад? Вы не слышали никаких сплетен или рассуждений? Не задавала ли в последнее время леди с куриными мозгами, служащая нашей преподобной аббатисе, подозрительных вопросов? Вы увидите, Амелия, – тут она повернулась ко мне, не ожидая ответов барона, – что двор хватается за слухи и сплетни, как голодный за мясо. Скука – наша величайшая ноша, мы разгоняем её болтовнёй, правдивой или же нет. Сплетня может пробежать по городу со скоростью огня. Конрад, успокойте нас. Что говорилось, что вы слышали?

Барон улыбнулся.

– Ах, Луиза, пока никаких слухов. Тайна сохранена так хорошо, что можно подумать, что кто-то оживил великого колдуна и тот волшебством запечатал губы…

Графиня вздрогнула и, к моему удивлению, сразу стала серьёзной, хотя именно такого ответа, видимо, ожидала. А барон продолжал:

– Все поверили, что наш достойный полковник был вызван к умирающему родственнику в страну, из которой произошло его семейство, а вы с графом отправились на юг, чтобы проконсультироваться у известного врача по поводу подагры графа. Вас, во всяком случае, всем недоставало, дорогая леди; скука, на которую вы только что пожаловались, серой тучей затянула наше небо. Не стану отрицать, что ходили и некоторые… рассуждения, которые, как джентльмен, не буду вам повторять. Но относительно истинной цели вашей поездки – нет, абсолютно ничего! – начал он свою речь в тяжеловато игривом тоне, но закончил совершенно серьёзно и так выразительно смотрел при этом на графиню, как будто ему было очень важно, чтобы она поверила.

Она снова приняла легкомысленный тон.

– Ну, в таком случае, если я привезла с собой новую подругу, почему бы не показать ей город? Так как моя подруга в трауре, никто не будет ожидать, что она появится со мной в обществе. Разве это не соответствует нашим желаниям?

– Конечно, – но барон не улыбался. – А что скажет о ваших планах достойный полковник?

– Этот! – Графиня щёлкнула пальцами. – А что он может сказать, если мы никому не сообщим, а просто поступим, как хотим? Он не посмеет привлекать к нам внимание, иначе то, что поручено ему сохранить в тайне, станет предметом сплетен. Он всегда слишком много о себе думал, особенно в последнее время, когда курфюрст попал в такую зависимость от него. Скажите мне, Конрад, почему… – в голосе её проскользнуло раздражение. – Как и почему этот – этот иностранный авантюрист, этот наёмник, если говорить правду, стал таким близким к его высочеству человеком? Вы только что говорили о колдуне. Уверяю вас, полковник обладает такими силами!

– Тем не менее полковник пользуется полным доверием курфюрста, – голос барона прозвучал тяжело и холодно, по-видимому, ему не понравилась откровенность графини. – Вы знаете, какие усилия прилагала в прошлом аббатиса, а до неё её высочество покойная курфюрстина, чтобы лишить его доверия его высочества. И что они получили за все свои усилия? Полное поражение. Пока он доверенное лицо, с вашей стороны неразумно становиться у него на пути.

Мне даже показалось, что они позабыли о третьем лице, и внимательно слушала, надеясь узнать, хотя бы по тону, что-нибудь полезное. Итак, полковник Фенвик пользуется высочайшим доверием, но эти двое его не любят. К тому же у него были и есть и другие враги. Может, то, что меня привезли в Аксельбург, ход в игре полковника, ход, который должен укрепить его положение? Конечно, послал полковника его хозяин, но теперь, когда я уже здесь, какую роль предназначает он мне?

Если он понимает, что его не любят – а он понимает, потому что полковник не дурак, в этом я была уверена, – почему он выбрал в качестве моей спутницы графиню? Или её выбрал кто-то другой, и у полковника не было возможности отказаться?

Луиза утверждает, что она родственница и моя и курфюрста, хотя родство это не на законной основе. В своей болтовне она всегда упоминала курфюрста с глубоким уважением, хотя совсем не так относилась к его дочери и покойной жене.

Я крепко сжимала руки, как при первой встрече с полковником, и надеялась, что на моём лице отражается только вежливый интерес. Я не создана для интриг. Они меня скорее пугают, чем сердят. За гнев я цеплялась, как моряк за спасательный леер. Только в нём я черпала силы. Отныне следует думать только о себе, о том, как благополучно выбраться из лабиринта сомнений и обманов.