Текст книги "Голландия"

Автор книги: Андре Моруа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Как Голландия стала индустриальной державой

Они ведут такой умеренный образ жизни, что даже в самых богатых домах не заметно ни чрезмерной роскоши, ни пышности… Все у них в хозяйстве весьма просто и скромно…

(Из отчета венецианских послов)

Экономист осторожно снял колечко со своей сигары, аккуратно отрезал кончик, закурил и заговорил о «конъюнктуре»:

– Деловые люди, – сказал он, – в принципе предпочитают жаловаться, а не хвалиться. Они считают такое поведение более осмотрительным и более уместным. Однако нельзя не признать, что в настоящее время конъюнктура складывается для нас исключительно удачно. Голландия производит больше, чем когда бы то ни было, больше экспортирует, меньше импортирует, соответственно, у нее благоприятный денежный баланс. У нас всего тридцать тысяч безработных, а, между тем, даже сто двадцать тысяч были бы вполне приемлемой цифрой. Флот у нас больше, чем был до войны. Короче говоря, наша страна процветает; нет смысла скрывать это.

С чего началось процветание? Прежде всего, дело в том, что после войны мы вели разумную финансовую политику. Инфляция у нас была меньше, чем в других странах. Мы нормировали индивидуальную покупательную способность. Свободные деньги были пущены в инвестиции. Мы запретили себе ввозить товары. Приведу один пример:в тысяча девятьсот сорок шестом году в Бельгии можно было купить американские сигареты. Здесь – нет. Мы установили для себя строгие рамки. И вот результат:стоимость производства у нас осталась низкой. Затем, поскольку наши заводы были по большей части разрушены, мы смогли, благодаря плану Маршалла, восстановить их и полностью обновить оборудование. Наши промышленники предпочли высокие показатели товарооборота при низкой прибыли более высокому уровню прибыли при низким товарообороте. Наконец, что самое главное, наши рабочие профсоюзы проявили глубокое понимание экономических проблем. Их руководители добивались не каких-то невероятных льгот, а постоянной занятости и роста покупательной способности. С их помощью удалось повысить производительность труда.

Вы не можете представить себе, какие тесные связи существуют у нас в стране между владельцами предприятий и профсоюзами. Многие из них обращаются друг к другу на «ты», а в Голландии это говорит о многом. Около сорока трех процентов рабочих состоят в социалистических профсоюзах, тридцать три процента – в католических, семнадцать – в христианских («христианские» в данном случае означает «протестантские»), еще семь процентов входят в разные другие профсоюзы. Что касается хозяев, то восемьдесят процентов из них входят в Федерацию промышленников. Понимаете, Гаага – это большая деревня, где все друг друга знают. На любом званом обеде – в честь президента Французской республики или императора Эфиопии – вы встретите пять сотен гостей, и это всегда одни и те же люди. Там непременно будет господин Оостерхёйс из социалистического профсоюза и руководители промышленной Федерации. Если возникает какая-нибудь проблема, они собираются в уголке и спокойно, по-дружески все улаживают. В этом преимущество маленькой страны.

Однако имеется у нас и один существенный недостаток: мы чрезмерно открыто и откровенно все обсуждаем. Голландцы не отличаются уступчивостью, зато они слишком прямодушны. Это иногда приводит к довольно острым столкновениям. Наши архиепископы особым указом запретили католикам вступать в социалистические профсоюзы и, более того, – в рабочую партию, под угрозой отказа в святых таинствах. Это было слишком серьезно и могло привести к политическому кризису. С этой точки зрения вступления в Бенилюкс, вероятно, пошло нам на пользу: бельгийский юмор способен смягчить голландскую прямолинейность. Впрочем, следует заметить, что наша резкость иной раз способна сослужить добрую службу, но валлонский здравый смысл будет ей неплохим дополнением.

– У меня создается впечатление, – говорю я, – что у вашего процветания есть еще одна причина: вам дешевле обходится ваше правительство. Вы субсидируете меньше предприятий. Когда государство становится производителем, вы требуете, чтобы оно управляло делами, как и положено порядочному отцу семейства. Ваша авиация приносит прибыль, государственные фермы тоже прибыльные. Соответственно, вы платите меньше налогов.

– Прямые налоги, – отвечает он, – у нас примерно такие же, как и у вас. У нас меньше косвенных налогов, и если мы по-прежнему будем процветать, то станем постепенно снижать уровень всех видов налогообложения. Уже сейчас из суммы прибыли можно вычесть треть – это новые инвестиции. Мы пока еще субсидируем производителей молока, потому что молоко – основной продукт питания в Голландии.

– А что вы экспортируете?

– Великое множество товаров. Пятнадцать процентов нашего экспорта приходится на сыры и молочные продукты, десять – на тюльпаны, еще десять – на прочие цветы. С другой стороны, мы великие мастера в строительстве дамб и портов. Поэтому наши инженеры и наше оборудование востребованы во всем мире. Естественно, мы экспортируем суда и баржи. И электротовары: одна только фирма «Филипс» приносит десять процентов доходов от наших продаж за границу. Развивается машиностроение. Страны, недавно ставшие независимыми, например, Пакистан и Индонезия, хотят получить новую технику и обращаются к нам. Но вот с текстилем дело обстоит неважно: в Индонезии большую часть рынка занимают японцы, в Европе – англичане. Но в целом, повторяю, мы довольны.

– И у вас тем больше поводов быть довольными, что в тысяча девятьсот сорок пятом ваши проблемы казались неразрешимыми. Вы были оккупированы на девять месяцев дольше, чем другие страны. Весь центр Роттердама лежал в руинах. У вас угнали весь скот. Кроме того, в тысяча девятьсот сорок девятом вы предоставили независимость Индонезии, что могло нанести сильный удар по вашей стране. Ваше чудесное возрождение вызывает у нас искреннее восхищение.

– А я открыл вам наши секреты. Работа, простой образ жизни, доброе согласие, внимание к мелочам, пунктуальность – вот на чем основано наше «чудо». Но в Голландии никогда нельзя успокаиваться на достигнутом. Ситуация может быстро ухудшиться. Половина нашего национального дохода идет от экспорта. Это ставит нас в зависимость от решений зарубежных партнеров. Мы нуждаемся в свободном обмене. Впрочем, если придут скверные времена, они не застанут нас врасплох, потому что мы умеем откладывать на черный день. Вам не кажется, что относительная экономия – это великая сила?

– Кажется, – отвечаю я, – но на практике я не проверял.

Возвращаясь в свой «Отель Дес Индес», я вижу, что все деревья украшены оранжевыми шарами. Дело в том, что город готовится к визиту императора Эфиопии, а всеми любимая и уважаемая Оранская династия по-прежнему остается символом страны. Во время оккупации она вдохновляла бойцов Сопротивления. Голландцы носили в петлице оранжевые цветы и почтительно салютовали, когда на перекрестках, между красным и зеленым, вспыхивал оранжевый сигнал светофора. Народ нуждается в символах.

Роттердам – Люди моря

На море голландцы скорее позволят взорвать свой корабль, чем спустят его флаг, а их географические открытия впечатляют не меньше, чем их сражения.

Тэн

На одной из площадей Роттердама, перед новым зданием, простым и функциональным, черный великан с разверстой грудной клеткой, из которой вырвано сердце, в отчаянии воздевает к небу гигантские руки. Это «Разрушенный город», монумент работы скульптора Цадкина, его воздвигли в память об ужасном дне 14 мая 1940 года, когда после налета пятисот немецких пикирующих бомбардировщиков сгорели двадцать четыре тысячи жилых домов и шесть тысяч общественных зданий и особняков, и центр города был стерт с лица земли.

Человек с Вырванным Сердцем напоминает о вчерашнем дне города и оплакивает его; сегодняшний город устремлен в будущее. Жители Роттердама, вынужденные начинать все с нуля, оказались в положении пионеров американского Дикого Запада. Они так славно потрудились, что сегодня грузооборот порта превышает довоенный. Им пришлось заново организовывать движение в городе, и они справились с этой задачей. Ныне в Роттердаме множество туннелей и скоростных магистралей, а в центре появился квартал больших магазинов. Для того чтобы люди могли свободно по ним ходить, въезд автомобилей на торговые улицы, вымощенные плиткой и засаженные цветами, запрещен. Машины, доставляющие товар, подъезжают только к задним дверям лавок. Во время дождя покупатели могут спрятаться под навесами-«маркизами», протянувшимися от одной витрины к другой, или в крытых переходах через улицу. Этакий современный вариант старинных парижских улиц и переходов под аркадами.

Еще одно нововведение: центр оптовой торговли. В этом огромном здании размещаются офисы и склады сотен фирм. Предприятия сферы обслуживания (рестораны, парикмахерские) облегчают работу. Своего рода Рокфеллеровский центр. Благодаря системе пандусов грузовики могут подниматься до третьего этажа, тем самым не создавая помех уличному движению. Новые здания в Роттердаме выстроены в стиле, Ле Корбюзье, но приспособленном к местному вкусу. Базельская страховая компания возвела мощные параллелепипеды, их глухие стены покрыты росписями. Банки отдали предпочтение высоким вертикальным линиям, в которых есть своя особая красота. В Амстердаме чувствуется влияние английского вкуса и британского уважения к прошлому. Роттердам – это западноевропейский Нью-Йорк, но весьма своеобразный. «Современная голландская архитектура, – писал в 1932 году Карел Чапек, – очень современная, но при этом очень голландская». Его слова верны по-прежнему.

В Роттердаме повсюду натыкаешься на лес труб, это город пассажирских и грузовых судов. Здесь лучше, чем где бы то ни было, понимаешь, что Голландия – дочь моря. «Ваша армия, – говорил своим соотечественникам поэт Якоб Катс, – ваша армия – это море. Океан первым дал вам свободу, изгнав испанцев; он принес сюда религию… Люди дегтярно-черного моря, сегодня Тромп [10]10
  Великий адмирал. (Прим. автора.)


[Закрыть]ведет вас по волнам – внимайте его командам. Он научит вас игре в мяч, где мяч будет сделан из стали. Да, он поведет вас в танце, в котором нет места женщинам; это танец сильных и одиноких мужчин. Если вы любите свою страну, вспашите ее поля, а ее поля – это Океан. Дом ваш на море…»

Еще и сегодня порты Роттердама и Амстердама – это огромные города с домами из железа. Не следует забывать, что эта морская держава, занимающаяся сегодня главным образом торговлей, изначально была страной рыбаков. Именно ради ловли рыбы батавы и фризы некогда отважились выйти в море; именно благодаря ей они стали такими отважными мореплавателями. Страна, которая почти ничего не производила, нуждалась в товарах для обмена. Море давало ей сельдь, треску, китов. И Голландия поменяла воду на землю точно так же, как меняла сельдь на хлеб, на древесину, на алмазы.

Человек, придумавший, как сохранить сельдь, засолив ее, сделал для своей страны не меньше, чем победоносные адмиралы. Его звали Виллем Бекелсзоон, а родился он в маленькой деревушке Бирфлит, в провинции Зеландия. Свое достопамятное открытие он сделал примерно в 1380 году. В 1556 году по приказу Карла V на его могиле установили великолепный памятник. Позже ловлю сельди стали называть «золотоносной шахтой Батавской республики». Она становилась поводом для бесчисленных конфликтов между английскими и голландскими рыбаками. Английский король Эдуард I, выдав свою дочь замуж на Иоганна I Голландского, разрешил голландцам вести лов в английских водах. Английские рыбаки защищали свое море пушечными залпами.

В Голландии (этот обычай существует до сих пор) первый бочонок сельди привозили королю на телеге, украшенной лентами цветов национального флага. Зажиточные горожане также оспаривали друг у друга право получить сельдь первого улова. Рассказывали, что доставка двадцати четырех селедок из Влаардингена в Гаагу, потребовавшая смены десяти лошадей, мчавшихся во весь опор, обошлась богатому торговцу в двести гульденов. Еще и сегодня сельдь из первого улова распродается по гульдену за штуку, и едят ее сырой.

Что касается китобойного промысла, могучего источника богатства Голландии в XVII веке, то история его зарождения очень любопытна; как и многим успешным предприятиям, начало ему положили счастливый случай и мужество моряков, которые этот случай не упустили. В конце XVI века голландские моряки искали путь в Китай через Северный Ледовитый океан. Именно там прославился Якоб ван Хеемскерк, один из величайших голландских мореходов. Когда в 1607 году он погиб в морском сражении, на его надгробии в Амстердаме написали: «Здесь покоится Хеемскерк, который отважно прокладывал путь сквозь клинки и льды, оставил свою честь стране, свое тело земле, а свою жизнь – в Гибралтаре».

Ни Хеемскерк, ни Баренц, ни их соперники не нашли северо-восточный путь в Поднебесную, но подобно тому, кто отправился на поиски ослиц, а нашел королевство, голландские моряки, стремившиеся в Китай, наткнулись на китов. До тех пор эти огромные животные представлялись людям сказочными чудовищами. Однако в Бискайском заливе их успешно ловили баски, и именно от них голландские рыбаки научились бить китов гарпунами и добывать китовый жир. С 1614 по 1642 год преимущественное право на китовый промысел, приносивший в ту пору баснословную прибыль, принадлежала компании, основанной в Амстердаме.

Гренландская компания искала добровольцев, готовых зимовать во льдах. «Господу, создателю и хранителю Вселенной, чья неисповедимая воля движет людьми, угодно было вдохновить Гренландскую компанию на следующее решение: нужно провести практические исследования зимних условий в Гренландии, полярной ночи и прочих атмосферных явлений. В дальнейшем было решено, что семерых самых отважных и умелых моряков отправят туда, с их согласия, на весь зимний сезон».

Эти герои погибли, но после них остался бортовой журнал, где бесценные сведения о метеорологии соседствуют с трогательными жалобами, описаниями страданий, с признаниями, исполненными самой высокой и искренней веры. Практический ум, вера и поэтичность – самое голландское сочетание человеческих качеств.

Поэзия и реальность

Если на что и следует взглянуть в Делфте, так это на самый прекрасный свет во всей Голландии… В этой влажной и ясной атмосфере растворился весь Вермеер…

Поль Клодель

Символично, что мы завершаем это короткое путешествие в Делфте. Здесь, в «городе, исполненном благородства», городе бело-синих изразцов, гладких, как китайские вазы, в 30-х годах XVII века творили художники, чьи картины передают самую суть Голландии: Габриэль Метсю, Питер де Хох и, главное, Ян Вермеер, столь любимый Сваном и Прустом.

Великие художники были в Соединенных Провинциях еще до обретения независимости. Однако они принадлежали к фламандской школе. Начиная с XVII века, в то время как Бельгия, связанная с великой империей католическая страна, оставалась под влиянием итальянской живописи, в Голландии стало зарождаться искусство, свойственное ей одной. Горожане-кальвинисты, сами управлявшие государством, хотели, чтобы убранство их храмов было простым и строгим. Потому-то картин на религиозные сюжеты написано совсем немного. Обнаженная натура, столь естественная для юга, удивляет и шокирует голландцев. Впрочем, в обнаженной «Вирсавии» Рембрандта больше духовного, нежели плотского. Лицо значит больше, чем тело.

Так кто же мог отныне заказывать полотна художникам? Торговцы, судовладельцы, украшающие свои прекрасные дома без излишеств; или разные социальные группы: стряпчие, университетские профессора, офицеры гражданской гвардии, регенты больниц – они хотят сохранить в коллективных портретах память об общей работе. Однако комнаты в узких и изящных жилищах на берегах каналов в Амстердаме или Делфте малы. Полотно должно соответствовать размеру стены. Возвращаясь с работы, голландец, которому не по вкусу драматические или горестные сцены, хочет смотреть на спокойные картины, передающие «тонкую и изысканную поэзию затворнической жизни, где молодые женщины неслышно скользят среди мягких теней и легчайшего рассеянного света» [11]11
  Рене Юиг. «Поэтика Вермеера». (Прим. автора.)


[Закрыть]. Вермеер и подобные ему живописцы отвечают этим запросам.

Говорят, что голландская живопись реалистична. Это справедливо в том смысле, что она воспроизводит сцены повседневной жизни. Но она проходит мимо самых печальных из них. Сражения у голландских художников не кровопролитны, и никто из них не счел необходимым изобразить восстания, столь частые в те времена. Здесь немыслим Гойя. Здесь за реальностью видна душа. Душа модели и душа художника. Передать сложные нюансы чувств, отраженные в этих лицах, было бы трудно даже самому гениальному романисту. Посмотрите на «Любовное письмо» Вермеера в Рейксмюзеуме в Амстердаме. Разве Пруст сумел бы описать счастливое смущение, тревожное и восторженное удивление во взгляде женщины, получившей письмо от любовника, и веселое и снисходительное соучастие в улыбке служанки, это письмо передавшей? Сколько внимания и серьезности, но в то же время спокойствия во «Взвешивающей жемчуг»!

Реальность? Да, безусловно, но «одухотворенная реальность». Природа, увиденная Рёйсдалом и Хоббемой, преображается светом и внутренней мечтой художника. Вермеер выбирает свои модели и свои декорации. Он настолько присутствует в своейреальности, что почти на всех его картинах мы видим одну и ту же композицию, одну и ту же сплошную стену, свет на которую падает из одного и того же витражного окна, одно и то же сочетание цветов бледной бирюзы и желтого, но не лимонно-желтого, а более мягкого и как бы размытого. Прустовский Бергот отдал бы все свои работы за возможность написать маленький кусочек стены из «Вида на Делфт». Найдется ли писатель, который не отдал бы жизнь за героиню той же удивительной чистоты, что «Девушка в тюрбане»?

Эти детали, столь дорогие сердцу Вермеера, полны поэзии: карты и глобусы земной поверхности, напоминающие о далеких путешествиях, о колониях, об индейцах, Суринаме и Новом Амстердаме, о богатых грузах на кораблях, бороздящих овеянные славой моря; спинеты и виолы; зеркало, которое всего лишь отражает жизнь, подобно тому как неподвижная вода каналов отражает дома и деревья; и черные провалы «Улицы», глядящие в бесконечность – и на старух, занятых привычными делами.

Рембрандт вносит в эту домашнюю поэзию трагическую страсть, показывая, что даже в голландской мудрости может таиться тревога. «Если искать, – говорит Эжен Фромантен, – идеал Рембрандта в возвышенном мире форм, можно понять, что он видел в них только моральную красоту и физическое уродство… Он был одержим желанием позировать перед зеркалом и писать самого себя… в одиночестве, в тесной раме, глаза в глаза, только для себя» [12]12
  Эжен Фромантен. «Старые мастера». (Прим автора.)


[Закрыть]. Строгий и правдивый даже сам с собой, он умел видеть за уродством – сияние.

Homo additus naturae. Человек, дополняющий природу – вот определение любого искусства. Реализм? Может быть, но реальность Рембрандта не похожа на реальность Вермеера, и уж ничуть не напоминает реальность Рубенса. Независимо от того, на что он смотрит – на хижину в Амстердаме, на свою старую мать, на горожан, выходящих в ночной дозор, или на собственное лицо, он освещает все предметы особенным светом, падающим откуда-то сбоку, красноватым и золотистым. Он отходит от голландской реальности; он погружает ее в свою воображаемую вселенную.

Великий XVII век в Голландии сменился относительным упадком. Чрезмерно разбогатевшие торговцы размещают свои капиталы за границей. Стоимость жизни повышается; безработица вырастает настолько, что седьмая часть населения живет за счет благотворительности. Владения в Америке заставляют держать наготове флот и армию, и это истощает ресурсы страны. Дух предпринимательства слабеет, в то же время затухает и творческий гений. Придется подождать второй половины XIX века, чтобы в Голландии снова появился великий художник.

Кажется, что живопись Винсента Ван Гога совсем не похожа на живопись Рембрандта или Франса Хальса. Однако говорили, и не без основания, что «Едоки картофеля» – это современное повторение «Регентш богадельни» Хальса. Та же болезненная ясность. Позы персонажей напоминают те, что выбирали художники XVII века. Желто-зеленый свет, падающий от лампы, вокруг которой сгущаются тени, наводит на мысль о Рембрандте. И так же, как Рембрандт, Ван Гог изучает в зеркале свое некрасивое лицо. Художник беспощаден к себе, когда пишет свою рыжую бороду, огненные волосы, глубоко запавшие глаза. Или, скорее, он ищет жалости – к тому человеческому существу, что прячется за отталкивающей личиной. Сумеют ли Бог и искусство спасти его из этой клетки?

Но мы слишком удалились от Делфта. Винсент Голландец принадлежит традициям своей страны, однако не является их верным проявлением. Вернемся к Вермееру. Четкая линия крыш, колоколен, щипцов ясно и тонко вырисовывается над водами, как и в те времена, когда здесь работал этот замкнутый поэт, получавший от какого-то булочника в Делфте по шестьсот гульденов за портрет. Нежность вечера на каналах. Мягкий серый фон. В голландских пейзажах больше неба, чем земли, точно так же, как в картинах голландских мастеров не меньше поэзии, чем реальности.