Текст книги "О тех, кто предал Францию"

Автор книги: Андре Моруа

Соавторы: Жюль Ромэн,Андре Жеро,Гордон Уотерфилд,Андре Симон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Даладье отлично знал, что во Франции насчитывалось не менее трех миллионов безработных, в том числе большое количество квалифицированных рабочих. Казалось бы, не было более благодарной задачи, чем предоставление работы этим людям. Вместо этого Даладье провел закон об удлинении рабочей недели.

Даладье, очевидно, решил порвать со своими левыми союзниками, которые расчистили ему путь к власти. Народный фронт был для него лишь ступенью для возвращения на политическую арену. Теперь Даладье решил показать, что хозяином является он. Его ни в какой мере не устраивали напоминания о той программе, которую он поклялся защищать, о тех обязательствах, которые он принял на себя. Для него программа была клочком бумаги – и только; единственной его целью была политическая власть. Даладье рассчитывал, что Народный фронт сделает его и его партию самыми мощными факторами политической жизни Франции. Возвышение Блюма и социалистов он принял внешне вполне лойяльно, но это не помешало ему затаить чувство досады и озлобления.

Уже в первые месяцы своего пребывания на посту премьера Даладье убедился, что политическая ситуация дает ему в руки немало выигрышных карт. Правые только и ждали человека, который мог бы с успехом противостоять Народному фронту и воспрепятствовать его возрождению. Прием, оказанный ему печатью правого лагеря, свидетельствовал о том, что они готовы видеть в нем «героя дня». Правда, правые надеялись сделать его своим пленником, но и он в свою очередь был непрочь столковаться с ними. Он понимал, что правые нуждаются в нем не менее, чем он нуждается в них. Они-то не будут досаждать ему булавочными уколами, напоминая о программах и обещаниях изрядной давности. Что было, то прошло. Они не будут мешать ему ни в чем, лишь бы только он расправился с левыми. В данной обстановке у правых не было никого другого, кто мог бы взять на себя эту миссию. Он, Даладье, чувствовал себя в силах выполнить ее.

В сущности, Даладье всегда был ближе к правым, чем к левым. В силу обстоятельств он стал одним из видных деятелей левого лагеря и козлом отпущения правых. Уже во время своего первого премьерства в 1933 году он сделал попытку избавиться от социалистов и прийти к соглашению с правыми. Но тогда ситуация для этого еще не созрела. Иное дело теперь. Ему представилась возможность примкнуть к тем, к кому он всегда испытывал влечение. Теперь он мог привести радикалов в правый лагерь и при этом обеспечить за собой первое место. Впервые во всей истории радикал-социалистская партия могла позволить себе роскошь сменить ориентацию и тем не менее сохранить первенствующее положение.

Многие политики-радикалы были настроены подобно Даладье. Народный фронт был им крайне в тягость. Национал-социалистская пропаганда, поддерживаемая внутри Франции сторонниками «умиротворения», достигла немалых успехов в руководящих верхах радикал-социалистской партии. Ее нынешние лидеры сделались, по существу, самыми ярыми пропагандистами «умиротворения».

Итак, Даладье завершил свой разрыв с левыми. Тот факт, что он избрал именно этот момент крайнего обострения международной обстановки для того, чтобы нанести удар рабочему движению Франции, свидетельствует о том, что он уже тогда решил подчиниться требованиям Гитлера. Ведь полководец, собирающийся повести войска в бой, не оповещает их накануне битвы о том, что он намерен сократить рацион их довольствия и жалованье. Между тем это именно и означала речь Даладье.

Доктор Геббельс сумел правильно оценить смысл выступления Даладье. Говорят, что, прослушав речь французского премьера по радио, он сказал Гитлеру: «После этого я не представляю себе, как он сможет нам сопротивляться».

Впоследствии, благодаря нескромности одного из посвященных, стали известны те обстоятельства, которые побудили Даладье выступить со своей речью. Мысль о ней зародилась на заседании, на котором, кроме Даладье, участвовали Жозеф Кайо, Анатоль де Монзи и бывший депутат радикал-социалистской партии Мартино Депла. Кайо весьма обстоятельно разъяснил Даладье, что положение в стране категорически исключает всякую возможность для Франции ввязаться в войну, даже во имя защиты союзного чехословацкого государства. Тоном, не допускающим возражения, Кайо заявил, что французы не будут воевать ради спасения чехов и, следовательно, необходимо во что бы то ни стало договориться с Гитлером. Он добавил, что сложившиеся обстоятельства необходимо использовать не только для прояснения франко-германских отношений, но также, как он выразился, и для того, «чтобы навести порядок во французском доме». Напряженная международная обстановка показалась Кайо весьма подходящей для того, чтобы уничтожить социальное законодательство Народного фронта, столь ненавистное сенату.

Даладье не без колебаний принял эти предложения Кайо. Он опасался, что наступление на 40-часовую неделю вызовет ожесточенное противодействие рабочего класса и повлечет за собой волнения, весьма нежелательные в нынешних условиях. В конце концов он дал согласие и поручил Мартино Депла вчерне подготовить текст речи, которую он должен был произнести по радио.

Эта речь вызвала сильнейшее потрясение в стране. Французский народ воспринял выступление Даладье как удар ножом в спину. Всеобщее недовольство было так велико, что министры труда и общественных работ подали в отставку. Даладье заменил их членами той же партии– социально-республиканского союза. Новым министром труда был назначен Шарль Помарэ, успешно делавший карьеру с помощью своей очаровательной супруги. Портфель министра общественных работ получил блестящий, но беспринципный адвокат, неизменно преуспевающий Анатоль де Монзи. Друг Лаваля, поклонник Муссолини и яростный враг чехов, де Монзи принадлежал к числу самых коварных интриганов среди политических деятелей Франции. Его вхождение в кабинет само по себе знаменовало целую программу. Оно значительно усилило позиции сторонников «умиротворения».

В это время Жорж Боннэ предпринял следующий хитроумный маневр. 4 сентября в Пуэнт-де-Грав состоялось торжественное открытие памятника американским солдатам, прибывшим во Францию в 1917 году. Выступая на торжестве, американский посол Буллит сказал: «Если в Европе снова вспыхнет война, то еще неизвестно, будут ли вовлечены в нее Соединенные Штаты, или нет». После Буллита слово получил Боннэ, который произнес фразу, произведшую немалое впечатление в Соединенных Штатах. Упомянув о дружбе между Америкой и Францией, он воскликнул: «Каждый из друзей обязан поспешить на помощь своему партнеру, если тот находится в опасности». Подобное заявление звучало более чем рискованно в устах французского министра иностранных дел; в особенности в устах Жоржа Боннэ, который потратил немало усилий, пытаясь доказать, что в случае войны Франция не может рассчитывать на помощь Америки. Что же побудило Боннэ отважиться на такой шаг?

Поль Рейно утверждал, что Боннэ произнес эту фразу, желая спровоцировать официальное американское опровержение своих слов. Получив таковое, Боннэ смог бы использовать его для соответствующего давления на тех своих коллег по кабинету, которые принадлежали к «поджигателям войны». Примерно то же самое я слышал и от другого его коллеги-министра.

В той же речи Боннэ счел нужным указать, что Франция честно выполнит свои обязательства по отношению к Чехословакии. Это заявление он сделал под энергичным нажимом Жоржа Манделя, который в противном случае грозил отставкой.

За время пребывания Даладье у власти это была уже седьмая по счету официальная декларация о «верности Франции своим договорным обязательствам».

5 сентября линия Мажино была укомплектована людьми. Около 80 тысяч специалистов было призвано в армию. Но буквально на следующий день весь эффект от речи Боннэ и этого военного мероприятия был сведен к нулю появлением статьи Эмиля Роша.

В своей газете «Репюблик» Рош писал: «Если чехи и немцы не могут ужиться в рамках централизованного чешского государства, их надо изолировать друг от друга». Связь Роша, возглавлявшего радикал-социалистскую партию в Северном департаменте, с Даладье и Боннэ была общеизвестна. Без субсидий из секретных фондов этих двух политических деятелей газета Роша не могла бы просуществовать и дня. Это была одна из так называемых «конфиденциальных газет», – которую читали только в политических кругах, так как она считалась неофициальным органом премьера.

13 сентября, в тот самый день, когда ждали выступления Гитлера в Нюрнберге, в Париже заседал французский кабинет. На этом заседании Жоржу Боннэ удалось склонить большинство министров к политике капитуляции перед Гитлером. Он представил на рассмотрение кабинета документ, представлявший, по его словам, «резюме» меморандума генерала Гамелена о состоянии вооруженных сил Франции. Из этого «резюме» явствовало, что французская армия настолько уступает германской, в особенности в отношении авиации, что Франция не может пойти на риск вооруженного конфликта с Германией. Отсюда делался вывод, что положение Франции в случае войны безнадежно.

На вопрос, не представлена ли в резюме только одна сторона картины, Боннэ ответил, что «резюме» отражает «все существенные пункты» доклада Гамелена.

Естественно, что документ произвел сильнейшее впечатление на членов правительства. Лишь шесть министров выступили против капитулянтской позиции Боннэ. Большинство кабинета поддержало его. Даладье ни в какой мере не пытался смягчить ошеломляющее впечатление от доклада Боннэ. Президент Лебрен полностью поддержал министра иностранных дел.

В этот же день произошли и другие не менее странные события. Даладье дважды беседовал с английским послом, Эриком Фиппсом. Пригласил его к себе и Боннэ, сообщивший сэру Эрику, что Франция не в состоянии воевать. В подтверждение он дал ему прочитать знаменитое «резюме».

Наконец в этот же день парижский банк, о котором было известно, что он тесно связан с Боннэ, дал своим агентам предписание скупать фунты стерлингов.

Вечером того же дня Даладье по телефону вызвал Чемберлена и предложил английскому премьер-министру войти в непосредственные переговоры с главой германского государства.

14 сентября было объявлено, что Чемберлен вылетит в Берхтесгаден для личной встречи с Гитлером.

15 сентября в Берхтесгадене Гитлер потребовал от Чемберлена проведения плебисцита во всех округах Чехословакии с преобладающим немецким населением по вопросу присоединения этих территорий к Германии. Чемберлен обещал в течение недели самолично доставить Гитлеру устраивающее его решение.

18 сентября Муссолини публично заявил, что на случай конфликта «выбор Италии уже сделан».

В этот же день на состоявшемся в Лондоне совещании Чемберлен, Галифакс, Даладье и Боннэ договорились о том, что те округа Чехословакии, в которых немецкое население превышает пятьдесят процентов, должны быть переданы Гитлеру без плебисцита.

На следующий день после этого совещания Эмиль Рош, герольд Даладье, писал в «Репюблик»: «Если чехи захотят отклонить лондонский план, то пусть действуют на свой риск. Насколько нам известно, нет такого договора, который мог бы заставить нас в этом случае вмешаться». Леон Блюм писал в социалистическом органе «Попюлер»: «Война, повидимому, предотвращена. Но она предотвращена на таких условиях... что я не могу испытывать никакой радости; я ощущаю лишь чувство трусливого облегчения и стыда».

Французский кабинет на своем заседании согласился с лондонскими предложениями. Но, по настоянию Манделя и Рейно, было решено не оказывать никакого давления на чешское правительство. После заседания кабинета Боннэ пригласил к себе чешского посланника. Час спустя Стефан Осусский вышел из здания на Кэ д'Орсе совершенно разбитым. Ожидавшим его журналистам он сказал: «Вы видите перед собой человека, который только что выслушал свой смертный приговор». Никто даже не дал себе труда его выслушать. Это было поистине трагическое зрелище.

Вот как было выполнено решение «не оказывать давления» на чехов.

19 сентября лондонские предложения были изложены в официальной ноте чешскому правительству. Французский народ узнал о полном объеме этих предложений лишь неделю спустя.

20 сентября чешское правительство отклонило лондонские предложения. Вечером этого дня английский посланник Ньютон сообщил чешскому правительству, что «в случае, если оно будет упорствовать, английское правительство перестанет интересоваться его судьбой». Французский посланник де Лакруа полностью поддержал это заявление.

21 сентября, в 2 часа ночи, президент Бенеш был поднят с постели приходом обоих посланников; это был уже их пятый демарш на протяжении одних суток. Они очень спешили, так как недельный срок ответа Чемберлена Гитлеру был на исходе. Они поставили ультиматум: «Если война возникнет вследствие отрицательной позиции чехов, Франция воздержится от всякого вмешательства, и в этом случае ответственность за провоцирование войны полностью падет на Чехословакию. Если чехи объединятся с русскими, война может принять характер крестового похода против большевизма, и правительствам Англии и Франции будет очень трудно остаться в стороне».

Содержание этого ультиматума было после Мюнхена оглашено чешским министром пропаганды.

Бенеш предложил посланникам Англии и Франции изложить свои заявления в письменном виде, после чего он созвал заседание кабинета. Оказавшись перед таким ультиматумом, исходящим от союзной Франции, правительство Чехословакии приняло лондонские предложения.

В тот же день Боннэ доложил французскому кабинету, что чехи согласились принять англо-французские предложения без всякого давления извне. В то время, когда Боннэ выступал на этом заседании, на улицах Праги маршировали толпы демонстрантов, кричавших: «Долой Францию!»

У дверей французского посольства выросла целая гора брошенных там в знак протеста французских орденов и медалей. Глава французской военной миссии генерал Фоше подал в отставку. Он отослал во Францию все свои военные ордена и вступил в чешскую армию.

Ряд французских министров, в том числе Рейно и Мандель, вручили Даладье прошения об отставке, предоставив ему право огласить ее в момент, какой он сочтет наиболее удобным.

Французская реакционная пресса праздновала победу. Газеты запестрили передовыми, восхвалявшими Жоржа Боннэ. Орган левого крыла радикал-социалистов, газета «Эвр», долгое время выступавшая против «скатывания радикалов вправо», с самого начала чешского кризиса примкнула к сторонникам «умиротворения». Редактор газеты Жан Пио в пространной статье превозносил Боннэ как «миротворца». Вечером, в кафе, он признался своим собутыльникам, что получил за эту статью двадцать тысяч франков.

22 сентября Чемберлен вылетел в Годесберг на условленное свидание с Гитлером.

Чем дольше продолжались переговоры в Годесберге, тем накаленнее становилась политическая обстановка в Париже. Были сделаны попытки свергнуть правительство. Некоторые из министров, заявивших Даладье о своей отставке, предложили сформировать кабинет президенту сената, старому седобородому Жюлю Жаннене. Такие же переговоры велись с председателем палаты Эррио. Блюм и его бывший министр иностранных дел Дельбос решились даже протянуть щупальцы к крайнему правому Андре Тардье, бывшему премьер-министру.

Казалось, что правительство Даладье обречено. Коммунисты потребовали созыва парламента. Было ясно, что в случае открытого голосования, большинство палаты не захочет или не сможет дать свое одобрение интригам Даладье и Боннэ. В этот решающий момент правительство спас Альбер Шишери, лидер парламентской фракции радикал-социалистов. Он уговорил большинство депутатов радикал-социалистов выступить против созыва парламента.

Есть две версии, объясняющие успех стратегического маневра Шишери. По одной версии, Боннэ просто-напросто подкупил ряд колебавшихся радикалов и предложил им выступить против созыва палаты. Согласно другой версии, Даладье пригрозил распустить палату и объявить новые выборы под лозунгом «Война или мир». При этом он обещал поддержать и субсидировать из секретных фондов лишь тех радикал-социалистов, которые докажут ему свою преданность.

В эти дни под давлением генерального штаба была объявлена частичная мобилизация, и от 600 до 700 тысяч французов стали под ружье.

24 сентября Чемберлен вернулся из Годесберга. Циркулировали слухи, что ему не удалось прийти к соглашению с Гитлером. Казалось, что война снова приблизилась.

В этот день начался великий исход из Парижа. Десятки тысяч парижан, преимущественно из зажиточных слоев населения, в панике покидали столицу. У меня на квартире непрерывно звонил телефон: прощались друзья и знакомые. В полдень мой редактор обсуждал с сотрудниками план эвакуации газеты в случае объявления войны. Предполагалось, что правительство переедет в Клермон-Ферран или в Тур. Наш администратор вел переговоры с одной типографией в близлежащей провинциальной местности. Редакции больших газет, как передавали, переедут туда же, куда и правительство.

Положение выглядело достаточно мрачно.

В этот же день Боннэ выработал стратегический план контрнаступления. Как это впоследствии разоблачил Фланден, Боннэ совместно с ним наметил программу действий: Фланден обращается к французскому народу с призывом о сохранении мира; с таким же обращением выступает Андре Дельма, руководитель весьма влиятельного союза учителей. Дельма обязался уговорить исполком своего союза опубликовать составленное в энергичных тонах антивоенное воззвание, с тем чтобы распространить его по всей стране. Деньги на опубликование обращения Фландена предоставил Боннэ.

25 сентября французское правительство собралось на заседание, чтобы наметить линию поведения Даладье и Боннэ в Лондоне, куда они были вновь приглашены Чемберленом. Было решено, что французские министры согласятся с первыми лондонскими предложениями о передаче Германии всех округов Чехословакии, где немецкое население превышает пятьдесят процентов. Вместе с тем министрам было поручено настаивать на том, чтобы дальнейшее давление на Чехословакию было прекращено. Боннэ получил также инструкцию добиться прекращения враждебных выступлений Польши против Чехословакии.

Несколько позже Боннэ сообщил одному из сопровождавших его журналистов, что в случае, если положение обострится, к посредничеству будет привлечен Муссолини.

«Я убежден, что войны не будет,—настойчиво повторял Боннэ, – вам незачем эвакуировать семью из Парижа». Журналист, с которым я был дружен, тут же позвонил мне, так как мы оба предполагали отправить наших жен в деревню.

Агентство Гавас принесло известие, что Гитлер назначил всеобщую мобилизацию на 2 часа дня 28 сентября.

Ранним утром 28 сентября была объявлена мобилизация английского флота. Мне сообщил об этом по телефону один из высших чиновников Кэ д'Орсе.

– Значит, будет война? – спросил я.

– Похоже на это, – ответил он.

– А что думает Боннэ?

– Он настроен оптимистически. Он как раз совещается в министерстве с Франсуа Пьетри и начальником своей канцелярии Жюлем Анри.

Из этих совещаний с Пьетри – присяжным почитателем Муссолини – и Анри – присяжным поклонником Боннэ – ничего хорошего выйти не могло. Я позвонил нескольким знакомым журналистам, чтобы узнать их мнение. Результат был таков: 75 шансов против и 25 за то, что война неминуема. Я взял такси и отправился к одному из министров, находившемуся в оппозиции к Боннэ. Он все еще работал в своем кабинете. Вот что он мне сказал: «Большинство палаты за политику сопротивления. Внушительное большинство! Даладье должен будет с этим считаться». Он так верил в это большинство, что в течение получаса говорил об этом. «На сей раз, – уверял он меня, – Гитлер попал впросак».

– А возможно ли посредничество Муссолини? – спросил я.

– Лишь в том случае, если Гитлер попросит его об этом. Ни Франция, ни Англия не могут обратиться с просьбой о посредничестве к человеку, который десять дней тому назад заявил, что Италия сделала свой выбор на случай конфликта.

– Но газеты не перестают говорить об этом.

– Газетная болтовня! – ответил он тоном, не допускающим возражений.

Пока мы вели эти разговоры – ранним утром 28 сентября – телефон между Парижем, Берлином и Лондоном работал с полной нагрузкой. Боннэ передавал новые инструкции в Берлин Франсуа Понсе и в Лондон Шарлю Корбену. Первому были даны полномочия сделать Гитлеру новые, еще дальше идущие, предложения, которые фактически означали принятие годесбергских требований. Корбену же было поручено убедить англичан в необходимости начать через английского посла в Риме переговоры с Муссолини о посредничестве,

Бегство из Парижа достигло высшей точки. В общей итоге свыше двухсот пятидесяти тысяч парижан оставили столицу.

В полдень 28 сентября война казалась неизбежной...

Днем 28 сентября стало официально известно о капитуляции демократических держав. Чемберлен сообщил в палате общин, что при посредничестве Муссолини премьер-министры Англии и Франции приглашены Гитлером в Мюнхен для личного свидания.

На следующий день Даладье и Чемберлен вылетели в Мюнхен, где они встретились с Гитлером и Муссолини. Вечером был подписан мюнхенский договор, и судетские округа Чехословакии перешли к Гитлеру.

Даладье на следующий день вернулся на самолете в Париж. Передают, что он готов был повернуть обратно, когда увидел громадную толпу, собравшуюся вокруг аэродрома Де Бурже. Но тут он услышал крики: «Да здравствует Даладье! Да здравствует мир!» Он принял диктаторскую позу, вышел из самолета и важно проследовал с Жоржем Боннэ к ожидавшей их машине. Когда машина ехала по городу к военному министерству, Даладье встал, приняв позу а 1а Гитлер. Боннэ, сидевший с ним рядом, смотрел на ликующую толпу, и на его тонких губах блуждала усмешка.

Другой анекдот, распространившийся немного позже, идет из английского министерства иностранных дел: Даладье якобы держался в Мюнхене очень хорошо – до обеда, но затем он нагрузился и, вернувшись в зал заседаний, не мог уже проявлять даже видимости сопротивления.

Роль, которую сыграл Даладье в этот последний месяц, приведший к Мюнхену, оценивалась различно. Некоторые изображали его в виде горячего патриота, который после жестокой внутренней борьбы, наконец, согласился на мюнхенский пакт ради Франции. Но истина заключается в том, что в самые критические моменты Даладье целиком поддерживал тактику Боннэ. Он ни разу не опроверг лживую информацию своего министра иностранных дел, приведшую к таким катастрофическим последствиям.

Когда Боннэ по своему «резюме» знакомил членов кабинета с меморандумом Гамелена, никто не мог с большим правом, чем министр национальной обороны Даладье, заставить его замолчать, никто лучше его не мог сказать кабинету всю правду. Даладье знал, что генеральный штаб пришел к выводам, совершенно обратным тем, которые излагал Боннэ. Он знал, что Гамелен подчеркивал следующие факты:

1. Глава германского генерального штаба, генерал Бек, 3 сентября отказался от занимаемой им должности, ибо «не желал вести армию к катастрофе».

2. Германская «Западная стена» далеко не закончена, и, согласно сообщению французского военного атташе в Берлине, «ее так же легко прогрызть, как кусок сыра».

3. Германская армия еще ни в какой мере не готова, и ей потребуется не меньше года самых напряженных усилий, прежде чем она решится начать войну.

4. Оценка, данная Красной Армии французским генеральным штабом, резко расходилась с той оценкой, которой оперировал Боннэ; штаб считал русские танки и самолеты равными германским.

5. Прекрасно вооруженная чешская армия, насчитывающая 40 дивизий, тысячу самолетов и полторы тысячи танков, могла бы сопротивляться самое меньшее 2—3 месяца, даже если бы сражалась одна.

Все это Даладье" знал, но он предпочитал молчать. Даладье не мешал Боннэ делать свое грязное дело.

Даладье знал, что его министр иностранных дел занимался крупными спекуляциями на фондовой бирже, успех которых зависел от уступок Гитлеру. Тайная полиция снабдила Даладье копиями всех ордеров, которые банк учитывал для себя и для Боннэ. Несколько министров, знавших об этих операциях, потребовали ареста директора банка и отставки Боннэ. Но Даладье не хотел об этом и слышать.

Даладье знал о тайных интригах, которые плелись на Кэ д'Орсэ. Многие его министры неоднократно сообщали ему, что Боннэ встречается с группой неофициальных советчиков, с которыми он вместе вырабатывает тактику деморализации населения. Даладье был осведомлен о том, что сигналы о начале подобной кампании давались Кэ д'Орсэ.

Штаб советчиков Бонне состоял прежде всего из бывшего премьера Фландена и Жана Мистле, председатели комиссии иностранных дел палаты. Другим членом этого кружка был невзрачный, но честолюбивый депутат от Корсики – Франсуа Пьетри. Генеральный секретарь социалистической партии Поль Фор, заядлый враг Леона Блюма, также посещал собрания группы Боннэ. Марсель Деа, который в 1936 году, будучи министром воздушных сил в кабинете Сарро, сыграл такую роковую роль, пользовался особым доверием министра иностранных дел. Депутат Гастон Бержери, адвокат, опасный интриган, был постоянным гостем в этом замкнутом кружке. К нему примыкали также два видных профсоюзных деятеля: Рене Белен, заместитель секретаря Генеральной конференции труда, чью газету «Синдика» Боннэ щедро субсидировал, и Андре Дельма, глава союза учителей.

Этих людей можно было видеть ежедневно и ежечасно на Кэ д'Орсэ в тот критический период. Они снабжали газеты, стоящие за «умиротворение», материалами против так называемых «поджигателей войны» – Жоржа Манделя, Жюля Жаннене, Эдуарда Эррио и англичан – Уинстона Черчилля и Ллойд-Джорджа. Они создавали в стране чувство неуверенности, постепенно подтачивавшее моральное состояние масс. Жоржа Бонне они изображали в виде ангела мира, в то время как Жорж Мандель рисовался мрачным сатаною, подкупленным евреями для того, чтобы воздвигнуть новую, еврейскую Францию на развалинах французского отечества. Даладье превозносился как «сильный человек», желающий спасти Францию от уничтожения. Про Жюля Жаннене, председателя сената, рассказывали, что он от старости выжил из ума. Про Эррио говорили, что он вынашивает в своей утробе чудовищные планы против Франции.

Когда в эти тревожные дни во Францию приехал Уинстон Черчилль, его немедленно объявили «поджигателем войны номер первый». Таковы были отравленные басни, извергавшиеся подобно чернильному фонтану изпод бойких перьев группы Боннэ.

Они распространяли гнусную ложь, будто президент Бенеш сам просил Боннэ усилить на него нажим, чтобы он смог принудить чешский кабинет к капитуляции. От них исходил текст фланденовского воззвания против мобилизации. Они были генеральным штабом тех предателей внутри страны, которые стремились разрушить Францию. Они были самыми активными из всех агентов Гитлера внутри страны.

Боннэ хлопотал о франко-германской декларации, в которой были бы признаны существующие границы. Это – он был уверен – до такой степени увеличило бы его престиж, что позволило бы ему потребовать пост премьера. В течение нескольких месяцев после Мюнхена он истратил колоссальную сумму из секретных фондов на личную рекламу. Почти повсеместно во Франции целые газетные полосы отводились под восхваляющие его передовицы. Ежедневно появлялись сообщения о «народных» демонстрациях в его честь.

Национал-социалисты знали о претензиях Боннэ и пользовались ими для своих целей. Один депутат рассказал мне о своем разговоре с графом Велчеком, во время которого германский посол доверительно сообщил ему, что Боннэ весьма неумеренно разглагольствовал о своих политических планах. Депутат добавил, что ему было крайне неприятно узнать о хвастовстве Боннэ из такого источника.

Другим претендентом на пост Даладье был Пьер-Этьен Фланден. Его претензии тоже играли роль в расчетах национал-социалистов. Однако его шансы значительно поколебались, когда стало известно, что после Мюнхена он послал Гитлеру поздравительную телеграмму. Это заставило его держаться пока в тени. Социалистический депутат Грумбах зачитал в комиссии по иностранным делам ответ Гитлера Фландену: «Я все время с большим интересом и симпатией следил за вашей прошлогодней деятельностью», – гласила телеграмма Гитлера. Это Даладье, раздосадованный соперничеством Фландена, вручил Грумбаху текст гитлеровского ответа.

Не успело новое большинство палаты проголосовать за Даладье, как эти хозяева положения тут же предъявили счет своему избраннику. Он рассчитывал перехитрить правых – теперь они ему указали его место. Во время одного очень решительного разговора Кайо преподнес ему ультиматум. Он потребовал, чтобы Даладье отправил посла в Италию, где этот пост был вакантным и оставался вакантным уже больше года. Далее он настоял, чтобы премьер осуществил на деле данное им в августовской речи по радио обещание отменить 40-часовую неделю. Он потребовал, чтобы министра финансов Маршандо, заподозренного в приверженности идее хозяйственного планирования и установления контроля над биржей, послали ко всем чертям. Наконец он потребовал роспуска коммунистической партии. За выступлением Кайо последовало требование со стороны группы правых депутатов, которые выразили свои пожелания в весьма недвусмысленной форме. Высший деловой мир тоже привел свои орудия в готовность: несколько миллиардов франков улетучились из страны, чтобы напомнить Даладье о судьбе тех его предшественников, которые не проявили должной уступчивости.

Даладье не заставил просить себя дважды. Французский посол в Берлине Франсуа Понсе получил назначение г. Рим. Он был заменен Робером Кулондром, который был до того французским посланником в Советской России.

В Москву был направлен дипломат меньшего ранга – Наджиар. Боннэ воспользовался этими дипломатическими перемещениями, чтобы вручить управление бюро печати на Кэ д'Орсэ некоему ничтожеству – Бресси, чья свояченица была на короткой ноге с одним национал-социалистским дипломатом.

На очередном съезде радикал-социалистов в октябре Даладье резко выступил против коммунистов. Собрание вынесло решение, согласно которому Народный фронт официально объявлялся несуществующим. Зарево грандиозного пожара в марсельском универсальном магазине, приведшего к многочисленным человеческим жертвам, послужило как бы зловещим фоном для этого собрания радикалов.

Вернувшись в Париж, Даладье перетасовал свой кабинет. Злополучный министр финансов Маршандо, ровно ничего не подозревавший, перешел в министерство юстиции. Честолюбивый Поль Рейно стал министром финансов. Его приятельница, графиня Элен де Порт, предсказала мне эту перетасовку за четыре дня до того, как она состоялась.