Текст книги "Хозяин черных садов"

Автор книги: Андре-Марсель Адамек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава 10

Соседка широко открыла дверь и сделала шаг назад, чтобы дать мне возможность войти. Я ступила на большой половик из волокон кокосового ореха и остановилась, так как с непромокаемого плаща, который я набросила на плечи, стекали капли дождя. Сильный запах сырого молока плыл по коридору. Когда я объяснила ей причину моего визита, госпожа Рашель как будто удивилась.

– Дайте мне ваш плащ, – сказала она, – и проходите в кухню, там тепло, а я позову мужа.

Она оставила меня одну на несколько минут перед шипящей печью. Высокий посудный шкаф из светлого дуба был украшен фаянсовой посудой, той, которая в избытке сверкает на витринах искусственной позолотой, но которой обычно никогда не пользуются. От одного края этажерки до другого гипсовые фигурки, раскрашенные в яркие кричащие цвета, представляли домовых, одетых в красные колпачки: один из них толкал перед собой пустую тележку, другой черпал воду маленьким медным ведерком, третий тащил бочку на своем горбу. На каминной полке в картонных и пластмассовых рамках томились семейные портреты. Лица стариков в ореоле света увлажненными глазами терпеливо взирали на свое потомство. На первом плане молодая негритянка в свадебном платье подставляла щеку юноше в цилиндре. Рядом, поставленные так, чтобы их можно было видеть из любой точки пространства, стояли фотографии двух маленьких метисов с ясными глазками и сверкающими улыбками.

Госпожа Рашель появилась вновь, неся бутылку из обожженной глины, которую она тотчас начала откупоривать с помощью небольшого ножика. Затем она поставила на стол три стакана для ликера. Я увидела входящего господина Симона, который коротко приветствовал меня кивком головы. Не знаю почему, но он скорее напоминал мне моряка, чем земледельца. Он был довольно-таки высокого роста, прямой, как мачта, с неторопливыми скупыми жестами. Большие черные бакенбарды, простроченные серебряными нитями, закрывали его щеки до подбородка. Подвижные зрачки в глубине карих глаз, казалось, перелетали с предмета на предмет, никогда ни на чем не останавливаясь.

Я поблагодарила его за то, что в эту страшную грозу он привез детей домой целыми и невредимыми. Он мне ответил, что был удивлен, когда заметил их внезапное появление на дороге Оллегарда в разгар грозовых вспышек. У него был глубокий неровный голос с резкими перепадами интонаций.

– Счастье, что мой муж там проезжал, – сказала госпожа Рашель. – Тем более что это очень опасное место, я, впрочем, вас об этом предупреждала…

– Поверьте мне, после ваших слов я настоятельно просила их не пересекать холм Оллегард, но вы ведь знаете детей. Говоря им о руинах, оврагах и гадюках, я думала, что могу удержать их. Но я только разбудила их любопытство и вкус к приключениям. Чтобы сбить нас с толку, они сделали вид, что направились к холму Шируль, а сами вернулись к Оллегарду вдоль кромки леса. Поль взял с собой кухонный нож, чтобы защищаться от змей. Теперь он так огорчен…

Госпожа Рашель наполнила стаканы с точностью, которая меня удивила. Трижды ей удалось достичь полных краев, не пролив ни капли.

– Пейте, – сказала она мне, – это вас успокоит.

Я поднесла к губам прозрачный напиток, пахнущий орехами и крапивой.

– Вы нашли вашу собаку? – спросил господин Симон.

– В том-то и дело, что нет. Когда дети вернулись, мой муж хотел отправиться на ее поиски, но из-за дождя не смог уйти далеко. Как вы думаете, эта гроза еще долго продлится?

– Добрую часть ночи, – ответил господин Симон. Но не беспокойтесь, это еще щенок и его, должно быть, напугали удары грома. Наверняка он укрылся где-нибудь в лесу. Я убежден, что вы найдете его завтра.

– Счастье, – сказала госпожа Рашель, – что в грозу ваши дети не встретили Бишели.

Господин Симон тронул ее за руку, как будто предлагая замолчать, но она продолжила. Она рассказала мне, что Бишель жила в старой деревне Шанплер незадолго до эпидемии чумы. Она была женой честного и храброго дровосека, единственный недостаток которого заключался в его неспособности плодить детей, не по причине полового бессилия – этот славный малый был полон сил и всегда готов к услугам, – но из-за несовершенства его семени, что помешало ему обрюхатить двух своих первых жен. Каждый вечер горячий дровосек честно удостаивал визитом ложе Бишели, но это совсем не помогало ей округлиться под воздействием возобновляемых им знаков внимания. И хотя Бишель была целомудренна и набожна, ее жажда материнства оказалась столь жгучей, что она отступилась от веры и однажды вечером, в грозу, в блеске молнии отдалась большому обезумевшему оленю. От этого необычного союза родился фавн с головой человека, ровный лоб которого украшали рога; сразу после обрезания пуповины, он начал прыгать по комнате, издавая душераздирающие крики. Жители деревни Шанплер, взбудораженные повивальной бабкой, убили монстра ударом кирки и сожгли его тело на груде хвороста. Не пережив ужаса этого рождения и мерзости преступления, дровосек кинулся живым в раскаленные угли костра, в то время как бедняжка Бишель, тронувшаяся рассудком, полуголая скрылась в лесах. И, словно возмездие за жестокость, очень скоро в деревню пришла чума. С тех пор во время грозы можно иногда видеть, как Бишель бродит под большими деревьями в сопровождении стада величественных оленей.

В продолжении всего повествования господин Симон сидел тихо, как будто погруженный в дрему. Едва прозвучало последнее слово, он вступил в разговор, чтобы сказать, что с тех пор, как он живет в этих краях, он пережил тысячу гроз, но никогда не видел даже тени Бишели. Самое большее, ему приходилось два или три раза сталкиваться с испуганным оленем, который спасался от своры собак или опустошал поля люцерны.

– Это потому, что ты не хочешь в это поверить, – сказала госпожа Рашель. – Я видела Бишель, и моя мать ее видела много раз, и мать моей матери…

– Всякий раз, когда грохочет гром и девушка из поселка попадает в тень деревьев, вам кажется, что вы видите эту Бишель.

Госпожа Рашель, лицо которой побагровело, бросила на него ожесточенный взгляд. Я почувствовала, что перебранка рискует обернуться ссорой, и прервала их, поспешив откланяться. Господина Симона как будто обрадовал мой уход. Его рукопожатие оставило у меня ощущение, что я держала в своих пальцах кусок корня.

Они стояли на пороге, пока я пересекала двор под неистово хлеставшим дождем.

Я обнаружила Кантена перед печкой на кухне. У него были красные глаза и руки, испачканные сажей: он пытался остановить дым, просачивавшийся через муфту патрубка.

– Этого следовало ожидать, – сказал он. – Уже скоро месяц, как печник обещает нам прийти…

С каждым новым порывом ветра голубое облако дыма влетало в комнату, где становилось все труднее и труднее дышать. Мы решили перебраться в гостиную, предпочтя холод удушью. Из-за грозы резко упала температура, и ветер, насыщенный дождем, задувал сырость внутрь стен. Мы разместили детей в комнате Иоланды, единственной комнате, в которой имелся электрический радиатор. Растянувшись на полу, Поль и Морис лениво разыгрывали партию в домино, стараясь не разбудить малышку. Исчезновение собаки настолько ее взволновало, что мы были вынуждены дать ей успокоительное.

В наших стенах царила атмосфера уныния, которую раскаты грома делали еще более гнетущей. Закутанный в зимнее пальто, воротник которого доходил ему до глаз, Кантен пил маленькими глотками травяной чай из вербены. Его лицо осунулось от боли и беспокойства.

– Господин Симон полагает, что Лала спрятался где-то в лесах. Он уверен, что завтра мы его снова увидим.

– Возможно, но есть опасность, что он не сможет отыскать дороги домой. Если он не вернется завтра к утру, мальчики не пойдут в школу. Я отправлюсь с ними на поиск, и мы прочешем местность со стороны Оллегарда.

Я подумала о рекомендациях Верлена, который мог позвонить в любую минуту. Нужно было непременно отговорить Кантена от новых нагрузок. Я предложила ему объехать на машине соседние деревни, в то время как мы с мальчиками отправимся в пешую разведку. Если Лала пошел по дорогам, то столь необычную собаку не могли не заметить. Кантен покорно согласился с моим предложением.

На улице ветер удвоил свою мощь. Мы слышали его упрямое дыхание, которое накатывалось на старые стены и заставляло дрожать окна. Мне вспомнился рассказ госпожи Рашели, и я принялась рассказывать Кантену легенду о Бишели. Непонятное волнение охватило меня, когда я представила соитие молодой женщины с диким животным. Но, очевидно, красивая, трагическая история оленьей нимфы оставила Кантена равнодушным.

– Короче говоря, эта несчастная родила на свет ребе-тёл-ка.

Он произнес мне слово по складам с деланной улыбкой, но поскольку его каламбур не произвел ожидаемого эффекта, он погрузился в угрюмое молчание.

В шум грозы настойчиво вплетался какой-то посторонний звук. Это было похоже на поскребывание у входной двери. Лала, наконец! Кантен, казалось, ничего не слышал. Я поднялась, стараясь не суетиться, и направилась к двери. Это был всего лишь ползучий шиповник, оторванный ветром от проволочной сетки и царапавший своими шипами дверь. Двор был пустынен, время от времени его освещала ослепительная вспышка, бросавшая на мокрые камни мостовой тень огромного каштана.

На соседней ферме единственное окно светилось в темноте желтым прямоугольником. Я различала за стеклами неподвижный контур, который вначале приняла за вешалку.

Внезапно силуэт начал колебаться, исчезать и приближаться, потом опять отдаляться, пока не обрел свое первоначальное положение и совершенную неподвижность.

Глава 11

Гроза закончилась так же быстро, как и началась. Незадолго до рассвета ее раскаты отошли, унося с собой потоки воды и сумасшедший ветер к равнине Шээн.

Тишина усиливает журчание переполненных водостоков. Время от времени из хлева доносится жалобное мычание Розали, за которой должны приехать на рассвете, чтобы увезти ее на бойню.

Я провел ночь в кресле на кухне не сомкнув глаз. Мысль о том, чтобы лечь рядом с Рашелью, казалась мне невыносимой, особенно после спора, последовавшего за визитом соседки. Когда мы остались одни, Рашель меня спросила, нравится ли мне Анаис вблизи так же, как издалека. Поскольку я не отвечал, она сказала, что относительно лифчиков я сильно ошибся, она их очень даже носит, так как под ее кофтой виден рисунок бретелек. Затем она обратила мое внимание на стакан из-под ликера со следами помады и предложила мне из него выпить.

– Так ты узнаешь ее мысли, а это уже кое-что…

Разговор пошел на повышенных тонах. Я взял бутылку из обожженной глины за горлышко и поклялся Рашели, что разобью ей голову, если она не замолчит. Она, я думаю, заплакала, скрывшись в своей комнате.

Грозовые раскаты перекрывали бой настенных часов, который превратился в едва слышное позвякивание через каждые четверть часа. В окно я увидел соседку, выходящую на крыльцо. Несмотря на порывы ветра, которые задували ей юбку между ляжками, она довольно долго оставалась неподвижной. Вначале я сделал шаг назад, чтобы спрятаться от ее взгляда. Потом, словно бы отвечая на какой-то таинственный, неведомый призыв с ее стороны, я вышел на яркий свет, к самому стеклу. Мы стояли так несколько секунд в немом и дерзком противостоянии. Нас разделяло пространство в сорок метров, тревожимое грозой, но я чувствовал ее ближе, чем когда она сидела напротив меня в кухне и запах ее духов разливался в пространстве.

Некоторое время спустя она вернулась в дом, дрожа от озноба; центральное окно второго этажа осветилось. Я знаю, что именно там они разместили свою ванную комнату. Закрытые занавески позволяют различить против света лишь волнообразные силуэты.

Пока Рашель рассказывала историю Бишели, у меня было время внимательно рассмотреть нашу соседку. Ничто в этой женщине не показалось мне случайным или бессмысленным; чувствуется, что она следит за своей манерой сидеть, скрещивать ноги, держать стакан из-под ликера в своих тонких пальцах, будто она старательно играет давно заученную роль, так же старательно, как наводит макияж. На кого она похожа без облака этой голубой пудры на скулах, без подкрашенных ресниц и подведенного волной кармина рта? Она могла бы с легкостью принять черты Бишели. В течение рассказа я представлял ее прислоненной к толстому стволу дерева, в легком шелковом платье. Магический олень, с горящими глазами и высоко вскинутыми на свету рогами, внезапно появлялся из лесной поросли и приближался к ней, тяжело дыша. В тот момент, когда она закрывала глаза, он прикасался к ее коже своей горячей и влажной мордой. Руку даю на отсечение, слушая Рашель, она должна была почувствовать на своих плечах острые копыта и непристойную пульсацию животного против своего изумленного чрева.

В разгар ночи эта сцена раз сто возникала в моем воображении. Бишель, в которую я никогда не верил, и более чем реальная Анаис, увы, слились для меня в одно щупальцеобразное навязчивое существо. Это гибридное создание населяет часы моих непостижимых мечтаний. Оно ласкает меня и терзает, наполняя попеременно то наслаждением, то ужасом. Отныне я обречен быть с ней, и ничто не кажется мне более страшным и более сладким.

Она отправилась очень рано по направлению к Оллегарду со своими мальчиками. Обутые все трое в сапоги до колен, они шлепают по грязной дороге. Туман такой густой, что я вскоре теряю их из виду, но в течение всего утра слышу, как они выкрикивают имя своей собаки. Он же посадил малышку в машину и медленно поднялся на холм Шируль. Я видел, как он разговаривал несколько минут с водителем школьного автобуса, а затем поехал к поселку.

Рашель встала довольно поздно и не обмолвилась со мной ни словом, даже когда грузовик приехал за Розали. Со времени моего гнева вчера вечером она держится настороже. Около полудня соседи вернулись не солоно хлебавши, и Рашель произнесла единственную фразу:

– Я прекрасно знала, что они его не найдут.

У меня на этот счет есть свои соображения. Их собачонка, если предположить, что она еще жива, может быть только в одном месте. Но сегодня слишком жидкая грязь, и туман не рассеется раньше полдника. Завтра, когда дороги подсохнут, я сяду на трактор и проедусь до Морвиля, чтобы оценить ущерб, причиненный полбе, а заодно загляну в глубь черных садов. Завтра.

Глава 12

Поль открывал шествие, если можно так назвать нашу трудную экспедицию к Оллегарду. Морис, обеспечивавший тыл, следовал в нескольких шагах. Мы погружались по щиколотку в грязь затопленных дорог. Иногда нам приходилось огибать глубокие лужи, заполнившие ложбины, и взбираться на крутые склоны, цепляясь за колючий кустарник. Уже через четверть часа я охотно повернула бы обратно, если бы не Поль, подававший мне пример стойкости. Забрызганный грязью, изодравший руки шипами, он прокладывал нам путь сквозь заросли, измерял глубину луж и помогал нам преодолевать крутые спуски. Злополучный поход, который вчера был предпринят по его инициативе, так мучил его угрызениями совести, что мы отказались наказывать его за непослушание.

Нам все же удалось преодолеть холм Оллегард, который, подобно горбатому великану, возвышался над мрачным пейзажем. Открывая эти дикие земли, усеянные сумрачными скалами, я поняла, почему госпожа Рашель говорила мне о черных садах. Вдалеке из тумана вдруг возникла полуразрушенная колокольня.

– Мы дошли досюда, – сказал мне Поль, – и тогда разразилась гроза.

– Лала был еще с вами?

– Не знаю, может быть, он был с Иоландой позади нас. Мы следили за гадюками.

Составив ладони рупором, мы принялись кричать во все стороны. Эхо возвращало наши крики каскадом. Карканье поднялось со стороны руин.

– Он, может быть, спрятался в старой часовне, – сказал Морис.

– Пойдем посмотрим, но следите за тем, куда вы ставите ноги.

Они оба меня обогнали, рассекая палками заросли.

Мы подошли к куску обвалившейся стены, где различался еще дверной проем. Я подумала о Бишели. Действительно ли она существовала? Легенды часто восходят к реальным историям. Возлюбленный Бишели, возможно, был простым бродягой, но отождествив его с оленем, чьи рога и копыта непреодолимо вызывали в памяти образ дьявола, жители деревни, без сомнения, хотели придать эпидемии чумы характер священного возмездия.

Не знаю, по какой цепочке ассоциаций ко мне вернулся образ господина Симона. Взгляд этого мужчины хранил в себе холод камней, тех, что вдруг появляются, словно кости, на всем протяжении черных садов. Дрожь пробежала у меня по спине, похожая на ту, которую я почувствовала накануне, когда застигла за окном его колеблющийся силуэт.

Мальчики добрались до входа в часовню, от которой остались только шаткие стены и наполовину разрушенный остов.

– Его здесь нет, – сказал Морис, осматривая обломки камней и штукатурки, покрывавшие землю.

Справа от часовни ключом бил фонтан. Под колючим кустарником виднелся зев безглазого льва, извергавший поток мутной воды. Мы продолжали кричать и звать, но наши голоса становились все безрадостнее.

Кантен не больше нас преуспел в своих поисках.

– Нужно смириться, Нани. Я прочесал окрестность на пятнадцать километров вокруг. В каждой деревне я наводил справки у фермеров. Я оставил наш номер телефона, и мне обещали дать знать, если станет что-нибудь известно, но, откровенно говоря, я в это больше не верю. Его, несомненно, раздавили, когда он бродил по дорогам.

– Но тогда ты нашел бы его на склоне.

– Не обязательно. Он такой маленький, что его могло отбросить в лесную поросль.

– Теперь тебе нужно отдохнуть. Не думай больше об этом, мы сделали все, что могли.

Утренние поиски нас всех измучили. После того как мы перекусили, я решила отправить весь мой маленький народец на отдых. Именно этот момент выбрал печник, чтобы ввалиться с грохотом во двор. Со своим подмастерьем он начал разгружать тяжелые колосники, которые звонили, как церковные колокола.

Внезапно разбуженный, Кантен спустился вниз, протирая глаза.

– По крайней мере, – сказал он, – мы не будем больше страдать от холода.

Дом превратился вскоре в настоящую строительную площадку. Удары молота заставляли дрожать стены. Мы все укрылись в кухне, куда вскоре к нам заявился печник с выражением лица, которое не предвещало ничего хорошего. Он объявил нам, что обнаружил трещины в трубах, насквозь пропитанных сыростью.

– Я должен буду поставить везде временные кожухи, а иначе за зиму вы прокоптитесь, как ветчина.

Он составил смету, тоже временную, от которой у нас волосы встали дыбом, и, в довершение всего, обратил наше внимание на то, что гроза вырвала ряд шифера, тот самый, который господин Зенон только что заменил.

Кантен был вынужден подписать смету и позвонить господину Зенону с тем, чтобы тот снова поднялся на крышу до новых дождей.

Глубокое уныние подавило меня. Я начинала задаваться вопросом: не было ли наше поселение в Шанплере ошибкой? Дом, несмотря на дорогостоящий ремонт, не переставал обнаруживать все новые болезни. Мы думали, он был построен, чтобы противостоять векам, но первая же буря его основательно подкосила. Каждый день он приберегал для меня какую-нибудь неприятность, о которой я старалась не рассказывать Кантену: шкафы, заселенные муравьями или пораженные стойкой плесенью, гниющие плинтуса, влажные разводы на стенах комнат. Но, кроме этого, была та холмистая местность, которая пленила нас великолепием своих пейзажей. Согласились бы мы на переезд с такой готовностью, если бы знали о существовании рядом с нашим домом старой зачумленной деревни?

Мне нужно было во что бы то ни стало скрывать свои опасения под страхом разрушить мечту, которую мы лелеяли в течение нескольких лет и которая давала нам силы жить с надеждой. Здесь мы поверили, как никогда, в выздоровление Кантена и прогресс Иоланды. Мирное будущее предстало перед нами, принесенное красивой и сильной природой в запахе цветов и дружбе животных. Здесь мы нарисовали картину нашего счастья. Я не чувствовала себя в праве развеять ее сияние, и боязнь поддаться унынию возродила во мне неожиданные силы.

Мальчики на следующее утро вновь сели в школьный автобус. Иоланда не захотела вставать с постели. После терпеливых ласк мне удалось уговорить ее съесть медовый сухарь и выпить глоток молока. Она снова начала заливать свои простыни и грызть ногти до крови.

Телефон, который каждый миг мог принести нам важные новости, упорно молчал. Господин Симон, отправившийся в поля на своем тракторе, вернулся только на закате. С той вечерней грозы я следила за его разъездами и чувствовала некоторое облегчение, когда он уезжал с фермы. Как только дети легли, я пошла в ванную и слегка отодвинула занавеску. Я увидела его тотчас же: черный силуэт на своем обычном посту прорезал экран окна.

Глава 13

Последствия грозы были, по правде говоря, тяжелыми: две телки, убитые молнией на пастбищах, разоренное поле Морвида, несколько фруктовых деревьев, сожженных на корню. К тому же потеря Розали. Нечего сказать, осень начинается славно.

Сначала я оттащил обугленные останки на край дороги, чтобы грузовик с живодерни мог их забрать. Мне пришлось также починить несколько оград, восстановить колья, заменить батареи. Все это заняло у меня менее трех часов, и было еще светло, когда я направился к черным садам.

Я держал когда-то собак, в те времена, когда по воскресеньям ходил охотиться с Мишелем в лес Шеврей-Аман. Мы приносили домой гирлянды дроздов, вяхирей, иногда зайца. Собаки танцевали вокруг нас. Я знал их сильные и слабые стороны. Знал, по какой тропе они хотят пойти. Собака всегда проявляет себя такой, какая она есть, кроме тех случаев, когда она сильно напугана. Их пес, должно быть, чуть не умер от страха. Гроза трещала, как сто тысяч пушек.

Вот здесь он трусил, когда раздались первые удары грома. Я вылезаю из трактора, вдыхаю воздух, пахнущий мокрым шифером. Явно он не пошел на запад, в самое сердце грозы. К отблескам вспышек на руинах часовни он также должен был отнестись с опаской. Если же он побежал на юг, то повернул обратно перед разлившимися ручьями. Но столь сильный дождь стирает запахи следов. Он мог кружить какое-то время на одном месте, прежде чем найти для своих лап почву потверже. Такое место я знаю только одно, прямо на север, там, где сланец выступает на поверхность длинными рифлеными плитами. Я хватаю свою железную палку и пускаюсь в путь.

Спуск легок, но следует опасаться расщелин, которые змеятся под колючим кустарником. Я продвигаюсь медленным шагом, проверяя почву перед собой. Каждые пятьдесят метров я останавливаюсь, щелкаю пальцами, свищу и зову его по имени. Этот шум отзывается в чаще таинственными шелестами и в конце концов срывает с места тяжелую куропатку.

Склон вдруг становится круче и обрывается ущельем. Дальше идти невозможно. Если, к несчастью, ненароком он был увлечен в глубины, то наверняка сломал себе хребет. Возвращаюсь обратно, звеня железной палкой о камень. Щебетанье поднимается из чащи в нескольких метрах от меня. Я ищу глазами птицу и не нахожу; проходит несколько минут, прежде чем я понимаю, что этот слабый крик поднимается из каменных глубин. Прислонив ухо к земле, я слышу отзвук визгливого тявканья.

Каменный сдвиг, шириной с брюхо бочки, находится совсем рядом. Он сужается в воронку и образует трубу, в которой прекрасно виден изгиб. Внизу, в четырех или пяти метрах, там, где гулко раздаются жалобные завывания пса, судя по всему, находится довольно просторная полость.

Если труба не продолжает сужаться после изгиба, через нее мог бы пролезть человек, решившийся спуститься вниз на веревке. Еще нужно было бы найти прочную точку опоры. На тракторе сюда не подъедешь, а вокруг только колючий кустарник и трухлявые пни. Единственным решением было бы вогнать в землю ударами кувалды кол из закаленной стали. Пока же, оставаясь там, где он есть, пес ничем не рискует. Думаю, он даже не ранен. Соскользнув вниз по трубе, он должен был в конце концов упасть прямо на лапы на дно полости. Благодаря стенам, сочащимся влагой, там нет недостатка в питьевой воде, и, чтобы поддержать в нем жизнь, достаточно бросить в отверстие немного мяса.

Возвращаясь к трактору, чтобы взять свою котомку, я перестал различать тявканье через десять шагов. Нужно в самом деле находиться очень близко от сдвига, чтобы что-то услышать. Никто никогда не найдет его здесь.

Сегодня ему придется удовольствоваться скромными остатками моего полуденного завтрака: бутербродом с печеночным паштетом, от которого я уже откусил приличный кусок. Щенячий писк усиливается, когда он слышит, что я возвращаюсь. Я бросаю паек в середину трубы, но наклон слишком мал, и бутерброд прилипает к внутренней стенке. Мне приходится, перевесившись через край, толкать его концом палки. Наконец он соскальзывает вниз, и почти тотчас жалобы прекращаются, уступив место довольному хрюканью.

Назавтра Рашель придумала приступ ревматизма, скрутивший ей руки и колени, для того, чтобы взвалить на мои плечи свою часть работы. В течение двух дней, пока я изнуряюсь, ухаживая за скотиной, она не отходит от печки на кухне, удобно расположив ягодицы в глубине кресла, а толстые ноги на табурете. Благодаря чему у меня только и остается время, чтобы к вечеру смотаться до черных садов и опрокинуть добрый котелок мяса в дыру.

В мою заброшенную обсерваторию я возвращаюсь лишь вечером, в самый драгоценный час, когда Анаис, перед тем как лечь спать, взяла привычку задерживаться у окна ванной комнаты, ища меня взглядом. И тогда, нахожусь ли я в глубине ангара, на кухне или в маленькой комнате на втором этаже, где коротаю отныне свои ночи, я появляюсь тотчас в освещенном проеме окна. Как только она меня замечает, она раздвигает занавески, и мы остаемся так долгое мгновенье, совершенно неподвижные, словно в таинственном сообщничестве.

Стоило только Мишелю и Лоре предупредить нас, что они приедут на выходные с детьми, как тотчас ревматизм Рашели исчез как по волшебству. В несколько часов дом был начищен до блеска от подвала до чердака, пироги стояли в духовке, цветы – в вазе.

Субботнее утро. Туман поднимается в лучах восходящего солнца, когда они въезжают во двор. У них новый автомобиль, длинный, как флейта, со стальными веками на фарах и с теплоходной антенной, укрепленной в центре багажника. Дети кричат и бегут нам навстречу, впереди малышка Ким, следом за ней, как обычно, Корантан.

– Бабуля, дедуля!

Им дали в руки букет роз и коробку сигар, которую они не знают, куда девать. Рашель крепко прижимает их к своей большой груди, и они заливаются смехом.

– Вы их задушите! – говорит Лора, стоящая неподалеку.

У нее такая широкая улыбка, что можно было бы сосчитать все зубы. Следом появляется Мишель. Он укоротил бакенбарды и отпустил ниточку усов. Я, может быть, и не узнал бы его, столкнувшись с ним на улице.

Пока мы угощались портвейном и закуской, дети отправились осматривать округу. Им не потребовалось и десяти минут, чтобы познакомиться с Полем и Морисом. Мы видели, как они играют вместе и обследуют пристройки. Рыжая малышка, вдруг подумал я, она ни разу не высунула носа из дому с тех пор, как прошла гроза.

– Вы, наверное, довольны тем, что у вас появились соседи, – говорит Лора.

– Да, – отвечает Рашель, – это вносит разнообразие в жизнь поселка.

Они хотят узнать побольше о новых жителях, но Рашель переводит разговор на другую тему. Мы рассказываем им об опустошениях в полях Морвида, о телках, убитых молнией, о Розали. Словом, о наших маленьких крестьянских горестях. Но и у детей новостей было не больше: завод удобрений продолжает работать, машина в обкатке издает странные звуки на заднем ходу, Корантан записался на курсы дзюдо. Немые события жизни, стремящейся к неизменному благополучию. Мы только приступаем к полуденному супу, а нам уже нечего сказать друг другу. Я ухожу на вечернюю дойку, чтобы оставить их одних. Потом я прицепляю цистерну с водой к трактору, так как поилки Перепелиного луга стоят сухие. Оттуда я могу добраться до черных садов незамеченным. В котомке я спрятал котелок с несколькими кусками домашней птицы, украденными с тарелок. Но в тот момент, когда я завожу трактор, ко мне подходит Мишель и водворяется рядом со мной в кабине.

– Я хотел бы поехать с тобой, – говорит он. – Так давно это было…

Тем хуже для щенка, не проглотившего со вчерашнего дня ни кусочка. Завтра очень рано, когда они еще будут спать, я отвезу ему двойную пайку.

Закатное солнце опускается в колыбель дымки, когда мы приближаемся в Перепелиному лугу. Сзади раскачивается буксир, и слышен плеск воды о черную жесть цистерны. Мишель сидит рядом со мной, как раньше, наклонив корпус немного вперед и прижав ладони к коленям. Шум реки, который нас сопровождает, отсвет заката на тихой листве и крепкие запахи, поднимающиеся от земли, должны ему напомнить давние осенние дни.

Мы огибаем узкую полоску леса, каскадом спускающуюся через луга. Я возвращаюсь на пятнадцать лет назад и бросаю Мишелю:

– Ты помнишь кабанов?

– А, да! Кабанов…

Как-то ночью, в полнолуние, мы сидели в засаде на этом самом месте с самострелами, заряженными крупной тяжелой дробью. Время от времени – глоток черного кофе, чтобы не заснуть. Их ждали со стороны лесной опушки, вместо этого они появились прямо сзади нас, со стороны полей. Стадо по меньшей мере в тридцать голов, хрюкающих в наши спины, со слюной на клыках. Не мы их, а они нас выгнали из логова. Так близко мы не посмели в них стрелять. Они обнюхали нас с отвращением и ушли на кончиках копыт. Прежде чем мы успели опомниться, они исчезли среди высоких деревьев.

Я жду, что Мишель к этому что-нибудь добавит, но он только говорит: «А, да, кабанов…», прежде чем окунуться в тишину. Возможно, для него это не слишком приятное воспоминание. Или, может быть, он думает о чем-то другом.

На Перепелином лугу до первых заморозков я обычно оставляю пастись нескольких молодых коров с молочными телятами, так как это пастбище хорошо защищено от ветров, что дуют по пологому склону к югу. Ни один лозоходец ни разу не нашел там источник. Мишель помогает мне наполнить старые поилки из голубого камня. Он зажигает сигарету, улыбается мне и начинает нерешительно:

– Я хотел бы поговорить с тобой о маме…

С минуту он молчит, проверяя мою реакцию. Вода, журчащая в поилке, вызывает у меня мучительное желание отлить, но это не лучший момент.

– Ну, сын?

– Честно говоря, мне кажется, у нее немного подавленный вид. Я подумал, что, может быть, ей стоит провести несколько дней у нас… Мы могли бы забрать ее завтра вечером и привезти обратно в следующую субботу.

– Ты прав, это ей, безусловно, пойдет на пользу.