Текст книги "Хозяин черных садов"

Автор книги: Андре-Марсель Адамек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Annotation

Андре-Марсель Адамек – современный бельгийский писатель. «Хозяин черных садов» (1993) – один из наиболее популярных его романов. Книги Адамека переведены на английский, немецкий, чешский, греческий, болгарский языки. Рассказ о событиях, ведущийся попеременно от лица двух героев, странно смещает плоскости, создавая сложный стереоскопический эффект. Ощущение непредсказуемости усиливает старинная легенда, легенда «черных садов».

Андре-Марсель Адамек

От переводчика

Хозяин черных садов

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Андре-Марсель Адамек

От переводчика

Адамек. Так зовут его друзья и домашние. Под этим именем вот уже более тридцати лет он известен бельгийскому читателю. С ним этот тонкий и страстный художник, этот суровый романтик с душой кочевника или скитальца-моряка войдет в историю мировой литературы. Он, как герои его романов, одновременно и похож, и не похож на нашего современника. С насмешливым прищуром острых, пронзительных глаз, в неизменной белой панаме, он, кажется, сошел со страниц какого-то им еще не написанного романа, где старинные легенды вторгаются в сегодняшний сюжет, создавая эффект фантастических «дыр» в реальном трехмерном пространстве. И в этом сквозном, «колючем» смешений – тайна и власть его письма, индивидуальный художественный стиль и стиль жизни, в которой Адамек столь же неповторим и уникален, как и в своем литературном творчестве.

Он родился в 1946 году в небольшой деревушке на юге Бельгии в простой рабочей семье. С шестнадцати лет перепробовал с дюжину профессий: плавал стюардом на пароходе, разводил овец, работал в типографии, занимался издательской деятельностью и производством игрушек. Со времени выхода его первого романа («Кислород», 1970) Адамек вошел в современную европейскую литературу как блестящий писатель-рассказчик. В 1974 году ему была присвоена одна из самых престижных литературных премий Бельгии – премия Россель за роман «Лепестковое ружье», в котором история любви простого крестьянина, одержимого идеей воздухоплавания, причудливым образом сочетается со средневековым рыцарским сюжетом, придавая тем самым фантастический оттенок происходящим событиям.

Роман «Дурак на солнце» (1983) получил высокую оценку во Франции (премия Жана Масэ, 1984). Сюжет этой книги представляет собой историю нового Робинзона, добровольно покинувшего Европу и отправившегося на один из девственных островов Латинской Америки в поисках себя, тишины и земного рая. Возможно, этой же мечтой был движим и сам писатель, однажды оставивший город и поселившийся со своей неизменной спутницей и музой в одном из отдаленных уголков Арденн, среди сельского пейзажа, холмов, рощ, птиц и зверей, часто становящихся героями его произведений. За последние десять лет вышли шесть его романов – «Цвет пчел» (1992), «Хозяин черных садов» (1993), «Птица мертвых» (1995), «Запретный праздник» (1997), «Самая большая подводная лодка в мире» (2000), «Возвращение в зимнюю деревню» (2002). И в каждой новой книге писателя мир словно рождается заново, настолько он неожиданен, ярок и неповторим в своих мельчайших подробностях. Жизнь человеческих существ, увиденная глазами вороны, предстает в «Птице мертвых». Сложный внутренний мир подростка раскрывает почти детективный сюжет «Возвращения в зимнюю деревню». Роман «Самая большая подводная лодка в мире» погружает читателя в повседневность небольшого портового городка с его радостями и горестями, героями и проходимцами, бродягами и авантюристами, вытесненными судьбой на обочину, но сохранившими в душе чувство истинной свободы и человеческое достоинство. Приход советского морского гиганта, списанного за ненадобностью на лом, становится для главных действующих лиц этого романа настоящим событием, благодаря которому обыкновенная житейская драма приобретает черты трагедии, сводящей на последней грани бытия свободу, смерть и любовь.

Как писатель Адамек известен не только в Бельгии и во Франции. Его книги переведены на английский, немецкий, чешский, греческий, болгарский языки. Знакомство российского читателя с этим автором мы начинаем с одного из наиболее популярных его романов «Хозяин черных садов». Рассказ об одних и тех же событиях, ведущийся попеременно от лица двух героев, пожилого крестьянина и молодой женщины, переехавшей с семьей из города в отдаленную сельскую местность, странно смещает плоскости, создавая сложный стереоскопический эффект. Удивительно, что, ничего не утаивая, раскрывая все карты, автору удается не только ни на йоту не ослабить напряжения сюжета, но определенно обострить его. Ощущение непредсказуемости, тайны, назревающей трагедии усиливает и старинней местная легенда, легенда «черных садов». Предание двухсотлетней давности замыкает и оправдывает фантастическое сплетение судеб двух случайно сведенных в пространстве и времени, столь разительно несхожих между собой семей.

«С Адамеком не бывает скучно, – призналась в одном из разговоров со мной жена писателя. – Разве может быть скучно с морем, лесом, ветром? Он всегда неожиданен, искрометен, полон безумств и фантазий». Таков и мир его романов. Этот сказочник XXI века умеет заворожить какой-то неведомой, почти первобытной магией слова. Магией, творящей всякий раз новую и все более захватывающую реальность.

Елена Романова

Хозяин черных садов

Глава 1

Их не ждали раньше полудня, но не было и одиннадцати, когда Рашель внезапно появилась в ангаре.

– Иди скорей, они подъезжают.

Я откладываю перчатки и паяльную маску и следую за ней в кухню, к окну из тонированного стекла, за которым нас невозможно разглядеть.

Едва они припарковали во дворе свой маленький голубой автомобиль, как хлынул проливной дождь. Эти люди точно не из удачливых: мы не видели здесь дождя вот уже пятнадцать дней.

Рашель не терпится узнать, что они собой представляют. Я уже за три дня до их приезда чувствовал себя не в своей тарелке: ничто не казалось мне более странным, чем их водворение в Шанплере.

– Интересно, чего они ждут? – спросила Рашель.

– Судя по всему, чтобы кончился дождь.

– Если они боятся дождя, им здесь вряд ли понравится.

Ливень сгущается, и они исчезают за стеклами, покрытыми осевшим паром. Прошло добрых полчаса, прежде чем клочок ясного неба пробился сквозь тяжелые грозовые тучи. Он выходит первым, потирая поясницу. Какое-то мгновение еще стоит согнувшись, затем медленно распрямляется. На нем – спортивный костюм и матерчатые тапочки. Следом из машины выскочила она, именно выскочила, будто внутри ей было нечем дышать. Ее нога попадает прямо в лужу с пожелтевшей от коровьего навоза водой. Должно быть, брызги грязи достали ей до ляжек: она вскрикивает, сжимает колени и семенит, придерживая юбку руками. Он садится перед ней на корточки, одной рукой приподнимает край юбки, другой медленно вытирает ей ноги носовым платком.

– Хорошенькое начало! – усмехается Рашель.

Вид голых белых ног, испачканных грязью, на мгновенье лишает меня языка. Я чувствую на себе взгляд Рашели, косой и быстрый, как удар серпа, взгляд, способный в любую минуту раскрыть тайну чужих эмоций.

Когда в свой черед выходят дети, видно, что их предостерегли, так как они обходят лужи с бесконечными предосторожностями. Бледненькая девчушка, не толще, чем черенок лопаты в рубашке, встряхивает на свету своей длинной рыжей шевелюрой. Двое разномастных сорванцов оживленно жестикулируют возле нее: один маленький, черноволосый и коренастый, другой блондинистый и щуплый, с длиннющими ногами и большими ушами.

– Я не удивлюсь, – говорит Рашель, – если эти трое не от одного отца. Посмотри на девчушку… Чтобы сделать блондинке рыжего младенца, нужен рыжий мужчина – непременно.

– Не говорите глупостей.

Мне случается обращаться к ней на «вы», когда ее речи меня сильно раздражают. Она напрягается тогда, как выгнанная из логова змея, и, не выдавая своего замешательства, вдруг резко меняет тему разговора.

Мы видели, как они вошли гуськом в дом и как открылись ставни на первом этаже.

– Больше нечего смотреть, – говорит Рашель, направляясь к плите. – Пойдем есть суп.

В два часа тарахтящий с перебоями грузовик, рыча, поднимается на холм Шируль. Они выбегают все пятеро ему навстречу, размахивая руками. Водитель маневрирует с такой неловкостью, что едва не выкорчевывает ворота, въезжая во двор. Они начали выгружать мебель. Он, вне всякого сомнения, лодырь каких поискать: довольствуется ролью наблюдателя, ни к чему не притрагиваясь. Двое грузчиков трудятся, как быки, мальцы таскают без передышки ящики, картонные коробки, люстры, женщина не покладая рук перетаскивает ворохи одежды, в то время как он безмятежно бродит от заднего борта кузова до входной двери с блокнотиком в руке.

Я сказал Рашели, что их мебель ни за что не выдержит здешних условий, особенно из-за влажности, которой пропитаны стены. В Шанплере годится только цельное и хорошо выдержанное дерево. Эти люди не имеют никакого понятия о плачевном состоянии наших жилищ, рассчитанных больше на противоборство с бешеными ветрами, чем на защиту от дождя. Если зима затягивается и дождей больше, чем заморозков, в шкафах ржавеют столовые приборы, а также ключи, замки – словом, все вплоть до стрелок в часах, которые приходится менять каждые десять лет. Но есть нечто и похуже: в середине апреля, в разгар таяния снегов, им нужен будет водолазный костюм, чтобы спускаться в подвал. Под его сводами в течение двух недель протекает настоящая река. Они об этом, конечно, ничего не знали, когда покупали эту старую ферму, от которой отказались все в округе. На скромные средства и с очень сомнительными местными подрядчиками они покрасили заново рамы, двери, карнизы. Заделали щели цементом и наспех очистили от мха кровлю. Обои, которые они наклеили на стены, не увидят и будущего лета, они упадут сами собой под воздействием плесени. Проведя эти косметические работы, они спустили деньги в трубу, но, в конце концов, это их дело. Но что я никак не могу понять, так это причину, по которой они решили похоронить себя там, в доме напротив. Ему на вид нет и сорока, он слишком молод для того, чтобы быть на пенсии, – чем он будет кормить своих гавриков? Доходы с фермы? Об этом нечего и думать, он купил только два гектара пастбища, на которых едва поместилась бы дюжина баранов.

Я сказал Рашели:

– Завтра утром подождешь, когда они встанут – вряд ли это будет рано, – и отнесешь им корзинку яиц и кувшин молока. Скажешь, что это для детей.

– Ладно, но если уже в первый день их угощать молоком и яйцами, они подумают, чего доброго, что мы богаты.

– Вы сделаете, как я сказал. И постарайтесь ничего не упустить.

Если Рашель ничего не узнает, я найду другие ходы, я перетряхну небо и землю. В конце концов кто-нибудь мне скажет, кто они есть и кем были. Мне нужно знать.

Глава 2

В десяти километрах от Шанплера небо начало хмуриться. Кантен вел машину с излишней предосторожностью. Чтобы ничто не омрачило этот памятный день, говорил он, даже резкий удар по тормозам. На самом деле приготовления к переезду и бессонная ночь истощили его, и он боялся собственной рассеянности.

Мне не терпелось узнать, как дети примут наш новый дом. Мысль, что он понравится им меньше, чем нам, даже не пришла мне в голову.

Мы подъехали вплотную к холму Шируль в тот момент, когда ослепительная грозовая вспышка рассекла небо.

– А вот и гроза, совсем не вовремя, – сказал Кантен.

Наша маленькая Иоланда затыкала уши, чтобы не слышать раскатов грома, в то время как братья обнимали ее за плечи.

Наконец мы въехали во двор, но дождь стоял стеной, так что, несмотря на скорость дворников, наше маленькое владение предстало перед нами темным строением с расплывчатыми контурами. Иоланда немного успокоилась. Поль и Морис, сгоравшие от нетерпения, хотели броситься прямо под ливень.

– Дети мои, – сказал Кантен, – дождь не продлится долго. Я хотел бы, чтобы наш дом явился вам в первый раз в ясном свете, а не в грозу, которая придает ему немного грустный вид.

Мы прождали около часа. Иоланда и Морис заснули, скрестив руки, Поль задумчиво перебирал колоду карт, которую ему дал водитель грузовика. Когда дождь наконец прекратился, я выпрыгнула из машины, чтобы помочь выйти детям. В спешке я не заметила глубокой рытвины, заполненной дождевой водой, и моя нога погрузилась в нее до самой лодыжки. Крик, который я не смогла сдержать, заставил прибежать Кантена.

– Моя бедная Анаис, – сказал он, – в деревне нужно быть внимательной к такого рода вещам…

Как это часто бывает в ситуациях, вызванных нашей собственной оплошностью, я громко рассмеялась, в то время как Кантен скомканным платком вытирал грязь, которая залила мою туфлю и испачкала край юбки.

– Вы можете выйти, дети, но осторожно – лужи!

Иоланда и Морис, с глазами еще красными ото сна, недоверчиво смотрели на эту каменную постройку, мокрый шифер которой дымился под выглянувшим солнцем.

– Уау! – воскликнул Поль.

Этот возглас, похожий на лай, стал сигналом к стремительному натиску. Они осмотрели хлев, конюшни и сеновал, издавая все более и более пронзительные звуки.

– Я думаю, что это победа, – сказал едва слышно Кантен, от волнения почти лишившийся голоса.

Но этот краткий миг счастья побледнел от новых тревог. Кантен начал вдруг волноваться за наш грузовик.

Я старалась его успокоить: перевозчики, без сомнения, остановились по дороге, чтобы пропустить стаканчик или перекусить.

Дети, закончив обследовать пристройки, двинулись за нами внутрь жилища. У лестницы были узкие ступеньки, и, чтобы подняться в дом, Кантен взял Иоланду на руки. Мы открыли ставни, скрипевшие, как потревоженные вороны, и вскарабкались на следующий лестничный пролет, чтобы выйти на простор чердака, вид которого заставил мальчиков замереть с открытыми ртами. Они осторожно продвигались по необозримому полу, освещенному шестью слуховыми окошками. Старая мельница отдыхала под кровлей, как потерпевший крушение корабль. В бесчисленных нишах, выдолбленных в каменных стенах, были размещены гипсовые фигуры святых, обложенные соломой. Поль заскользил вокруг мельницы и, очарованный, воскликнул:

– Папа, как здорово, есть даже вода!

– Как «вода»? – спросил, бледнея, Кантен.

Мы увидели ее, текущую ручейками между скатом кровли и западной стеной. Большая застоявшаяся лужа образовалась возле мельницы.

Со смущенным видом Кантен объяснил, что сильный дождь, должно быть, пробил шифер. В комнате внизу, которую мы планировали для Иоланды, широкий темный потёк красовался на панели потолка.

– Ничего страшного нет, – сказал Кантен. – Иоланда поспит в соседней комнате, которая цела и невредима.

Мне было странно видеть, как он легко смирился с трудностями, и я подумала: возможно, дом обладает какой-то магической властью, которая и усмирила его обычное беспокойство, но внезапно он вспомнил о грузовике. Он ринулся во двор и, обратив взгляд к холму Шируль, ждал около получаса. В воображении он уже видел, как наша мебель перемещается к неизвестным границам или лежит брошенная в глубине оврага. Когда алюминиевый ящик появился наконец на горизонте, Кантен, вообразив, что перевозчики могут проехать мимо, бросился им навстречу, размахивая руками; мы последовали его примеру. Шофер объяснил нам, что из-за грозы на дороге образовались оползни и что он заблудился, отправившись в объезд. От него разило алкоголем, и я не слишком поверила в рассказанную им историю.

Разгрузка шла гладко. Кантен прекрасно все организовал: каждый ящик был пронумерован, и его содержимое подробно перечислено в записной книжке. Несмотря на дождь, который принуждал нас к частым остановкам, разгруженный грузовик смог уехать прежде, чем наступил вечер, и у мальчиков еще осталось время на то, чтобы совершить другие открытия и принести из заброшенного сада несколько пригоршней зеленого крыжовника.

– Теперь, – сказал Кантен, пробираясь между ящиками к нашей кровати, – мы проведем нашу первую ночь на новом месте.

Он тяжело упал на матрас и замер без движения, заложив руки за голову, обратив лицо к открытому окну, где были видны мерцающие звезды. Переезд был для него трудным испытанием, и я опасалась, как бы усталость не вызвала у него новый кризис. Я положила ему руку на бок; его дыхание было ровным, временами чуть учащенным. Я пообещала себе оградить его в ближайшие дни от всех источников раздражения. Это был не лучший момент, чтобы сообщить ему, что я нахожу комнату Поля слишком холодной для августа месяца и что там до наступления осени, как мне кажется, следует установить печку. Я не призналась ему также и в том, что обнаружила мириады муравьев в кухонных шкафах, и в том, что дверь в подвал изрядно расшаталась.

Я постепенно погружалась в сон, убаюканная монотонным стрекотанием саранчи, как вдруг сумасшедший топот раздался над нашими головами.

– Мыши… – прошептал полусонный, но пребывающий все время начеку Кантен.

Эти мыши, судя по возне, какую они затеяли на чердаке, должны были быть весьма крупных размеров. Я подумала об Иоланде, которая осталась одна в своей комнате, и дрожь пробежала по моей спине.

– Скажи, Кантен, ты действительно думаешь, что это мыши?

– По правде сказать, нет. Это скорей всего большая птица, вероятно сова.

– Или крысы?

– Исключено, Нани, на этом чердаке уже давно нечего есть. Я не представляю, что крысы могли бы там делать.

В течение нескольких минут шум все нарастал. Суетливая возня происходила на чердаке сразу в нескольких местах. Если сова была тому причиной, она должна была обладать или даром вездесущности или бесчисленным потомством.

Кантен все же поднялся. Он зажег свет, натянул носки и исчез в коридоре. В тот момент, когда прекратилась беготня, я услышала наверху знакомые шаги: прежде чем спуститься, он обошел весь чердак. Вернувшись, он объяснил мне с напускным спокойствием, что заметил там маленькую тень, которая исчезла под балками, тень, за которой как будто проскользнул довольно длинный хвост. Он добавил, что не стоит делать из этого трагедию, поскольку не существует прохода для грызунов между чердаком и комнатой малышки. Я напомнила ему, что плинтуса растрескались в нескольких местах; на его лице при этом выразилось крайнее удивление.

Иоланда безмятежно спала, подложив ладошку под щеку. Я тихонько погладила ее лоб. Длинные ресницы медного цвета дрогнули, и она открыла глаза. Я перенесла ее в нашу постель, где она, проскользнув под одеяло, блаженно промурлыкала что-то спросонья. Когда погасили свет, она уткнулась лицом в мою грудь и вскоре заснула. Ее влажное дыхание на моей груди долго не давало мне уснуть, но я не слышала больше ни шумов, которыми была наполнена ночь, ни дыхания Кантена, которое становилось все более и более хриплым.

Глава 3

Они поднялись гораздо раньше, чем я предполагал. Не знаю, где они раздобыли сухих поленьев, но им точно удалось разжечь огонь.

Было пасмурно и прохладно из-за легкого восточного ветра, который я называю крапивным, потому что он годится только на то, чтобы всколыхнуть травы, но ему не под силу просушить небо.

Я велел Рашели дать им время приготовить кофе. Если кофе будет готов, им не останется ничего другого, как предложить ей чашечку, а ведь именно за утренним кофе часто делаются откровенные признания.

Она ушла с молоком и яйцами, а когда вернулась спустя два часа, у нее было что мне рассказать.

Прежде всего, их девчонка, она ведь круглая идиотка. Она совсем не умеет говорить, только лалалакает что-то с одной и той же интонацией. Она может расплакаться ни с того ни с сего или загоготать без причины, и в тринадцать лет они кормят ее с ложечки, потому что она не способна есть сама. Когда я увидел ее во дворе, мне уже тогда показалось, что она дегенератка, но я и не подозревал, что до такой степени. Женщину зовут Анаис. Она красится и душится, как кокотка, но в остальном, кажется, держится неплохо. Мужчина, я не ошибся, дармоед чистой воды. Его имя – Кантен. Жена готовит ему бутерброды, а их старший, Поль, занимается дровами. Этот Кантен старается быть любезным, но у него ничего невозможно выведать. Рашель его спросила, собирается ли он восстанавливать ферму. Он ответил, что нет. А не далеко ли ему будет ездить на работу? Он сказал, что не должен никуда особенно ездить. А дети – в какую школу они собираются их отдать? Маленькую идиотку, конечно, они оставят при себе, но, что касается мальчиков, они сказали, что еще не решили. Рашель, определенно растерявшая все свои способности, больше ничего не смогла у них выведать.

– На стол, – сказала она мне еще, – они поставили печенье в блюде из белого фарфора. Я должна сказать, что это красивая посуда, но я бы, с тремя детьми и, особенно, с малышкой, которая не ведает, что творит, я бы даже не вынимала ее из шкафа. Они это сделали, конечно, для того, чтобы показать, что у них есть что поставить. Младший из мальчишек, которого зовут Морис, хотел взять печенье. Мать его отчитала, сказав, что нужно было подождать, пока я угощусь. Я возразила, что это была моя ошибка, так как я замешкалась с выбором, и что к тому же печенье привлекает детей гораздо больше, чем взрослых. Малыш посмотрел на меня с благодарностью, и ты увидишь, очень скоро я буду вертеть им, как захочу, он у меня в кармане. К тому же я нахожу, что он похож на нашего Мишеля в детстве, только Мишель был покрепче. Не знаю, чем они питаются в этой семье, но мяса на костях у них, по правде говоря, немного. Если они не накопят хоть чуть-чуть жира до зимы, они попадают, как воробьи, с первым снегом. Я ей сказала, что пора им округлиться. «Но, мадам, – ответила она, – мы не стремимся поправиться, быть полными вредно». Тут уж я рассмеялась и сказала: «Да-да, так теперь говорят, но я-то знаю, что в нашей семье все худые умирали гораздо раньше, чем толстые». У нее не было возможности ответить, потому что малышка поперхнулась куском печенья, который ей положили в рот. Я подумала, что она кончается, так она посинела, но они вчетвером завертелись вокруг нее, и в конце концов она выплюнула липкий кусок на скатерть. Ты знаешь, Симон, глядя на эту малышку, мне делается не по себе. Ее большие зеленые глаза напомнили мне ту хрустальную вазу, которую Мишель привез из Италии и которая, когда она стоит на краю окна, играет в солнечных лучах, пронизывающих ее насквозь. Девчушка начинает свои лалалалала, и ты не смеешь на нее взглянуть, не смеешь посмотреть на остальных. Но ее глаза, Симон! Ее глаза…

Я прошу Рашель остановиться, так как ее манера говорить вызывает у меня головокружение. В итоге мы нисколько не продвинулись, мы не знаем ни профессии мужчины, ни обстоятельств, приведших их в эти края, которые молодежь давно покинула и где никогда ничего не происходит. В довершение всего они настояли на плате за молоко и яйца, и это свидетельствует о том, что они желают сохранить дистанцию.

Но время будет играть на меня. Он со своей ленью и всеми починками, которые его ожидают, не замедлит попросить меня о той или иной услуге.

Возвращаясь в ангар, чтобы закончить сварку, я замечаю ее, Анаис: она вытряхивает скатерть с крыльца. Я сдержанно киваю ей, и она мило отвечает мне дружеским жестом. Хвост из волос цвета соломы овевает ее затылок, и легкий ветерок играет подолом ее платья вокруг ног, белизна которых мучительной вспышкой оживляет в моей памяти эпизод с лужей.

Глава 4

Для летнего утра, нашего первого утра в Шанплере, было несколько прохладно на кухне, где мы собрались перед завтраком. Поль набрал старых щепок, валявшихся вокруг пристроек, и краткой вспышки огня хватило, чтобы стало теплее.

Мальчики сообщили, что они уже умылись до пояса ледяной водой. Подобным образом они были намерены поступать и впредь, даже в разгар зимы. Оживленный разговор завертелся вокруг нелепостей нашего былого комфорта. Поль заявил, что перегретая ванная нашей квартиры была причиной насморка, который мучил их каждый триместр. Морис добавил к этому многочисленную шерстяную одежду, которую я заставляла их надевать.

– От нее потеешь, – сказал он. – А когда холодно, потеть вредно.

Если их послушать, они будут жить голые, как индейцы племени сиу, пить ледяную воду, ходить босиком по снегу – и делать все это без малейшего намека на насморк. Пока же они жались к печке и пили обжигающий кофе из больших чашек.

Мы распределили работу на день: я поручила Полю разбирать ящики в доме и раскладывать их содержимое на кровати. Мориса я попросила собрать в глубине двора пустые коробки и оберточную бумагу, присматривая в то же время за сестрой. Кантен, подумала я, устанет меньше, если займется покупками: я составила ему список вещей первой необходимости, особенно настаивая на ловушках.

– Какие ловушки? – поинтересовался Поль.

– Возможно, на чердаке обитают две-три отощавшие крысы, – ответил ему Кантен. – Если это так, мы с ними справимся.

Морис попросил его объяснить принцип устройства ловушек и, когда понял, как они устроены, был до того возмущен жестокостью механизмов, что умолял оставить в покое несчастных грызунов.

В этот момент мы впервые услышали, как кто-то стучит в нашу дверь. Маленькая толстенькая женщина неуверенно вошла, неся с собой кувшинчик и корзинку, которые она тотчас же поставила на стол. Она представилась нашей ближайшей соседкой.

– Это та красивая ферма с красной черепицей? – спросил Кантен.

– О! Ваша гораздо красивее, особенно теперь, когда вы ее привели в порядок…

Ее волосы с проседью были собраны в толстую косу, которая доходила ей до пояса. Быстрым взглядом она осмотрела комнату.

– Я не хотела вас беспокоить, – сказала она. – Я просто пришла, чтобы угостить вас молоком и яйцами, потому что подумала, что, раз у вас дети, вам будет приятно. Ведь в первый день часто не бывает под рукой самого необходимого…

Мы поблагодарили ее и настояли на том, чтобы она выпила с нами чашечку кофе. Как только она расположилась за нашим столом, ее неуверенность испарилась, и она начала болтать громко и торопливо, перепрыгивая с пятого на десятое и обращаясь по очереди к каждому из нас, включая и малышку Иоланду, у которой эта болтовня вызывала приступы смеха. Мы узнали практически все об этой говорливой особе: ее возраст, вес, болезни, жизнь ее мужа, женитьбу Мишеля, ее единственного и обожаемого сына, на цветной, но образованной девице, которая, однако, подарила ей двух очаровательных внуков. Вверив нам свои откровенности, она ждала таких же с нашей стороны и задавала бесчисленное количество вопросов о нашей семье. Мы отвечали ей кратко, так как время шло, а у нас была обширная программа на день. Я почувствовала облегчение, когда госпожа Рашель направилась к двери. Кантен поблагодарил ее за внимание, но все же пожелал узнать цену молока и яиц.

– Можно сказать, жена индейца, – заключил Морис, когда она ушла.

– Почему не индианка?

– Нет! Индианка и жена индейца – это разные вещи.

– Дети мои, – сказал Кантен, – солнце уже высоко, и нам предстоит много дел.

Он поцеловал нас всех по очереди, как будто отправлялся в далекое плавание, взял ключи от машины и вышел во двор. Он был уже далеко, когда я сообразила, что он забыл список покупок.

Когда я вышла вытряхнуть скатерть после завтрака, я впервые увидела господина Симона, нашего соседа. Он был одет в просторную голубую спецовку и холщовую фуражку, на ногах у него были зеленые резиновые сапоги. Я махнула ему рукой, но он не увидел этого или сделал вид, что не видит. Возможно, мы все же обидели их своим настойчивым желанием заплатить за молоко и яйца, которые они нам так любезно принесли.

К полудню мальчики расправились с делами и требовали новых. Но яркий голубой просвет неба залил солнцем окрестности, и я освободила их на вторую половину дня. Поглощая свой омлет, они спорили о том, куда им лучше направиться. Морис хотел пойти в деревню, чтобы познакомиться там с другими детьми. Поль предпочитал осмотр окрестных полей и лесов. Наконец они пришли к согласию. Отдав предпочтение насекомым, птицам и диким животным и пообещав вернуться к полднику и не спускать глаз с малышки, они смело пустились в путь, вооруженные длинным шестом, парой пластмассовых биноклей и флягой с лимонадом. Я могла спокойно заняться раскладыванием вещей и заканчивала уже заполнять последний шкаф, когда Кантен, вернувшийся с покупками, заявил о себе несколькими автомобильными гудками. Я видела, как он с трудом вылез из машины, нагруженный пакетами с провизией.

– Ты забыл список, – сказала я ему.

– Это неважно, Нани, я опустошил магазины и очень удивлюсь, если нам будет чего-нибудь не хватать. Но подожди, выйди на минутку, у меня есть для тебя сюрприз.

Он выдворил меня в кухню, закрыл за мной дверь и вернулся через несколько секунд с картонной коробкой, усеянной круглыми отверстиями, которую он осторожно поставил на порог.

– Догадайся, что я принес…

В коробке, которая была слишком велика для хомяка и слишком мала для курицы, что-то зашевелилось и запищало, но я не смогла определить характер этих звуков.

– Сдаюсь. Что за кота в мешке ты принес?

– Кота? – переспросил он, смеясь.

Он поднял крышку. Белый крохотный щенок с черными пятнами неуклюже топтался в деревянных стружках.

– Вот, – сказал Кантен, – один из последних представителей породы шампанских терьеров. Представь себе, это животное – самый страшный враг крыс: преследуя их, он влезает даже в их норы. Для этого природа и сделала его таким маленьким…

Щенок, хныча, вылез из коробки, обнюхал ножку стола и поднял на нас свою гладкую заостренную мордочку. Уши падали ему на глаза, и, утопая в тени, где-то на самом дне зрачков, казалось, дремали две маленькие светящиеся искорки. Я не смогла удержаться, чтобы не взять на руки и не приласкать этот маленький живой комочек. В этот миг мое сердце таяло от мысли, что Кантен, отправившийся за пряностями и смертельными ловушками, вернулся с этим столь же очаровательным, сколь и бесполезным созданием, как всегда во власти своих нескончаемых фантазий.

Я не сомневалась, что этот забавный песик, достигнув взрослого возраста, не будет в состоянии загрызть даже мышонка, но я сказала Кантену, что его идея была великолепна. Оставалось только выбрать имя нашему элитному крысолову, что и было сделано без труда, так как мы хотели, чтобы Иоланда тоже могла его произнести.

– Мы назовем его Лала, – сказал Кантен.

Этот свирепый охотник на первых порах удовольствовался моченым хлебом и кусочком сахара. После чего свернулся на коврике и, положив мордочку на лапы, заснул, тихонько посапывая.