Текст книги "Королева Марго"

Автор книги: Андре Кастело

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Вдруг среди сопровождавших Маргариту лиц горожане узнали «своего смертельного врага», неоднократно усмирявшего фламандские Штаты монсеньора Жерара де Гребека, великого магистра, епископа Льежского. «Они стали осыпать его оскорблениями и решили его расстрелять. Великий магистр был почтенный старик восьмидесяти лет, с белой до пояса бородой. Я заставила его войти в мой дом, но эти пьянчуги уже принялись дырявить глиняные стены из своих аркебуз». Дом оказался буквально в осаде. Из окна Маргарита воззвала к бургомистру и его помощникам:

– Уверяю вас, – голос ее дрожал от гнева, – что самые именитые сеньоры ваших штатов, и прежде всего граф де Лален, сочтут недостойным прием, который вы мне оказали.

Как только было произнесено это имя, все сразу изменилось. Бунтовщики «чтили графа больше, чем всех французских королей, – продолжает Маргарита в «Мемуарах». – Самый старый человек из толпы, улыбаясь и заикаясь, спросил меня, в самом ли деле я друг графа де Лалена, и я, сознавая, что в эту минуту родство с ним для меня важнее, чем с христианскими властелинами всего мира, ответила:

– Да, я его друг, а также родственница.

Тогда они стали кланяться и целовать мне руку, с такой же готовностью выказывая вежливость, с какой только что являли дерзость. Они умоляли извинить их и обещали не причинять никакого зла этому доброму человеку, великому магистру, заверяя, что дадут ему возможность выйти из дому вместе со мной».

Однако появление на следующий день графа де Берлемона, верного дону Хуану, во главе отряда кавалерии вызвало переполох, посерьезней вчерашнего. Мятежный город выкатил пушки, «казалось, еще немного, и месье де Берлемону не поздоровится. Горожане потребовали от него отвести свой отряд от крепостных стен, иначе заговорит артиллерия…».

Я утомил бы читателя, пересказывая все фламандские злоключения нашей героини. Достаточно сказать, что королева Наваррская с большим трудом выбралась на дорогу, ведущую в Намюр, где, как ей сообщили, ее якобы поджидал дон Хуан… которого она так и не встретила. В трех лье от Динана, в замке, принадлежавшем дворянину де Флерину, королева собиралась переночевать, однако подъемный мост перед ней так и не опустился. Владелица замка отказалась впустить сестру Генриха III. Месье де Флерин, приехавший поздно ночью, исправил «неучтивость» своей супруги. Никакой возможности проехать на обратном пути через Монс уже не было, и Маргарите пришла в голову спасительная мысль напомнить о себе графине де Лален, послав ей платье «из великолепного черного бархата с вышивкой» стоимостью в восемь или девять сотен экю.

Уже на самой французской границе королева Наваррская – супруга короля Наварры! – с трудом избежала нападения гугенотских войск. Пришлось спасаться бегством. Наконец, на взмыленном коне, она въехала в форт Ле Катле, «по Божьей милости избежав всех ловушек и засад моих врагов». И вот уже Ла Фер! Только здесь она узнала последние новости с войны. Герцог Анжуйский взял Иссуар, но удержать своих людей от мародерства не сумел. Город подвергся страшным грабежам и пожарам. Они «безжалостно убивали всех, кто бы ни встретился на пути, не различая жертв». И вслед за этим, в конце сентября, был подписан эдикт в Пуатье. Очередной мир, названный «королевским». И в очередной раз эфемерный мир.

Новостей много. Генрих III, принуждаемый с обеих сторон, приказал распустить Священную лигу католиков, так же как и Конфедерацию протестантов. А в Ла Фере Маргариту уже ждало письмо от Анжу:

«Мир заключен, и король возвращается в Париж. Для меня обстоятельства складываются все хуже и хуже. Каждый день мне и моим людям чинят обиды и демонстрируют неуважение. Ежедневно то Бюсси, то других самых достойных людей из моего окружения втягивают в бесконечные стычки. Все это заставляет меня с огромным нетерпением дожидаться вашего возвращения в Ла Фер, где я так надеюсь вас увидеть».

И герцог сдержал слово: с эскортом всего в пятнадцать или двадцать человек он примчался в Ла Фер. «Ничто не могло доставить мне большей радости, чем его приезд», – признавалась Маргарита. Два месяца брат и сестра наслаждались своим счастьем. Эти слова вряд ли покажутся преувеличением, если сопоставить их с теми признаниями в любви, на которые не скупились оба:

– О моя королева, как с вами хорошо! Боже мой, ваше присутствие – это рай, полный услад!

Маргариту и Франсуа связывала более чем братская дружба. Точнее всех об этом сказал Сципион Дюплекс: «Они просто и сердечно любили друг друга, и я часто слышал разговоры о том, что не в силах сносить тиранию мужа и старшего брата королева отдала все свое сердце и обратила всю свою привязанность на младшего брата, благу которого она добровольно посвятила свою жизнь».

В то же время она считала его никудышным политиком, «рожденным скорее завоевывать, чем сохранять». Эти ее слова в «Мемуарах» как бы сопровождает тихий вздох сожаления.

Глава X
ИГРЫ ПЛАЩА И ШПАГИ

Моя дочь – самая совершенная принцесса в мире.

Екатерина Медичи

Марго возвратилась в Париж. Король, королева-мать и королева Луиза встретили ее в Сен-Дени, где был устроен торжественный обед. Все расспрашивали ее о «почестях и внимании», оказанных ей в ходе путешествия, которое она представляла как несомненный успех… Что, увы, едва ли соответствовало истине.

Щеголи-миньоны, ни на минуту не оставлявшие своего короля, издавали восхищенные возгласы, больше похожие на кудахтанье. Как всегда, «надушены, завиты, осыпаны фиолетовой пудрой, и благоуханье от них неслось такое, что не выветривалось даже с улиц, площадей и домов, где они побывали…».

Похоже, хронист не преувеличивал!

В карете королевы Екатерины Марго въехала в Лувр, где по случаю ее возвращения был бал и поздний ужин. Церемониймейстер Генриха III барон д'Уаньон так ловко рассадил гостей за столами, строго по степени их важности, что по залу прокатился одобрительный смешок: «За столом все гуськом!». [41]41
  В оригинале игра слов: «C’est rangé en rang d’oignon» (Все рассажены в ряд, гуськом.)


[Закрыть]Маргарита в этот вечер вся светилась. Теперь ей все позволено, думала она. И как только праздник закончился, она подошла к королю и королеве-матери. «Я стала их умолять отпустить меня к мужу и не воспринимать эту просьбу как дурной тон с моей стороны… Поскольку мир заключен, моя просьба уже не может вызывать никаких подозрений. Мне же затягивать свой отъезд из Парижа стало уже не просто нежелательно, но и неприлично».

На сей раз Генрих III и королева-мать отвечали согласием. Более того, Екатерина пообещала проводить дочь до Наварры, сколько бы времени ни заняла эта поездка, а надо сказать, что весь этот королевский поезд способен преодолевать не более десяти лье в день. Уловив момент благорасположения, Маргарита не упустила случая попросить и о «казенных расходах» на свое путешествие – ведь она рассчитывала на большой выезд собственного двора и достойный ее титула почетный эскорт. Заодно уж попросила дать ей возможность вступить во владение землями, принадлежавшими ей по брачному контракту, «подписанному за моей спиной».

И на это согласился Генрих III. Ободренная удачей, Маргарита попросила короля и королеву-мать наконец примириться с братом Анжу. И как же она была удивлена, когда услышала из уст короля ответ, что все ее просьбы «весьма благоразумны» и что он обещает «все исполнить»! Молодая королева продолжала идти напролом:

– Умоляю вас все это сделать побыстрее, в начале будущего месяца я хотела бы уехать.

«Так и было решено, однако, по обычаю двора, с исполнением спешить не стали. Мне, как и брату Франсуа, пришлось провести в ожидании еще пять или шесть месяцев».

Это были «пять или шесть месяцев» относительного покоя. Хотя, говоря по правде, Маргарита прожила их среди головоломных интриг, потрясений и провокаций, чаше всего оказываясь в эпицентре всех вихрей, поднимавшихся в Лувре. Тут весьма кстати можно привести одно очень верное суждение Филиппа Эрланжера: «Лувр, похоже, превратился в обитель преступлений, заговоров и безумств…». Соперничество между королем и его братом сопровождалось бесконечной вереницей насилия. Миньоны короля, с одной стороны, и миньоны герцога, с другой, – а среди последних и столь дорогой ему Бюсси, – по любому поводу скрещивали шпаги… и с упоением протыкали друг друга. «Для того, чтобы подраться, этим людям достаточно одного косого взгляда, одной проскочившей между ними искры», – докладывал королю барон де Фенест. При этом каждый из них называл себя «рыцарем чести».

Нетрудно догадаться, что в Бюсси Марго вновь обрела своего «несравненного любовника». Он, по ее словам, был сама невинность. Но это именно он высокомерными насмешками над миньонами короля сделал их своими смертельными врагами.

10 января в Лувре, в большом зале Кариатид, у Бюсси произошла бурная размолвка с Филибером де Грамоном, графом де Гиш, чья жена Коризанда в будущем прославится тем, что станет любовницей короля Наваррского. Выхвачены шпаги, и словесный диспут перешел в настоящий бой сомкнутыми рядами. Сопровождаемый шестью пажами в раззолоченных одеждах, Бюсси отправился к воротам Сент-Антуан во главе трех сотен хорошо вооруженных дворян. В свою очередь Грамон явился «с фаворитами и сторонниками короля» – и «завязался беспощадный бой»…

В этом бою Грамон не получил ни единой царапины, но, «оскорбленный» безмерно, в тот же день после полудня отправился на улицу Прувер и попробовал проникнуть в дом, где остановился Бюсси. Возобновившуюся дуэль прервал отряд королевской гвардии. Арестованных дуэлянтов препроводили в Лувр и заперли в отдельных комнатах. Затем по приказу Генриха III под надзором маршалов Монморанси и Коссе произошло нечто вроде примирения.

Однако противостояние двух кланов зашло так далеко, что новых кровопролитий было уже не избежать. Нескончаемые нападки друг на друга перерастали в кровавые побоища, чаще всего у Сент-Антуанских ворот.

По словам Марго, Бюсси получал «тысячи оскорблений днем и ночью», особенно досаждал ему королевский фаворит Келюс, которого он в отместку обозвал «постельным миньоном». 1 февраля Келюс с тремя друзьями – Сен-Люком, Арком и Сен-Мегреном – напал у ворот Сент-Оноре на Бюсси и сопровождавшего его капитана Рокбрюна. Защищаясь и сам угрожая врагам, любовник Марго оказался приперт к двери какого-то дома. И бывают же такие чудеса – дверь оказалась не заперта. Как в добрых старых романах плаща и шпаги, Бюсси проскользнул внутрь и запер ее за собой. В доме оказался запасный выход, а там, конечно же, его ждал нетерпеливый «португалец» прямо с королевской конюшни. Наш драчун пришпорил коня и унесся, как ветер. Правда, в этом бою был смертельно ранен лиможский капитан Рокбрюн.

Одним махом Бюсси достиг ворот Сен-Клу. Тотчас предупрежденный о случившемся, Франсуа Анжу заявил, что «оскорблен и возмущен ежедневными придирками к его людям по любым пустякам». С этой минуты одна-единственная мысль засела в его голове: покинуть двор брата, «чтобы где-нибудь в другом месте расположить собственный двор». Тем более что королевские миньоны вконец обнаглели. Однажды на балу они задрали уже и самого герцога, бесстрашно отпустив в его адрес более чем «пикантные» словечки. Особенно высмеивали они его уродство и малый рост, причем делали это нарочито громко, «чтобы оскорбления обязательно дошли до его ушей».

В отчаянии Франсуа пожаловался своей матери, которую «весьма опечалила» столь нетерпимая ситуация, и как бы между прочим сообщил ей, что намерен вскоре выехать на охоту. Конечно, обретя свободу, он тут же поскакал бы в Анжер, где располагалось его правительство. И достаточно было королю прослышать о выезде Франсуа на охоту, как он, уверенный, что это просто предлог для побега, пришел в ярость.

Однажды утром, даже не сняв ночной сорочки, Генрих влетел к матери «такой взволнованный, как если бы ему доложили, что враг стоит у ворот»:

– Мадам, о чем выдумали, позволяя моему брату уехать? Разве вы не видите, какой опасности в этом случае подвергнется мое государство? Нет никакого сомнения, что под видом охоты он замыслил какую-то авантюру…

В самом деле, Франсуа Анжу и Марго не прекращали разрабатывать свой заговорщический план – возвести герцога на фламандский трон. А это непременно привело бы Францию к войне с Испанией, которой Генрих благоразумно и безоговорочно не хотел. Убежденный, что заговорщики по ту и другую сторону северной границы наверняка состоят в переписке, он приказал своим шотландским гвардейцам перерыть сундуки брата:

– Вот увидите, мы найдем в них немало интересного.

Уступим повествование Маргарите, так как сцена, которую предстоит описать, уже нисколько не похожа на водевиль, и читатель мог бы подумать, что я из желания драматизировать сюжет дал волю воображению. Еще как следует не рассвело, когда Генрих, как был в ночной одежде, вместе с королевой-матерью отправился в покои Франсуа и принялся изо всех сил колотить в дверь, требуя, чтобы ему открыли.

– Это я! – кричал король.

Анжу «вскочил с постели и, зная, что ничего предосудительного не совершил, приказал своему камердинеру Канже открыть дверь». Разъяренный король с порога принялся «распекать» брата, обвиняя его в том, что тот не прекратил замышлять заговоры против государства.

– Я вам покажу, что значит идти против своего короля!

Генрих приказал своим стрелкам вынести сундуки герцога и удалить его слуг. «Он сам стал рыться в постели брата, убежденный, что там спрятаны бумаги. А брат мой как раз накануне вечером получил письмо от Шарлотты де Сов. Эта молодая очаровательная женщина, как известно, по приказу Екатерины обязана была оказывать любезности Франсуа.

Герцог попытался спрятать письмо, «не предназначавшееся для чужих глаз, – продолжает Маргарита. – Король попробовал вырвать его из рук брата. Герцог сопротивлялся, настойчиво повторяя просьбу не читать письмо – но это лишь разгорячало короля, уверенного, что бумажка поможет ему учинить процесс против брата. Наконец, завладев письмом, он прочел его вслух в присутствии королевы-матери, и воцарился полный конфуз… однако стыд за содеянную ошибку лишь подогрел досаду и гнев короля».

Чтобы отомстить за свою оплошность, он приказал арестовать Бюсси. Начальнику гвардии де Лоссу и его стрелкам велено было сторожить герцога, не спуская с него глаз. У капитана, когда ему объявляли этот приказ, увлажнились глаза.

– А что с моей сестрой? – спросил Франсуа.

– Король мне пока ничего не говорил, – ответила Екатерина.

– Если она на свободе, это облегчает мои страдания, – отозвался герцог, – но знайте, в каком бы состоянии она ни находилась, она меня любит и предпочла бы разделить плен со мной, чем оставаться на свободе без меня…

И Анжу добился от короля согласия, чтобы сестра разделила с ним неволю. Капитан де Лосс тотчас отправил за Маргаритой одного из шотландцев. Разбуженная внезапным приходом солдата, который бесцеремонно отдернул полог ее кровати, она с изумлением услышала:

– Бонжур, мадам, господин герцог просит вас прийти к нему.

Акцент, с которым говорил лучник, удивил Маргариту, она переспросила:

– Вы шотландец из королевской гвардии, не так ли?

– Да, мадам.

– У моего брата не нашлось никого другого, чтобы прислать за мной?

– Нет, мадам, всех его людей отстранили.

Узнав о ночной сцене, разыгравшейся в покоях брата, Маргарита «сильно опечалилась». При виде ее скорби стрелок – он, как всякий добрый шотландец, думал прежде всего о своих интересах – предложил устроить побег пленника:

– Не расстраивайтесь, мадам, я знаю, как спасти вашего брата, но для этого нужно, чтобы к нему приставили меня.

Королева заверила, что так и будет сделано и что он может рассчитывать на любое вознаграждение. Маргариту крайне тронули «величие и твердость чувств», которые Франсуа проявил по отношению к ней. Пересекая двор по направлению к покоям Анжу, она заметила, что куртизанки делали вид, будто не замечают сестру короля. Значит, она в опале! Через несколько мгновений брат и сестра, не стыдясь своих слез, обнялись:

– Моя королева, – сказал Анжу, – прошу вас, прекратите плакать. В тех обстоятельствах, в которых я нахожусь, только ваша печаль может причинить мне страдание.

Маргарита в своих «Мемуарах» безоговорочно встала на сторону Франсуа, хотя ей-то лучше всех было известно о существовании заговора, первые нити которого она же и сплела в ходе своего путешествия в Нидерланды.

Анжу спас капитан де Лосс.

– Нет такого француза, – заявил он Маргарите, – сердце которого не обливалось бы кровью при виде всего, что происходит. Я был слишком преданным слугой короля, вашего отца, чтобы не прийти на помощь его детям, даже если бы это угрожало моей собственной жизни. Куда бы ни упрятали вашего брата, его охрану, думаю, возложат на меня. Передайте ему: я спасу его, чего бы мне это ни стоило.

Екатерина попробовала хотя бы на время уладить разногласия, «переодеть» ситуацию, как любила она говорить. И это ей удалось: 15 февраля 1578 года произошло всеобщее примирение. Когда Генрих III и Анжу обнялись, в глазах их сверкали слезы… Король освободил Бюсси, который очередной раз выпутался «с галантностью, только ему и присущей», как не без восхищения пишет Маргарита. Позвали Келюса и настойчиво предложили ему помириться со своим врагом. Бюсси согласился и даже воскликнул со смехом:

– О чем говорить, сир, я готов его даже расцеловать!

И, по свидетельству очевидцев, он с такими церемониями обнял своего врага, что поцелуй мира превратился в буффонаду из итальянской комедии. Точно так же и остальные миньоны, королевские и герцогские, протянули друг другу руки «без ненависти и без препирательств» или, как пишет Пьер де л'Этуаль, «произнося тосты за здравие друг друга и чуть ли не урча от удовольствия…».

Король попросил сестру приложить все усилия, чтобы поддержать в Анжу эти «добрые братские чувства». Пусть он и думать забудет о войне во Фландрии! Маргарита, само собой, пообещала. Вот тогда-то капитан де Лосс, улучив момент, шепнул ей:

– Не думаю, чтобы это было последнее слово в спектакле.

И действительно, последовав советам своих миньонов, король приказал гвардейцам неусыпно сторожить покои брата. Это было чересчур. На сей раз Анжу принял твердое решение о побеге, а Маргарита обещала ему помочь.

Но как бежать?

Бессмысленно даже пытаться выйти через ворота Лувра, охраняемые куда строже, чем в былые времена… Одно-единственное решение пришло обоим на ум: из окна комнаты Маргариты, расположенной на верхнем этаже дворца, спуститься по крепкой веревке прямо в ров, окружающий Лувр. Так созрел новый заговор. Не прошло и двух дней после семейного примирения, как Маргарита отправила в починку один из своих дорожных сундуков, в которых обычно перевозили постели. Сундук в тот же день вернулся к ней… но уже не пустой: в него был положен моток крепкой веревки.

Узнав от месье де Матиньона о намерении младшего сына отлучиться на следующий день из Лувра, Екатерина сразу заподозрила, что задуман побег. Она принялась расспрашивать Маргариту, но, достойная дочь своей матери, та без колебаний солгала. «При этом я сделала такое лицо и так подбирала слова, что ей пришлось удовольствоваться лишь тем, что я сама ей сказала, и я не осквернила ни свою душу ни свою совесть никакой ложной клятвой».

Она и в самом деле не произнесла «никакой ложной клятвы», однако легко утаила правду, готовая жизнью поклясться, что помыслы брата чисты. «Он вовсе не думает уезжать из Парижа», – уверяла она мать.

– Хорошенько подумайте о том, что вы говорите, – пригрозила недоверчивая Екатерина. – Если это случится, ваша жизнь окажется в опасности.

– Да, именно это я и хотела сказать, – спокойно заверила Маргарита, зная, что побег намечен на предстоящую ночь.

«Я пожелала ей доброй ночи и отправилась в свою комнату, быстро разделась и легла в кровать, чтобы поскорее отделаться от фрейлин и остаться только с горничными». Тотчас же появился Анжу со своим лакеем Канже, в сопровождении де Симье, друга герцога, который дрожал от страха…

«Мы привязали веревку к оконной решетке. Помогали нам три горничные, спавшие со мной в комнате, и слуга, который доставил веревку. Убедившись, что внизу, во рву, никого нет, первым спустили брата. Он смеялся и шутил, явно не испытывая страха, хотя спуститься предстояло с огромной высоты».

Затем наступила очередь двух спутников беглеца. Чтобы уничтожить улику, Марго и ее горничные бросили веревку в огонь, но горела так медленно и при этом дымила так сильно, что, заподозрив пожар, напуганные стражники стали колотить в дверь. Не открывая и нарочито говоря вполголоса, «чтобы не разбудить свою королеву», горничные сумели заверить, что сами справятся с огнем. Стража поверила, тем более что валивший из-под двери густой дым стал уже понемногу рассеиваться.

Можно себе представить ярость Генриха III, когда он узнал о побеге брата. В комнате королевы-матери, куда Маргарита явилась по его зову, на нее обрушился неистовый шквал упреков. Но Марго лишь твердила в ответ, закатывая свои прекрасные глаза:

– Он и меня обманул точно так же, как вас!

Достаточно зная настроения Франсуа, она поручилась, что его побег «не внесет никаких изменений в обязанности брата по отношению к королю и что он просто отбыл в свои владения, чтобы отдать там необходимые распоряжения о предстоящем походе во Фландрию».

Но как раз этого Генрих III желал менее всего на свете. Только и не хватало ему оказаться в конфликте с Испанией! Тем не менее он сделал вид, что вполне удовольствовался ответами сестры, и позволил притворщице мирно удалиться в свою комнату.

Добравшись без препятствий в Анжер, Франсуа написал брату: «Вы позволяли без суда и следствия убивать моих слуг у ворот вашего замка… Мне не оставалось ничего другого, кроме как бежать от подобного насилия, тем самым отведя угрозу и моей собственной жизни. Меня предупредили о том, что не далее чем через четыре дня, пока вы все еще обдумывали, в духе Цезаря Борджиа, как же со мной поступить, мне было бы уготовано уединение в Бастилии».

Взял да испортил праздник!

Между прочим, Жан Мишель, посол в Италии, подтверждал:

– Напрасно ему вменяют в вину побег: в противном случае он был бы осужден на пожизненное заключение.

Чтобы как-то замять конфликт, Екатерина отправилась в Анжер. Встреча с сыном состоялась 13 апреля 1578 года. Королева-мать обрисовала ситуацию так:

– Посол Испании пригрозил нам объявлением войны, как только французская армия вступит во Фландрию. Умоляю вас отказаться от этой затеи.

Герцог ничего не обещал, но Екатерина несколько изменила направление его мыслей, предложив ему жениться на одной из дочерей Филиппа II или, если такой брак ему не по душе, на Екатерине Наваррской. А пока лучше было подождать приезда Марго, с которой она вместе отправится в путь через герцогство Анжуйское. В самом деле, Генрих III, в течение шести месяцев противившийся отъезду сестры, теперь всячески ее торопил. Кто знает, может, ей удастся уговорить короля Наваррского переменить веру… И даже если эта надежда обманчива, уже одно ее присутствие будет способствовать по крайней мере умиротворению целой провинции, где под пеплом все еще продолжали тлеть искры пожара. Там, за Луарой, две партии не прекращали междуусобицу. Грабежи и воровство с той и другой стороны все более опустошали страну. Гугенотов тревожил предстоящий приезд Маргариты: не станет ли с ее появлением «еще хуже»?

Дабы придать Маргарите побольше веса, король наделил ее почти полными правами суверена. Ей отошли ряд земель в Центральной Франции: Ажен, Кэрси, Руэрг, графство де Гор и еще сколько-то «подмагистратур». Чем ближе ее владения подойдут к границам беарнского суверена, тем легче будет ей оказывать на него влияние и привлекать «мятежников» на сторону короля. Весьма довольная тем, что мать помогла ей приобрести новую политическую роль, Маргарита с радостью отправилась в долгое путешествие через Лангедок – а вовсе не «с великим огорчением и против своей воли», как в том уверяет нас Пьер де л'Этуаль.

Да и что было ей оставаться безо всякого дела в Лувре, который чем дальше, тем больше становился похожим на разбойничий притон? Ее подруга, принцесса де Ла Рош-сюр-Йон, умерла 12 апреля. Анжу, претендент на фламандский престол, без устали разглагольствовал, втягивая в свои долгие интриги новых фламандских дворян, тех, во всяком случае, кого не пугал его болезненный вид. Лицо Франсуа настолько изрыла оспа, что, казалось, у него двоился нос – отсюда и

 
Фламандцы, не глядите косо
На Франсуа и его два носа,
И по праву и по обычаю
Два носа – знак двуличия.
 

Екатерина подтвердила свое решение: да, она будет сопровождать дочь. «Мадам Змея» издавна вынашивала мечту собрать католиков и протестантов на конференцию, которая прошла бы в замке Нерак, резиденции Генриха Наваррского. И, дабы придать должный блеск путешествию двух королев, Генрих III потребовал у духовенства чрезвычайный налог – пятнадцать су с франка… Клир состроил гримасу, но все-таки обещал раскошелиться – чего в конце концов так и не сделал. А король Франции демонстративно посещал мессы во всех приходах Парижа, чтобы доказать, какой он «добрый католик, и что духовенство не вправе и не должно отказывать ему в чем бы то ни было».

В субботу 26 июля 1578 года Маргарита и ее мать попрощались с Генрихом III в его замке Оленвиль, неподалеку от Арпажона. Двух королев сопровождал кардинал де Бурбон, герцог де Монпасье и канцлер Ги дю Фор, сир де Пибрак, поэт, влюбленный в Маргариту. Конечно, Екатерина взяла свой «летучий эскадрон», без которого не могла обходиться. Шарлотта де Сов, гарцуя на лошади и радуясь хорошей погоде, неотрывно думала о том, как возобновит любовную связь с Беарнцем, благо это отвечало и интересам королевы-матери… хотя за короткий перерыв в своих отношениях с Анжу она уже успела стать любовницей герцога де Гиза.

Внушительная свита Маргариты – в полном смысле слова путешествующий свет – состояла из трехсот персон. Помимо этого впечатляющего списка, в Национальном архиве хранятся двадцать восемь томов, с трудом поддающихся расшифровке, – казначейские книги и отчеты о доходах королевы Наваррской. Помимо фрейлин, с ней ехали горничные и прачки, державшиеся поближе к своей госпоже, а следом шагал, скакал и ехал мужской эскорт. Начнем с тех, кто выполнял самые приятные повинности: скрипачи, лютнисты, музыканты для балов. С Маргаритой ехали также члены ее совета, финансисты, казначеи, секретари, контролеры, квартирмейстеры. Не позабыла набожная Маргарита взять с собой в Наварру и своих капелланов, церковных служек, священников, исповедников. В королевском кортеже находились врачи, аптекари, хирурги, лакеи. Подчас предстояло проводить ночи в замках, обставленных не столь пышно, как того заслуживала дочь Франции, поэтому в процессию входили также обойщики и их подмастерья, готовые покрыть стены тканями и гобеленами. А далее нескончаемой вереницей тянулся целый интендантский легион: подавальщики напитков, хлеба и вин, булочники, разносчики, кладовщики, мундкохи, поваренки, носильщики, хранители посуды, кондитеры, мясники, поставщики рыбы и фруктов, загонщики скота… И это еще не все!

Само собой, всех фрейлин, которые ни на шаг не отставали от Марго, сопровождали свои лакеи. А чуть поодаль двигалась конюшенная служба: целая толпа конюхов, погонщиков мулов, кучеров и извозчиков.

Остановки делали все чаще: Маргарита снова увидела Шенонсо, Амбуаз, Шинон, Азе-ле-Ридо. «А как только мы въехали во владения мужа, – пишет она, – мне тут же начали устраивать торжественные въезды». В провинции Коньяк, сообщает Брантом, «много красивых, знатных и достойных дам пришли повидать королев и выразить им свое почтение. Они были очарованы красотой королевы Маргариты и без устали нахваливали ее королеве-матери – та от счастья была вне себя. Чтобы доставить радость этим достойным дамам, королева-мать попросила дочь однажды надеть свой самый пышный наряд и напомнила ей о том превосходном платье, в котором Маргарита являлась двору в дни самых значительных праздников и приемов. Дабы угодить столь чуткой матери, королева Наваррская так и сделала: она была просто неподражаема в платье из серебристой ткани с сизым отливом, широкими ниспадающими рукавами, со своей роскошной прической и вуалеткой, не слишком большой и не слишком маленькой. При этом величие, которое исходило от нее, было столь изысканно и совершенно, что сама она казалась скорее небесной богиней, чем земной королевой».

– Дочь моя, вы прекрасны, – восхитилась Екатерина.

– Мадам, я спешу носить и снашивать мои платья и те фасоны, что я увезла с собой из Лувра. Ведь отправляясь туда, я не возьму их с собой: во дворце же мне понадобятся ножницы и материя, чтобы вновь быть одетой по моде, которая придет в Париж к тому времени.

– Дочь моя, почему вы так говорите? Вы же сами изобретаете и создаете прекрасные наряды. Куда бы вы ни направились, все равно по возвращении не двор будет диктовать вам моду, а вы – ему.

Нравы двора Валуа будут удивлять нас всегда. Декольте на некоторых платьях Маргариты превосходит самое смелое воображение. Молодая женщина откровенно демонстрировала свою грудь, «которую приближенные к ней дамы с восторгом целовали», как некогда делали это ее фрейлины…

Маргарита крайне удивилась, что ее муж не поспешил навстречу ей в Бордо. Но объяснялось это просто. Во-первых, король Наваррский был в весьма натянутых отношениях со всесильным маршалом де Бироном, королевским наместником провинции Гиень. Во-вторых, жители Бордо только что оскорбили короля Наваррского, заперев перед ним городские ворота. После этого они, само собой, широко распахнули их для Маргариты, которая надела в тот день украшенное вышивкой оранжевое платье и гарцевала на белом коне. Маршал де Бирон обратился к ней с речью. Следом говорили архиепископ, мэр и городской судья. Брантом, как всегда, впал в экстаз, услышав, как она отвечала им всем – «столь красноречиво, столь умно и кратко, с таким изяществом и величием, ни разу не повторяя предыдущих ораторов, хотя и говоря на одну с ними тему».

Вечером того же дня господин де Ларжбастон, упиваясь своими словами, будто шербетом, заявил Брантому:

– Лучшей речи я в своей жизни не слышал!

Хотя, по правде сказать, ему уже приходилось беседовать с той, кого называли «Маргаритой всех Маргарит», с сестрой Франциска II, речь которой, похоже, доставляла не меньшее наслаждение, чем ее красота.

2 октября на полпути от католического городка Сен-Макер до протестантского городка Ла Реоль, в уединенной усадьбе Кастера, Генрих, которого сопровождали шестьсот человек, предстал перед своей тещей и женой, которых дважды расцеловал. Екатерина так рассказала об этом королю Генриху III: король Наваррский «приветствовал нас со всеми почестями, изысканностью и, как мне показалось, с большим чувством и радостью… После того как мы тоже оказали ему добрый прием, в чем Ваше Величество можете быть уверены, и поговорив некоторое время на темы, волнующие нас всех, мы вышли из залы и сели в мою карету, куда и он сел вместе с нами, чтобы доехать до этого места».