Текст книги "Перстень с печаткой"

Автор книги: Андраш Беркеши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Девушка растянулась на скамейке, положила голову Кальману на колени и закрыла глаза.

– Единственное, Кальман, что я могу тебе сказать, это то, что мой напарник провалился, а я еле сумела спастись.

– Тебе немедленно нужно перейти на нелегальное положение.

– Я не могу этого сделать, пока не получу указания. И куда я пойду? У меня нет других документов, а кроме того, я должна известить своих товарищей о провале моего напарника.

– Марианна, я не коммунист, но сейчас я сражаюсь вместе с вами, ты должна довериться мне. Я очень прошу тебя. Я дам тебе один адрес или сведу тебя туда. Там ты сможешь укрыться. Я же выполню твое задание. Скажи, куда нужно отнести оружие, кого я должен известить? Послушай меня, я все сделаю.

Марианна притянула к себе голову Кальмана.

– Это невозможно, мой дорогой. Я не имею разрешения на это… Мой товарищ меня не выдаст, а за мною слежки не было. Иначе меня давно схватили бы. Я должна остаться.

Однако Кальман не сдавался.

– Возможно, ты имеешь такое указание, но это же глупо. Так мы никогда не победим немцев.

– Как это «так»?

– А так, что мы даже друг от друга все скрываем. Если ты мне, человеку, который ближе всех тебе, человеку, о котором ты знаешь, что он антифашист, и то не доверяешь, так как же ты решишься довериться другим? Разве можно бороться обособленно, доверяя только самим себе?

Марианна подставила лицо весеннему солнцу.

– Твой отец поручил мне тебя, – тихо сказал Кальман. – Он просил меня присматривать за тобой, оберегать тебя.

– Я знаю.

– Ты говорила с ним?

– Позавчера в Сегеде. Я сообщила ему, что стану твоей женой.

– И что он сказал?

– Он пожал плечами и сказал, что у него есть более важные заботы. Его даже не заинтересовало, что в октябре он станет дедушкой.

– Кем станет в октябре? – переспросил Кальман.

– Дедушкой, – спокойно повторила Марианна. – Он не захлопал в ладоши от счастья. А я думала, что он обрадуется.

Только тут дошли до сознания Кальмана слова девушки. Ошеломленный, он спросил:

– Ты ждешь ребенка?

– Да, ребенка, – подтвердила Марианна. Голос ее не выдавал никакого волнения.

Кальман же не мог прийти в себя от неожиданности.

– И ты хочешь сохранить его?

– А что же, по-твоему, мне следовало бы сделать?

– Сейчас война.

– Неужели? – По лицу Марианны скользнула ироническая улыбка. – Ты только сейчас сообразил, что идет война?

– Не иронизируй, – с укором проговорил Кальман. – Это дело гораздо серьезнее, чем ты рассудила по своей детской наивности. Знаешь ли ты, что я пока не могу жениться – только после окончания войны?

– Я никогда не просила тебя, чтобы ты женился на мне. Я даже не просила тебя признать отцовство ребенка. Я знаю, что ты его отец, и ребенок будет это знать.

– Дура, – в сердцах бросил Кальман. – Речь идет совсем не о том. Я буду счастлив, если ты родишь мне и пятерых детей. Но не теперь, не при таких обстоятельствах.

– А я и не знала, – произнесла тихим голосом девушка, – что ты к тому же и грубиян.

– Ты первая назвала меня дураком.

– Конечно, потому что ты спрашивал глупости. Но я рожу ребенка, даже если ты будешь рвать и метать.

– Ладно, мы это еще обсудим. Прошу тебя, не будем препираться и ссориться.

Из окна дома закричала Илонка:

– Барышня, вас просят к телефону!

10

Шликкен стоял у окна и разглядывал в бинокль местность.

– Восхитительно! – сказал он. – Господин полковник будет весьма благодарен. Я скажу ему, что этой резиденцией мы обязаны моему другу Оскару Шалго.

Шалго спокойным голосом прервал излияния майора:

– Я очень рад, Генрих, что тебе нравится. Но у меня мало времени; я рассказал тебе, в чем дело. Теперь я хотел бы, чтобы и ты наконец сообщил мне, зачем ты меня вызвал.

Шликкен опустил бинокль и повернулся к Шалго.

– Ты прав. – На этот раз он изменил своей привычке и, сев напротив старшего инспектора, закурил сигарету. – Знаешь ли ты, почему регент Хорти находится сейчас в Берхтесгадене?

– Ну, скажем, что знаю. Разумеется, это не только я знаю, но и другие, у кого есть в голове хоть капля здравого смысла. Не случайно же вы сосредоточили свои войска на нашей границе. – Он закурил сигарету. – Когда вы решили оккупировать страну? – спросил Шалго внешне спокойным тоном и сломал спичку. Однако это не укрылось от внимания Шликкена; он видел, что старший инспектор нервничает.

– Из чего ты заключаешь, что мы намерены оккупировать Венгрию?

– Генрих, уж не считаешь ли ты меня за идиота?

Шликкен рассмеялся. Пригладил свои светлые, с легкой проседью волосы.

– Оскар, – вновь заговорил Шликкен после небольшой паузы. – Я хочу серьезно поговорить с тобой. Нет никакого смысла скрывать от тебя – ведь ты и сам хорошо знаешь и понимаешь, что страну нужно оккупировать.

– И когда вы введете войска?

– Я еще не знаю точно. Но, по-моему, скоро.

– Ты считаешь, что это будет полезным?

– С точки зрения окончательной победы – несомненно.

Шалго задумался.

– Поэтому тебе и нужен был тот список?

– Видишь ли, Оскар, игра идет не шуточная. Мы должны забрать всех подозрительных, антинацистски настроенных лиц. Будет создано новое правительство. Внутри вашей контрразведки тоже придется сделать перемещения. Ты должен будешь возглавить ее. Тебя вернут в кадры армии и досрочно представят к очередному чину.

– А мне ты доверяешь? – спросил Шалго и вскинул свои сонные глаза на майора.

Шликкен, действительно высоко ценивший профессиональные знания старшего инспектора, подумал о том, что Шалго, возможно, догадался о его подозрениях. Ведь он ни о чем не спросит без причины. «С ним нужно говорить так, – решил про себя Шликкен, – чтобы он поверил в мою искренность».

– Есть люди, которые не верят тебе, – промолвил он. – Неверно истолковывают твои высказывания и замечания, твое циничное поведение…

– А ты мне доверяешь?

– Послушай, Оси, я рассуждаю так: многое говорит за то, что мой старый друг и однокашник несколько заколебался, не верит в нашу окончательную победу. Он хотел бы спрыгнуть с корабля. Но куда ему прыгать?

Шалго не интересовали досужие рассуждения майора. Он думал о том списке, который он все же составил для Шликкена, и чувствовал какое-то замешательство. У Шалго было такое ощущение, будто он привязан к стулу сомнениями и противоречиями своей жизни. С чем он не согласен? Его обескуражило, что немцы собираются оккупировать страну? Ну и что тогда? Ведь строго говоря, она уже оккупирована – в контрразведке давно уже беспрекословно выполняются все просьбы и пожелания гестапо. Разве кто-нибудь вынуждал его, например, составлять этот список? Генрих попросил его, а он написал, включив в него шестьдесят с лишним фамилий. Может быть, он не знал, зачем нужен этот список? Ну как же, не знал! Он просто не хотел думать об этом. Этих людей заберут и отправят потом в концентрационные лагеря…

– Список у тебя? – спросил он вялым голосом.

– У меня, – ответил майор.

– Я бы хотел просмотреть его.

– У тебя возникли какие-нибудь сомнения?

– Дело не в этом. В списке фигурирует немало таких лиц, в отношении которых у меня есть только подозрения, но нет никаких доказательств того, что они коммунисты.

– Они, однако, все настроены против национал-социалистов? – спросил Шликкен и достал из портфеля список.

– Будь любезен, покажи.

Шликкен передал ему список. Шалго долго смотрел на него, но имена и адреса стали вдруг расплываться у него перед глазами. Ему только сейчас по существу стало ясно, какие последствия повлечет за собой немецкая оккупация.

– Изменить план мы не можем, – долетали до него откуда-то издалека слова Шликкена. – Механизм уже заработал.

Шалго кивнул. Он увидел в списке фамилию профессора Калди. Рядом стоял и его адрес: Сегед, площадь Сечени… Шалго не мог объяснить, что его словно подтолкнуло, когда он сказал:

– Я неверно записал адрес. – Голос его звучал равнодушно. – Сегодня я получил донесение, что Калди находится в Будапеште, а не в Сегеде. Я запишу сюда его будапештский адрес, если ты позволишь. – Он снимал наконечник с авторучки, а сам в этот момент думал о том, что немедленно изыщет способ предупредить Калди, чтобы тот скрылся… Шалго отдал майору бумагу.

– Что-то ты не очень воодушевлен, Оскар, – заметил Шликкен.

– Нет, почему же. Просто все это как-то неожиданно. И потом, ты знаешь, что я не принадлежу к экзальтированным личностям.

Майор убрал бумаги в папку. Достал из коробочки конфетку и принялся сосать ее. Снова подошел к окну и спросил, насколько удалось Шалго продвинуться в расследовании дела об убийстве Хельмеци.

Шалго солгал:

– Тут привалило мишкольцевское дело. Верешкеи со своими профанами снова поторопился и опять дал маху. А от дела Хельмеци я отошел; точнее, еще не приступал к нему.

– Ну, а узнал ты, кто скрывается под кличкой «Белочка»?

– Пока еще не узнал, но вчера вечером дал указание своему агенту, чтобы он выяснил кое-что. Если мне удастся поймать Белочку, то мы, надеюсь, сумеем схватить многих членов будапештской организации и, пожалуй, даже выйти на их военную линию.

Расстроенный возвращался Шалго на службу. Он чувствовал, что попал в западню. Ему хотелось помочь Калди, так как он считал несправедливым арест старика; в то же самое время он хотел ликвидировать будапештскую организацию коммунистов. Это противоречие Шалго пытался сам себе объяснить тем, что-де его решение логично, ибо против Калди нет ни улик, ни доказательств; что же касается неизвестной Белочки, то против нее и улик и доказательств больше чем достаточно. Однако одно обстоятельство не находило объяснения; если все это верно, то почему он солгал Шликкену, когда тот спросил о деле Хельмеци?.. У него разболелась голова, и он принял болеутоляющее лекарство; потом прилег на несколько минут, а затем позвонил и приказал привести из камеры Бушу. Вид у Буши был еще более жалкий, чем вчера ночью.

Шалго покачал головой и подумал о том, что хотя он осуждает пытки, тем не менее и он ответствен за эти ужасы.

– Буша, – проговорил Шалго, осененный неожиданной идеей, – вы поверите мне, если я скажу вам, что я всегда осуждал допросы с применением насилия?

Буша застонал от боли, коснувшись пола открытой раной на ступне. В его глубоко посаженных глазах блеснули слезы.

– Какое это имеет значение, поверю я или нет? – спросил он.

– Вы правы, – согласился Шалго. – И все же меня интересует ваше мнение.

По лицу Буши скользнула болезненная улыбка.

– Возможно, что вы, господин старший инспектор, и осуждаете это, и все же нас пытают.

Шалго молча курил сигарету. Как хорошо было бы поговорить с умным коммунистом, думал он. Но с теми, кто провалился, бессмысленно: они осторожны и недоверчивы. А когда они на свободе, тоже нельзя – уже потому, что они свободны. Странные люди. Характерной чертой для них является недоверие…

– Скажите, Буша, а кого называют Белочкой? – Он заметил, как тот вздрогнул, явно не ожидая этого вопроса.

– Я не знаю, кого вы имеете в виду, господин старший инспектор.

– Я разочаровался бы в вас, если бы вы ответили по-другому. – Шалго сам не замечал, какие сдвиги произошли в его мышлении, но он позабыл сейчас и Калди, и Шликкена, и свою противоречивую, зашедшую в тупик жизнь; он видел перед собой только Бушу, своего противника, который хочет взять верх над ним в их поединке умов. – Буша, – тихо произнес Шалго, – не правильнее ли было бы, если б вы сказали: «Сударь, я знаю Белочку, но не намерен выдать ее истинное имя»?

– Я не могу сказать ничего иного, господин старший инспектор.

– Что было в чемодане?

– Обувь. Клич написал мне, что у него в мастерской плохо идут дела, и попросил меня продать на толкучке обувь, а выручку предложил разделить пополам.

– Запомните, Буша, что ценность алиби зависит от незначительных нюансов. Ваш замысел сам по себе был неплох, только вот организационная сторона дела у вас подкачала.

Через несколько минут в камеру ввели низкорослого черноволосого Клича, а затем принесли и коричневый чемодан. Охранники удалились.

– Станьте к стене, Клич, – распорядился Шалго. – И попрошу вас – это же относится и к вам, Буша, – говорите только тогда, когда я вас спрошу, и пусть отвечает только тот, к кому я обращусь с вопросом. Вы поняли меня?

Оба утвердительно кивнули.

– Клич, это тот чемодан, который вы передали Буше?

– Так точно, он.

– Буша, что скажете?

– Я узнаю его.

– Правильно, – сказал старший инспектор. – Клич, будьте любезны, назовите мне, сколько пар обуви и какой вы упаковали в чемодан.

Клич посмотрел на Бушу, потом на чемодан. Нахмурил свои черные брови и, как ученик, не приготовивший урока, стоял растерянный и смущенный, переминаясь с ноги на ногу.

– Видите, Буша, бедняга Клич молчит. Он и понятия не имеет, что сказать, ибо не знает, сколько пар обуви было упаковано в чемодан. Конечно, он мог бы солгать, что не он укладывал обувь. Но в этом случае он должен был бы назвать кого-нибудь, а это было бы неразумно, ибо я допросил бы этого человека.

– Вы правы, господин старший инспектор, – проговорил Буша.

Шалго позвонил и приказал вошедшему охраннику препроводить Клича обратно в камеру.

Дверь закрылась. Старший инспектор закурил.

– Хотите сигарету? Вы можете спокойно ее взять, от этого ваша честь не пострадает. – Шалго подошел к арестованному, угостил его сигаретой и дал прикурить от зажигалки.

– Видите ли, Буша, вам потому не удается свергнуть существующий режим, что вы недостаточно искусно ведете бой. Я лично коммунизм как идейное течение могу сравнить разве что с христианством. Вы – то есть ученики Ленина – чем-то походите на апостолов.

– Может быть, – промолвил Буша, и на его распухших губах промелькнуло подобие улыбки.

– Вы помните легенду о Савле?

– Что-то не припоминаю.

– Он был обращен в веру. Этот Савл, если вам угодно, был, так сказать, в аналогичной с моею должности. Он преследовал христиан, как я – коммунистов. Он был чиновником своего времени, я тоже. И если бы я сейчас сказал вам, что, когда я шел сюда, меня тоже осенило знамение – правда, я увидел не крест, а серп и молот – и под воздействием этого видения я обрел ясность мысли и понял, что должен изменить свою жизнь, вы, Буша, взяли бы на себя роль Иоанна Крестителя? Вы бы направили меня на путь истинный?

– Не пойму, чего вы от меня хотите, господин старший инспектор.

– Скажите мне, где я смогу найти Белочку. Я хочу предупредить ее, что ей грозит серьезная опасность.

– Я не знаю, о чем вы изволите говорить, – бесстрастно ответил Буша.

– Вы не доверяете мне. Разумеется, я не могу этому удивляться. Но тогда скажите мне, Буша, что должен сделать такой человек, как я, если он хочет изменить свою жизнь? Вы не позволите ему, не дадите возможности порвать со своей старой жизнью; вы будете считать его провокатором. Что же тогда останется для такого человека?

Буша молча уставился в одну точку; он смотрел на свою ступню и на мгновение подумал о том, что уже никогда больше не сможет встать на ноги. Его сделали калекой. Здесь, в этом здании. И здесь же он слышит сейчас весьма странные рассуждения. Одно только точно: в пролетарском движении чудес не бывает. Во всяком случае, таких чудес, которые в один прекрасный день из сотрудника хортистской контрразведки сделали бы коммуниста.

– В окно выбрасываться нет смысла, – произнес наконец Буша. – Не только коммунисты сражаются против фашистов, но и многие другие честные венгры.

Шалго глубоко задумался.

– Когда я ссылался на Савла, – вновь заговорил он, – я не хотел этим сказать, что стал коммунистом. Об этом и речи нет. Но ныне коммунисты борются вместе с некоммунистами. Американцы тоже не очень-то любят русских большевиков, и все же они сейчас вынуждены сражаться вместе с ними против немецких нацистов. Разве вы не можете представить себе, что мы заключим с вами союз?

– Я верю только фактам и своему опыту, господин старший инспектор. А они свидетельствуют о другом.

– Если бы я, например, сказал, что устрою вам побег, вы поверили бы мне? Пошли бы со мной? Доверили бы себя мне?

Буша до боли закусил губу.

– Зачем вы меня терзаете, господин старший инспектор? С чего бы вам стать антинацистом? Чудес не бывает. Вы в течение нескольких лет провалили многих коммунистов. А сейчас вы хотите мне доказать, что и вы антифашист! Господин старший инспектор, в наше время человек, придерживающийся антикоммунистических взглядов, не может быть антифашистом. И вы не являетесь им. Бороться против нацистов можно только вместе с нами. Так как же я могу поверить вам?

Бушу утомил этот разговор. Он тяжело дышал.

– Вы совершенно правы, – задумчиво промолвил Шалго. – Однако кое о чем вы позабыли. Что будет со страной, если конец войны застанет нас на стороне побежденных? И имеется ли способ изменить нашу судьбу? Разумеется, есть. У нас еще нет лагерей смерти, но если немцы оккупируют страну, они будут и у нас, и мы окажемся в ответе за все это.

– Немцы оккупируют страну? – спросил пораженный Буша.

– Да, в самые ближайшие дни. Вот эти обстоятельства и заставили меня призадуматься. Подчеркиваю, что я не коммунист и не стал им. Подумайте над всем этим, Буша, и попытайтесь поверить мне. Я не буду изолировать вас от Клича. Договоритесь как следует об алиби – возможно, вас будет допрашивать кто-нибудь другой, а не я.

Вернувшись домой, Шалго переоделся, попросил у экономки теплой воды, сел в кресло, опустил ноги в таз с водой. Теплая вода приятно нежила его больные ноги, и он в полудреме закрыл глаза. Невольно ему вспомнились искалеченные ноги Буши. Шалго подумал, что он бы погиб, так как не смог бы вынести подобных страданий.

Шалго взглянул на часы: пять минут седьмого. Он оделся, вышел на улицу и тут же завернул в будку телефона-автомата. Вложив свой толстый палец в телефонный диск, Шалго закрыл глаза и задумался. Наконец после долгого раздумья он набрал номер виллы Калди.

Несколько секунд никто не отвечал, но вот сняли трубку. Он знал, что техническая группа подслушивает разговор; однако это не очень смущало его – донесение все равно должно поступить к нему.

– Алло, квартира Калди, – раздался на другом конце провода голос Марианны.

– Говорит Геза Ковач, – произнес измененным голосом Шалго. – Прошу господина профессора.

– Он в Сегеде.

– Тогда я хотел бы переговорить с его дочерью.

– Я вас слушаю.

– Прошу вас, не изумляйтесь и не вешайте трубку. Известите своего отца, чтобы он немедленно исчез. Завтра ночью старший инспектор Шалго собирается его арестовать.

– Извините, кто это говорит?

– Я друг Миклоша Харасти. Вы уже не помните меня. Немедленно известите отца. Завтра уже будет поздно.

11

Бледная стояла Марианна у телефонного аппарата. Известие потрясло ее. Возможно, конечно, это провокация. А если все-таки нет? Старший инспектор Шалго? Ей знакомо это имя. Да будто бы и Кальман упоминал фамилию Шалго. Кажется, в ту ночь, когда он вместе с лейтенантом вернулся с операции, он что-то сказал о нем. Она позвонила; пришлось подождать, пока пришла Илонка. Марианна сказала девушке, чтобы она отыскала садовника и тотчас же послала его к ней в комнату. Потом закрыла дверь в гостиную и усталыми шагами поднялась по лестнице на второй этаж. Она чувствовала себя очень неспокойно и не могла найти себе места; бесцельно ходила взад и вперед по комнате, затем бросилась на тахту и уткнулась лицом в подушку. Что же ей делать, как поступить? Завтра до полудня она будет ждать, но если до тех пор ее не известят, то после обеда она отправится к доктору Агаи – пароль она знает. Но ведь туда ей идти нельзя. В последний раз, когда они встретились, доктор Агаи категорически запретила ее разыскивать, а если Марианна понадобится, то она сама сообщит ей об этом.

Марианна очнулась от своих мыслей при звуке открывшейся двери. В комнату вошел Кальман. Он подсел к ней на тахту. Молодой человек сразу же понял, что что-то произошло, так как лицо Марианны всегда отражало ее чувства. Девушка рассказала, какое она получила телефонное предостережение, и взглянула на Кальмана, ожидая совета; для него это сообщение было также неожиданным.

– Шалго действительно руководит слежкой за твоим отцом. Ведь я тебе говорил об этом.

– Нет, только собирался.

Тогда он рассказал ей, что услышал в свое время от Хельмеци.

– Но кто же все-таки этот Геза Ковач? – недоумевал Кальман. – И откуда ему все известно? Потому что его сообщение о твоем отце кажется вполне правдоподобным. Но мы вот что сделаем: я поеду в Сегед и поговорю с твоим отцом. Напиши и ты ему несколько строк. Я скрою его. Отвезу в Будапешт и скрою, а ты не выходи никуда из дому.

– Поезд идет только завтра утром, – проговорила девушка.

– Ну, тогда утром и поеду.

Ночь они провели вместе. Наутро они простились.

В пять часов пополудни Шликкен вышел из главной резиденции гестапо на улице Аттилы. Спустя полчаса он уже ходил взад и вперед по паркету служебного кабинета Шалго. Старший инспектор был в дурном расположении духа, хотя, увидев майора, и испытал некоторое удовлетворение. Напрасно вчера вечером Шликкен заходил к нему, чтобы прояснить это дело. Ворчун ничего не смог узнать о месте пребывания Белочки. После того как агент удалился, Шалго понял, почему собственно, Шликкен так хочет «прояснить» это дело: одна из групп майора вот уже несколько месяцев занята распутыванием нитей, ведущих к сильной коммунистической организации. Шалго испытывал разочарование и горечь и, пока Шликкен говорил, думал о том, насколько унизительна для него эта роль. В соответствии с указанием высшего начальства все данные, которые поступают о коммунистах, они немедленно должны сообщать в гестапо, хотя сам Шликкен и его люди их ни о чем не информируют. Шликкен сказал, что имя «Белочка» неоднократно фигурировало в донесениях. По разведывательным данным, ее недавно подключили к человеку, носящему кличку «Татар». Об этом Татаре известно лишь, что он рабочий, по-видимому техник, долгие годы живет на нелегальном положении, и есть подозрение, что Татар и тот руководитель, которого уже несколько месяцев ищут, – одно лицо. Его конспиративную квартиру, судя по донесениям, знают только двое: уже упомянутая Белочка и один коммунист по кличке «Нервный», тоже находящийся на нелегальном положении. Шалго улыбнулся про себя и подумал о том, как обрадовался бы Шликкен, если бы узнал, что Нервный со вчерашнего дня находится в подвальной камере отдела контрразведки.

Сегодня утром ему доложили, что переодетые в штатское платье гестаповцы арестовали в городе многих людей. Поступило донесение и том, что на квартире доктора Марии Агаи произошла перестрелка, причем сама доктор Агаи застрелила одного гестаповца. Полковник Верешкеи связался с центральным отделением гестапо в Будапеште и попросил объяснения по этому поводу, но получил ответ, что гестапо не знает ни о каких арестах. И вот сейчас здесь, рядом с ним сидит его старый друг Генрих фон Шликкен и рассказывает об этих самых арестах.

– Мы арестовали десятерых человек. Однако Татар и доктор Агаи спаслись бегством. Но если мы схватим Белочку, то нападем на их след.

– Так чего же ты сейчас хочешь? – спросил Шалго.

– Сейчас нужно брать мишкольцевскую ячейку, ибо теперь уже очевидно, что оба эти дела находятся в прямой связи. Мы должны найти оружие и схватить Белочку.

– Связь, пожалуй, вполне вероятна. Но почему ты это обсуждаешь со мной, а не с полковником Верешкеи?

– У меня есть на то основания, – улыбнулся Шликкен. – А вообще, завтра ты будешь назначен на место Верешкеи, а следовательно, нет никакого смысла обсуждать эти вопросы с ним.

Шалго подался всем корпусом вперед и оперся на локоть.

– А если бы я заявил: не старайся, потому что я не приму это назначение, что бы ты на это сказал?

– Я бы сказал, что ты идиот. – Шликкен стоял у несгораемого шкафа и бросил странный взгляд на старшего инспектора. – Оси, – проговорил он тихо, но очень внятно, – ты это брось. Я не хочу превратно истолковывать твое циничное поведение, но находятся люди, которые понимают его совершенно определенным образом. Я уже говорил тебе об этом. И я не знаю, до каких пор еще мне удастся защищать тебя от клеветников. Не у всех о тебе такое же мнение, как у меня.

Полное лицо Шалго растянулось в улыбке.

– Ты угрожаешь мне?

– Я предупреждаю тебя.

– У тебя стали очень сдавать нервы, Генрих, – проговорил Шалго и повернулся спиной к майору. – Ты уже и шуток не понимаешь. Разумеется, я принимаю назначение.

В комнату вошел рыжеволосый парень. Старший инспектор кивком разрешил ему докладывать. Сам же он настолько был взволнован, что слушал его невнимательно, и только тогда поднял голову, когда услышал имя Марианны Калди.

– Я не понял, что сделала девушка?

– Позавчера она вернулась домой ночью. С чемоданом средних размеров. Утром чемодан исчез.

Шалго хотел было сказать сыщику, чтобы тот немедленно замолчал, но не мог этого сделать, так как Шликкен, с жадностью ловивший каждое его слово, поспешно спросил:

– Когда вы об этом узнали?

– Двадцать минут назад на внеочередной встрече с Тубой, – ответил рыжеволосый. – Туба сообщает еще, что в настоящее время на вилле находится какая-то женщина, которая по описанию походит на разыскиваемую Марию Агаи.

Шликкен широко раскрыл глаза, потом разразился смехом. Сыщик, выйдя из комнаты, даже в коридоре слышал этот страшный смех.

– Разреши воспользоваться твоим телефоном? – попросил он у обескураженного Шалго.

– С кем ты хочешь говорить? – Шалго только-только начинал приходить в себя.

– Я прикажу лейтенанту Мольтке, чтобы он с группой людей немедленно окружил виллу Калди и арестовал всех, кто на ней находится.

Шалго взял майора за руку.

– Подожди, – сказал он. – Положи трубку. – Шликкен повиновался. – Девушку под стражу возьму я. Я не позволю, чтобы плоды моей многолетней работы пожинали другие. – Он смело взглянул в глаза майору.

– Пусть будет так, – согласился Шликкен. – Ты меня найдешь в центральном отделении. В девять часов вечера у нас совещание. Позвони мне или до девяти, или после десяти. А мишкольцевцами мы займемся завтра утром.

– Как хочешь, – сказал Шалго.

Когда Марианна простилась с доктором Агаи, она долго еще стояла в воротах. Мария Агаи действительно была на вилле. Отважная женщина, уйдя от преследования после перестрелки и убедившись, что за ней нет слежки, поспешила к Марианне, во-первых, для того, чтобы предупредить ее о случившемся, а во-вторых, для того, чтобы узнать, нельзя ли ей несколько дней отсидеться на вилле. Но Марианна, объяснив ей, что здесь оставаться крайне опасно, не могла придумать ничего другого, как написать записку доктору Шавошу с просьбой укрыть Марию в клинике. А подробности, дескать, ему расскажет сама доктор. Марию же она заверила, что, хотя Шавош и не коммунист, а только антифашист, он тем не менее наверняка поможет ей. И вот сейчас Мария Агаи, не оборачиваясь, быстрыми шагами удалялась по направлению к Венскому шоссе. На Марианну произвел тяжелое впечатление рассказ доктора Агаи. Свое угнетенное состояние Марианна старалась развеять тем, что неотступно думала о Кальмане. Она все время твердила себе: «Спокойствие, только спокойствие. С нами не может случиться беды». Она прошла в библиотеку и, взяв один из томов энциклопедического словаря «Larousse», стала его перелистывать, рассматривая иллюстрации. Однако ей вскоре надоело это занятие. Внезапно ею вновь овладело беспокойство. Бросив словарь, она побежала в котельную. Котельная была пуста. Она увидела только очищенные колосники, а чемодана с оружием как не бывало. Но Марианна не удовлетворилась этим, а сняла с полки фонарь и осветила помещение; правда, и теперь она ничего не увидела – только просторную топку и широкий дымоход.

Наконец она успокоилась. Снова поднялась наверх, села на веранде и задумалась. Если она выйдет замуж, то обязательно переселится из этого старого дупла: она никогда не чувствовала себя хорошо на этой вилле, которая вполне могла сойти и за дворец.

Снаружи позвонили. Марианна подумала, что это вернулся Кальман. Удалось ли ему укрыть отца? Нервы ее напряглись. Она вскочила с места, вошла в комнату, закрыла окна и дверь, опустила занавески затемнения и включила свет. Потом прошла в ванную комнату и привела себя в порядок, поправила прическу, слегка подкрасила губы и быстро вышла из комнаты. Сделав несколько шагов вниз по дубовой лестнице, она замерла на месте: внизу стояли два человека в немецкой форме. Оба были высокие, светловолосые, мундиры плотно облегали их фигуры.

– Кто вы такие? – спросила она.

– Фрейлейн Марианна? – обратился к ней тот, что был чуть повыше ростом, с голубыми, как фарфор, глазами и белесыми ресницами. Он медленно стал подниматься по лестнице. Девушка стояла как окаменелая. Ей вдруг захотелось заплакать из-за того, что это пришел не Кальман.

– Да, я Марианна Калди, – тихо произнесла она.

Мужчина уже стоял рядом с ней. Он был на голову выше ее. Немец приветливо улыбался, обнажив свои белые ровные зубы. Слегка склонив голову, точно желая представиться, он сказал:

– Вы арестованы.

– Нет! – вырвалось инстинктивно у девушки, и она снова повторила: – Нет!

– Не нет, а да.

В этот момент в дверь втолкнули Илонку и Рози. У Илонки были растрепанные волосы, платье на ней было разорвано; немцы грубо подталкивали женщин. Обе они отчаянно голосили. Марианна закрыла глаза. Ей стало дурно, кровь отхлынула у нее от лица.

Мольтке схватил ее за руку.

– Идемте.

Она не сопротивлялась и шла, не поднимая головы, видя только носки своих туфель да трещины на блестящих дубовых ступенях. Мольтке привел ее в библиотеку. В комнате у двери стоял человек в штатском. Мольтке поставил посредине комнаты стул и предложил девушке сесть.

– Белочка, – услышала она голос Мольтке, – будьте любезны, скажите быстренько, где оружие и где мы сможем найти Марию Агаи. Даю вам минуту на размышление.

Она взглянула на высокого лейтенанта и подумала о том, что может означать эта минута на размышление. Лицо у Мольтке выглядело дружелюбно.

– О чем вы спрашиваете? – удивилась Марианна.

– Где оружие? Еще тридцать секунд.

– Какое оружие?

– Еще двадцать секунд.

– Что вам угодно от меня?

– Еще десять…

Марианна молча смотрела на лейтенанта.

– Ну? – протянул Мольтке.

Марианна видела, как теплый блеск в его глазах растаял и они стали холодными и непроницаемыми. Она пожала плечами.

В следующее мгновение удар страшной силы обрушился на ее лицо, и она опрокинулась вместе со стулом. На глазах выступили слезы, в ушах она почувствовала саднящую боль и гул, а потом ощущение чего-то теплого.

Кто-то схватил ее за волосы и с силой рванул с пола. Она думала, что у нее срывается кожа с головы, и застонала от боли. Ее пихнули на стул. Марианна подняла глаза. Перед ней стоял Мольтке и улыбался кротко, по-детски.