Текст книги "Перстень с печаткой"

Автор книги: Андраш Беркеши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

В камине ярко вспыхнули языки пламени. Шалго озяб, однако он не захотел сесть ближе к камину, хотя от его внимания не ускользнули ни приглашающий жест Шавоша, ни удобные, низкие кресла возле круглого столика. И только микрофона под столиком он не разглядел, хоть и знал, что он должен обязательно находиться где-то там. Поэтому, хотя Шалго и продрог, сесть он все равно предпочел у окна, в плетеное тростниковое кресло, и про себя подумал, как зло он посмеялся над Шавошем. И поделом ему – хотя бы за то, что доктор почитал его за дурака.

Обернувшись, Шавош увидел, что Шалго устроился в кресле у окна.

– Почему же там, дорогой Дюрфильгер?

Они говорили по-французски.

– Мне больше нравится здесь, у окна.

– Как вам будет угодно, – согласился Шавош, подкатил поближе к гостю столик и возвратился за креслом для себя.

Шавош налил в бокалы виски и содовой. Постукивание кусочков льда о стекло заставило Шалго отвлечься от своих мыслей и взглянуть на Шавоша.

– Как далеко от Вены этот ваш замок, полковник?

– Километров восемьдесят с небольшим. – Он поднял бокал. – Будьте здоровы, за нашу встречу.

Шалго отпил несколько глотков, поставил бокал на стол и закурил сигару.

– Это ваш собственный замок, полковник?

– Нет, одного моего друга.

– Надо сказать, что ваш друг не отличается хорошим вкусом, – заметил Шалго и еще раз окинул взглядом комнату. – В таких построенных из дерева охотничьих замках стены, как правило, не оклеивают обоями. Если только… – Он снова поднял бокал, но едва пригубил напиток. Он испытывал Шавоша, который не мог скрыть своего любопытства.

– Если только?.. – спросил Шавош.

– Если только за обоями не желают что-то спрятать.

Шавош негромко рассмеялся.

– Друг мой, барон Хольштейн – человек со странностями. Однако я не думаю, чтобы у него имелось нечто такое, что ему нужно было бы прятать… за обоями. Неужели вам и в самом деле не нравятся эти зеленые, под цвет мха, обои? Приятно ласкают и успокаивают глаз.

Шалго еще раз посмотрел на стену и вдруг сказал:

– Полковник, вы отвратно говорите по-французски. Не желаете ли перейти на какой-нибудь другой язык? – И он небрежно пустил вверх колечко дыма.

– Какой же вы предлагаете?

– Испанский.

– О, не подходит. Может быть, немецкий, если ваше ухо так коробит от моего скрипучего французского? Замечу, однако, что фамилия Шалго тоже не говорит о вашем французском происхождении.

– Я никогда не утверждал, что мои родители были французы. Но я овладел языком тех, кто дает мне хлеб. Что касается немецкого, то по возможности исключим его из нашего обихода. По-немецки я говорю, только когда это нужно до зарезу. Предлагаю венгерский.

– Почему именно его?

– А вдруг нам придется заговорить о таких вещах, которые касаются только нас двоих? – по-венгерски ответил Шалго.

– О, я понимаю все, что вы говорите, – продолжал Шавош по-французски. – Но почему вы решили, что я знаю венгерский?

Шалго скромно улыбнулся.

– Собственно говоря, было бы разумно, чтобы люди, занимающиеся венгерскими делами, не только понимали, но и говорили на этом языке. – Он отпил из бокала, повертел его в руке и подумал: «А что, если я ошибаюсь? Может быть, Олдиес все-таки не имеет ничего общего с Шавошем?»

– Вы отлично выглядите, дорогой полковник.

– Я спортсмен.

Шалго снова огляделся. Ему отнюдь не хотелось, чтобы их разговор был записан на пленку, но он понимал, что не может этому помешать. Однако предусмотрительный толстяк тоже подготовился к этой встрече. Он достал из кармана небольшой, вполне умещавшийся на ладони транзисторный приемник, улыбнулся Шавошу и включил его.

– Уж не собираетесь ли вы слушать музыку? – спросил с плохо скрываемым неудовольствием Шавош.

– Обожаю музыку, – возразил Шалго. – У меня был один приятель, по фамилии Шликкен. Он-то и привил мне любовь к музыке. – Шалго перебрал множество станций, пока наконец не остановился на какой-то английской.

– Не раздражает?

– Мне пришлось бы сказать неправду, если бы я стал уверять вас, что этот гам меня не раздражает.

– Мне он тоже мешает, – сознался Шалго, – но ведь если бы я попытался уговорить вас выключить систему подслушивания, вы все равно не вняли бы моей просьбе. Между тем деловые переговоры положено вести при равных условиях. Не так ли? К тому же и музыка довольно приятная.

– Слишком громкая, – возразил Шавош, – и ничего в ней нет приятного.

– Хорошо, назовем ее просто полезной. Скажите, сударь, – Шалго перешел на венгерский, – вы действительно не имеете желания поболтать по-венгерски? Мне, к примеру, совсем не по вкусу подобные опереточные приемчики уже хотя бы потому, что на меня ни декорации, ни заранее подготовленные трюки не производят никакого впечатления. Кроме того, я страшно не люблю, когда мои партнеры считают меня дураком. Бостон вам ничего не говорил об этом? – Он наклонился к радиоприемнику. – Правда, мне с вами довелось беседовать только единственный раз, да и то очень давно, так что, может быть, вы меня уже и не помните. Зато я очень хорошо помню вас. Вы и тогда точно так же, как и сейчас, потирали большой палец левой руки. – Шавош посмотрел на свою руку и опустил ее. – И тогда вы точно так же нервничали, как и сейчас. Глупые привычки прилипчивы. Между прочим, я всегда стараюсь подмечать именно эти особенности у людей. Они неизменны, так же как отпечатки пальцев. Ваш Бостон, например, в течение пяти минут трижды поправляет очки и всегда левой рукой, заметьте, правой – никогда. Каждые десять минут он снимает их и протирает. А вы, доктор, когда кого-то внимательно слушаете, всегда потираете большой палец левой руки. Простите, что я обращаю ваше внимание на вашу же столь неприятную для работы особенность, но мой союзнический долг обязывает меня к этому. Если вы чего-то не поняли из моих слов, я, как ни прискорбно, могу повторить все это еще раз по-английски.

Шавош тоже закурил сигару. Он покачал головой и через силу улыбнулся.

– Только сделайте потише по крайней мере вашу музыку, – сказал он по-венгерски.

– Вот так-то лучше! – воскликнул Шалго. – До чего же красив наш язык, не правда ли, доктор?

– Разве что для нас с вами.

Шалго осмотрел свой костюм, неряшливо обсыпанный пеплом.

– А тоска по родине? Как вы справляетесь с тоской по родине? – спросил он. – Переживаете?

– Считаю ее чепухой. На мой взгляд, тоска по родине есть признак человеческой слабости, сентиментальности, вредная чувствительность.

– Как мне ни стыдно, доктор, но признаюсь: это моя слабость! – заметил Шалго. – Согласно вашей теории, я очень слабый человек. Сегодня вечером, когда небо немного разведрилось, я погулял с часок по набережной Дуная. И вспомнились мне и наш Цепной мост, и гора Геллерт, и Западный вокзал. Скажите, бывали вы когда-нибудь у «Илковича»?

– Нет, не бывал. Если память мне не изменяет, кабак такой был?

– Да, что-то в этом роде… – Шалго махнул рукой. – Вы правы. Будем мужчинами. Сколько выдадите мне за эту документацию?

– Я хотел бы прежде поближе ознакомиться с товаром.

Шалго посмотрел на часы.

– Сейчас четверть десятого, доктор. В полночь человек майора Рельната отправляется в Венгрию. Поскольку вы совершенно точно знаете, о чем идет речь, а я сделал все возможное для того, чтобы Анна получила полную информацию о существе дела и доложила вам, не будем терять времени. Если дело вас интересует всерьез, нужно действовать – и к тому же быстро.

Шавош налил в стакан холодной содовой и с жадностью выпил. Спокойствие Шалго не очень-то нравилось ему.

– Скажите, почему, собственно, вы решили изменить своим шефам? Мы знаем вас как человека, которого материальная сторона не интересует.

– Плохо знаете. Человек должен думать о своей старости. Итак?

– Вы мне не совсем понятны, господин Шалго.

– Не удивляюсь. – Шалго преспокойно попыхивал сигарой. – Чтобы успокоить вас, открою вам еще кое-какие секреты. Кроме того, что я хочу обеспечить себе спокойную старость, мой приход сюда имел под собой еще и кое-какую принципиальную основу. Интересующая вас документация должна быть добыта для Запада. Но мне небезразлично, какая именно из западных держав получит ее. Думаю, что у вас она будет в надежных руках. Не знаю, достаточно ли ясно я изъясняюсь. Успеваете вы следить за ходом моих мыслей? Более того, я могу поставить вопрос так: сколько вы готовы дать за Отто Дюрфильгера – майора Второго бюро?

Шавош колебался, не зная, как далеко он может зайти в этом торге. Правда, Шалго перечеркнул все его расчеты – записать разговор с ним на пленку не удалось, но сейчас это уже не имело значения. Дюрфильгер стоит больших денег. Если бы удалось договориться с ним, нынешний день можно было бы считать удачным. После Кальмана Борши еще и Дюрфильгер!

– Чек на десять тысяч фунтов стерлингов сейчас и пятьсот фунтов ежемесячно!

Шалго рассмеялся.

– Вы шутите, полковник. Вчера я читал, что футбольная команда «Арсенал» купила за двадцать тысяч фунтов стерлингов футболиста Петруччо, Неужели разведчик Оскар Шалго стоит меньше футболиста?

– Двадцать пять тысяч фунтов, но в пять сроков.

– Хорошо, полковник, я согласен.

7

Квартира встретила его приятным теплом, но Кальману было все равно холодно. И одиноко. Бросив пальто на стул, он принялся искать чего-нибудь согревающего и, найдя бутылку абрикосовой палинки, наполнил рюмку. Затем позвонил Форбатам и попросил Юдит поскорее приехать.

Судя по голосу, Юдит встревожилась, но, ни о чем не спрашивая, поспешно сказала: «Выхожу».

Полчаса спустя Кальман уже сжимал Юдит в объятиях. Юдит заметила, что вид у Кальмана был какой-то нездоровый, лицо серого, землистого цвета, взгляд беспокойный.

– Что-нибудь случилось, Кальман? – спросила она и, взяв его руку, прижалась щекой к его ладони.

– Я не хочу потерять тебя, – прошептал Кальман. – А иногда мне кажется, что я тебя теряю.

Юдит пыталась заглянуть ему в глаза, но Кальман сидел, опустив голову.

– На прошлой неделе тебе звонили, – сказала она вдруг.

Кальман вздрогнул от неожиданности.

– Кто? – спросил он.

– Подполковник Тимар из министерства внутренних дел. Я записала его номер: он просил позвонить.

– Не сказал, что ему от меня нужно?

– Нет, не сказал. Но я догадываюсь, – ответила Юдит. – Недавно дядю тоже допрашивали. Все по старым делам.

Да, третьего пути нет. Или работать на англичан и, значит, предавать свою родину, или пойти в полицию и рассказать все о своем прошлом. Оба пути означали риск, связанный, может быть, с полным моральным уничтожением. Нужно решать.

Кальман ненавидел дядю и в то же время понимал, что никакие слова, ни даже физическое устранение Шавоша не смогут ничего изменить. Ну что из того, что он убьет Шавоша? Этим он лишь вычеркнет одно имя из списков сотрудников секретной службы, разорвет одну учетную карточку, а уже на другой день новый человек постучится в дверь его квартиры. Шавошу Кальман сможет сказать «нет» только тогда, когда совершенно покончит со своим прошлым, со всеми ошибками, грехами, промахами, когда докажет свою честность и чистоту помыслов. Причем риск велик: ведь для того, чтобы ему не поверили, не нужно даже ничьей злой воли.

Кальман присел на край кровати и стал наблюдать за Юдит: она перекладывала из чемодана его вещи в шкаф. Лицо у нее было слегка огорченное, как у обиженного ребенка. Кальман спросил ее, в чем дело.

– Видно, ты не очень-то думал обо мне все это время, раз не привез мне в подарок даже спичечной коробки с какой-нибудь красивой этикеткой!

– А ну, подойди ко мне, – протягивая к ней руки, улыбнулся Кальман. Он погладил и поцеловал ее волосы, Юдит нежно приникла к нему.

– Я-то думал, что сам буду вполне достойным подарком для тебя, – пошутил Кальман. – Хотя, признаться, очень много думал о тебе и потому подарок все же привез.

– Где же он?

– Разве ты не заметила в чемодане плоский пакет, перевязанный голубой шелковой ленточкой?

Юдит подбежала к столу, схватила пакет и счастливо заулыбалась, сразу сбросив с лица всю печаль. Вернувшись к Кальману, она села рядом и поцеловала его.

– Спасибо. И что же в нем?

Кальман ласково потрепал ее по подбородку.

– Альбом Браке с шестьюдесятью цветными иллюстрациями.

– Кальман! – Юдит была так счастлива, словно никогда в жизни не получала подарков. Она поспешно развернула пакет, сорвала заклеенную бумажную обертку. В руках она держала альбом «История народа майя».

Юдит была явно разочарована, а Кальман удивленно уставился на цветную суперобложку, с которой на них глядело странное лицо чужеземного бога.

– Перепутали! – воскликнул неприятно пораженный Кальман. – Странно, они же при мне упаковывали.

– Наверно, очень интересно, – поспешила заверить девушка, изображая на лице удовольствие. – Все равно, я рада и этому подарку. Искусство народа майя – это же удивительно! Только бы не по-испански был написан текст. – Она открыла альбом и побледнела. Взгляд ее вопросительно устремился на Кальмана.

– Это же совсем не мне предназначено! – Она протянула альбом Кальману.

Тот, ничего не понимая, сначала посмотрел на девушку, затем на шмуцтитул альбома, где тушью, печатными буквами, было написано: «Эрне Каре. В свободное время советую заняться историей народа майя. Имеет смысл. С почтением. Один из тех, кто исследует культуру народа майя».

В альбоме он нашел записку, адресованную уже ему самому: «Милый Кальман Борши! Не сердитесь, что я поменял альбомы. Но у меня не было иного выхода. Обещаю переслать вам Браке в самое ближайшее время. Издатель сделал эту работу на редкость плохо. Очень неудачно подобраны иллюстрации. Извините, пожалуйста».

Кальман поднялся и в сердцах швырнул альбом на кровать, а сам принялся молча расхаживать по комнате, и тщетно Юдит допытывалась, что случилось, что его огорчает. Он чувствовал себя подобно человеку, которому предстоит пробраться через непроходимый темный лес, а там, за лесом, еще неизвестно, что его ожидает.

Кальман тут же хотел переговорить по телефону с Карой, но ни его, ни Домбаи дома не оказалось.

Молчал он и когда они уже улеглись спать. Молчал и курил одну сигарету за другой, хотя во рту уже было противно от никотина.

– Юдит, – наконец прервал он молчание, – скажи, ты веришь мне?

– Я люблю тебя, Кальман.

Они проговорили до трех часов ночи. Кальман откровенно рассказал Юдит обо всем, начиная со дня, когда он дал согласие работать на англичан, до вчерашнего появления в его номере Шавоша.

– Если я откажусь выполнить просьбу дяди Игнаца, он донесет на меня, и я буду арестован и осужден. Потому что против такого свидетеля, как магнитофонная лента, я не смогу защищаться. Они придумали эту провокацию до того ловко, что я бессилен что-либо предпринять. Но если я останусь на свободе, согласившись выполнить их просьбу, то буду уничтожен морально и уже никогда не смогу вырваться из их пут. Третьего пути у меня нет.

Юдит была совершенно сражена услышанным. Какое-то время она лежала молча, затем расплакалась. Кальман стал успокаивать ее, объяснил, что он обстоятельно все продумал. И если Юдит, несмотря ни на что, верит ему, он не сдастся, примет бой с Шавошем и попытается победить.

Кальман встал, прошел в кабинет, зажег свет и, положив на стол перед собой альбом, принялся его листать. На некоторых страницах он подолгу задерживался, что-то выписывая на лист бумаги. Когда уже под утро к нему в кабинет вошла Юдит и, сев на низенькую скамеечку у его ног, положила ему на колени голову, лист бумаги был почти весь испещрен цифрами и какими-то уравнениями. Кальману удалось в конце концов разгадать сначала шифр, а затем прочитать и текст сообщения. Он долго сидел в раздумье.

Наутро он попросил Юдит отнести альбом полковнику Каре, предупредив ее, однако, что она «ничего не знает», даже того, что находится в пакете.

На следующей же станции после Вены Балажа Пете, молодого мужчину с лицом, похожим на морду борзой, арестовали «представители австрийской службы госбезопасности». Пете не сопротивлялся и покорно последовал за двумя сыщиками. И только когда автомашина вкатилась через решетчатые ворота во двор миссии «Благословение» и, обогнув двухэтажный особнячок, остановилась на заднем дворе перед дверью черного хода, он несколько удивленно посмотрел на сопровождавших его людей.

Принял молодого человека патер Краммер. Святой отец выразил надежду, что после соответствующего «упражнения духа» Пете милостью божьей вскоре, вероятно, снова сможет продолжить свой путь за «железный занавес». «Упражнение духа» длилось всего один день, потому что Пете уже после первых часов «обработки» дал согласие на «обращение в другую веру».

Исповедал «неофита» сам Игнац Шавош, и очень скоро Пете излил ему свою душу. Рассказал о цели путешествия, передал микропленку и дал подписку о добровольном «переходе в новую веру».

– Придет время, когда мы вернемся на родину, – сказал Шавош, – и тогда нам нужны будут уже не курьеры, а образованные специалисты. Майор Рельнат думает только о своей Франции, а я – о будущем Венгрии!

Все это было приятно слышать, и Балаж Пете поверил обещаниям Шавоша.

Кара взял со стола лист бумаги и начал читать вслух:

– «Балаж Пете, год и место рождения… – и т.д. и т.п., это все неинтересно, – агент французской разведки, вечером 12 февраля прибудет в Венгрию с фальшивым паспортом. В Будапеште он позвонит по телефону инженеру Рихарду Даницкому и спросит: „Это 402—913?“ Если Даницкий отправится на явку на автомашине, он ответит, что вы набрали на семнадцать номеров больше…» Я не стану продолжать. Теперь ты понял? – Засмеявшись, он положил лист на стол и посмотрел на пораженного Домбаи. – Между прочим, – продолжал он уже совершенно серьезно, – мы его сцапали бы и без этого донесения моего закордонного агента, потому что группа Чете уже давно ведет наблюдение за Даницким.

– А кто такой Пете? – спросил Домбаи.

– Эмигрант образца пятьдесят второго года, – пояснил Кара. – До побега за границу – студент Политехнического института, один из секретарей институтского комитета Венгерского демократического союза молодежи. Парень вдруг чего-то испугался и со страху сбежал; и бежал не останавливаясь до самого Парижа. Мать его учительствует в Ниратаде, член Венгерской социалистической рабочей партии, всеми уважаемый педагог. Других материалов на него нет.

– А что сообщает твой источник? – спросил Домбаи.

– Мой источник сообщает, что Пете – прошедший спецподготовку агент французской разведки. После мятежа несколько раз наведывался в Венгрию. – Кара встал и прошелся по кабинету. – Дело это намного серьезнее, чем можно было предположить. У нас уже есть ордер, выданный прокурором, на предварительное задержание всей компании, но я считаю, что пока этого делать не следует.

А Домбаи слушал и ломал голову, от кого Кара мог получить такую исчерпывающую информацию.

На рассвете, около трех часов, Миклош Чете и двое его людей арестовали Балажа Пете.

Юдит сообщила Кальману, что была у Кары и вручила ему альбом.

– Эрне просил, чтобы ты позвонил ему.

– Это он когда просил?

– Полчаса назад. Кальман, в самом деле, может быть, тебе лучше переговорить с Эрне?

– Пока нет. В моем деле ни Эрне, ни Шандор ничего не решают. Они могут только дать показания – в мою пользу или против меня. Но решать будут другие. – Он взял Юдит за плечи и привлек к себе. – Надеюсь, ты не проговорилась ему?

– Нет. Все сделала, как ты велел. Но…

– Юдит, не должно быть никаких «но». – Он усадил девушку, сам опустился рядом с нею на колени.

– Юдит, если я не сумею доказать свою честность, будет уже все равно, что случится со мной. Ты можешь беспокоиться за меня, но пока слушайся и верь мне.

– Тебе звонил Тимар, – вспомнила Юдит.

– Завтра я ему позвоню. Юдит, я хочу счастья и сейчас борюсь за него. Помоги мне в этом.

8

Беседа Кальмана с Тимаром длилась почти два часа. От подполковника Кальман ушел не в очень-то хорошем настроении: прощаясь, подполковник сказал, что, возможно, им придется встретиться еще раз.

– Я и тогда не смогу добавить ничего нового, – сказал Кальман, беря отмеченный пропуск.

– А вдруг на досуге и вспомните что-нибудь, – возразил подполковник.

Нет, Кальман не сердился на следователя, понимая, что тот во многом прав, что его подозрения в общем-то небезосновательны; на его месте он вел бы себя, вероятно, точно так же.

– Скажите, товарищ подполковник, почему вы не верите мне? Я действительно не знаю ни доктора Марию Агаи, ни товарища Татара. Даже имени такого не слыхал.

Тимар ничего не ответил – наверно, не захотел открывать свои карты. А Кальмана именно эта его замкнутость и подозрительность раздражала больше всего.

Выйдя из здания, он позвонил Каре.

– Зайди ко мне, – предложил полковник. – Я сейчас же закажу тебе пропуск.

Приветливый тон Кары несколько успокоил Кальмана.

Они обнялись, как всегда. Кара попросил секретаршу сварить кофе.

– Если появится товарищ Домбаи, – сказал он девушке, – пусть заходит. Садись, Кальман, – обратился он к приятелю.

Кальман сел и, тяжело вздохнув, откинулся в кресле Кара достал из сейфа альбом.

– Вот, получил, – сказал он и принялся листать его. – Кто это тебе вручил? Юдит что-то объясняла мне, но из ее объяснений я ровным счетом ничего не понял.

Кальман рассказал Каре историю с альбомом: пока он с профессором Акошем обедал в ресторане, кто-то подменил альбом.

– Ключ от комнаты был при мне, – пояснил он. – И вообще все эти дни за мной кто-то неотступно следил.

– Странно, – удивился Кара, листая альбом. – Ты-то как думаешь, почему подменили альбом?

Кальман неторопливо поправил складки брюк, потом только поднял глаза на полковника.

– Какой-то твой агент, вероятно, послал тебе это, – предположил он.

– У меня нет агентов в Вене.

– Ну, кадровый разведчик.

– Я контрразведчик, у меня нет закордонных информаторов. Ну, а теперь расскажи поподробнее, каким образом этот альбом попал к тебе.

– Пожалуйста, – сказал Кальман. – По этому поводу ты мне и звонил?

– И по этому тоже…

– Ты знаешь, с кем я встречался в Вене?

– Понятия не имею.

– С Оскаром Шалго.

– Да не может быть!

– И не раз. Представь себе; Шалго – французский гражданин, сменил фамилию.

– На Отто Дюрфильгера?

– Ты это знаешь?

– И стал майором французского Второго бюро? – продолжал Кара.

Кальман оторопел.

– Ты это серьезно?

– Вполне. И не очень рад тому, что ты с ним встречался.

– А я даже был у него в конторе.

– Знаю. Ты хотел уговорить его, чтобы он вернулся на родину.

– Тебе и это известно? – удивился Кальман.

– Жаль, что тебе не удалось вытащить его сюда, – продолжал Кара, уклоняясь от ответа. – Шалго много о чем мог бы порассказать. Побродяжничал он немало. Хорошо бы, если бы ты вместе с историей об альбоме написал также, когда и где ты встречался с Шалго.

Они замолчали, потому что вошла секретарша с кофе. Она что-то тихо сказала Каре.

Кальман пил кофе и раздумывал над только что услышанным. Он убедился в том, что Кара не откровенен с ним, но решил пока не говорить ему о своем предположении.

Когда секретарша вышла, Кальман поставил чашку на стол и, словно Шалго вообще не интересовал его, стал говорить о другом. Рассказал, как его допрашивал подполковник Тимар и что расстался он с ним не в наилучшем настроении. Понятно, что Мария Агаи хочет докопаться до истины. Но чего хотят от него, Кальмана Борши?

Кара допил свой кофе.

– Разве Тимар не сказал тебе?

– У меня было такое ощущение, что он не верит мне ни на йоту. Скажи, Эрне, ты знал когда-нибудь коммуниста по имени Виола?

– Знал.

– Этот человек жив?

– К сожалению, нет. Шликкен и его палачи убили Виолу. Между прочим, знала его и Марианна. Одно время она была его связной.

– Я никогда не слышал от нее этого имени, – сказал Кальман. – Когда случился его провал?

– Я думаю, в первые дни мая.

– И вам известно, кто его выдал?

– Именно это и хочет выяснить Тимар.

– Он не называл мне этого имени, – задумчиво проговорил Кальман. – Он все расспрашивал меня о Татаре.

– Товарищ Татар в подполье работал под фамилией Виола.

Кальман, пораженный, не смея поверить в то, что услышал, посмотрел на полковника.

– Татар и Виола?..

– Одно и то же лицо! Он скрывался в Ракошхеди, оттуда руководил работой северных ячеек. Но провокатору удалось узнать пароль и выдать его немцам. Где ты слышал имя Виолы?

– Мне назвал его Шалго, – вырвалось у Кальмана.

Теперь наступила очередь Кары удивляться.

– Шалго?

– Да, мы припоминали с ним старое, и он назвал это имя.

– Странно, – задумчиво проговорил Кара. – Очень странно.

Вошел Домбаи и остановился у двери. Кара показал ему на кресло.

Домбаи не хотел мешать их разговору и сказал, что лучше зайдет попозже, тем более что у него масса дел. Кальман поднялся и пошел ему навстречу.

– Да садитесь же вы! – прикрикнул на них Кара.

У Домбаи был такой кислый вид, что Кальман сразу же почувствовал недоброе.

– А ну, расскажи Шандору, с кем ты встречался в Вене.

– С Шалго, – сказал Кальман. – Только не заставляй меня повторять все сначала, да еще со всеми подробностями.

Охотнее всего Кальман сбежал бы сейчас домой. Слова Кары о Виоле встревожили его не на шутку. Нет, он не ошибся. Фекете был провокатором. Вот что он должен доказать!

– Что с тобой? – спрашивал его Домбаи, дергая за рукав. – Ты что, оглох?

Кальман пробормотал что-то об усталости, что ему очень много пришлось работать в последние месяцы и что он хотел бы поехать отдохнуть.

– А о чем ты спрашивал?

– Что с Шалго?

– Не знаю. Вернее, все, что узнал, я уже рассказал Эрне. Как Маргит?

– Хорошо. – Домбаи встал. – Я сейчас вернусь, – сказал он Каре. – Мне нужно отдать кое-какие распоряжения, а затем я хотел бы все же доложить тебе.

Кальман поднялся.

– Подожди, пойдем вместе, – сказал он.

– Нет, ты не уходи, – остановил его Кара. – Мне еще надо с тобой поговорить. – Кальман сел опять в кресло. Он казался самому себе жалким и смешным. Закурив, он вопросительно посмотрел на полковника.

– Я хотел попросить тебя об одной любезности, – пояснил Кара.

– О какой?

– Но прежде я должен тебя предупредить: все, что я тебе сейчас скажу, – государственная тайна.

– Тогда не говори. Хочу жить без тайн.

– Увы, я должен тебе сказать об этом. В течение двух лет ты был руководителем лаборатории «В». Ты хорошо знаешь работающих там инженеров и техников, лучше меня знаешь документацию приборов ВН…

– Почему ты подозреваешь в чем-то инженеров и техников? – перебил его Кальман. – На основании одной лишь схемы включения ВН—00—7 можно без труда додуматься до устройства прибора. А схема включения побывала в руках и монтажников, и мастеров, обслуживающих контрольно-измерительную аппаратуру.

Реплика Кальмана смутила Кару.

– Откуда ты знаешь, что речь идет о приборе 00—7? – спросил он удивленно.

– Агента вы хоть захватили? – вместо ответа спросил уже совершенно спокойно Кальман, сделав вид, будто он не слышал вопроса полковника. Но Кара не ответил Кальману, а недоуменно уставился на него. – Я говорю о Балаже Пете и об инженере.

– Откуда ты их знаешь?

– Я тоже немножко полистал твой альбом, – сказал Кальман. – Истратил на это полночи.

– Ты расшифровал телеграмму?

– Частично. Или, может быть, фамилия курьера не Пете?

– Значит, ты все знаешь?

– Только то, что удалось расшифровать. А о дальнейшем догадываюсь. Вы перевербовали Пете и послали на явку. А затем упекли в тюрьму Даницкого.

– Нет, не «упекли», – возразил Кара, – а англичанин не вышел на явку. Но, как я понимаю, ты знаешь и то, кто послал мне этот альбом?

– Этого я не знаю, но думаю, что скоро узнаю. Мне просто нужно хорошенько поразмыслить над всем происшедшим. Кое-что я уже подозреваю.

Кальман подошел к Каре.

– Эрне, – сказал он, дотронувшись до его рукава. – Может быть, я и в самом деле веду себя странно, но ты пойми меня правильно, у меня есть на то причина. Если бы ты был в состоянии помочь мне, я рассказал бы тебе все откровенно. Но, увы, ты не можешь мне помочь, а я не хочу понапрасну обременять тебя своими заботами.

– Можешь совершенно спокойно рассказать мне все.

– Пока еще нет. Может быть, когда-нибудь позже. Но прошу тебя, верь мне.

– Да в чем дело? Почему ты говоришь какими-то загадками?

– Вы расшифровали текст, изъятый у этого Пете?

– Пока еще нет, – сказал Кара. – Но это вопрос времени.

– А по-моему, его шифровка – набор случайных цифр, чтобы ввести вас в заблуждение.

– Почему ты так думаешь? – с интересом спросил полковник.

– Я попытался представить себе ход мысли моего дяди, – сказал Кальман. – А поскольку я знаю его лучше, чем вы, мне кажется, я разгадал его замысел. Шалго, по сведениям, полученным от французского агента, продался англичанам.

– Точно.

– Но из донесения, если я правильно расшифровал текст, явствует, что Шалго не знает имени инженера, согласившегося на сотрудничество с иностранной разведкой. Теперь слушай меня внимательно, потому что в этом – существо вопроса. Вполне вероятно, что эти важные сведения майор Рельнат не сообщил даже своему курьеру, хотя, впрочем, ты знаешь это лучше меня.

– Правильно, не сообщил!

– Откровенно говоря, это и так ясно. Имя агента – в шифровке. Если агент даже провалится, он не сможет выдать самого главного… – Кальман немного задумался, прошелся по кабинету. – Все, есть! – воскликнул он вдруг. – Вот, представь себе: я – Игнац Шавош, и вдруг ко мне заявляется Шалго, который известен мне как французский агент. Я встречаю его с опаской: предателей никто не любит. Шалго сообщает мне, что майор Рельнат собирается перебросить через границу курьера X. У этого курьера находится шифровка, которую он должен передать агенту по кличке «Доктор». Что делаю я в этой ситуации?

– Ну, что же ты делаешь?

– Я задерживаю этого курьера. Разгадываю шифр, перевербовываю агента и – теперь слушай особенно внимательно – перебрасываю его через границу с фальшивым заданием, ложными инструкциями и бессмысленным текстом на микропленке.

– Но зачем? – удивился Кара.

– Затем, что я не позволю, чтобы ценный материал угодил в руки моих соперников. Предполагаю, что Шалго и его подручные надеются заполучить этот материал с моей, Шавоша, помощью. Где же гарантия, что Пете отдаст чертежи именно мне?

– Очень смелое предположение! – заметил Кара. – Но в нем есть своя логика.

– Даю голову на отсечение, что из шифровки вы так и не узнаете фамилию инженера, согласившегося продать материал. Я не хочу сказать, что в этом сообщении нет никакого имени, но если оно и есть, то только для того, чтобы направить вас по ложному пути.

– Это понятно, – сказал Кара, облокотись на стол. – Ты думаешь, что англичане, зная имя инженера, теперь пошлют своего собственного агента добывать документацию?

– Или уже послали.

– Интересно. Может, ты и прав, – согласился Кара. – Тогда получается, что мы стоим на берегу широкой реки и у нас нет лодки. Выходит, все нужно начинать сначала?