Текст книги "Победитель"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Всей душой... Но не могу, – почти пропел Ефим Иванович и развел руками.

– Папа, ты еще не ушел? – очень мило спросила Анна и, увидев в комнате постороннего и как бы смутившись, пролепетала добавочно: – Ах, простите!

Лепетать ей не нужно было. Заметно наврала, лепеча. Она стояла в дверях – крупная, здоровая, свежая – и уже виновато смотрела на Мокашева. Георгий Евгеньевич понял, что интересовало Спиридонова в доме портного Алексеева, и поклонился.

– Я не задержу вашего отца, – и Ефиму Ивановичу: – угадал, это ваша дочь?

– Дочка, Анна, – упавшим мягким голосом представил Анну Ефим Иванович.

– Мокашев. Георгий Евгеньевич Мокашев. – Георгий Евгеньевич поклонился еще раз и щелкнул каблуками.

– Очень приятно, – Анна взяла себя в руки и была строга, воспитанна.

– Прошу извинить меня. Господин Алексеев, хотя бы до калитки нам по пути. Прошу вас, – и Мокашев широким жестом пригласил Ефима Ивановича к выходу. Потом опять повернулся к Анне. – Анна, Аня, Анночка, – задумчиво поварьировал он ее имя. – Имя у вас доброе, спокойное.

– Меня отец Нюрой зовет.

– Найдется человек, который Анночкой будет звать. Или уже нашелся?

Не дав ей ответить, Мокашев вышел на крыльцо к обеспокоенному Ефиму Ивановичу.

– Что за дела у вас, если не секрет?

– Какой тут секрет при таком шуме. Свадьбу играем в воскресенье.

                                                            * * *

– Какая свадьба? Кто на ком? – испуганно спросил Яков. Он стоял перед Егором распоясной и босиком, видимо, спал спокойно у себя в землянке.

– Свадьба и свадьба. Соседи говорит: свадьба у Алексеевых в воскресенье. А заходить к ним ты сам не велел.

– Какая может быть у Алексеевых свадьба, когда все дочки, кроме Анны, замужем? Я тебя, обормот, спрашиваю.

Спиридонов натягивал сапоги, застегивал ремень, приглаживал пятерней взлохмаченные волосы.

– Ты куда, Яша? – в ужасе осведомился Егор.

– За кудыкину гору. Приготовь двух коней. Проводишь меня. В дороге поговорим.

– Ты сдурел.

– Там не может быть свадьбы!

Спиридонов застегнулся, оправил гимнастерку – был готов.

– Яша, тебе нельзя в город!

– Молчи, щенок!

...И эта скачка, как во сне.

★ ★ *

А в мастерской портного Алексеева играли свадьбу. Гуляли тихо, по-домашнему – все свои: дочки Дина, Настя и Вера с мужьями и Анна незамужняя, соседи с двух сторон, огородник Сигаев. За просторным портновским столом сидели без тесноты, вольготно, отдав широкий торец молодоженам: Ефиму Ивановичу и Дарье Николаевне Алексеевым. Пили не по первой – были все пьяненькие за исключением Ефима Ивановича, который встал и поднял граненую рюмку:

–Кончилась беспросветная моя жизнь, дети мои. Ваша мать с сегодняшнего дня законная моя жена перед Богом и людьми, – возгласил он и продолжал недобро, – а та, что тридцать лет  считалась моей женой, померла, слава Богу. За упокой души мучительницы моей и бывшей супруги, муки свои ей прощаю.Ваши, с сегодняшнего дня, законные дети мои, прощать не имею права, но прошу, за упокой души бывшей супруги моей.

– Пусть ее черти на том свете угольками успокоют, – дерзко сказала старшая Дина. – Не буду я за нее пить.

– Это еще что такое! – грозно удивилась Дарья Николаевна. – Мне праздник портить! Смотри у меня, Динка!

И молодая выпила. И дочки выпили. И мужья дочек, и соседи, и огородник Сигаев. А Ефим Иванович поставил рюмку на стол, полную.

– Отцвели уж давно хризантемы в езду, – глубоким голосом взяла Дина. А Настя подхватила повыше:

– Но любовь все живет в моем сердце больном.

И точно попал переживательный романс: загрустил, крутя по столу полную рюмку, Ефим Иванович, притихла, примолкла, посветлела лицом Дарья Николаевна.

Распахнулась дверь, и на пороге встал Яков Спиридонов.

Песня кончилась потому, что все повернулись к дверям, а Анна поднялась. Оглядев комнату дурными глазами, Спиридонов потрогал дверной наличник и пожаловался тихо:

– Анночка!

Она рванулась к нему, заглянула в дурные глаза.

– Что с тобой? Ты болен? Ты ранен?

– Сердце ноет, – ответил Яков. – Первый раз в жизни сердце ноет.

Она засмеялась нервно и ткнулась лбом в щеку. Он погладил ее по волосам и судорожно всхлипнул.

– Мама, это Яша, – сказала Анна и засмеялась вторично, – знакомьтесь.

Спиридонов ходил вокруг стола и жал руки.

– Спиридонов. Спиридонов. Спиридонов.

– Здравствуй, родственничек, – приветствовал его Ефим Иванович. – Ты чуть было на незаконнорожденной не женился.

– От всего моего больного сердца примите искренние поздравления! – гаркнул Спиридонов и сел за стол.

– Вас нынешняя власть никак не может обеспокоить? – вежливо попытал его один из мужей.

– Так полагаю, никто не доложил ей, что я здесь, – весело отозвался Спиридонов, налил себе рюмку и пошарил глазами по столу – искал, чем закусить.

– Яков, – вдруг решительно позвала Анна. Яков поднял глаза и понял все: надо уходить.

– Счастливой и долгой совместной жизни вам желаю, —быстро сказал он, обращаясь к молодым, и быстро опрокинул рюмку. Анна ждала его у дверей. Он подошел к ней.

– Уходи сейчас же, – ненавистно прошептала Анна.

– Сей момент, – охотно согласился Яков и истошно вдруг заорал: – Горько!

– Горько! Горько! – подхватили все.

Ефим Иванович и Дарья Николаевна стыдливо поцеловались.

– Проводи меня, Анночка, попросил Спиридонов.

В темной прихожей она прижалась к нему.

– Боюсь, за тебя боюсь, Яша.

– Да нечего бояться, милая моя, снисходительно успокоил Яков.

– И офицер еще вчера приходил.

– Какой офицер?

– Поручик. Мокашев Георгий Евгеньевич. Шинель шить.

Вот тут и Спиридонов посерьезнел.

– Георгий Евгеньевич, говоришь? И верно – уходить надо.

Они шли через двор, а в доме звучно гуляла свадьба.

У калитки они остановились.

– Скоро нашу свадьбу сыграем, – пообещал Спиридонов.

– Когда это – скоро?

– Как победим, так и сыграем.

– Значит, скоро?

– Скоро!

– Горько? – спросила она.

– Горько! – подтвердил он.

* * *

Опять пили чай в номере Елены Николаевны и за чаем Елена Николаевна развлекала Ольгу и Мокашева беседой.

–Я и сама не рада, Лялечка, что связалась с Кареевым. Если честно говорить, он никогда не нравился мне. Цинизм, развитость, эта непонятная, почти плебейская энергия в погоне за ничтожными никчемными удовольствиями страшили меня. Я так тогда... она вспомнила то прекрасное «тогда» и на мгновение, короткое мгновение, взгрустнула. – Я тогда очень боялась, что он дурно повлияет на Юру. А сейчас эти странные слухи о его деятельности в контрразведке... Не знаю, что и подумать.

–Он садист, убийца и палач, – спокойно объяснила Ольга и поставила чашку на стол. – Благодарю вас, Елена Николаевна.

–Что вы говорите, Ляли! – в ужасе воскликнула Елена Николаевна.

– Мы все – убийцы, – поддержал великосветскую беседу Георгий Евгеньевич.

– Я никогда, слышишь, никогда не поверю, что ты замешан в чем-то нехорошем и грязном. Я твердо знаю, что ты чистый и светлый мальчик.

– Что – я, мамочка, что – я? Все мы, понимаешь, все не то, что замешаны – по уши в нехорошем и грязном, – зло сказал Мокашев и уже потише изволил завершить тираду: – По-русски это нехорошее и грязное называется дерьмом.

Ольга, выйдя из-за стола и сев на диван, с любопытством рассматривала мать и сына.

– Юра!

– Пардон, мамочка.

Удовлетворенная извинением, Елена Николаевна продолжила:

– Все перемешалось, все сломалось, все разлетелось. Я ничего не понимаю.

– И не надо понимать, Елена Николаевна, – посоветовала Ольга с дивана. – Забиться в норку и ждать. Ждать, ждать, ждать.

– Так ведь норки нет, Лялечка!

– Найти надо норку эту. Найти и спрятаться.

– На днях перечитала Мережковского. Богочеловек и Человекобог. Пожалуй, в этом правда! Да сейчас побеждает Антихрист, но придет время Христа и придет Христос...

– О, Господи! – простонал Георгий Евгеньевич.

Раздался стук, и тотчас в номер вошел Кареев. Был он не по-хорошему весел и выпивши.

– Извините за позднее вторжение, но – добрый вечер!

– Что случилось, Валентин? – сухо спросил Мокашев.

– А что может случиться? Ничего не случилось. Елена Николаевна! Ольга Владиславовна! – Кареев приложился к ручке Елены Николаевны, потянулся и к ольгиной руке, но та сказала:

– Не надо, Валентин.

– Не надо, так не надо. Я все думаю, Елена Николаевна, – я ведь думаю иногда – не послать ли нам в вашу усадебку новую команду. Приведем в чувство мужичков, приберем и обставим дом, и заживете вы там помещицей.

– Валя, что тебе нужно? – недобро поинтересовался Мокашсв.

– Ничего. Обход делаю. Знакомых всех обхожу. Свободный вечер и скучно чевой-то. А вам, значица, нарушил интимный суарэ. По какому поводу сей интимный суарэ?

– Я сегодня сделал предложение Ольге, и Ольга приняла его. Что еще тебя интересует?

– Ну, попал! Полный, выходит, я хам, – Кареев деятельно посерьезнел. – Позвольте поздравить вас и позвольте же удалиться.

– Спасибо. Удаляйся, – разрешил Мокашев. Кареев посмотрел на него непонятно и вышел. Слышно было, как он запел в коридоре Хорошим баритоном:

– Нас венчали не в церкви...

– Испортил все, мерзавец, по-мужски сказала Ольга. – Я пойду к себе.

– Посидите еще, Лялечка, для проформы попросила Елена Николаевна.

– Покойной ночи, Елена Николаевна, Ольга расцеловалась с ней и повернулась выжидательно к Мокашеву.

– Я провожу тебя. До свидания, мамочка, Мокашев поцеловал мать и вместе с Ольгой вышел.

– У двери ее номера они остановились.

– Ты сегодня у меня? – спросила Ольга.

– Нет. Именно сегодня – нет.

– Скажи честно, Жорж, ты боишься? Ты ответственности за меня боишься.

– Я этой жизни боюсь, Ольга. Будь она проклята, эта жизнь.

Он наклонился, поцеловал ей руку.

– Мы спасемся? – спросила она. – Мы душой спасемся? Бог не покинет, не покарает нас?

                                         * * *

Кто-то потряс его за плечо, и он проснулся. Перед кроватью на стуле сидел Спиридонов и смотрел на него – ждал, чтобы проснулся.

–Ты зачем к Анне приходил? – невежливо осведомился Спиридонов.

Мокашев поморгал, потряс головой – приходил в себя.

–Ты снишься мне? – тихо поинтересовался он.

–Ты эту манеру брось: вопросом на вопрос. Зачем к Анне приходил?

–Я не к ней. Я шинель сшить хотел.

–А как догадался, что невеста она моя?

–Не знаю. Просто догадался.

–Ну это, полагаю я, ты врешь.

– Как ты попал сюда?

–Ножками. По крыльцу и в дверь. Твой холуй, надо думать, к бабе ушел.

– Зачем мучишь меня? Господи, и не застрелит тебя никто!

– Меня нельзя убить. Я – победитель, дурачок.

Так и разговаривали: Мокашев лежа под одеялом, в кровати, а Спиридонов сидя на стуле в полной боевой готовности.

– Считаешь, окончательно ваш верх?

–Насчет этого можешь не сомневаться. Ты Анну больше не тревожь, Георгий. Ладно?

–Ты кошмар мой, Яков.

–Значит, договорились. Будь здоров. Я пойду.

Спиридонов встал, потянулся, затрещал суставами.

– Скоро светать начнет. Тебе хорошо, ты – в койке. А мне еще шагать и шагать.

– Анну очень любишь?

– Очень. Нам бы с тобой, Георгий, поговорить о многом не мешало бы, да все время нет. Сбрую твою с шашкой и пистолетом я в окно выбросил – от греха. Уйду – забери, не забудь.

Мокашев согласно покивал головой: соглашался и прощался.

Уже в дверях Спиридонов сказал:

– Ты приятелю своему, палачу поганому Карееву не говори, что я приходил. А то тебе худо будет.

Спиридонов ушел. Мокашев спустил босые ноги на холодный пол, сел в кровати и заплакал беззвучно.

* * *

Яков шел подорожной пыли, прибитой ночной росой. Светало: светлело нерешительно. Он шел через скошенное и – как будто не было никакой войны – старательно убранное поле к лесу, что чернел вдали и на холме. Изредка похлопывая по добротным голенищам сломанным случайно прутиком, он шел и шел – допевал – свою любимую и единственную:

     Я вернусь в село родное,

     Дом построю в стороне.

     Ветер воет, ночи ноют

     Будто бы они при мне...

Когда Спиридонов дошел до опушки, рассвело совсем. Засунув два пальца в рот, он разбойно свистнул. Немного погодя из леса вышел Егор, ведя на поводу двух коней – черного и белого.

– Ну, как ты тут? – осведомился Яков.–начальственно и без особого интереса

– За тебя боялся, Яша, – признался Егор.

– Дело твое такое всего бояться, –сказал Спиридонов и взлетел в седло.

По большой земле скакали два коня: конь вороной и конь бледный.

А уже днем на сухом островке среди болота под молодыми березками разговаривали, совещались отрядные начальники: Спиридонов, Митяй, Миша, Егор и Александр Ганин. Лежа на животе, Яков хитро и скучающе посматривал на своих помощников, слушал, покуривал, пока молчал. А говорил Ганин:

– Организация разбита по пятеркам, пятерки связаны с центром лесенкой – все как положено в подполье. Думают выступить сразу же, как наши на фронте ударят. Вот тогда и твоя помощь понадобиться, Яша. А пока Иванов советует замереть твоему отряду – будто вас нет. Беляки деревни трогать не будут, потому что не до этого сейчас.

– Иванов – кто такой? – спросил Миша.

– Яков знает, я ему говорил. Руководитель наш.

– Дельно предлагает Иванов. – Спиридонов переменил позу: сел по-турецки. – Сдастся и мне, что наши скоро ударят. Вот моя диспозиция: отряд расходится по домам, каждый при оружии и ждет команды. Я один – здесь. На связи со мной Митяй и Михаил. Александр уходит в город. Егор с ним. Курьером.

Егор, ты этого Иванова видел? – осторожно полюбопытствовал Митяй.

–Видел, конечно.

–Ну и что он? – и Митяй плечами показал каким, по его мнению, должен быть такой человек.

–Серьезный мужчина, – подтвердил Митяевы предположении Егор.

–Когда нам идти? – попросил приказа Ганин.

–Разойдется отряд, тогда и отправитесь, – Спиридонов опять прилег, нашел травинку покрепче, поковырял ею в зубах.

–А сейчас что делать? – огорченно спросил Егор.

–Песни петь, если хорошие знаешь. Да, Мишка. Все хочу спросить тебя, да забываю: граммофон твой – где он теперь?

–Я почем знаю?! – мрачно огрызнулся Миша, но затем рассказал:– Как оставили его тогда на дороге, так с тех пор не видел. Сначала не до этого было, а потом уж и не нашел. По жадности какой – нито паразит –хапнул без всякого соображения. Граммофон-то заводить надо, а как музыка заиграет, я тут как тут. Бессмысленные люди!

– Ну, не скажи! – вступил в разговор Митяй. – Расчет у того, кто брал есть: вероятней всего убьют Мишку в заварухе-то такой, и никто граммофон назад не потребует.

– Отставить! – гаркнул Спиридонов. – Раскаркались! Убьют, не убьют. Я песню хочу послушать. Хорошую песню.

* * *

– Так что я сразу к товарищу Иванову доложить что и как, – Ганин лукаво посмотрел на Каресва и добавил: – Теперь решить надо, когда выступать будем. Совместно.

Ганин сидел в кресле у кареевского стола, Егор на стульчике у двери, а Кареев, положив руку на стол, а голову на руку, рассматривал их поочередно – то того, то другого.

– Не слишком ли гладко все получается, Саня? Как ты считаешь, ловкач ты мой золотой?

– Его беда, Валентин Андреевич, что он ужасно нетерпеливый. А нетерпеливый оттого, что везучий до безумия, – и Ганин показал какой Спиридонов человек: – Налетел, нашумел – фыр, фыр! Этот сюда, этот туда! Он командует, все бегают и все получается. А оттого, что все получается, многого не видит. Меня не видит, к примеру.

Появился Мокашев во время ганинского красноречия и, дослушав в дверях, подошел к столу.

– Твой комиссар один на болоте, – сообщил ему Кареев. – Будем в ночь брать.

– Кто будет брать? – спросил Мокашев.

– Как – кто? Ребятки мои. До чего они комиссаров ловить любят, страсть!

– Отдай мне его, Валя.

– Что это значит – отдай? Портсигар он, что ли?

– Я его один на один хочу взять.

– Один на один нс возьмете, Георгий Евгеньевич! – с сожалением сказал Ганин.

– Вот господин Ганин меня проводит. Поможет, если что. Или вон – Егор. – Мокашев мотнул головой в сторону двери. – Он Спиридонова предал, так значит мне поможет с удовольствием.

– Я не предавал, – заканючил от дверей Егор.

– Знаем: испугался, – перебил его Кареев. – Вот что, Юра.Мы нс в театре, обойдемся без красивых слон и изящных жестов. Комиссара надо взять или убить. Мои мальчики в отличие от тебя сделают это быстро и хорошо.

– И вдвоем мы его не возьмем, Георгий Евгеньевич, – добавил Ганин.

– Я прошу тебя, Валентин.

Кареев встал.

– Перед кем покрасоваться хочешь? Перед собой? Что ж, валяй. Рискуй, коли твоей душе угодно. Только я рисковать не намерен. Я сначала это гнездо обложу со всех сторон, а потом уж тебя к комиссару подпущу. Нас поведет Егор. А тебя, Саня, попрошу сердечно: через час по знаку, приведешь господина поручика. Не хотел я тебя беспокоить-ты свое дело сделал – но что попишешь: у Георгия Евгеньевича Мокашева, видите ли, в одном месте свербит!

– А чего ж не пойти. Я пойду. Я представления люблю.

– Вот мы со стороны и посмотрим спектакль, Кареев хлопнул ладонью по столу – все, мол. – Егор, ты готов?

– Как прикажете, – уныло согласился на все Егор.

* * *

Егор шел впереди, а за ним – по одному – кареевская команда во главе с самим. Нехорошо ночью на болоте. Ненужно громко хлопала вода под сапогами, лезли в глаза корявыми ветками большие болотные кусты, и темнота стояла такая, что очень не хотелось идти. Но шли.

– Выходим, – устало шепнул Карееву Егор. И точно: под ногами была твердь.

– Ни черта не вижу! – тоже шепотом и радостно сообщил Кареев.

–Кустики пройдем и огонь в конце увидим. Если он здесь, конечно.

Они миновали кустики и увидели еле живой желтый огонек.

–Туточки! – возликовал Кареев и приказал идущему следом: Передай – замереть.

–Разводить будем, что ли? – спросил Егор.

–Действуй, – разрешил Кареев.

Кареевские молодцы по очереди и по одному бесшумно уходили вслед за Егором. Осталось двое: Кареев со своим помощником. И тогда Кареев спросил:

–А нам где?

– A вам здесь, – ответил Егор. – Единственный выход закрывать.

– И то дело, – согласился Карeeв. – Иди Мстислава зови. Пусть режет редедю перед полком косожскими.

– Чего? – удивился Егор.

– Чего-чего. Иди поручику сигнал подавать.

* * *

Мокашев и Ганин ждали сигнала. Они сидели, прижавшись спинами к стволу огромной сосны, и мирно беседовали.

–Дорогу-то без Егора найдете? – интересовался Мокашев, а Ганин отвечал:

–Найду. Ходил не раз и ночью тоже. Кроме того, на всякий случай меток наставил – зарубки, вешки светлые. Найду.

– Господин Ганин, а как с вами Карeeв расплачивается?

– Как, как. Золотом, конечно. Ничего другого не беру.

– И много дает?

– Вы что – на тридцать серебренников намекаете? Так Спиридонов не Христос.

– И вы, следовательно, не Иуда.

Ухнула вдали сова. Еще раз. Потом еще.

– Егор, – догадался Ганин и встал. – Пошли.

Ганин шел впереди, а за ним – Мокашев. И хлюпала вода под сапогами, и мешали невидимые ветки, и было темно, и было страшно. Но они шли. Когда их шаги стали бесшумными, Ганин сообщил:

– Пришли.

– Где землянка? – спросил Мокашев.

– Кустики пройдем и увидим.

Они миновали кустики и увидели еле живой желтый огонек. Мокашев вдохнул глубоко и сказал:

– Как повяжу его – позову вас. А не повяжу... так вы сами догадаетесь, что не повязал. Пошел.

Мокашев исчез в темноте.

* * *

Мягко ступая по лестнице, Мокашев спустился в землянку. Вход в основное помещение был закрыт линялой ситцевой занавеской, и свет от коптилки синел и желтел сквозь нее. Мокашев осторожно отодвинул лоскут и заглянул внутрь. Он никого не увидел, только на грубом столе пламя коптилки слегка помоталось из стороны в сторону – от его движения. Мокашев вытянул из кармана пистолет и позвал:

– Яков.

– Ну, – сонно отозвался кто-то из-за кривой печки, за печкой были нары, а на нарах спиной к двери, лежал Спиридонов.

– Не оборачивайся и не стреляй. Если что -я выстрелю раньше.

– Георгий? – глухо предположил Спиридонов.

– Я. И с пистолетом.

– Что делать мне?

– Руки покажи.

Спиридонов показал руки.

– Теперь вставай и иди к столу.

В расстегнутой, без ремня, гимнастерке, босой Спиридонов подошел к столу.

– Садись. И руки на стол, – приказал Мокашев. Устроились напротив. Мокашевский пистолет смотрел черным глазом в грудь Спиридонова.

– Оружием не балуй. Стрельнуть может, – с опаской проговорил Спиридонов. – Положь на стол, хватать не буду.

Мокашев нехотя усмехнулся и положил пистолет на стол. Рядом с правой рукой.

– Поговорим? – предложил он. – Ты же поговорить со мной хотел.

–Обложили, – догадался Спиридонов и поинтересовался подробностями: – Ганин?

Мокашев кивнул и добавил:

– И Егор твой.

–Ясно! О чем говорить-то будем? О погоде, о бабах или о том, где повесить меня сподручнее?

–Скажи мне, Яков, за что ты жизни своей лишаешься?

–Не лишаюсь я жизни. Готов отдать ее за светлое будущее человечества.

–А мое светлое будущее? Где оно? ׳

–Не будет у тебя светлого будущего. Замаран ты.

–А на тебе крови нет?

–Есть.А коли выживу – еще будет. Кровь предателей пролью. Палачей. Мерзавцев. Умрут они, и от этого будут живыми тысячи и тысячи. Слыхал про карающий меч революции? Вот он – в моей руке.

Мокашeв посмотрел на короткопалую мощную пятерню, раскрывшуюся на столе. Затем пятерня сжалась судорожно.

–Кто определять будет: этот – подлец, этот – палач, этот – ангел без крыльев? Ты? И белый цвет из семи основных цветов состоит. Поди определи – белый ли белый цвет. А ты Богом данную жизнь по своей воле отнимать или даровать хочешь.

– Кареев – палач?

– Палач, – вяло согласился Мокашсв.

–Ганин – предатель?

–Предатель.

–Я мерзавец?

–Нет.

–Ты же жизнь мою взять пришел! И мне о Боге, о душе говоришь! Я умру, а Кареев с Ганиным жить будут. Пытать, предавать! Как называются люди, которые цветов не различают? Ну, к примеру, вместо синего им коричневый мерещится, вместо зеленого – красный.

– Дальтоники, – невесело улыбнулся Мокашсв.

– Ты, Георгий, дальтоник нашей жизни. За неправое дело воюешь. Посмотри вокруг, что видишь ты? Ваши лучшие-то люди, вроде тебя, сомневаются, а у нас великое дело повело за собой лучших. Самых честных. Самых добрых. Самых сильных. За правое дело встали люди. Мы победим. Все. Зови Ганина меня вязать.

– Застрелись, Яков. Я тебе дам пистолет.

– Не буду стреляться. Зови Ганина.

– Дело твое, – Мокашев вздохнул безнадежно и, не спуская глаз со Спиридонова, пошел к входу. Отодвинул занавеску, поднялся на две ступеньки, крикнул на волю:

– Ганин, идите сюда!

В землянку осторожно спустился Ганин. Когда он с револьвером в руке весь явился в дверях, Спиридонов выдернул из-под гимнастерки наган и, стремительно падая на пол, навскидку выстрелил. Ганин мягко и медленно оплывал в дверях, а Спиридонов кричал страшным голосом:

– Брось револьвер, Георгий! .

Мокашев с трудом разжал пальцы, и пистолет глухо упал на земляной пол. Спиридонов вставал. Мокашев жалостливо посмотрел на него и сказал тихо:

– Убей меня, Яков. И сам застрелись. Сейчас Кареев явится.

Яков нагнулся, поднял мокашевский пистолет, легко выдернул револьвер из незакостеневшей еще ганинской руки, выпрямился и спросил весело:

– Ты так считаешь?

– Обложен ты. Как медведь в берлоге.

– Ошибочка вышла небольшая. Егор охотников к другой берлоге отвел, в которой не то что медведя– клопов не слышишь.

– Зачем тогда спектакль, дурака из меня делал, зачем?

– Чтоб вот эта сволочь не ушла. Ловкий, подлец!

Они смотрели на Ганина, который стыло и неподвижно улыбался, полуприкрыв застекленевшие глаза. Крови было мало. Мокашев, вспомнив, улыбнулся ернически:

– Недостаточно оказался ловок для жизни сегодняшней. Куда ты его?

– Как – куда? В сердце, конечно.

– Кавалер! – вспомнил Мокашев и достал из нагрудного кармана маленький в белой тряпице сверток. – Возьми кресты свои.

– Ну, спасибо! – обрадованно поблагодарил Спиридонов и спрятал сверток в карман штанов. – Пошли на волю! Противно.

Видимый кусок неба светился. Воздух серел. Подходил рассвет. И тишина стояла такая, что они заговорили шепотом.

– Где Кареев? – спросил Мокашев.

– Напрямик отсюда версты две будет. На другом островке.

– Что же дальше?

– А сейчас узнаешь. – Спиридонов раскидал хворост, кучей лежавший у входа в землянку, достал короткий кавалерийский карабин. – Я думал Ганин ко мне Кареева приведет, а пришел ты...

Гулким выстрелом разорвало тишину. Тотчас же донеслось: нерезко – в отдалении – забил пулемет, мягко защелкали одиночные выстрелы, округло раздались взрывы гранат.

–Кончают Кареева! – закричал Спиридонов. – Егор их всех по пристрелянным точкам развел. А пулемет я сам пристрелял!

Можно уже было и не кричать: выстрелы и взрывы прекратились. Возвратилась тишина. И тогда Мокашев в бессилии, ярости и обиде, страшно ударил Спиридонова в челюсть. Спи-ридонов упал, а Мокашев убежал прочь.

Очухавшись, Спиридонов сел и помотал башкой, чтобы лучше соображать. Встал, сначала пошел, затем побежал. Он бежал и крнчал:

–Георгий! Где ты? Пропадешь! Утопнешь!

Он бежал по еле заметной тропке, изредка останавливался,прислушивался. И опять: – Георгий, где ты? Отзовись! Пропадешь здесь. Утопнешь!

Вдруг чавкнуло рядом. Осторожно, боясь провалиться, Спиридонов пошел на звук. Увидел -в трех шагах от него в болотной жиже молча пропадал Мокашев. Спиридонов протянул руку:

– Хватайся.

– Уйди от меня.

Он хотел пропасть. Но когда жижа подошла к подбородку, он в ужасе и отвращении судорожно вцепился в руку Спиридонова, который терпеливо и молча долго ждал этого. Захватив ногами молодую березку, Спиридонов двумя руками тянул и тянул Мокашева из болота. А вытянув на твердую землю, упал на траву обессиленный. Рядом прилег Мокашев, часто всхлипывавший от жалости к себе.

– Не жалей их, – с трудом проговорил, наконец, Спиридонов. – Они вонючие убийцы, мерзавцы. Им не нужно жить. И себя не жалей.

– Как мерзавца, – уточнил Мокашев.

– Какой ты мерзавец! Ты – цветок в проруби.

– Вежливо ты сказал.

– Сказал как думаю. Вещи вроде бы разные, но когда они в проруби – и цветок, и дерьмо – полезность от них одна. Никакой полезности.

Лежали, молчали, отдыхали. Мокашев улыбнулся вдруг.

– Что скалишься? – поинтересовался Спиридонов.

– Ты – победитель. Ты победишь...

– Мы победим, – перебил его Спиридонов.

– Ладно. Вы победите, – продолжал Мокашев. – И ты, ты победишь! Начнешь строить светлое будущее, командовать станешь, детей наделаешь. А лет через тридцать явится перед тобой твой взрослый сын, и увидишь ты, что он дальтоник жизни, цветок без всякой полезности – такой, как я. Потому что с четырех лет начнет книжки читать, в четырнадцать – чужим мыслям удивляться, в шестнадцать – своими себе душу бередить.

– Хочешь сказать, что я зря стараюсь? Знаешь что? Иди-ка ты подальше! Некогда мне с тобой спорить! Дел у меня много. Выходи по тропинке аккуратно, смотри зарубки. На, держи!

Яков вынул из кармана мокашевский пистолет, бросил его на траву и повернулся, чтобы уйти... но Мокашев остановил его:

– А Анной рисковал зря, – сказал он. – Говорил любишь ее... Нет, Яков, настоящую любовь берегут, а ты ею с Кареевым в подкидного дурака играл.

– Много ты понимаешь, – обиженно ответил Спиридонов. – Пока Ганин своим человеком у меня в отряде был, Кареев не то, что тронуть Анну, подойти к ее дому страшился.

– Ганин мертвый, Яша, сказал Мокашев. А в контрразведке про Анну не один Кареев знал.

Спиридонов стал очень серьезен.

– Твоя правда, Георгий. Спасибо тебе за это. И он быстро зашагал прочь.

Но только успел свернуть за поворот, как услышал за спиной пистолетный выстрел. Он обернулся, болезненно сморщился. И крикнул неуверенно:

– Георгий, застрелился, что ль?

– Нет, —донеслось издалека.

– Стрелял-то зачем? -обрадованно спросил Спиридонов.

– Голос твой хотел услышать! Прощай, Яков!

– И ты – прощай, – сказал Спиридонов, повернулся и пошел по тропинке к своим.

* * *

Стучали копыта по дороге и мелькал, как частый забор, лес. Два всадника мчались сквозь ночь.

Не на бой, не к белым, не за красных – любовь звала, любовь кричала, любовь гнала.

На Дворянской улице у дома 36 Спиридонов спешился, бросил повод Егору, по-хозяйски открыл калитку и прошел в дом.

В темных сенях Спиридонов сгоряча налетел на пустое ведро, и оно покатилось, загремело. Спиридонов даже присел от боли: край ведра попал точно по голени.

– Наставили тут! – злобно, но вполголоса проворчал он, растирая ушибленную ногу.

–Вам что здесь надо? – вместе с серым утренним светом в сени вошел строгий Анин голос.

А сама Анна стояла у раскрытой двери.

Спиридонов поднял голову, узнал Анну, но было чрезвычайно обидно, и он поэтому продолжал ворчать обиженно:

–Никакого порядка в доме!

Анна прислонилась к дверному косяку и засмеялась.

– Ты что это? – еще раз обиделся Яков.

–Хозяин прибыл, – отсмеявшись, сказала Анна, – ну,здравствуй, хозяин!

Он выпрямился, улыбнулся несмело и шагнул к ней.

А она к нему. Обнявшись, они молчали.

– Яшка, когда поженимся? – с наивной откровенностью спросила Анна.

Нехотя отпустив Анну, Спиридонов ответил твердо:

– Через три дня.

– А раньше никак нельзя? – Анна опять смеялась.

–С тобой серьезно , а ты... – ох и суров был красный комиссар Спиридонов И вот еще что. Немедленно из дома уходи. К подруге какой-нибудь. На два дня.

–Зачем это? Из Ольховки прогнал, из дому гонишь?

–Прийти могут, Анночка.

Она поняла, кто может прийти и спросила уже про него:

–А ты?

– Я повоюю самую малость.

– Где?

– Да здесь, неподалеку, – и объяснил стеснительно. – Мне пора, Аня, а ты уходи.

Они снова обнялись. Задохнувшись от долгого поцелуя, Анна попросила срывающимся голосом:

– Уйду, но только давай поженимся, Яша.

* * *

Он твердо прошагал до калитки, лихо вскинулся в седло. И уже садя на коне, сказал растерянно:

– Футы, черт.

– Не заболел, Яша? – невинно спросил Егор.

– Ох, надоели мне шутники! – искренне признался Яков и добавил: – Поехали!

Конный отряд Спиридонова – мужиков пятьдесят, вооруженных винтовками, обрезами, наганами, но все при шашках – спешившись, расположился на плоском холме. Все смотрели на пыльный вал, стоявший на горизонте. Неохватимый взором вал.

– Конный бой, – сказал Спиридонов, обернулся (стоял впереди) и оглядел строй. – Ой, не могу! Ой, лапотники! Ой, войско! – простонал он и вдруг рявкнул: – Смирно!

Мужики замерли у своих коней.

– По коням! – еще раз приказал Спиридонов и, взлетев на своего белого, закончил приказ: – За мной!

Они поскакали навстречу валу. Вал захватил их, растворил в себе и покатился по бессмысленному кругу боя, пылью закрывая горизонт, небо и землю.