Текст книги "Голые короли"

Автор книги: Анатолий Гончаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Кто и когда в истории абакумовского Смерша сподобился бежать из-под стражи? Никто и никогда. Тут нечто другое. Добробабин мог открыть всю правду относительно вымышленного подвига и подбора кандидатов в герои, весьма избирательного, надо сказать. Пристрелить его? Не получится. Точнее, получится разбирательство уже со стороны Главной военной прокуратуры, а затем и приговор военного трибунала. Проще отпустить Добробабина обратно к немцам – авось, там сгинет бесследно. Дело с побегом Добробабина в 1943 году замяли, но Ортенберга из «Красной звезды» все-таки вышибли. Во времена Горбачева о судьбе бывшего полицая дружно загомонили «демороссы». Фигура мнимого героя-панфиловца, осужденного за пособничество оккупантам, выглядела в их глазах жертвой сталинских репрессий. Его требовали реабилитировать, ведь он, сдавшись в плен, объективно служил интересам будущей российской демократии...

Бывший полицай Иван Добробабин вышел на свободу, не отсидев и половины отмеренного ему срока. К той поре уже в нескольких книжках Александра Кривицкого был разнообразно воспет вымышленный подвиг «погибшего сержанта Добробабина, героя-панфиловца». Выждав опасное и неустойчивое десятилетие, Добробабин не без помощи отмороженных правозащитников стал бороться за свою реабилитацию и Звезду Героя.

Главная военная прокуратура оказалась в сложном положении. Как отказать в реабилитации на фоне массовых свидетельств о кошмарах сталинских репрессий и не подвергнуть при этом сомнению реальность подвига, совершенного пусть и другими людьми, но из того же полка Панфиловской дивизии? Как после выступления на Политбюро генсека Брежнева объяснять, что 16 ноября 1941 года под Волоколамском ценой своей жизни остановили танки бойцы 4-й роты, более сотни подлинных героев, если имена мнимых уже увековечены в граните и бронзе? При том, что правильно и справедливо назван героем политрук Василий Клочков, но остались безымянными пятеро бойцов, полегших с ним в одном окопе. Да и не только эти пятеро остались безымянными. Ослепленные и усыпленные мифом люди так и не узнали имен хотя бы той сотни бойцов, что погибли только в одном панфиловском полку у разъезда Дубосеково. И кто возьмется размотать этот клубок страшной правды и циничного вымысла, если в июне 1948 года сам Сталин, получив от Жданова докладную, в которой содержался вывод о том, что «подвиг 28» – вымысел корреспондента Кривицкого и главного редактора «Красной звезды» Ортенберга, распорядился «оставить все как есть, не разочаровывать народ, а Добробабина посадить».

Вместе с Добробабиным впору было сажать и авторов мифа, но ведь указ о присвоении не тем бойцам званий Героев Советского Союза визировал в 1942 году Сталин. А вождь не ошибается. Ошибаются и подличают его присные, потому что за героизмом одних кроется трусость других, и миф остается мифом.

Сложность ситуации, в которой оказалась Главная военная прокуратура, усугублялась тем обстоятельством, что указ о присвоении званий 28 панфиловцам был оформлен и подписан отдельно, хотя поначалу их имена включили в общий указ о награждении всех, отличившихся в битве за Москву. Переиграл все Давид Ортенберг: «Читая указ уже в полосе, я увидел там вперемешку с другими знакомые имена всех участников боя у разъезда Дубосеково. Подивился, почему они не выделены в особый указ? Позвонил Жукову. С кем после этого говорил Георгий Константинович, я не знаю. Быть может, с Калининым, а возможно, и со Сталиным, но через несколько часов мы получили новый вариант указа...»

Тут хитрость такая. Из общего указа можно было задним числом исключить тех, кто попал туда с легкой и лживой руки Кривицкого. Из особого – надо быть Сталиным.

А Кривицкий продолжал штамповать книжки, меняя в них только названия. Очередная называлась «Не забуду вовек». Касаемо имен своих героев он по-прежнему ссылался на погибшего в начале 19421 года командира 4-й роты капитана Гендиловича. Еще раньше умер в госпитале боец Нагаров, который якобы и передал Кривицкому последние слова политрука Клочкова.

Странно все это выглядело. Один свидетель боя погиб, другой умер – когда же они успели сообщить фамилии 28 героев и массу подробностей, связанных с подвигом? К тому же Натаров все время пребывания в полевом госпитале находился в бессознательном состоянии. И потом, если бойцов, защищавших стратегически важный разъезд Дубосеково, было 28, и все они погибли там же, то почему председатель Нелидовского сельсовета Смирнова утверждает, что на месте боя были обнаружены и захоронены тела только шестерых бойцов, включая политрука Клочкова? '

Сомнения возникли у секретаря ЦК партии Щербакова, не поверившего ничему из того, что успел понаписать Кривицкий и усмотревшего в этом умышленное небрежение правдой. Он вызвал автора и стал задавать вопросы, которые задать был обязан. Кривицкий упирался и отнекивался недолго.

– Слова Клочкова... их выдумал я. В части же ощущений и действий 28 героев, то это...

– Что это? – спросил Щербаков.

– С кем из раненых или оставшихся в живых гвардейцев вы разговаривали?

– Ни с кем, – признался Кривицкий.

– А в части ощущений и действий?

–Домысел...

Ни тогда, ни после, никто не рискнул повторить Кривицкому гневные слова Сталина: «Будьте вы прокляты!» Возможно, полагали, что взыскание погибших никого из живых не минует.

23-25 июня 2012 года

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Чудовищная катастрофа на юге России вынудила изменить задуманную хронологию «Голых королей» и напомнить читателям, что 22 июня ровно в четыре часа... на Всемирном экономическом форуме в Петербурге выступил глава «Роснано» Анатолий Чубайс.

Гнал пургу как прежде, как всегда. Только теперь это была нанопурга – невидимая и неосязаемая. Никто из присутствовавших в зале не догадывался, что нанотехнологии уже проникли в каждый дом, в каждую семью и, само собой, в душу каждого человека. Как свет во тьму. Как рыночное электричество. Как стихийные наводнения на Кубани. Чубайс не знает, что такое электричество, хотя много лет возглавлял РАО «ЕЭС России», которое же и угробил усилиями своего менеджмента – Гозмана, Раппопорта, Уринсона, Меламеда, Трапезникова... Имя им – легион.

Пока президент Путин выстраивал вертикаль власти, Чубайс насаждал горизонтали энергетического влияния, основой которого стали «веерные отключения» как прелюдия к предстоящему развалу единой энергосистемы России.

Сначала надо было напугать народ массовым погружением во тьму, а затем заявить: «Все уже убедились, насколько неэффективно государственное управление энергосистемами. С монополией государства пора кончать. Генерирующие мощности в руках частных инвесторов создадут здоровую конкуренцию на рынке, цены на электроэнергию неизбежно понизятся, а качество ровно наоборот – повысится...».

Во всех региональных АО-энерго сидели его люди, повышая «качество электричества», а заодно и тарифы на него. На всю страну приходилось не семь, как у Путина, федеральных округов, а свыше сотни акционерных обществ плюс электростанции, входящие в холдинг РАО «ЕЭС». Это сотни тысяч человек, жестко подчиненных не губернской и даже не федеральной власти, а только «рыжему фюреру» с его гигантским штабом в Конаково.

Злился Чубайс, когда в прессе его называли фюрером. Негодовал и требовал опровержений. И был прав, потому что сам он куда страшнее и хуже всех когда-либо живших на свете фюреров.

Отборные кадры чубайсовского менеджмента – это в основном те гешефтмахеры, кои поднялись вместе с ним на ваучерной приватизации и залоговых аукционах. Независимо от конъюнктурных колебаний момента Чубайс сохранил их во власти, в бизнесе и в политике. Они и доныне совмещают административное руководство в регионах с политической деятельностью и коммерческим участием в различных проектах, финансируемых государством.

Сегодняшняя коммерция щедро подпитывается дивидендами от невидимых миру слез нанотехнологов. А славный менеджмент госкорпорации «Роснано» руководствуется известным указанием своего бессменного босса: «Больше наглости, господа! Больше наглости!..».

Комментарий к несущественному

Если пересечь Новоарбатский мост со стороны Кутузовского проспекта, а затем свернуть направо – на Смоленскую набережную, то следующим поворотом налево обозначится малоприметный Проточный переулок. Здесь под номером II расположен элитный дом «высшей категории», в котором живут знаменитости, ставшие таковыми на изломе советской эпохи. Например, бывший спикер Росдумы, бывший секретарь Совбеза и бывший кандидат в президенты Иван Рыбкин, навсегда покинутый Березовским. К Иосифу Кобзону это определение не относится. Он стал знаменитым за много лет до того, как его сосед, бывший председатель Центробанка Сергей Дубинин, начал свою карьеру главного «наперсточника» страны. А уж к тому времени, когда неустановленный злоумышленник обстрелял окна квартиры Дубинина, Кобзон подумывал о смене эстрадных подмостков на политическую авансцену.

Стрелять снизу из пистолета по окнам – дело совершенно бессмысленное. Две пули, срикошетив от потолка, мирно упали на пол, третья так в потолке и застряла. Еще парочку пуль оперативники выковыряли из рам. В общем, не тот итог. Хотя, надо признать, место для теракта удобное – тихо, безлюдно и затеряться есть где: в двух шагах Садовое кольцо, слева Новый Арбат, справа – просто Арбат.

Однако суть не в том, что оружие неподходящее выбрали. В этом доме живет по соседству с Дубининым и Кобзоном человек, личность и дела которого стали жутким кошмаром для дрессировщиков и двух слоних из цирковой группы Натальи Дуровой, панически боявшихся внезапной темноты, а также для областных и районных хирургов и реаниматологов. Для операторов электронных систем слежения ПВО и региональных управлений Федеральной пограничной службы. Лично для генерала Казанцева, застрявшего на два часа в гостиничном лифте в Ставрополе. Для экс-президента Молдавии Лучинского, едва не утонувшего в джакузи, когда во время сеанса гидромассажа в Минводах неожиданно отключили электричество. Для машинистов электровозов Екатеринбурга, Рязани, Воронежа и Новосибирска. Для персонала предприятий с непрерывным производственным циклом. И так далее. Это, если не поминать про муки и терзания жителей половины российских областей, уже познавших, что такое свет и что такое тьма, что такое тепло и что такое его отсутствие.

Слонихам Натальи Дуровой, угодившим на гастролях под веерное отключение электроэнергии, еще ничего. Дрессировщики всю ночь успокаивали их зажженными свечами и ручными фонариками. Но свечой не запустишь аппарат искусственного дыхания во время операции, и фонариком не выскрести из тестосмесительной машины тонны схватившегося в камень месива, которое уже никогда не станет хлебом. И тьмою не вытеснишь тьму. А все потому, что не по тем окнам стреляли.

Черные ночи в Белых Углях

8 июля 2002 года полпред в Приволжском федеральном округе Сергей Кириенко проговорился, рассказывая Владимиру Путину о том, что Чубайс планирует нечто вроде нового дефолта на лето 2004 года. Такую задачу поставил перед ним министр финансов США Пол О’Нил. А цель у Чубайса была своя – занять место премьера. Так думал Кириенко. Может быть, и ошибался.

– Я, конечно, могу попытаться что-либо выяснить, но дело в том, что даже его заместители мало что знают о планах Чубайса, – сказал Кириенко, дитя первого дефолта. – Они просто откроют шлюзы, когда он скажет: «Пора...».

Возможно, Кириенко, упомянув про некие шлюзы, не имел в виду четыре катастрофических сброса паводковых вод из Усть-Джегутинского водохранилища -сказал, фигурально выражаясь. И про шлюзы на реке Подкумка, расположенные по течению выше большого поселка, тоже ничего не знал. Не имел представления, что существует такая речка близ Ессентуков, издревле огибающая людское гнездовье на обрывистом берегу, что есть такая теплая точка на карте Ставропольского края под названием Белые Угли, обжитая многими поколениями русских людей...

Вода в Подкумке стала подниматься в три часа дня 20 июня. Горная речка и раньше, случалось, подтапливала окраинные дома, беззаботно сбегавшие к воде с пологой стороны косогора, притаскивала ил на огороды и после веселой своей работы отступала, чтобы нестись дальше привычным руслом. 20 июня вода никуда не отступила. Перед этим целые сутки лил дождь, и разлив образовался больше, чем всегда. Но это еще не предвещало беды. Тревога возникла после четырех часов.

Жители Набережной, Шоссейной улиц и Ясного переулка принялись наперебой звонить по всем известным телефонам районной администрации. В Ессентуки, в Ставрополь тоже звонили. Подробно объясняли, что воды подозрительно много и поднимается она как-то уж чересчур быстро, местному начальству и объяснять-то смешно, там знают, что в таких случаях надо дать команду на гидроузел, чтобы открыли шлюзы на канале, и лишняя вода разгулявшейся Подкумки уйдет в озеро. Однако на этот раз начальство реагировало на тревожные звонки с непонятной административной злостью: «Да погодите вы с вашими шлюзами! Тут министры из Москвы на проводе, не до вас!..» В краевой администрации то же самое: «Не паникуйте, у нас все под контролем, заседает противопаводковая комиссия, не мешайте работать!..»

В Белых Углях не паниковали и особого страха не испытывали, но, когда к шести вечера хлынуло в Ясный переулок, стали догадываться, какой черной будет у них надвигающаяся ночь. Звонили снова, срываясь на крик: «Откройте шлюзы на канале! Шлюзы откройте!..» Отвечала уборщица: «Звоните завтра. Рабочий день закончился, все ушли».

До завтра надо было еще дожить. Выше по течению мощным потоком ревущих вод снесло пешеходный мост. Бревна и брусья, из которых состояла нехитрая конструкция, превратили в плотину автомобильный мост, что у самого поселка. В считанные минуты на Шоссейной улице образовалась огромная запруда. Скоро уровень воды поднялся до проезжей части моста. На глазах у всего поселка смыло в реку «Ниву» инкассаторов, надеявшихся проскочить. Рисковых мужиков чудом успели вытащить– мокрых ободранных в кровь, но при денежном мешке. Белые Угли – поселок работящий, не сыр в масле катались, но жили не хуже других. Может, еще и лучше многих. Это к тому, что выручка в магазинах за день собиралась немалая, упустили бы в Подкумку– чего тогда жизнь стоила бы инкассаторам, если они до конца дней своих за тот мешок не смогли бы рассчитаться?..

Ничего она, как выяснилось, не стоила-с мешком, без мешка ли. Какой-то железный дровосек из районной администрации так и не дал команды открыть шлюзы, да уж и поздно было суетиться. Инкассаторы, проезжая мимо канала, видели, что все створы наглухо закупорило, забило сучьями, досками, бревнами, покрышками, опутало сорванными проводами – поздно...

Пришла ночь такой, какой она и ожидалась. Беснующаяся Подкумка, ища простора для своих вод, изменила русло и устремилась крушить поселок Белые Угли. Кто успел выбраться на крышу дома своего, тот спасся. А больше спасаться негде было. Вода настигала быстрее, чем люди способны убегать от смерти. Те, кто находился в домах, будучи не в силах поверить в неотвратимость такого конца, там и остались прижатыми к потолкам всплывшей мебелью и густой взвесью ила. Все, что вчера было дворами, огородами, колодцами, оказалось погребенным под двухметровым слоем ила.

А на озере, способном в любое ненастье принять и успокоить паводковые воды, даже не колыхнуло яркие прогулочные катамараны – тишь да гладь. Наутро местное начальство пребывало на грани потери рассудка. Такое у всех возникло одущение, что и не было здесь жизни, кроме вот этой, что беспомощно утопала в грязи, определив для всех судеб одну общую – на самом краю осознания ненужности этой жизни.

Начальство пыталось разъяснить что-то насчет шлюзов, которые без команды сверху не велено было открывать, но, похоже, и само толком не понимало, какой и откуда следовало ждать команды. Да и некому было слушать начальство в Белых Углях. Была крохотная живая точка на карте, и в одну черную ночь не стало ее.

Бездушный механизм открытых или, наоборот, закрытых шлюзов добросовестно вымывает из живописного пейзажа застигнутых смертью врасплох, но Чубайс-то тут при чем? Пусть даже он выполнил черную свою миссию, распространив на русской земле одноразовый колониальный капитализм, а теперь одержим идеей обладания абсолютной властью по формуле «минус электрификация всей страны» – это в каком же угаре несчастий, нужды и мук тщимся мы угадать в нем недостающее звено воображаемой цепи катастрофических событий: там самолеты столкнулись, здесь реки в моря растеклись – при чем тут председатель правления РАО «ЕЭС России»?

Замыслы Чубайса разгадываются только тогда, когда они ему не удаются, но такое случается редко. Нет электричества -нет товаров и услуг. Вымирайте, как считаете нужным, потому что ваша жизнь дурна и некрасива, а землей вашей интересуются солидные, достойные люди. Чубайс не занимается поисками своего места в системе мироздания, он управляет страной посредством рубильника, и это как раз тот вид насилия, которое» лишает свободы выбора.

И все же он засветился. За десять дней до небывалого на юге России наводнения он распорядился повысить энерготарифы в ожидавших катастрофы регионах. Его заместитель и давний подельник Андрей Раппопорт оказался крайним для нетерпеливо вопрошавших: откуда в РАО «ЕЭС» стало известно, какие именно регионы окажутся под водой. Раппопорт не знал, что ему отвечать. «Мертвые ни о чем не спросят, – сказал ему Чубайс. – Испорченная жизнь ремонту не подлежит, а все остальное – политический шантаж и провокация. Больше наглости, Андрюша!..»

День открытых шлюзов

После Чернобыля все знают, что только на русской почве можно смоделировать любую трагедию. Только она к этому готова. Плотины здесь не выдерживают натиска действительности, смерть наслаивается на смерть, притупляя первый ужас, а затем все накрывает мутным потоком управляемой стихии, и река вечности уносит из памяти судьбы и лица тех, кто от рождения обречен был на дешевое и нешумное русское умирание.

В Америке не поняли и никогда не поймут, что произошло с ними II сентября 2001 года, зато быстро сообразили, как возместить ущерб за счет России. И снова русские ветра играли приспущенными мокрыми флагами, и хляби разверзлись небесные, открылись шлюзы несбывшихся надежд, ибо время вышло, истекло ожиданием, и его тоже уносила река, и живые поминали умершими пропавших без вести, хотя, может быть, живы и они были, но не с кем додумать эту неявную догадку. Те, кто остались на омытой горем земле, покорно принимали рукотворные катастрофы как стихийное, ни от кого не зависящее зло.

Чубайс спешил делать ненастную погоду, особо интересуясь метеопрогнозом с Кубано-Приазовской низменности и с востока Ставропольской возвышенности, где земли славились своим плодородием. Китай молчаливо и внимательно наблюдал за происходящим. В горах Северного Кавказа об эту летнюю пору всегда идут ливневые дожди, питающие Усть-Джегутинское водохранилище. И всегда опасные излишки воды сбрасывали в Кубань и Большой Ставропольский канал. Малая часть этих вод устремлялась в русло коварной Подкумки, однако система шлюзов на реке сдерживала напор. На большой плотине затворы поднимали на строго регламентированные 30 сантиметров – с таким расчетом, чтобы сброс с верхнего бьефа не стал разрушительным для густонаселенных равнин в низовьях реки и ее притоков. Тридцать лет держали такой режим на гидроузле и еще пятьдесят собирались держать.

В ночь на 21 июня 2002 года, когда равнинные станицы, умаявшись за день, забылись саманным сном, затворы подняли на 30 сантиметров. Эту водозамерную величину следует умножить на три, а каждую секунду непрожитого во сне времени – на две тысячи кубометров воды, тогда можно приблизительно представить себе, какой высоты и мощи устремился поток, сметавший на своем пути все, что возвышалось над землей. Вода врывалась в окна домов, мгновенно заполняя жилое пространство до потолка, умение плавать никому здесь не пригодилось, а на крик о помощи не хватало вздоха, да и кто бы услышал этот крик?..

До прилета в Ставрополь президента Путина в Усть-Джегуте трижды сбрасывали в Кубань водную лавину, срывавшую с якорей даже тяжелые земснаряды, а после его отъезда, когда силами МЧС нарастили дамбы, укрепили железобетонными блоками размытые берега, и редкие люди принялись отыскивать в заиленной жиже хоть какие-то уцелевшие вещи, когда взбесившаяся Подкумка, загомонившисъ, уже возвращалась в свое русло, и дожди в горах прекратились – вот тогда хлынул четвертый и самый разрушительный сброс воды, унесший даже останки давно упокоенных на станичных кладбищах как последнюю память родной земли, считавшуюся отчего-то вечной. За что такая участь? За то, что жизнь вчерашняя трагически не совпала с жизнью сегодняшней, не вписалась в рыночную стоимость земли, отторгаемой в пользу РАО «ЕЭС» за долги по электроэнергии?..

Чубайс спешил. В течение мая 2002-го лично обзвонил всех руководителей региональных «АО-энерго», а их у него было более сотни, и поздравил с утверждением новых должностных окладов – по 550 тысяч долларов в год. В два с лишним раза больше, чем у президента США. Эта сумма была для Чубайса знаковой, сулящей удачу.

Именно столько пытались воровски вынести из Белого дома его помощники Сергей Лисовский и Аркадий Евстафьев в июне 1996 года, накануне второго тура президентских выборов. Тогда все у них висело на волоске. Теперь на таком же волоске зависла Россия, проспавшая «день открытых шлюзов». Судьбу ее определял рубильник в руках «рыжего фюрера». За манипуляции с региональными рубильниками полагались квартальные премии. Не всем подельникам, а только тем, кто сумел внедрить практику веерных отключений в теорию техногенных катастроф.

Новые оклады и бонусы к ним многое прояснили. Руководители региональных структур РАО «ЕЭС» поняли главное: выигрывает тот, кто придумывает правила игры. Отныне каждый из них был обязан вносить в черную кассу Чубайса по 15 миллионов долларов ежегодно. Для Чубайса цифра 15 удобна тем, что легко делится на три. Одну треть региональной мзды он брал наличными, другую – ликвидными предприятиями, обанкротившимися из-за долгов за электричество и тепло, а третью – земельными участками, необратимо обезлюдевшими после небывалого наводнения.

Формула оброка более или менее успешно действовала во всех семи федеральных округах, по границам которых и предполагалось начать последовательное расчленение России, когда обнаружится, что неформальному органу власти «РАО-Чубайс» принадлежит в стране почти все, что имеет реальную рыночную стоимость. Путин, разумеется, знал об этом, однако ни словом, ни делом не дал понять, что Чубайс – государственный преступник, заработавший минимум три пожизненных срока.

Чубайс сам провалил стратегическую акцию на Юге России. Задыхаясь от нетерпения, позвонил в Нью-Йорк одному из кураторов «эксперимента» с рекой Подкумка Андрею Клейферу и сказал, что «история новых людей России шагает в будущее через мертвые головы миллионов». Клейферу было не до поэтизированных иносказаний, и Чубайс уточнил: «Кубань пойдет с молотка».

– Теперь понял, – сказал Клейфер. – Поэт в России больше не поэт, он теперь – земельный рантье. Латифундист!.. Но почему только Кубань?

– Нет, нет, не только. Ставрополье, Адыгея, Кабардино-Балкария – все там не вписались в земельный рынок. Теперь впишутся. Катастрофы сильно освежают сознание.

– А что ваш верховный главнокомандующий из барвихинской пробирки?

– Подавлен и удручен, – ответил Чубайс. – Либо он поймет, наконец, что упрямыми ворота подпирают, либо мы откроем другие шлюзы.

Осознанно или по запарке он поставил телегу впереди лошади, дав указание АО «Южэнерго» повысить тарифы в пострадавших от паводка регионах на 35 процентов. Мотивировал тем, что только таким путем можно получить средства для восстановления разрушенных линий электропередач и затопленных подстанций. Страна правильно оценила цирковую репризу предводителя дорожающих электронов. Человек тонет, взывает о помощи, а Чубайс ему с берега: «Ты, мужик, сначала оплати мои киловатты по новым тарифам, чтобы я мог на эти деньги нанять спасателей, а потом мы поговорим, как решить твою проблему».

Антимонопольный министр-даун Илья Южанов сделался похожим на датского принца, не знающего быть еще или не быть. С одной стороны, это он завизировал распоряжение Чубайса о повышении тарифов на электроэнергию. С другой – бумаги из РАО «ЕЭС» поступили в министерство по антимонопольной политике за несколько дней до первого сброса паводковых вод на Кубани. То есть необходимость восстановления разрушенного энергохозяйства на юге России возникла в голове Чубайса еще до самих разрушений, которых, между прочим, могло и не быть. Понятно, что он почти гений, видящий все насквозь и наперед, но не до такой же степени гений...

Додумать противоречие не позволил резкий окрик Путина: «Вы что, хотите отнять у людей даже то, чего у них нет?!» Семь уголовных дел остановили разгул стихии. Однако ни в одном из них не был упомянут Чубайс. Выждав девять поминальных дней, он выступил с программной речью на съезде СПС: «Мы – завтрашняя власть. И раньше из нас делалась власть, даже в периоды, когда внешне она выглядела совсем без нас. И сейчас, и дальше будет так. Власть – тяжкое бремя, но мы пойдем до конца. И победим. Преодолейте в себе страх, найдите мужество не обращать внимания на шельмование нашей общей надежды и веры в идеалы демократии. Это не пожелание, а призыв приступить к созданию в России реальной и жесткой либеральной диктатуры. Больше наглости, друзья! Больше наглости!..».

Прошло ровно десять лет. Участь смытых с карты России Белых Углей настигла город Крымск. Тогда Путин сдержал удар управляемой стихии. Сегодня понял: это только начало.

6-8 июля 2012 года.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

История с возвеличиванием мнимых героев-панфиловцев могла поломать карьеру и судьбу многим ее участникам. Но этого не случилось. Народ поверил в подвиг гвардейцев, и подвиг был "совершен на самом деле, а не в голове журналиста Кривицкого. Пусть не теми людьми, коих он воспевал в своих лживых книжках, но, если эту ложь разоблачить публично, люди потом не поверят и правде. Поэтому все оставили как есть.

Неясно только, как быть с подлинным героем из числа 28 мнимых – политруком Василием Клочковым. По дурной милости главного редактора «Красной звезды» Давида Ортенберга Клочков вошел в историю с пристегнутой к нему посмертно чужой фамилией Диев.

Зато прояснилась затянувшаяся на десятилетия коллизия с бывшим полицаем Иваном Добробабиным, чье имя также значилось в числе погибших у разъезда Дубосеково 28 героев-панфиловцев. В 1988 году была предпринята очередная попытка выстроить подловатый миф на судьбе мнимого героя. Целенаправленная кампания по его реабилитации, набрав обороты, докатилась до правозащитного общества «Мемориал».

Директор Центра им. А.Д. Сахарова и член «Мемориала» Самодуров передал Елене Боннэр конфиденциальную просьбу секретаря ЦК А.Н. Яковлева, известного «прораба перестройки». Прораб желал, чтобы наиболее авторитетные члены «Мемориала» и лично Сахаров активно включились в борьбу за реабилитацию «героя-панфиловца» Ивана Добробабина.

Боннэр искренне изумилась. Он же полицай, арестовывал мирных жителей и отправлял их на каторжные работы в Германию. И при чем здесь «Мемориал»? При чем Андрей Дмитриевич, репутация которого неминуемо пострадает?

Самодуров, понизив голос, сообщил, что Яковлеву не с руки самому заниматься делом Добробабина, хотя он и возглавляет комиссию ЦК по реабилитации жертв сталинских репрессий. Дело в том, что Добробабин – близкий родственник жены Яковлева. Или его самого, трудно сказать. Это меняет дело.

Уголовного дела это не изменило. В 1990 году главный военный прокурор Катусев сказал твердое «нет» и поставил точку на всех попытках реабилитировать изменника Родины Ивана Добробабина, не подозревая, что тем самым ставит точку и на своей судьбе.

В феврале 1992 года 50-летний Михаил Катусев был отправлен в отставку, а 20 августа 2000 года покончил с собой. Странным образом этот трагический финал перекликается с самоубийством 50-летнего поэта-песенника Лебедева-Кумача, автора песни «Широка страна моя родная» и главной песни-гимна Великой Отечественной войны «Священная война».

Василий Лебедев-Кумач был единственным из именитых советских поэтов – от Николая Тихонова до Михаила Светлова – который отказался воспеть в стихах подвиг 28 героев-панфиловцев. Правда, ушел он из жизни совсем по другой причине.

Ильич не проснулся

Глупость радостная, должно быть, вещь для тех, кто ее совершает, но не для тех, кто ощущает на себе последствия. Лебедев-Кумач сполна ощутил и радость свершенного, и ужас воспоследовавшего. Был он в сущности порядочным человеком, однажды проявившим неумную слабость, замечательно его прославившую, но не сумевшую избавить от взыскания погибших.

На 24 июня 1941 года готовился выпуск первого военного номера «Красной звезды». Из каких материалов его делать, когда неизвестно ровным счетом ничего? Были отправлены телеграммы всем окружным собкорам, переименованным во фронтовых корреспондентов: срочно шлите материалы о первых боях... Фронты были, бои на них, судя по всему, тоже имели место быть, материалов не было. Разыскали в Переделкино драматурга Всеволода Вишневского. Попросили написать в номер статью. Он поинтересовался:

– Нет ли для статьи каких-нибудь сообщений с фронтов?

– Пока нет.

Ладно, – вздохнул Вишневский, – завтра утром заеду.

Наутро он был в редакции. И была статья: «Не быть вольному русскому человеку под фашистской пятой! Не быть свободолюбивому украинцу под проклятой баронской пятой! Не согнут свою шею белорус, гордый грузин, казах, смелый латыш. Не быть тому никогда!..»

Что ж, зажигательная, духоподъемная статья имелась, причем со множеством восклицательных знаков и без единого факта в пользу того, что никто не согнет свою шею. Пусть так. Теперь нужны стихи. Ни один номер боевой газеты не обходился без стихов, что хорошо и правильно. Нехорошо то, что вирши были непоправимо довоенных кондиций: «Снимите шлемы. Сохнут слезы. Ползут гадюки по плакату. Ильич, родной, ты не проснешься? Играют «Аппассионату»...»

На третий этаж к главному редактору «Красной звезды» Ортенбергу не без труда поднялся немолодой и, как бы сегодня сказали, достаточно хромой начальник корреспондентской сети Лев Соловейчик, затребованный по поводу отсутствия наличия героических стихов.