Текст книги "За пределами любви"
Автор книги: Анатолий Тосс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
А вот ее муженек прижился совсем к иным условиям, не требующим жесткого тюремного распорядка – ни подъема по сигналу, ни коллективных каш с похлебками, ни таких же коллективных душевых. Нет, его жизнь была устроена исключительно индивидуально с максимальным удобством.
А приятель Во-Во сначала совсем неплохо заработал, а затем, заливаясь от смеха, рассказал о проделанной комбинации самому Во-Во.
Элизабет слушала с раскрытыми глазами, не зная, верить или нет. Ей вообще многое было непонятно: почему муж хочет отделаться от жены? Как можно невинную женщину посадить в тюрьму? Да и вообще, кто может быть настолько коварен, чтобы заранее все спланировать, продумать и выполнить?
И все же что-то непонятым образом возбуждало ее в рассказе – может быть, именно коварство и запланированность, с которыми ей самой никогда не приходилось сталкиваться, а может быть, неясная мысль, что оказывается, жизнь не однозначна, что в ней существует много разных пластов. И тот факт, что время добираться до них скоро придет, а возможно, уже пришло, вызывало у Элизабет не до конца осознанное волнение.
– Не может быть! – воскликнула она. – Ты все выдумал, так не бывает.
Во-во внимательно вгляделся в нее, как бы рассматривая каждую деталь по частям – разгоряченные, с ярким румянцем щеки, прядь волос. сбившуюся на глаза, движение руки, безуспешно пытающееся эту прядь приструнить.
– Почему не может быть? – Он растянул свои узкие, кривоватые губы. – Конечно, может. Еще как может.
– Ну, и чем дело закончилось? – не стала спорить Элизабет.
– Ничем. Одинокий муж вернулся в Берлин, где и прожил счастливо несколько лет. Больше не удалось. Не потому, что закончился срок отсидки супруги, а потому, что к власти пришли нацисты и он вскоре сгинул в одном из так называемых «трудовых» лагерей. Впрочем, совсем не из-за этой аферы, а абсолютно по другой причине. – Во-во выдержал паузу и продолжил: – Что приводит к одному существенному выводу…
– …что не надо было строить козни своей жене, – предположила за рассказчика Элизабет.
– Отнюдь нет, – возразил тот. – Что не надо было возвращаться в Берлин. Сидел бы в Швейцарии – так наслаждался бы жизнью до сих пор.
– Грустный конец. Если только вы не придумали всю историю с самого начала, – произнесла Дина задумчиво.
Элизабет взглянула на мать. Та сидела, откинувшись на спинку стула, и тихо, будто в такт какой-то только ей различимой мелодии, покачивала головой. И при этом неотрывно смотрела на Во-Во. Но взгляд ее был также рассеян и неопределен, как и голос, он будто расплывался по всему пространству комнаты, по воздуху, ее наполняющему.
Тогда Элизабет почувствовала нечто неопределенное, расплывчатое, словно что-то живое пронеслось по комнате. Какая-то волна. Плотная, напряженная. Она взвинтила до предела сразу повлажневший воздух, а потом, видимо, через кожные поры, видимо, расширив их, проникла внутрь самой Элизабет. И из плавной, воздушной внезапно преобразилась в тяжелую кровавую волну, которая по венам стремительно взлетела вверх, прихватив остатки дыхания, наполняя цветом щеки, шею, даже лоб, даже руки. Элизабет стало сразу жарко, она даже задержала очередной вдох, чтобы тот не получился слишком шумным, заметным. А еще защекотало в животе, не внутри, а на самой поверхности, да так остро, что ей пришлось положить ладонь, чтобы сдержать волнение, пока то постепенно не стихло.
Впрочем, никто ничего не заметил. Во-Во продолжал улыбаться своей растянутой узкогубой улыбкой, отчего его глаза тоже сузились: они скользнули по Дине, пытаясь нащупать ее расплывчатый взгляд. Но только скользнули едва-едва и, сузившись еще больше, скакнули в сторону.
– Вы все выдумали, Влэд, – повторила Дина, имея в виду только что рассказанную историю. – Вы наверняка все выдумали, сознайтесь, ведь я права?
– Как знать, как знать, – проговорил Влэд, неопределенно покачивая головой, и тут же повернулся к Элизабет: – Ну что, Лизи, завтра суббота. Пойдем на корт к десяти часам, чтобы успеть поиграть до жары?
– А давай пораньше, – предложила Элизабет, которая всю неделю ждала урока тенниса. – А то опять будет, как в прошлый раз, когда ты к двенадцати устал и больше не хотел играть.
– Да нет, – не согласился Во-Во, – два часа вполне достаточно. Надо, чтобы игра была в радость.
– Мне в радость, – заверила Элизабет.
– Я знаю, – согласился Во-Во. – Если ты захочешь, мы сможем поиграть еще и в воскресенье.
– Ну давай в девять. Ну пожалуйста!.. – Элизабет сморщила лобик, округлила глаза, придав своему личику умоляющее выражение.
– Лизи, – пришлось вмешаться матери, – мистер Влэд устает в течение недели. Он ведь много работает, и наверняка ему в субботу хочется выспаться. Не настаивай, ведь ты…
– Что вы, Дина, – прервал ее Влэд, – я привык подниматься рано, мы можем начать и в девять, если ты, Лизи, так хочешь.
– Ну вот, видишь, ты такая приставучая, что мистер Влэд не может тебе отказать. – И Дина, хоть и пыталась говорить наставительно, но тоже не смогла сдержать улыбки. – А теперь, пожалуйста, мыться и спать, юная леди.
– Но, мама, – заканючила Элизабет, – ну, я еще посижу, можно?
– Нет, золотко, – Дине пришлось добавить в голос твердости, – умываться и в кровать.
– Но, мама, вы же еще сидите. Вы же не идете спать, – снова закапризничала Дина, чувствуя живую, подступающую к горлу обиду – вот сейчас она пойдет спать и пропустит… что-то очень важное, какой-то недоступный для нее секрет.
– Лизи, – вмешался Во-Во, – если ты завтра хочешь играть в теннис, тебе надо выспаться.
– Знаете что, – поддержала его Дина, – я поеду завтра вместе с вами. Посмотрю, чему ты, девочка, там научилась за два месяца. – И она погладила дочь по голове. – А теперь, милая, иди спать.
– Ты вправду поедешь? – удивилась Элизабет, поднимаясь со стула.
– Конечно, детка, – ответила ей Дина с улыбкой. – Сладких тебе снов.
– Спокойной ночи, мама. – Элизабет подошла и, как всегда перед сном, обняв Дину за шею, поцеловала ее в щеку. И, дождавшись ответного поцелуя, повернулась к Во-Во: – Спокойной ночи, Во-Во. – Она заколебалась на мгновение, сделала один-два неуверенных шага в его сторону, а потом, как будто мгновенно отбросив сомнения, рванулась к нему, и быстро, на одном единственном импульсе, прильнула к жесткой, шершавой щеке и поцеловала. А потом замерла, ожидая ответного поцелуя. Во-Во поднял глаза над склонившейся головкой, посмотрел вопросительно на Дину и, получив в ответ лишь мягкую улыбку, чмокнул девочку куда-то в макушку.
– Приятной ночи. До утра, – произнес Во-Во и снова посмотрел на Дину.
– Приятной ночи, – повторила Элизабет и, выскочив из комнаты, застучала легкими ножками по ступенькам лестницы, ведущей на второй этаж в ее спальню.
Что же произошло, почему Элизабет поцеловала Во-Во? Была ли это обыкновенная детская непосредственность или просто накопившаяся потребность в мужской заботе, которую обычно ребенок получает от отца? Или все же провокация зарождающейся женщины, желание хоть вскользь, но стать причастной к тайне взрослых, к тайне, которую она ощутила сегодня в первый раз? Элизабет не знала, она лишь чувствовала себя довольной, умиротворенной и засыпала со счастливой улыбкой.
На следующий день утром, слишком, может быть, ранним утром для субботнего дня, они все втроем сели в Динин «Додж» и отправились на теннисный корт, до которого и пешком-то было не более двадцати минут. Дина сидела за рулем, Во-Во рядом, на пассажирским сиденье, и только Элизабет, которая хотела поначалу примоститься там же, поймав недовольный взгляд матери, уселась сзади.
Первые двадцать минут заняла разминка, несколько кругов медленного бега вокруг корта. Потом бег с короткими ускорениями. Потом боком, подпрыгивая. Дина сидела на скамейке рядом, смотрела, слушала, улыбалась дочери, подбадривая.
– Приставной шажок, Лизи, – не переставал повторять Влэд, прыгая вместе с девочкой вдоль бровки. Он был в холщевых спортивных брюках, белой рубашке с отложным воротом и длинными рукавами, в спортивных туфлях. В отличие от него Элизабет была одета в коротенькие, обтягивающие шорты, майка на узких бретельках открывала не только руки, но и плечи.
– Легче, Лизи, легче… будто ты танцуешь… ножки, как в танце… и тело взлетает вверх… – говорил Влэд отрывисто, переводя дыхание после каждой короткой фразы, сам пытаясь двигаться быстро и легко.
Потом они заняли место на корте, Элизабет отошла на заднюю линию, Влэд, наоборот, подошел к самой сетке. Рядом с собой он поставил ведерко, наполненное теннисными мячиками. «Откуда у него столько мячиков?» – удивилась Дина.
– Давай Лизонька, ножки пошли! – крикнул Влэд. – Тренируем форхенд.
И Дина увидела, как задвигались, будто в мелком ритмичном танце, ноги дочери, как сразу серьезно стало ее личико, как оно исполнилось упрямой решимостью.
Полетел первый мячик, за ним сразу второй, потом, без промедления, третий.
– Легче, Лизи, легче! – покрикивал на девочку Влэд. – Не контролируй тело, оно само знает, что делает, доверяй своим ножкам, подходи к мячику. Смотри, этот чуть короче, иди на него, а следующий длиннее. Подлетай, подлетай к нему.
Элизабет слушала своего наставника. Ее ножки порхали по поверхности корта, ракетка мелькала в воздухе, но Влэд продолжал прикрикивать, и мячики летели все быстрее и быстрее.
– Давай, малыш, ракетка вверх, как флажок. А теперь пошли ноги, и ракетка падает, плечо вперед, разверни, покажи мне свою спинку. И снизу вверх, всем телом, с поворотом ног, вверх, добавь кистью вращение и не останавливай руки. Рука идет за спину, за плечо. Сразу назад, ножки не стоят, двигаются, танцуют, а теперь приставным шагом в исходную позицию.
Мячики продолжали лететь, Элизабет била их, разворачивая плечи, вкладывая в удар все свое стремительное гибкое тело. Дина загляделась на дочь. Она и не предполагала, что в ней столько упорства, страсти. Конечно, страсти, достаточно только посмотреть на искривленный напряжением рот Элизабет, на закушенную нижнюю губу, на то, как она отдает всю себя каждому удару, забыв о матери, о Влэде, вообще обо всем окружающем, расслабленном в дремоте субботнего утра мире.
А еще Дина подумала, что она, оказывается, многого не знает про свою дочь. Она, мать, родила, воспитала ее, а вот не поняла, не раскрыла до конца. А чужой человек, всего пару месяцев назад появившийся в их жизни, взял и легко выявил характер девочки.
Дине стало немного обидно, но вместе с тем она не могла оторвать от дочери взгляда, не могла не любоваться ею, ее легкими стремительными движениями, тому, как она вся отдалась игре.
– А теперь бэкхенд, – перевел Влэд полет мячиков под удар слева. – Больше разворачивайся, спину, спину мне покажи… и… удар. Вверх, вверх руки, за спину, левая нога вперед. И сразу назад, поскакала. Приставным. А теперь… – не умолкал Влэд, продолжая посылать стремительные мячи.
Дина перевела взгляд на него. В нем она тоже открыла что-то новое, чего не видела прежде. Окрепший, с командными нотками голос – куда делась мягкость и усталая медлительность? А движения рук – они были по-прежнему плавные, размеренные, но теперь в них присутствовала твердость. Дина постаралась заглянуть Влэду в глаза. Она сидела далеко, но ей показалось, что из них исчезло постоянное жалкое, виноватое выражение, к которому она уже успела привыкнуть. Вместо него появились внимание, концентрация, даже уверенность. «Неужели он может быть уверенным в себе?» – подумала Дина в изумлении.
Двигался он, конечно, не так легко, как Лизи, но ноги его без труда скользили, безошибочно находя нужное место на корте, мячик еще только подлетал, а Влэд уже подстраивался под удар.
«Видимо, – подумала Дина, – жизнь ему досталась тяжелая. Видимо, он, как и я, многое пережил и выстрадал, многое потерял, если его так поломало со временем. И все же он не потерял себя, он наверняка сможет возродиться из пепла, особенно если ощутит опору, поддержку близкого человека».
Минут через двадцать, когда Элизабет устала и кожа ее стала влажной и заблестела на ярком солнце, Влэд объявил перерыв. Они подошли к скамейке. Дина смотрела, как Лизи, сдерживая тяжелое, воспаленное дыхание, глотает воду из бутылки, как обтирает себя полотенцем, как рассеянно глядит по сторонам, не замечая ничего вокруг.
– У вас очень способная дочь. У нее хорошие ноги и быстрые руки, из нее могла бы получиться хорошая теннисистка. Ей, конечно, надо еще много тренироваться и работать над техникой, но кто знает, возможно, в будущем она могла бы играть на самом высоком уровне.
– Да бог с ним, с теннисом. – Дина прикрыла глаза ладонью, как козырьком. – Вы лучше скажите, откуда у вас силы на все берутся? Вы так эмоционально отдаетесь игре, будто у вас открывается второе дыхание.
– Знаете, – Влэд сел на скамейку, но чуть поодаль от Дины, – в моей жизни появился смысл. Раньше никакого смысла не было, а сейчас вот появился.
Дина повернула голову, заглянула Влэду в лицо. Глаза его снова наполнились тяжелой, щемящей влагой, про такие говорят «глубокие», когда чувство из глубины, перемешавшись с частичками души, выплескивается наружу. Вот только у Влэда оно было несчастным, жалким, ищущим сочувствия. «Как легко может меняться этот человек», – подумала про себя Дина.
После перерыва Дина, сославшись на дела, уехала, а Элизабет и Влэд продолжили тренировку. Теперь они стали использовать весь корт – сначала перебрасывая мяч кроссом, справа направо, потом обратным кроссом. Вскоре задача была усложнена, и Элизабет должна была три раза подряд бить кроссом, а четвертым ударом посылать мяч по линии. У нее не всегда получалось, не так просто изменить угол удара, особенно когда мяч летит быстро.
Если мяч улетал в аут, Элизабет расстраивалась и демонстративно поворачивалась спиной к Во-Во, будто это он виноват в ее ошибке, но перед следующим розыгрышем она снова собиралась, пытаясь послать мяч точно и сильно, так, чтобы ее соперник не успел достать его. Во-Во вытягивался, почти стелился над поверхностью корта, пытаясь дотянуться до ускользающего мяча, но ракетка лишь ловила и пропускала через струны пустой воздух, и тогда Элизабет сжимала кулачок и, потрясая им в напряжении, громко выкрикивала короткое и жесткое «Yes!».
Так они играли еще минут двадцать, а потом, когда дыхание девочки стало сбиваться и кожа снова заблестела мельчайшими крупинками пота, они подошли к скамейке и Элизабет долго, протяжно, смакуя каждый глоток, глотала воду из бутылки, затем обтирала себя насухо полотенцем – руки, плечи, лицо, ноги, – неспешно, основательно. А Во-Во стоял поодаль и не мог оторвать от нее взгляда.
Элизабет, без сомнения, знала, что ее гибкое, легкое тело – настолько легкое, что казалось, оно сделано из воздуха, дышит им, впитывает его, – не может не приковывать внимания. Она не раз ловила на себе пристальные мужские взгляды – в них читалось чувство, пусть оно пока оставалось непонятным, нерасшифрованным. Да она и не пыталась разобраться в нем, главное, что это чувство, иногда ломкое, зависимое, иногда восторженное, что-то шевелило внутри Элизабет, переворачивало, отчего ей становилось как-то необычайно приятно.
Вот и сейчас, заметив взгляд Во-Во, она так и не поняла, что стоит за ним – наверное, восторг, даже любовь, даже обожание. Скорее всего, обожание отца, любующегося своей выросшей дочерью и вдруг неожиданно связавшего ее молодость, красоту с собой, со своей собственной жизнью и молодостью. Ведь возможно, что Во-Во, который когда-то давно потерял дом, близких и вдруг, пусть и не в полной мере, пусть частично, обрел их снова, всю свою так долго копившуюся, не имеющуюся выхода любовь направил на этого хрупкого, грациозного подростка.
– Знаешь, чем хорош теннис? – спросил Во-Во, когда они сели передохнуть на скамейку, и, не дожидаясь ответа, добавил: – Потому что теннис – единственный игровой вид спорта, когда соперники сходятся один на один. Существуют еще шахматы, конечно, но в этом смысле шахматы и теннис схожи.
– Ну и что? – спросила Элизабет, которая не совсем понимала, к чему он клонит.
– Да потому что, когда играешь один на один и кто-то должен выиграть, а второй проиграть, тогда борьба развивается совсем по иным законам. Техника, мастерство, конечно, важны, но исход игры часто определяет характер – уверенность, злость, желание победить. Знаешь, именно твоя уверенность может зародить неуверенность в сопернике. И получается, что помимо соревнования в мастерстве теннис – это прежде всего борьба характеров. Побеждает не тот, кто лучше играет, а тот, у кого сильнее характер.
Они помолчали, Элизабет еще пару раз глотнула из бутылки.
– Ну что, – сказал Во-Во через несколько минут, – сыграем теперь настоящую игру. Один сет. У тебя силы есть еще?
– Конечно, – кивнула Элизабет и как бы в подтверждение своих слов легким прыжком соскочила со скамейки. – Ты подаешь первый, Во-Во! – крикнула она и, согнув спинку, мягко пружиня на ножках, приготовилась принимать подачу.
Во-Во подал несильно, мяч отскочил недалеко от линии, но пританцовывающие ножки Элизабет успели к нему, и мягким слайсом она направила мяч на противоположную часть корта. Но Во-Во оказался именно там, где опустился мяч, и кроссом перевел его под ее бэкхенд. И тут вместо того, чтобы ответить обратным кроссом, Лизи незаметным движением выполнила дроп-шот – короткую подрезку, и мяч, перелетев через сетку, шлепнулся прямо за ней. Во-Во рванулся было вперед, но, понимая, что ему не успеть, остановился, не пробежав и трети расстояния.
– Умничка, Лизонька! – крикнул он. – Ты замечательно видишь корт. А еще ты быстро думаешь и принимаешь решения. Умничка. Старайся постоянно менять темп игры, ставь противника в тупик, как меня сейчас.
Они поиграли еще немного, и каждому удачному розыгрышу Лизи Во-Во радовался больше своей соперницы. Конечно, она видела, как он восхищается ею – ее грацией, ее легкостью, ее молодостью, – как его кривоватая узкая улыбка, обычно напряженная и вымученная, расслабилась, как восторженно блестят его глаза, впитывая каждое ее движение, каждый шаг быстрых ножек, каждый поворот округлого плечика, каждый взмах оголенной руки.
Элизабет все видела, ей нравилось вызывать у него восторг, и она еще быстрее двигалась по корту, порхала по нему бабочкой, безжалостно нарезая удары. И от каждого успеха, от каждой выигранной подачи ее собственное возбуждение нарастало тоже, даже не возбуждение, а азарт, кураж, чувство счастливой удачи.
Вот она, подбежав к короткому мячу, пустила его по диагонали, навылет, и когда беспомощный Во-Во оказался рядом, Элизабет, сама не зная зачем, просто от распирающего ее восторга протянула свою гибкую руку и, обвив оторопевшего соперника за шею, притянула к себе, так что только сетка еще как-то разделяла их, и чмокнула звучно куда-то, не разбирая, не то в щеку, не то ближе к шее. И, тут же отпустив его, отбежав назад, она, заливаясь смехом, с лукавыми, полными счастья глазами, крикнула ему что-то задорное, дерзкое, что-то про его медлительность, и еще, что он никогда не сможет выиграть у нее. Вообще никогда.
– А ведь скоро я стану еще быстрее. А ты только будешь стареть, – смеялась она.
А он стоял, ошалевший, ошарашенный то ли неожиданным, порывистым поцелуем, то ли ее игривостью, и все смотрел на счастливое, полное восторга девичье лицо.
Но счастливое состояние гармонии, как известно, хрупкое состояние и, увы, не может длиться долго. Вот и для Элизабет оно вскоре закончилось.
Была очередная суббота, и они с Во-Во, как всегда, играли в теннис. Они провели на корте минут тридцать, когда двое ребят лет восемнадцати с ракетками и мячиками зашли на корт и сели, раскинувшись на скамейке. Под их ироничными взглядами с репликами, прерывающимися нарочито громким, не скрывающим двусмысленности смехом, Элизабет сразу же сникла. Ее задор улетучился, тело стало непослушным, ноги утратили легкость, каждое движение давалось с усилием, и она не успевала к мячам, мазала удары, отчего со скамейки летел еще более издевательский смех.
После очередного удара, когда мячик вяло и неуверенно застрял в сетке и Элизабет почти что в слезах, обессиленно ссутулившись, пошла назад к линии, Во-Во, подойдя к скамейке, попросил ребят вести себя потише.
– Мы еще будем играть полчаса, – сказал он. – А вы нам мешаете, вы ведь сами понимаете…
Но те не дослушали.
– Полчаса?! – вскрикнул один из них с наигранным возмущением. – Ты чего, мужик, с катушек, что ли, слетел? – И он обратился к своему товарищу, который тоже возмущался и тоже размахивал руками: – Ты посмотри, Том, он хочет, чтобы мы ждали еще полчаса. Как тебе это нравится? – А потом опять в сторону Во-Во: – Ты вот что, мужик, ты давай заканчивай, минуты три-четыре мы еще подождем, а потом забирай свою сладкую дочурку и сматывайся.
Элизабет, услышав перепалку, вернулась назад к сетке и, скрестив руки на груди, переводила взгляд с ребят на Во-Во. Она слышала, как изменился голос Во-Во, как неожиданно вдруг проступил сильный, почти незаметный прежде акцент, неловкий, с заостренным, потерявшим плавность, режущим «р».
– Позвольте узнать, на каком основании вы требуете, чтобы мы освободили корт? Вы только что пришли и по всем правилам должны ждать один час, пока мы не закончим игру. Причем ждать не здесь, а вон там. – Во-Во указал на лужайку за пределами площадки. Он вообще говорил медленно, с трудом подбирая слова, будто хотел справиться с волнением, будто делал над собой усилие.
– Да потому что… – засмеялись ребята, в их смехе было больше издевки, чем веселья, – …ты со своей дочуркой играть не умеешь совершенно. И незачем вам попусту занимать корт. Особенно когда мастера пришли, – добавил один из них и посмотрел на товарища, и теперь они вдвоем просто покатились от смеха. – Давайте, три удара – и валите отсюда, – проговорил он сквозь смех.
– Даже если вы играете лучше нас, – возразил Во-Во, делая упор на каждом слове, – это не дает вам права выгонять нас с корта. Невзирая на уровень игры…
– Слушай, – прервал его парень, – потренируйтесь сначала у стенки, потом приходите играть на корт. Хотя нет, – возразил он самому себе, – вам и стенка не поможет, вы сами…
– А с чего вы взяли, что вы лучше играете? – вмешалась Элизабет. – Я, например, в этом не уверена. Мне вообще кажется, что мы выиграем у вас вчистую.
Ее запальчивость насмешила парней еще сильнее.
– Хорошо, – сказал один из них, успокоившись, – давайте сыграем одну коротенькую игру. Кто выиграет, тот и останется на корте. Но только быстренько, нам неохота терять время.
– Ты как? – повернулся Во-Во к Элизабет.
– Да я с удовольствием. – Похоже, к ней снова возвращалась уверенность.
Пока ребята вставали со скамейки, крутили руками, разминая суставы, Во-Во подошел к Элизабет.
– Они, возможно, неплохо играют, – сказал он ей. – Я тебя только об одном прошу, Лизи: если мы проиграем, ты не расстраивайся.
– Ну, это мы еще посмотрим, – упрямо пожала плечами Элизабет.
– Конечно, мы поборемся, – согласился Во-Во. – Но ты не расстроишься, обещаешь?
– Не расстроюсь, – снова пожала плечами Элизабет и заняла свое место на задней линии. – Ну что?! – крикнула она ребятам, которые, похоже, уже тоже были готовы к игре. – Давайте посмотрим, правда ли все, что вы нам тут напели. Про мастерство и прочее.
Они договорились сыграть короткий сет до победы в четырех геймах, и Элизабет с Во-Во быстро проиграли первый гейм. Ребята действительно играли хорошо и сразу обрушили на Элизабет с Во-Во такой град ударов, что те пришли в себя, лишь когда гейм был закончен.
Потом пары менялись сторонами, и во время короткого перерыва у скамейки, когда времени хватило только на пару глотков из бутылки, Во-Во, касаясь Элизабет плечом, проговорил коротко:
– Нам надо зацепиться в этом гейме. Завязать борьбу. Сейчас моя подача, и ты бей только в одного из них, в того, кто повыше. Бей прямо в него, у него похуже координация, и его можно смять. Прямо в него, поняла? Их надо лишить уверенности, настроя на быстрый выигрыш.
Второй гейм действительно отличался от первого. Первый мяч после резкой подачи Во-Во был отправлен в аут, и счет быстро стал пятнадцать—ноль. Ребята заметно занервничали – это было первое очко, которое они проиграли.
Теперь подачу Во-Во принимал тот самый долговязый парень, и Во-Во подал прямо в тело плоским, длинным ударом. Парень успел отскочить, но удар у него не получился, он успел только подставить ракетку, мяч взвился над сеткой, Элизабет подлетела к нему и смэшем снова послала в тело долговязого, который так и застыл у задней линии.
Мяч прорезал воздух, но парень успел загородиться ракеткой и снова отбил мяч на противоположную сторону. Элизабет было двинулась к нему, но сзади раздался крик «Мой!», и тут же приземистое, широкое тело расчетливо, без спешки подстроилось под удар. Элизабет увидела лишь короткий взмах, в него была вложена злость и резкий напор, и мяч, пробивая воздух, ринулся в сторону долговязого. Он летел прямо в голову, этот маленький жесткий снаряд, и хотя долговязый мог еще отклониться, он почему-то присел, выставив ракетку вверх, как будто сдавался. Мячик, поймав струны, отскочил от них, но на сей раз ему не хватило прыти, и он, зависнув в воздухе, плюхнулся, даже не долетев до сетки.
– Тридцать—ноль, – удовлетворенно кивнул Во-Во и подошел к Элизабет. Они опять плечом к плечу прошли свою половину корта.
– Отличный смэш, ты умничка, Лизи. Еще пара таких ударов – и мы его сломаем. Играй только в него, второму вообще мяч не давай, пусть он останется вне игры. А этого мы с тобой разделаем под орех.
Так они играли до конца гейма – все удары направляли только на долговязого, так что другой парень только подпрыгивал на своей четвертинке корта, пытаясь дотянуться до пролетающих мячей, но они избегали его, и вскоре гейм был закончен.
Да и следующий продолжался не долго. Игра у ребят совсем разладилась, долговязый – тот, в которого постоянно летели мячи, – совсем стушевался, и если от ударов Элизабет он еще как-то отбивался, то с резкими, прямо в тело, ударами Во-Во ничего не мог поделать.
– Что вы только в него играете? – возмутился напарник долговязого, когда Элизабет и Во-Во выиграли следующий гейм. – Боитесь, что ли, по-честному?
– А разве мы не по-честному? Играем, как можем, с вами, с мастерами! – громко с вызовом крикнула Элизабет, и когда они находились у скамейки, чтобы снова глотнуть воды и обтереть полотенцами потные лица, заглянула в лицо своего партнера.
Если бы она не знала, что это ее Во-Во, если бы перед ней стоял незнакомый человек, она испугалась бы. Даже не хищного выражения, даже не плотно поджатых губ, не искривленной недоброй, растянутой больше обычного улыбки, а затаенности. Будто задумано что-то коварное, мстительное, подвластное только его воле, до чего никому никогда не догадаться, но что неминуемо произойдет.
– Ты приготовься, – процедил он безгубым ртом, и даже взгляд, всегда тихий, мягкий, готовый понять, сейчас казался холодным, отгородившимся. – Они чувствуют, что им не выиграть, и готовы на все. Думаю, они переймут нашу тактику и будут лупить по тебе. Ты будь осторожна, не подходи близко к сетке, стой на задней линии, играй только в долговязого и не старайся его переиграть, отвечай длинными свечками. Помни, они будут играть в тебя, – повторил он, когда они уже шли на свою сторону корта.
Теперь подавала Элизабет, и ее хоть и подкрученная, уходящая в сторону, но мягкая девичья подача давала соперникам возможность направлять мяч именно туда, куда они хотели. А хотели они – Во-Во был прав – бить прямо в Элизабет. Первые несколько мячей она отбила легко, прямо на долговязого, но тот тоже стал метить в нее, выключая из игры Во-Во, удары набирали силу, и Элизабет было все сложнее догонять мячи и отвечать свечами под заднюю линию. В конце концов свеча получилась короткая, и долговязый вколотил ее в корт смэшем по диагонали.
Следующий розыгрыш стал повторением предыдущего, из четырех участников играли только двое – Элизабет и долговязый, другие двое только провожали пролетающие мячи беспомощными взглядами. Счет стал ноль—тридцать.
– Надо же, он изо всех сил в тебя лупит, паразит, в тринадцатилетнюю девочку, – пробурчал Во-Во, когда они сошлись в середине корта. Он посмотрел на противоположную сторону корта: – Слушай, Лизи, подай-ка ты не сверху, а снизу, подрезкой, как можно ближе к сетке, дроп-шотом.
Подача вышла удачной, короткой, подкрученной. Впрочем, долговязый к ней успел, но он оказался слишком близко от сетки для широкого свинга, и единственное, что ему оставалось, – это короткая подрезка. Аккуратно, расчетливо он двинул мяч в сторону от Во-Во, но тот легко догнал его и мощным топ-спином послал его, как всегда, в тело долговязого. Их разделяли всего-то четыре-пять ярдов, и парень не успел ни отпрыгнуть, ни прикрыться ракеткой, мяч влетел прямо ему в живот, казалось, он пытался проткнуть, насквозь пронзить худощавое тело. Но он был мягким и упругим, этот мячик, и только поэтому отскочил и, попрыгав еще немного по корту, замер у самой сетки.
А дальше все произошло совсем быстро, Элизабет как ни пыталась, так и не смогла припомнить в точности – то ли долговязый перегнулся в поясе и сначала присел на корточки, а потом как подрубленный повалился на землю, схватившись за живот руками, то ли его партнер, отбросив в сторону ракетку, ловко перемахнул через сетку и уже наступал, нависал над Во-Во, теснил его.
– Ты что, мужик, делаешь? – повторял он одно и то же. – Ты зачем такое делаешь, а?
Элизабет успела взглянуть на Во-Во и испугалась. Холодное, бесчувственное, безжалостное лицо прорезал длинный, безгубый рот, глаза сузились до едва различимых щелочек.
– Ты зачем так, мужик? Ты же специально так. Ты же в него специально метил, – продолжал повторять одно и то же парень, но Во-Во протянул левую руку, как бы определяя дистанцию между ними.
– Не касайся меня, – предупредил он. – Вообще не дотрагивайся.
Правой рукой Во-Во по-прежнему сжимал ракетку, но совсем не так, как во время игры, а как орудие, готовое поразить. И Элизабет поняла: если парень попытается оттолкнуть руку, попытается нарушить пространство, определенное ею, Во-Во ударит его ребром ракетки по лицу. Или по шее. А что произойдет потом, один бог знает.
Возможно, парень тоже понял это, он остановился.
– Зачем ты так, мужик? – снова повторил он, видимо, не зная, что сказать еще. – Ты же специально. А если бы мы так…
– Мы были в игре, – проговорил глухо Во-Во. – Все было в пределах игры, в пределах правил.
– Но ты же специально, – еще раз сказал парень, заводя себя этой единственной фразой. – Зачем специально?
