Текст книги "Прогноз на завтра"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

***

На ноябрь составляли мы долгосрочный прогноз.

"Угадай-ка, угадай-ка" – интересная игра, собирайтеся, ребята, слушать радио пора. Разложили мы тетрадки, краски разные берем, мы ответы на загадки нарисуем и пришлем".

Этой песней в моем детстве начиналась одна из передач. Теперь и мне приходится рисовать "ответы на загадки".

Долгосрочный прогноз вроде бы дело невозможное. Тем более что ноябрьский мы должны сдать... в конце августа.

Американцам лучше. Они прогноз дают в последних числах предыдущего месяца. Да 5-го числа новый прогноз на месяц, перекрывающий старый. Но у нас в стране плановое хозяйство. Нашим организациям он нужен заблаговременно. На уровне зампреда Совета Министров его изучают. И смотрят, что где сеять, где раньше уборку делать, куда топливо подкинуть, где возможна аварийная ситуация, и какие сроки навигации, и на каких реках, и прочее и прочее.

Хошь плачь, а прогноз давай.

И если мы во второй пятидневке обещаем ясную погоду, а будут сплошные дожди – ничего страшного. Еще один повод для упражнений острословов над бедными метеорологами. Мы клянемся, что в Крым придет жара, а месяц выдался прохладным – тоже сойдет. Изматерят нас в бога и в душу доверчивые курортники – и успокоятся. На то он и долгосрочный прогноз. Если он на пятьдесят процентов оправдался, у нас праздник. А бывает, что оправдывается только на десять процентов. А бывает, что и на два. Случается, что мы ставим минус. Пролетел прогноз, пролетел, голубчик, как миленький, ничего не сошлось. Как лично я ко всему этому делу отношусь – разговор отдельный. Суть в следующем. Прогноз может сойтись и на восемьдесят процентов (чего, правда, по-моему, еще не бывало), но допустим не угадали мы только по Поволжью. Сказали, дескать, можно сеять, а вдарили заморозки, да такие, что погибли посевы. Вот тогда нам каюк. Или начнется сильный паводок, реки выйдут из берегов, наводнение – а мы прошляпили. Вот это беда. Но пока (трижды плюнем через левое плечо) Бог нас милует, пока такие вещи мы угадываем. Как сказал Старик: "Нам везет" – а Старик мудрый, все понимает.

Подсчеты ведутся – много людей на точных машинах подсчитывают, – и получается, что наш прогноз себя экономически оправдывает. Хоть врем мы много, но главное – угадываем. А это большая прибыль государству.

"Угадай-ка, угадай-ка" – интересная игра.

Как мы в нее играем, вам все равно не объяснить. На то она и наука, хитрая. Во всяком случае, палец на ветру не держим и на закат с грустью не глядим. Температура воды в океанах, состояние тропосферы, сезонные и широтные воздушные потоки – три кита, на которых мы стоим. Достаточно ли этого, опять же другой разговор.

И сидит бедняга прогнозист четыре месяца, и чего он только не анализирует, и всего он боится, и рвет с отчаяния волос за волосом на своей многострадальной голове, и никто не знает, где кончается наука и начинается интуиция. Вот таким путем.

Четыре месяца он готовит прогноз, месяц защищает, месяц шишки получает. И потом опять по новой. Итого, в году у каждого прогнозиста два ответственных месяца. А больше нельзя. Ни один человек не выдержит большей нагрузки. Это наше начальство понимает. Иначе придется институту регулярно заказывать участки на Ваганькове да открыть счет в магазине похоронных принадлежностей.

А ведь можно найти прекрасную, спокойную, милую сердцу работу. Господи, сколько есть возможностей сачковать, особенно в науке! Мало ли я заслуженных деятелей перевидал на своем веку! Правда, наша контора особая, у нас в основном все труженики. Но ведь и тут устраиваются. Допустим, есть такая гипотеза, согласно которой в определенных слоях атмосферы перед образованием циклонов наблюдается повышенное содержание некоего газа (не будем давать название, иначе поймут, на кого намекаю, а там люди сидят серьезные – глаза мне выцарапают, это точно). Случайно появляется газ или нет, связан ли он с циклонами, а значит, можно ли по этому признаку прогнозировать – вопрос требует выяснения. А для выяснения нужна статистика. Да не дней, не недель, а лет так десяти. И вот сидит деятель, трудится в поте лица, карты составляет, справочники издает – и ни за что не отвечает. Лет через десять он подведет итог. Есть взаимосвязь – хорошо, готова диссертация. Нет взаимосвязи – опять же хорошо, проделана большая научная работа, это тоже тема для диссертации.

Да я не завидую. Вот, к примеру, после того как облысеешь и заработаешь нервный тик, пишешь:

"По таким-то областям:

Средняя месячная температура воздуха ожидается 0 – 1° (ниже нормы на 1°).

Месячное количество осадков составит 25 – 30 мм (норма, на востоке территории местами ниже нормы).

Малооблачно, преимущественно без осадков будет в четвертой пятидневке. В остальное время ожидается переменная облачность, местами осадки (во второй половине месяца преимущественно в виде снега, местами метели). Ветер во второй пятидневке южный, в остальное время преимущественно западный, 5 10 м/сек, временами до 15 м/сек.

Наиболее низкая температура (ночью -12, -16°, днем -5, -10°) ожидается в 18 – 20-х числах и в отдельные дни шестой пятидневки; наиболее высокая (ночью 0, +5, днем 7 – 12°) – во второй пятидневке. В остальное время температура будет ночью -3, -8°, днем -2, +3°".

Написал – и абсолютно уверен, что именно так оно и будет. И вот огромная область, миллионы людей, у них свои проблемы, свои заботы, свое начальство (важное начальство, если встретит тебя – глазом не поведет), а ты – незаметный, недоделанный научный сотрудник, – сейчас как бы главный над ними, чародей, маг. И, слушая тебя, они будут надевать плащи или шубы, выезжать за город или сидеть у телевизора, включать отопление или ставить на прикол пароходы. А ты пьешь молоко, которое тебе за вредность полагается, и чувствуешь себя не иначе как зам Господа Бога – шутка ли, установил погоду на месяц.

И действительно, потом, когда в актовом зале обсуждаются итоги прогноза и если он в основном оправдался – чествуют работяг и премию дают, – помню был сильнейший паводок на Амударье, топило, дамбы прорывало, да только три месяца уже готовились к нему, меры принимали, ибо наши ребята угадали его, за три месяца угадали, и он, браток, не подвел, погулял, – так вот, я про то говорю, что сидели наши ребятишки и золотые нимбы сияли над их головами. Не верите? А я сам видел.

Но все это лирика.

А мы составляли прогноз на ноябрь.

И вот Кероспян, могучий армянин, который на прогнозах не только собаку – троллейбус съел (как тот австралиец, что на пари свою машину изжевал), который заморозки печенкой чувствует (печень у него поэтому и больная воду он пьет минеральную и таблетки глотает), подпись которого будет стоять первой, – словом, вызывает меня Кероспян и говорит таковы слова:

– Ладно, Мартыныч, хватит раком-отшельником сидеть, давай выкладывай начистоту, что у тебя там наболело и накипело.

Сели мы с ним итоги подводить. Ведь до этого только намеками отделывались да разговорами типа: "Хорошо бы, хорошо бы нам моржа поймать большого".

Сидим день, сидим два. Гладко все получается. Сплошное удовольствие иметь дело с умным человеком. И по Восточной Сибири мы с ним большущий антициклон поймали. Необычные там, граждане, морозы для этого времени будут. Жуткое дело.

И так, постепенно, доползли мы до европейской части, хотя с нее принято начинать, но у меня свой резон.

Выслушал я его. Красиво говорит. А потом свои соображения выложил.

Что будет, братцы, что будет!

Однако ничего. Сбегал он куда-то, воду свою минеральную принес, таблетку запил.

– Интересно, – говорит, – как в кино. Ты, Мартыныч, человек проницательный.

– Что верно, то верно, – отвечаю, и глаза скромно опускаю. Дескать, смущен. А ведь взглянуть на него боюсь, на смех подымет.

Но нет. Варткесу явно не до смеха.

– Значит, первая декада ноября морозы.

– Точно, – отвечаю.

– Что ж, это редко, но бывает. Тут я с тобой согласен. Тут ты голова, хоть и не Бриан.

(Знал в молодости Кероспян наизусть "Золотого теленка". Мода была такая.)

– А вторая декада – оттепель? Да?

– Я не виноват, – говорю, – а будет средний нуль в центральных областях.

– А последняя декада – повышение температуры. До семи градусов, я так понял?

Я лишь вздохнул.

– Это в конце ноября – семь градусов! Может, и северные реки вскроются?

И спрашивает он таким тоном, будто с идиотом разговаривает. Соглашусь с ним, значит, признаю: верно, братцы, законченный я кретин.

– Вскроются, Варткес. А будет ли паводок – сие надо рассчитать.

Тут я думал, он меня спросит, где ты, мальчик, учился. Ведь все знают, что не синоптик я, не кончал я ни Ленинградский, ни Одесский институт. Однако такого вопроса Варткес не задал. Видно, решил, что лежачего не бьют.

– Аналоги у тебя есть?

Это, значит, было ли нечто подобное в древние времена, хотя бы при царе Горохе.

– Есть, – говорю, – похоже было в двадцать шестом году и немного в сороковом.

Варткес вылил в стакан что там в бутылке оставалось, выпил, не залпом, а осторожно, маленькими глотками. Что-то он в это время обдумывал. Поставил стакан.

– Хорошо, Мартыныч, давай все с начала. На колу мочало – начинай сначала.

"Что мужчине нужна подруга – это тебе не понять".

Опять Киплинга вспомнил. К слову пришлось. Да неинтересно вам знать, как и почему такое с погодой происходит. Мои выкладки объяснят разве что узкому специалисту, да и то не всякому. Ибо доказать в нашем деле можно только очевидные вещи. И то через два с половиной месяца эта очевидность боком выходит. Кухню погоды варит капризная старуха. В маразм впадает, любого фортеля от нее ждешь. И как все бабушки, всегда, сволочь, говорит надвое.

А выкладки, между прочим, все сначала посмотреть, – работа часа на четыре. Уборщица два раза в комнату заглядывала и бормотала что-то для нас нелестное. Ее можно понять. Уборщице лишние хлопоты. А она тоже ни в чем не виновата.

Никто ни в чем не виноват.

Виноваты мы сами. А разве не так? Откуда ты тепло взял, Мартынов, в конце ноября?

– Так вот, старче, – сказал Кероспян, когда было уже десять вечера и, естественно, я не только в больницу к Наташке не успел (решила небось, что к бабам пошел), но и дочь моя спать голодной легла (лентяйка она, никогда себе ничего не разогреет, или телевизор еще смотрит и некому ее за уши оттянуть). – Так вот, старче, – сказал Кероспян, – ничего ты мне не доказал. Откуда тепло в конце ноября?

– А что в нашем деле можно доказать? У нас бы тогда стопроцентный прогноз был.

– Ты мне хвост не крути, – сказал Кероспян и достал таблетку, но не было воды запить.

– Циклоны, пойдут циклоны со Средиземного моря. Все ясно.

– Ясно! – Он чуть не заревел. – Почему же они раньше не пойдут?

– Раньше будут ветры с Атлантики и с Севера.

– А Средиземное море останется теплым, да? Оно у тебя странное, море, ручное, да? Спрячет тепло, переждет холода, а потом пустит циклоны, да не на Францию и Испанию, как обычно.

– Туда придет холод с Атлантики.

– Вот-вот, сговорился с морем, такое оно хитрое и послушное, что обойдет теплом капиталистические страны и нам подарочек пришлет на Украину.

– Шутить изволите, Варткес.

– Это ты шутишь. Повеселиться захотел. Ничего ты мне не смог доказать.

– Но у меня интуиция...

И тут Кероспян замолк, с минуту грустно на меня смотрел, а потом тихо так, интеллигентно говорит:

– Катись ты в задницу со своей интуицией.

7

Я лег, кувыркался некоторое время, потом понял: бесполезно, все равно не засну. Накинул пиджак, пошел на кухню, включил свет. Принес бумаги, и чертил каких-то чертей, и сам с собой тихо разговаривал. Это была даже не работа, а допрос с пристрастием. Прав Варткес, абсолютно непонятно, почему я даю тепло на конец ноября. Циклон Циклонович Циклонов. Откуда? От верблюда. Ах, циклончики, мои циклончики, вы надели да панталончики. Циклончик миленький, такой хорошенький, пошел по улице гулять, его поймали, арестовали, велели паспорт показать.

А паспорта нет.

"Нету, нету", как говорила официантка-эстонка. И все.

Может, я это просто придумал? Усталость, нервное напряжение, галлюцинации. Бывает.

Интуиция? Варткес указал точный адрес, куда мне с ней идти.

И все-таки должен человек хоть раз в жизни себе поверить. Стоять на своем, и точка.

"Да будет свет", – сказал Господь Бог.

"Да будет тепло в конце ноября", – сказал его заместитель Мартынов.

И потом я стал думать вообще про жизнь: вот, дескать, Алена, дочь моя, не такая уж дура, разогрела себе котлеты (диетические – 13 коп. в кулинарии, вчера покупал) и все-таки проявила силу воли, отказалась смотреть передачу "Химию – на поля", сама легла. Так мы и живем. Без Наташи. А ребенку нужна мать. "Мать моя в больнице". Второй месяц. А вдруг она не выйдет? Случается и такое.

Нет.

Только не про это.

Циклончики, мои циклончики. Циклон Циклонович Циклонов верхом скакал на кобыле.

Я поставил чайник на плиту и принес из комнаты фотографию Алены.

Забыл, как дочь выглядит.

Как и все дети, фотографируясь, она смотрела прямо в объектив. Теперь, с фотографии, она строго глядит на меня. Глупая девочка с серьезной рожицей. Сейчас, конечно, я ей нужен. Хожу в магазины, готовлю жратву, слежу за уроками. Пока. А лет через шесть-восемь ей будет не до меня. Новое поколение. Свои проблемы. Подруги, девочки, а потом и мальчики. Придется мне дежурить вечерами с палкой в подъезде. Ждать, когда Алена заявится. Я буду тогда "предком", а "предки" вечно мешают. Потом она влюбится в какого-нибудь охламона. Господи, прошу тебя как сослуживца, ну хоть по блату, не дай, Господи, ей Иркину судьбу!

Я выключил чайник. Очень хотелось пить.

НОВЕЛЛА О МОЛОДОМ ЖУЛЬМАНЕ

(а попросту – о жулике)

Как в песне поется, так, наверно, и было:

Течет, течет реченька да по песочечку,

Золотишко моет

Молодой жульман, эх, да удалой жульман

Начальничка молит:

– Ты начальничек, всем начальничкам

начальничек...

и я представляю его, много у меня было начальников, но этот особый выдался – всем начальничкам начальничек, крутой, жестокий, насквозь видит, как-нибудь и о нем расскажу.

Отпусти, эх, отпусти на волю,

Знать, соскучилась, а может, скурвилась

На свободе дроля...

и ведь на коленях жульман стоял. Гордый, а стоял. Скрутило. Вот так в грязь бросился на колени, а кругом люди, а он стоит и молит. Что касается начальника, то тот усмехнулся, посуровел, глянул проницательным оком:

– Отпустил бы тебя на волю я,

Да воровать, ох, воровать ты будешь.

А ты напейся воды, воды холодненькой

Про любовь забудешь.

Вот так и отрубил. Это же ни одному поэту в мире не придумать! Так только начальник может сказать: "Напейся воды холодной – про любовь забудешь".

И хотя поет ее сейчас на магнитофонах модный певец, и хорошо поет, но я уверен, что песня народная, подслушанная.

Я впервые ее узнал от двух мужиков, с шеями в три обхвата, и плечища у них были такие, что, когда ребята вставали, я вздрагивал и к стенке прижимался: заденут ненароком, потом никакой конструктор не соберет. И везли они полные сетки бутылок пива, и пели они, конечно, перевирая мотив (потом-то я услыхал правильный), и у них выходило "не про любовь забудешь", а "забудешь про любовь". И, клянусь, никто, даже самая близорукая учительница не смогла бы в них найти хоть намека на интеллигентность, так что магнитофонов они не слушали и песни по радио не разучивали – это точно. Значит, выучили они этот текстик где-то у себя, на золотых приисках.

Давно это было. Я летел тогда на грузовом самолете из Магадана в Певек.

8

Понимаете, необычная у нас система. Ну с Кероспяном я могу поспорить. Пошлет он меня подальше, но все-таки доложит: дескать, есть такое особое мнение клинического идиота. А со Стариком, профессором, начальником лаборатории, мне уже спорить нельзя.

Но ведь дальше прогноз смотрят наши светила. Для них я вообще нуль, они не только со мной говорить не захотят, они часто друг с другом не разговаривают. А потом прогноз утверждают в главке. Туда меня на порог не пускают. И, наконец, прогноз ложится на стол зампреда Совета Министров. Он, конечно, о моем существовании не догадывается.

Значит, по идее, сидеть мне тихо и не чирикать? Все равно не услышат?

Так нет. Если я продолжаю настаивать на своем особом мнении, никуда от меня не денешься. А вдруг? Вдруг хоть на одну десятую процента я прав? Редкое стабильное потепление может привести к опасным явлениям. К примеру, посеют озимые как обычно, а в конце ноября они дадут бурные всходы растения, что с них взять, не понимают, что тепло ненадолго. Затем ударят морозы. Это, кстати, часто бывает. А снежного покрова не будет. Не успеет снег выпасть, и все. Что тогда? Погибнут посевы, погибнет урожай на половине Европейской части Союза. Кто же свою голову решится подставить под такое дело?

И начали меня таскать по инстанциям.

Но сначала я со Стариком говорил (в лаборатории его иначе не называют). И тут, чтоб долго не тянуть, скажу сразу: не убедил я Старика. Ни черта толком не доказал – однако Старик мне поверил. Взял и поверил.

– Мартыныч, – сказал Старик, такого тепла, как ты даешь, нам никто не утвердит. Да и быть этого не может. Но мы все же предупредим. Так и запишем: ожидается плюсовая температура. Согласятся ли с нами, этого никто не ведает. Но я на твоей стороне.

Думаете, страховался Старик на всякий случай? Ничего подобного. Не такой он, Старик, чтобы подушечки подкладывать там, где можно поскользнуться.

Ведь это он меня в лабораторию взял. Я же сначала в другой отдел поступил.

Легенды по институту ходят о моем первом разговоре со Стариком.

Представьте: сидит Старик, ученый, труды его за границей печатаются, правительство его орденом наградило, сидит и срочную работу выполняет – из Генштаба ему звонили, просили указать количество осадков в сентябре по Белоруссии за последние десять лет. Понимаете? Генштаб его просит: дескать, сделайте милость, дайте такую справочку. А тут заявляется Неизвестнокто, по фамилии Никогданигдетакогонеслышал, можно сказать, прямо с улицы (разве что в буфете раз виделись, очередь он за мной занимал), – заявляется и говорит примерно следующее:

– Уважаемый т.д. и т.п., хочу я вам свои соображения высказать о долгосрочном прогнозе вообще и о вашей лаборатории в частности.

Ну вот вы, окажись вы сами на месте Старика – срочной работы по горло, с Генштабом запросто беседовали, трубка еще не остыла, – скажите, только честно, куда бы вы меня послали?

А Старик извинился: дескать, через полчасика приходите, буду к вашим услугам.

Был грех, подумал я, что увиливает. Интеллигентно меня по боку. Через сорок пять минут рабочий день кончается.

А я, братцы, давно к этому разговору готовился. Несколько лет я его репетировал. Все надеялся, встречу главного по погоде и выскажу ему в бога и в душу.

Маленькая анкетная справочка (можно к личному делу подшить): признаюсь, замечал я за собой такую склонность – высказывать начальству все, что я про него имею. Не раз мы это проходили. И как правило, совпадала сия откровенность с моим уходом с работы. Или начальству я сразу становился несимпатичен, или – продаю, братцы, сам себя продаю с головой, – или я решал, что, мол, пора, засиделся. Как же отказать себе в удовольствии громко хлопнуть дверью? Героем становился в глазах сослуживцев. Со слезами провожали. Правда, плакали лишь со мной наедине. Без свидетелей. Невидимые миру слезы. Но не высказаться, братцы, я не мог. Просто зуд какой-то, болезнь. Себе дороже выходило. А так вроде публичной исповеди, очистился.

И в тот вечер, когда Старик Генштаб успокаивал, я бродил по коридорам и повторял: "Ты должен, должен". Чувствовал я, понравится мне работа и потом не решусь. Привыкну. Пригреюсь к месту. Сколько можно выступать в роли кузнечика, прыг-прыг, прыг-скок? А не выложу я в откровенную – всю жизнь себя пилить буду, за человека не посчитаю. Сейчас в самый раз, пока не прикипел к стулу.

Лишь сожалел, что старикан симпатичный попался, чем-то он мне понравился. Наверно, тем, что говорил тихо.

Прихожу я, а он меня ждет. Я ему траля-ляля, это пока из комнаты все не выкатились, а потом пошел. Точно не помню, но, наверно, говорил так:

– Это же все обман! Сплошное жульничество! Служба погоды держится на глупости людей, на их доверии к печатному слову и в то же время на их привычке не верить, вернее, не совсем доверять услышанному и прочитанному. Не будь этого, давно бы нас погнали в три шеи и заколотили нашу лавочку. Когда-нибудь кто-то догадается, осенит его, сердечного, простая идея: взять наш месячный долгосрочный прогноз и изо дня в день проверять его. Обхохочется. Животик надорвет. Выяснится, что мы не в состоянии предсказать ничего похожего, чтоб хотя бы близко лежало. И если случайно, крайне редко, наш прогноз оправдывается, так на то теория вероятности: не можем мы совсем не попадать. Совсем не попадать – тоже высокое искусство. К счастью нашему, нет такого идиота. Всем некогда. Все выбрасывают вчерашние газеты, начисто забывая, что в них написано. Вот прогноз на сентябрь... "Начало месяца холодное". Вранье! Тропическая, тридцатиградусная жара была, редкостная. "Потом ненадолго придет волна тепла", опять мимо! Потом пришло похолодание. "Потом снова нудная холодная погода и где-то в конце – теплее". Кстати, это прогнозом называется: "Где-то в конце – теплее?" По рукам надо бить за такие слова! И вспомните, нудных дождей не было. Пришла золотая осень, в которой вы категорически отказывали бедным москвичам. Поймите меня правильно. Я не хочу лично вас обидеть. У вас работа во много раз сложнее, чем у краткосрочников. Мы ничуть не лучше. Прогноз на завтра не можем дать! Чтобы сказать: "Ожидается переменная облачность, местами кратковременные дожди", никакого образования не требуется. Девяносто процентов гарантии, что попадешь. И ругать никто не станет. Люди подумают: "У нас нет дождя, значит, он где-то на местах". А если ливень на целый день, то человек соображает: "Видимо, у нас такое место, ведь предупреждали "местами", а у других, наверно, сухо, сам прогноз читал".

Так я поливал час.

И знаете, что мне Старик ответил? (Опять же тихим голосом, по-другому, я убедился, он и не разговаривает.)

– Америку вы не открыли, молодой человек. Спросите у любого – каждый с радостью подтвердит, что синоптики ошибаются. Но тем не менее все поголовно жадно слушают прогноз на завтра. Знают, что мы можем наврать, но хотят верить. Многие покупают газеты и радио включают специально из-за метеосводки. Такова человеческая натура. Он хочет верить. Попробуйте нас закрыть. Страшно подумать, что будет. Мы нужны.

Вот так мне Старик ответил. Не по существу, не вокруг да около, а вразрез, наповал.

И захотел я извиниться перед Стариком, а он меня стал расспрашивать, кто я да что.

Выложил я коротко про себя. Как физиком закидоны устраивал. Как по морю шлепал. Как в ресторане лабухом зимовал. Как синоптиком на Севере был (не приехал человек, и тут я подвернулся, образование подходящее, можно поднатаскать. И вообще, кратковременный локальный прогноз на Севере легче, чем в средних широтах. А мне интересно – словно шахматная партия). Как я в лаборатории ионосферы на Тикси сидел, кухню погоды через космические лучи хотел понять, революцию в метеорологии совершить. (Когда не знаем предмета, мы все революционеры, все завоеватели. Пришел, увидел, победил. Пока сам, уже в институте, не влез в это дело по уши, я был уверен, что ни черта мы не разбираемся в кухне погоды, не нашли еще главного повара. Теперь и я стою на "трех китах". И даже временами верю в свой прогноз.)

Слушал меня Старик, а потом предложил:

– Переходите ко мне в отдел. Оформлением я сам займусь. И кстати, я тоже кончал физмат.

И не то меня удивило, что Старик в дирекцию не стукнул, дабы меня к институту близко не подпускали и вахтеры двери запирали при моем появлении, – нет, другое: как он догадался, что я давно к нему в отдел пробираюсь, ощупью, сам себе не признаваясь, – всю мою сознательную жизнь, можно сказать, я брожу около него.

С тех пор прошло два года, а недавно слух пополз, верный слух, дескать, на каком-то совещании или конференции, когда директор назвал Старика лучшим прогнозистом, Старик потом в кулуарах во всеуслышание заявил: "Прогнозист номер один у нас Мартынов". А когда начали смеяться, он добавил: "Еще, может, и нет, но будет".

Шутил, конечно. Большой он шутник. Наверно, он и сам в это не верит. Каждый из нас только самого себя считает первым. Но ведь сказал. Значит, подумал. А уж если Старику такая мысль пришла...

Теперь вам понятно, что не из осторожности Старик решил меня поддержать?

И еще я вам скажу: грош нам цена, ничего из нас путного не выйдет, если во всем мире не найдется хоть одного Старика, который в нас поверит.

9

– А в Закарпатье топить не будет?

– Не должно. Проскочат циклоны, не успеют.

И он успокоился. Больше я его не интересовал. Но Поладьева меня спрашивала с пристрастием. Гоняла, как студента на экзамене.

А ведь я сидел перед людьми, фамилии которых обычно произносятся шепотом. Я по их книжкам самообразованием на Севере занимался. А теперь я с ними как-никак коллега.

Или калека?

Во всяком случае, перед единственным зрителем, институтской красоткой Ниночкой, которая в углу притаилась – расчеты какие-то делала, – Поладьева меня представляла именно калекой, дефективным. И хоть Ниночка глаз не подымала, но я знал, что сегодня же, в буфете, я буду обрисован соответствующе.

Пожилые женщины смотрят на девушек, как ушедшие из спорта мастера на нынешних рекордсменок. Сравнивают: дескать, сама я бегала хуже или лучше? И хоть девушка рядовая лаборантка, но, если она показывает "лучшие секунды", пожилая женщина – пусть она профессор, заслуженный деятель, за границу как на дачу ездит – завидует, хоть скрывает это чувство, но завидует ей. И, конечно, не упускает возможности взять реванш в другой области человеческих отношений.

***

Она все наседала.

– Но по численному прогнозу этого не видно?

(Не поленилась, посмотрела. А ты хотел ее взять голыми руками.) Я старался отвечать как можно спокойнее. Мне казалось, что вот-вот наш диалог пойдет по принципу "сам дурак".

– Максимум в 26-м году?

– Шесть градусов.

Вкрадчиво, даже ласково:

– А вы даете семь?

– Даю семь.

– Может, семь с половиной?

– Если хотите, и десять будет.

Это я дал маху.

Никогда не думал, что Поладьева так смеется. Она сразу помолодела лет на двадцать. Да, лет двадцать назад она была ничего. И Харламов оторвался от бумаг, и у него поплыло лицо, еле он сдерживался. И даже Ниночка изволила улыбнуться.

Поладьева резко оборвала смех, словно щелкнула выключателем.

– Вадим Павлович, думаю, что в словах Мартынова есть резон. Если поднести к градуснику паяльную лампу, он и не десять – пятьдесят градусов покажет. Только непонятно, сам Мартынов будет с лампой по городу бегать или друзей позовет?

И еще жестче:

– Давно я так не смеялась. Мартынов человек способный. Если ему в сатиру и юмор податься? Например, на радио, в "Доброе утро"?

И с некоторой грустью:

– Но у нас другое учреждение. И главное, мало свободного времени. А не стоит ли дирекции предложить Мартынову всерьез задуматься над его призванием? Вдруг он опять ошибается? Опять не ту работу выбрал?

Все про меня раскопала.

***

Сидор Петрович из соседнего отдела по четвертому выпуску денежно-вещевой лотереи выиграл звезду. (А разве они разыгрывались? Да нет, но случайно выпало.) Из созвездия Кассиопеи. Что делать? Подать ее на блюдечке? Но зачем? Придется заново издавать все звездные атласы. А это дорого.

Сидор Петрович спрашивает меня в коридоре:

– Мартынов, сколько она стоит? Больше, чем "Запорожец" и холодильник? А на "Волгу" вытянет?

Отвечаю:

– Сидор Петрович, у нее же свои планеты! Она в миллион раз дороже Земли! Что будете делать с таким богатством?

Совсем человек растерялся. Счастье какое привалило!

***

Ты начальничек всем начальничкам начальничек!

Наивный я тогда был. Идеалист. Думал, что просто не понимает он, всем начальничкам начальничек. Надо к нему прийти и объяснить. Все рассказать как есть. Может, и не очень приятную, но ведь правду, чистую правду я ему скажу. А куда деваться от правды? Никто, дескать, не решался все ему выложить. Стеснялись. Так я буду первым.

Он слушал. Но глаза его пропадали. Они становились пустыми, как турбины Ту-104 перед вылетом. Начальник все время улетал.

– Спасибо, что пришли, – сказал он. – Постараюсь вам помочь. Я всегда внимательно следил за вами.

Ничего он, конечно, не сделал, да и не собирался. Он знал меня лучше, чем я сам себя. Он знал старое правило: надо принять человека и пускай человек выскажется. Потом можно и пообещать. Черт с ними, с обещаниями. Главное, чтоб человек высказался. Ему сразу станет легче. И будет он работать как миленький.

***

А водитель троллейбуса говорил в микрофон, медленно, по слогам, наслаждаясь звучанием собственного голоса:

– Следующая остановка – "Площадь Маяковского". Из всех вошедших пассажиров только один взял билет. У остальных граждан, наверно, проездные. Предъявляйте. Контролер войдет на следующей остановке. Что будет, что будет! С каждого по полтиннику, по кровному полтиннику. Вот, я вижу, контролер уже ждет. Подъезжаем. Граждане, берите билеты, пока дешевые!

***

Подземный переход. На стенах кафельная мозаика. Национальный орнамент якобы. Рисунки взяты с кухонных полотенец.

***

Эти мгновенные, непрекращающиеся мелкие стычки между машинами. Кто кого возьмет "на понял"? Табель о рангах, как в учреждении. Машина начальник. Машина – важный человек. Дипломат. "Москвичи" в одном чине. Делятся по характеру: задира, нахал, осторожный, тихоня. Грузовик, как маляр в коридоре – прет на служащих, знает, что они расступятся, побоятся испачкаться. "Запорожцы" словно молодые практиканты, к ним больше всего придираются.

***

Что купить на ужин? Что купить на завтрак? Остался ли дома маргарин? Фасованное мясо – что мне с ним делать? Зеленый горошек – а вдруг пригодится? А вообще, хватит ли денег до зарплаты? У кого занимать? Алена опять потеряла ручку. Я ей, конечно, скандал закатил. А толку? Чем прикажете ей писать? Носом?

Не помню, чтоб в Москве я просто так ходил по улицам. Я хожу по магазинам.

***

– Покупай еще бутылку: мы ее быстро оформим.

– Я вам правильно ответила. Я же не знала, что вы думаете задними мыслями!

– Что вы тут пьете?

– Мы не пьем. Мы закусываем!

– Куда я поступила? В институт, что рядом с Елисеевским гастрономом.

– Может, я идиот, но я неглупый!

Закон, по которому становишься в кассу, когда кассирша начинает сдавать деньги.

***

На Севере я много читал. Сейчас нет времени. Изредка просматриваю Сименона и фантастику. И то только в метро, когда еду на работу. На обратном пути руки заняты. Папка и авоська с продуктами.