Текст книги "История одной компании"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

4

– Теперь он пропал навсегда, – сказал Чернышев.

– Может, у них профсоюзное собрание? – сказал Руслан. – Или показ документального фильма «Лучше удовлетворим потребности населения»?

– Идиотское положение, – сказал Чернышев, – негде встретиться с товарищем. Деловые разговоры приходится совмещать с процессом пищеварения. Но не мерзнуть же на улице?

– Спокойно, Саша, береги нервы, – сказал Руслан. – Это тебе не точные науки. Завались мы сюда большой компанией да закажи сразу шесть бутылок водки, – вот тогда бы он завертелся. А можно и по-другому: несколько фраз на ломаном французском языке. Когда приходишь в ресторан, столько унижений натерпишься!

– Может, начнем? – предложил Чернышев. – К утру он как раз принесет горячее.

– Пошли, – сказал Руслан, – твое здоровье. Интересно, разбавляют они наполовину или меньше? Надо было заказать бутылку. Я же говорил, что у меня тоже есть деньги. Знали бы, что пьем.

– Я смотрю, ты спец.

– Да нет, но просто случается на трассе, подвезешь нескольких «голосовавших». Левые деньги. Причем сами дают, я поначалу отказывался.

– Слушай, Руслан, вообще у меня к тебе серьезный разговор.

– Понял. Чтоб просто так Чернышев заехал к тебе в контору, вызвал да еще потратил на тебя целый вечер, – такого еще не бывало.

– Не болтай ерунды.

– Разве не так? Совсем зазнался. Оторвался от масс. Даже Медведю не звонишь.

– Почему? Когда есть время. Но на мне еще куча административных дел.

– А я что говорю? Ну, что у тебя там наболело, накипело?

– Кажется, наш. Несет!

– Я говорю, сегодня вечер чудес: появился ты – раз, официант обернулся за полчаса – два…

– Рыбу будешь?

– Давай. Нет, силос я не употребляю. Ну, по второй.

– Сигареты есть? Спички? Спасибо.

– Ты же не куришь?

– Балуюсь. Слушай, Руслан. Мы с тобой друзья. Я хочу, чтобы мы ими и остались.

– Многообещающее начало. И ведь всего после двух рюмок.

– Дело серьезное. Благоразумнее было бы молчать, и никто ничего бы не знал. Современные браки, все бывает. Так живут по многу лет, и все довольны. Но ты мой товарищ.

– Что-нибудь насчет Аллы?

– Да.

– Я, конечно, человек любопытный, но лучше не надо. Чего ты масла не берешь?

– Не хочу. Сказать, чтоб принес горячее, или рано?

– Пускай тащит.

– Можно вас на минуточку? – сказал Чернышев. – Горячее, пожалуйста.

– Смотри, – сказал Руслан, – сейчас он двигается веселее. И все-таки я любопытный. Так что ты знаешь про Аллу? Говори смело. Я ей ничего не скажу.

– Если б это что-то меняло! Короче, я ее люблю. Она любит меня. Стой, еще не все.

– Я и не бегу. Вопрос: и вы уже?…

– Это важно?

– Да!

– Тогда – да!

– Алла знает?

– Что?

– То, что мы здесь сидим?

– Нет, она категорически запретила мне с тобой говорить. Хотела сама. Постепенно тебя подготовить. Можешь дать мне в морду.

– Зачем? Ты молодец.

– Спасибо на добром слове. Руслан, я все понимаю – и твое состояние и то, что ты обо мне сейчас думаешь. Если ты скажешь, чтобы я никогда не видел Аллу, – так и будет. Это я твердо обещаю.

– Подожди! Знаешь, мне что-то захотелось еще по одной. Не возражаешь? Вот и наш спаситель. На этот раз вовремя. Здоровье Аллы?

– За тебя.

– Хорошо прошло. Чем-то мы завоевали его доверие. Готов спорить: натуральный, неразбавленный.

– Руслан…

– Ах, да. Кстати, если не возражаешь, я налью себе еще. Ладно? Вот так. Со стороны, наверно, выглядит красиво: милый, интеллигентный разговор. Не переживай. Я норму знаю. Я всегда в порядке. И вообще… И давно?

– Не очень.

– Правильно. Между прочим, я не такой дурак. Кое-что уже чувствовал. С твоего разрешения я поговорю еще с Аллой. Извини, все-таки семья. А потом… Может, мне сегодня переехать к матери?

– Руслан…

– Почему? Она умница, сделала хороший выбор. Я думаю, ты ее не обидишь. А то – смотри!

– Ты что, одурел?

– Нет, но как-то сразу, могу сгоряча и не так сказать. Извини.

– Кончай.

– Ты прав. Это когда-нибудь должно было кончиться. Сашка, она очень хорошая, не смей обижать ее.

– Руслан, я тебе клянусь. Я не хотел… Просто неожиданно.

– Лишнее говоришь, Барон.

– Ты настоящий парень, Руслан.

– Комплименты? Не надо.

– Давай еще выпьем.

– Во! Наконец слышу голос не мальчика, но мужа. Официант! Спокойно, теперь мой черед заказывать.

– А он опять смылся.

– Производственное совещание. Или вторая часть кинофильма. Сбегать за ним на кухню?

Он подумал, что свисток не ему. Но потом в зеркальце увидел, как зажглась фара мотоцикла и, описав дугу, вышла на осевую. Руслан надавил на газ. Теперь перед ним была темная безлюдная набережная. Он шел под восемьдесят. Но сзади, по осевой, неумолимо приближался мотоцикл. Надо было остановиться сразу. Теперь поздно. Ни одного поворота направо. Первый поворот за мостом. Но ему не успеть. Может, резко затормозить, выпрыгнуть из кабины, а там в какой-нибудь двор? Но фара скрылась за кузовом, и тогда Руслан резко вывернул влево. Так. При отягчающих обстоятельствах. Правда, теперь инспектор не будет пытаться обгонять. А вдруг ему надоест, отстанет? Глупо. Да и инспектор попался не из пугливых.

Руслан опять увидел фару. Теперь она была на правой стороне, и Руслан тоже повернул направо. И сразу влево. Иначе мотоцикл проскочит у тротуара. Но он не учел, что скользко, что предательский весенний лед не даст вывернуть руль. Руслан резко нажал на тормоз, но «ЗИЛ» уже не слушался его. Задние колеса оказались на тротуаре, и грузовик, юзом, пошел на столб. Руслан повис на руле. Нога вдавила тормозную педаль. Еще секунда. Руслан закрыл глаза. Удар. Звон стекла. Мотор заглох.

Руслан услышал визг тормозов мотоцикла.

Инспектор вскочил на подножку, открыл дверцу и выхватил ключ зажигания. Руслан сидел неподвижно, намертво вцепившись в руль.

– Жив? – тихо спросил инспектор.

– Порядок, – сказал Руслан.

– А ну, выходите! Ваши права! – закричал инспектор.

Руслан вышел, протянул права.

– Путевой лист?

– Забыл на базе, – сказал Руслан и взглянул в лицо инспектору.

– К теще на блины ехали? – спросил инспектор уже спокойным голосом.

– Гололед, – сказал Руслан. – Машину повело. Вот и авария.

– Машину повело, а не водителя? Мотоцикл не видели?

– Нет, я обычно не смотрю назад.

– Доходчиво объясняете, – сказал инспектор. – А свисток?

Руслан подумал, что орудовец, в сущности, – добродушный мужик. Другой бы, в лучшем случае, изматерил Руслана. Надо было сразу остановиться.

Подбежать с виноватой улыбкой, дескать, виноват, начальник, власть ваша, задница наша. Может, обошлось бы.

– Не слышал, – сказал Руслан.

– Сколько выпили?

– Вчера пил, – сказал Руслан.

– Понятно. Пил вчера, сивухой несет сегодня. Садитесь в коляску.

– Но машина…

– Потом машина. Отъездились.

– Сейчас. Только посмотрю, – сказал Руслан. Помята кабина, выбито боковое стекло. Еще повезло.

Мотоцикл развернулся и понесся по набережной. Руслана ударила холодная струя воздуха.

– Застегнитесь, – сказал инспектор.

– Ерунда, – сказал Руслан.

Он сидел в отделении милиции на скамье, такой же, какие бывают на вокзалах, и слушал, как составляли протокол, как договаривались, кто поедет за его машиной. Потом он услышал шум подъезжающего грузовика, потом Руслана спросили: «Пил?»

– Нет, – ответил Руслан, – утром только кружку пива.

Офицеры ушли. Из боковой комнаты высунулась грязная, оборванная личность. Дежурный старшина прикрикнул, и личность скрылась.

– Напьются, как свиньи, – сказал старшина вроде бы сам себе. – А этот бандит, ишь, сидит, молчит. Чуть инспектора не угробил, машину разбил. А если бы дети, а? И кто их только воспитывает? Стрелять таких надо.

Руслан молчал, а старшина продолжал:

– За это тебе, голубчик, не только лишение прав на год. К транспорту близко не подпустят, будь уверен. С работы выгонят, факт, да еще из своего кармана заплатишь. Знаю таких. Выпил водки и пошел кататься. А если бы дети, а? Я бы сажал таких без разговоров.

Вскоре появились еще два милиционера. Руслан вышел с ними и опять сел в коляску.

– Не выпадешь? – спросил один из них.

– Я трезвый, – ответил Руслан.

– Это хорошо, – сказал милиционер. – Люблю, когда спокойные.

Холодный поток снова ударил его. Руслан раскрывал рот и глотал воздух. Он еще надеялся, что запах выветрится, экспертиза ничего не покажет, и тогда можно будет отвертеться. А иначе крышка. Он проклинал свою глупость и обзывал себя самыми последними словами. Но не за то, что не вернул машину в гараж (утром механику пол-литра – и все дела), и не за то, что пил весь вечер (такое настроение – выпил, и снова по улицам, и это отвлекало, иначе можно было бы повеситься), а за то, что свернул на эту набережную, специально выбрал: после одиннадцати там никогда ни одного постового, захотелось дать газ и пройти спокойно минут десять, и, как назло, именно в этот день патруль ОРУДа, что им не спится, а если бы не свернул, его бы никогда не остановили, ездить он умеет.

Они долго стучались в поликлинику, но им не открывали, и Руслан сказал, что, наверно, не здесь, и они обошли здание и попали в маленькую комнату, где заспанная медсестра дала Руслану пробирку, он в нее осторожно дунул несколько раз, и жидкость осталась бесцветной, но медсестра что-то кинула в пробирку, жидкость стала красной, а потом посветлела.

– Вот, – радостно сказала медсестра, – пожалуйста.

В акте записали: «Средняя степень опьянения».

Мотоцикл тихо шел по совершенно пустому шоссе.

– Почему так медленно? – спросил Руслан.

– Замерзнешь, – ответили ему.

– Давай, гони, я застегнусь.

И мотоцикл сразу словно прыгнул, а Руслан накрылся брезентом.

– Что ж ты, Звонков, наделал? – сказал ему второй милиционер, стараясь перекричать ветер. – Что жена теперь скажет?

– Холост я, – сказал Звонков.

И хотел добавить: уже две недели, как холост, ушла жена, понимаете?

Но он промолчал. Он еще выше натянул брезент и закрыл глаза. Доездился. Крышка. Одно к одному. Зачем только он свернул на набережную? Нет, он просто трус. Надо было зажать руль и прямо в столб. И сразу никаких волнений. Во всяком случае, не было бы так холодно.

Они пришли к нему в воскресенье, рано утром. Мрачные и официальные, они терпеливо ждали, пока он сделает зарядку, помоется, сядет завтракать. От чая они отказались. С Сашкиной матерью были любезны, с самим Сашкой говорили неохотно и односложно, как с малознакомым человеком. Чернышев делал вид, что ничего не замечает, и отпускал свои обычные шуточки. Раза два Медведь, словно забывшись, впадал в привычный тон и чуть было не завелся, когда Сашка поздравил его с успехами старшиновской тройки «Спартака». Но Пятерка сразу прерывал Мишку, и Мишка, спохватываясь, становился важным, и это было даже смешно. Наконец они остались втроем, и Пятерка сказал:

– Барон, мы слыхали про твои подвиги. Что ты намерен делать дальше?

– Ребята, – сказал Сашка миролюбивым тоном, – вы что, из армии спасения? Или стали штатными блюстителями нравственности?

– Брось, – сказал Мишка, – противно!

В его голосе Сашка не почувствовал твердой убежденности. Этой репликой Медведь скорее реабилитировал себя перед Яшей за свои недавние срывы. Ясно, чья инициатива.

– А что мне остается? Вы смотрите на меня, как два инквизитора на ведьму, Может, сбегать за помелом?

Тут уж Медведь должен был хотя бы улыбнуться. Но он, проявив героические усилия, сдержался. Видимо, Пятерка здорово его накачал. Чернышев понял, что просто шуточками не отделаешься.

– Хорошо. А ваше мнение?

– Отвечай сначала на вопрос, – сказал Яша.

– Вот как? Отлично. – Чернышев заговорил голосом начальника лаборатории. – Я намерен жениться на Алле. Как только она получит развод, мы зарегистрируемся и будем жить, согласно кодексу РСФСР о семье и браке. Устраивает? Одна деталь: комнату, которую они снимали, мы оставили. По соображениям, всем понятным, мы ищем другую. Еще какие вопросы?

Они переглянулись, Потом Медведь отвернулся, а Яшка сказал:

– Тебе придется выбирать: или мы, или Алла.

– Однако! – сказал Чернышев. – Ребята, вы не спятили? .

– Ты хочешь сказать, что сделал выбор? – спросил Яша.

– Нет. Я просто ничего не понимаю.

– Ты не имеешь морального права на ней жениться. Она может быть с кем угодно, но только не с тобой. Подумай о Руслане.

– Алла не из тех, кто занимается благотворительностью.

Это он сказал зря. Теперь Медведь окончательно стал на сторону Пятерки. Чернышев это сразу почувствовал. Что ж, разговор пойдет по существу.

– Поясни, – сказал Пятерка.

– Охотно. Никто из вас никогда не верил в прочность этого брака. Алле нужен был человек, на которого она могла бы опереться, а не по-детски влюбленный мальчишка, с которым ей приходилось нянчиться. Да и Руслан все понимал, ведь я с ним говорил. Я не виноват, что она полюбила меня. Не я к ней пришел, а она ко мне.

– А ты обрадовался, – сказал Яша.

– А я обрадовался. В отличие от некоторых, я не запираюсь на замок от женщин. Так уж в природе устроено, что нас к ним тянет, ты этого еще не знаешь, прими мои соболезнования.

– Но она была женой твоего товарища, – сказал Медведь.

– По-твоему, я с ходу к ной полез? Кстати, много лет назад один наш общий знакомый тоже чего-то добивался от Аллы. А ее уже тогда любил Руслан. И у нашего общего знакомого ничего не получилось вовсе не потому, что его вдруг остановил порыв благородства.

– Мишка, – сказал Пятерка, – мне кажется, сейчас он всех нас поставит на свои места. Все мы ничтожества, Руслан – ребенок, а бедная неудовлетворенная малоинтеллигентной жизнью Алла наконец находит великого человека, достойного ее любви. Это, конечно, Чернышев – гениальный ученый, кандидат наук, начальник лаборатории. То ли дело какой-то шоферюга!

– Прости меня, – перебил его Чернышев, – каждый из нас был волен играть в карты или сидеть над учебниками. Звонок выбрал самый легкий путь…

– А ты самый подлый, – вставил Яша.

– Серьезно?

– Абсолютно.

– Тогда зачем же ты со мной разговариваешь?

– Дал бы тебе в морду, да знаю, что ответишь.

– Ты всегда был предусмотрителен.

– Хватит, – вмешался Медведь. – Яшка, ты уж совсем того. А тебе, Барон, одно могу сказать. Был у нас хороший парень, Сашка Чернышев. Потом он зазнался, поставил себя выше всех, отсюда и все его поведение. Ты можешь доказывать кому угодно. С тобой могут многие согласиться, только не мы. Мы не можем понять, как один из наших ребят отбил жену у другого. Значит, этот парень не наш. Вот и весь разговор. Прощай. Пойдем, Яша.

Они ушли, а Чернышев позвонил Алле и сказал, что будет занят до вечера.

Потом запер комнату и сел работать. Сначала не получалось. Разные посторонние мысли.

Ну и пускай катятся к черту. Можно, конечно, сидеть год около Руслана в качестве сестры милосердия. Можно долго выяснять отношения с каждым из ребят в отдельности. Восстанавливать старую дружбу. Вообще есть масса объектов для благотворительности. Например, Осетинский, бывший руководитель группы, совсем сдал. Но оставим благотворительность другим. Все, все надо забыть. Достаточно, что Алла выбила его из колеи. Хватит. Потеряно слишком много времени. У него есть одно, самое главное. Это работа, которую никто, кроме него, выполнить не сможет. А если сможет, то тогда Чернышев все растерял, проиграл, тогда он уже никому не нужен. Он выбился в люди, с ним считаются, ему верят, он ведет самостоятельное дело. Для многих это потолок. Но не для него. Другой счет. Есть много очень сильных людей, некоторые из них талантливее Чернышева, и он не имеет права отставать, он должен работать и работать, жертвуя дорогим и близким, когда-нибудь это ему зачтется.

Постепенно он втянулся, и уже ни о чем другом не думал и кончил только вечером, когда пришла Алла.

Она рассказала, что у Руслана беда и что она целый день провела с ним.

– Ты правильно поступила, девочка, – сказал Чернышев. – А я чем-нибудь могу ему помочь?

– Нет, ему никто не поможет.

– Тогда хватит об этом, – сказал Чернышев. – Знаешь, я не люблю неудачников. Мне его очень жалко, но я убежден, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Если они сами не выплывают, значит, так и надо. Согласен, философия жестокая и непопулярная, но зато верная. Может, то, что случилось, даже к лучшему для Руслана. Пускай впервые задумается всерьез о жизни и о своем месте в ней.

– Ну и строг ты, Сашка! – сказала Алла. – Кто же я, по-твоему?

– Слов захотела, комплиментов? Не выйдет. Впрочем, могу. Самая обыкновенная женщина. Масса недостатков и комплексов. Ну, есть, конечно, кое-что. Кстати, не очень красивая. Правда, и не уродина. Нечто среднее. Довольна? Но один человек считает, что ты самая умная, самая красивая и вообще единственный друг на этом свете, подарок господа бога неизвестно за что. Это – субъективное мнение некоего Чернышева. Человек, как известно, часто ошибается. Правда, боюсь, что в этом плане я буду ошибаться всю жизнь.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

– Прошу встать, суд идет! – Судья начал читать приговор, а он стоял справа, выпрямившись, и с высоты своего роста смотрел в зал, на свидетелей, на родных подсудимого, на застывших милиционеров и на самого подсудимого (где-то он вычитал, что, когда выносят обвинительный приговор, присяжные избегают встречаться взглядом с преступником, и поэтому он не спускал глаз с черноволосого, коротко остриженного парня, и тот тоже косился на него, вероятно, пытаясь угадать, что же будет дальше). Несколько раз он переводил взгляд на двух девушек, что стояли в глубине зала, обиженно выпятив губы. На их лицах было написано, что, дескать, все это несправедливо, и за что же вы нашего хорошего Петю. Когда, в свою очередь, девушки смотрели на него, то не так, как обычно на улице. Для них он тоже олицетворял сейчас непреклонный закон.

На всех лицах, что были перед ним, застыла терпеливая покорность, и только один парень, нескладный, громоздкий, вероятно, товарищ подсудимого, но, как казалось Медведеву, человек другого склада, хороший, простой работяга, как-то выделил Медведева из трех членов суда и старался поймать его взгляд. И когда их взгляды встретились, Медведев на секунду закрыл глаза, а тот все понял, кивнул и зажмурился.

Наверно, каждому заседателю хочется вести процесс самому, так сказать, работать на публику. Ведь в глазах присутствующих главное действующее лицо – судья, который во сто раз лучше тебя знает судопроизводство и в десять раз – само дело. Пока ты ломаешь голову: какой бы вопрос задать поумнее, – судья успевает небрежно задать твой вопрос, и он сразу кажется таким проходным, а ты сидишь молча, надув щеки, и только согласно киваешь, когда судья вдруг поворачивается к тебе и очень серьезно, тихо и неразборчиво говорит что-то вроде «вля-пля-бля», а потом громко и торжественно в зал:

– Совещаясь на месте, суд счел возможным обойтись без свидетельских показаний гражданки Морозовой, не явившейся по неизвестным причинам.

И только адвокат, требовавший этих показаний, искоса посмотрит на тебя. Он-то знает, что значит – «совещаясь на месте».

А решалось все в маленькой комнате, куда они удалялись для вынесения приговора. Сегодня вместо пятнадцати минут, которые обычно уходят в такого рода делах на написание самого приговора и на перекур, они прозаседали два часа. Вроде спорить было не о чем. Закон гласил ясно: нарушение паспортного режима, в двадцать четыре часа, дважды не выполнял, статья уголовного кодекса определяла год заключения как минимум. Несколько лет назад Михеев был осужден за попытку украсть чемодан на вокзале. Так как он был с товарищем, то преступление подпадало под раздел «групповая кража». Он отсидел два с половиной года и вернулся в Москву к родителям. Михеев, его мать и отец – все вместе хлопотали, но милиция отказывалась прописать его в Москве. Шло время, на работу его не принимали, пришел участковый и взял подписку о немедленном выезде за сто первый километр. Михеев продолжал ходить по инстанциям, надеясь на лучшее. Второй раз пришел участковый. Михеев опять дал подписку и опять остался. Это была уже азартная игра с законом. И вот результат.

Судья говорил, что закон есть закон, и до каких пор можно быть легкомысленным, и если милиция не прописывает, значит, у нее есть основания. Но Медведев и второй заседатель, пожилая учительница, не соглашались с судьей. Михеев произвел на них впечатление человека, попавшего в дурную среду по молодости и глупости. Теперь, когда он решил жить честным трудом, его опять хотят посадить. Вполне понятно стремление Михеева остаться в Москве, где у него жилплощадь, родители, друзья. Конечно, шутить с законом нельзя. Михеев должен был уехать. Но ведь человеку свойственно надеяться. А сейчас давать ему на полную катушку – значит, озлобить парня окончательно. Медведев предлагал полгода. Полтора месяца Михеев уже отсидел в предварительном. Если он будет хорошо себя вести – а заседатели были в этом уверены, – его выпустят через два месяца. Парень запомнит этот урок и в то же время поймет, что суд ему поверил.

Судья спорил отчаянно. «Ведь не мы составляем законы, – говорил он, – есть кодекс, как же мы в нарушение статьи?»

Заседатели уперлись. В конце концов судья уступил. «Но, – сказал он, – ей-богу, прокурор опротестует приговор и будет прав, вот увидите».

Во время судебного заседания Михеев показался Медведеву умным и развитым парнем, несколько склонным к иронии. Но сейчас, когда судья кончил чтение, Михеев вдруг сказал:

– Спасибо!

Сначала Медведев подумал, что парень иронизирует, но потом, увидев реакцию зала и повторив про себя эти слова с интонацией Михеева, Мишка решил, что парень произнес их вполне серьезно. Вероятно, в камере тамошние профессионалы убедили Михеева, что меньше года ему не дадут.

Когда Мишка вышел на улицу, там еще стояли родители Михеева, две девушки, несколько ребят. При появлении заседателя они замолчали, и Мишке показалось, что тот парень, с которым они переглянулись при чтении приговора, хочет к нему подойти. Но тот парень не подошел. Тот парень увидел, что рядом, облокотившись на светло-коричневую «Волгу» и небрежно крутя цепочку с ключами, стояла девушка в брюках и в яркой шерстяной кофте. Девушка, на которую никто раньше не обращал внимания, теперь небрежно крутила ключи, всем своим видом как бы говоря: «Тот красивый судья, про которого вы только что решили, что он, наверно, самый добрый и что такой молодой, а уже… – этот судья для меня просто Мишка, и, кстати, он мой, понятно?» Эта немая сцена длилась ровно столько секунд, сколько потребовалось, чтобы Медведев пересек тротуар, сел в машину, чтобы Лена включила зажигание и они уехали. Но Медведеву эти секунды показались бесконечными, потому что он прекрасно представлял себе, в каком состоянии сейчас родные и товарищи подсудимого. А тут, сразу после суда, им как бы наглядно продемонстрировали другой стиль жизни, и хотя он, Медведев, ей-богу, но виноват, но все равно…

Объяснить Лене он это не мог и потому просто спросил:

– Ты чего приперлась?

Лена посмотрела на него так же, как и минуту назад, когда он выходил из здания суда.

– Соскучилась. А что, разве нельзя?

– Можно, но только не на отцовской машине. Отвыкай ею пользоваться. Научись сначала сама зарабатывать деньги. Устраиваешь здесь зрелище! Хватит стиляжных штучек. В брюках по улице не ходят, неприлично.

Во время этой тирады Лена несколько раз поворачивалась к нему, и на лице ее были и внимание, и почтение, и сверхсерьезность, дескать, вот какой у меня Миша умный, «ну, давай, давай». И Медведев понял: чем больше он будет сейчас говорить, тем это бесполезнее. С иронией Лены он еще не мог справиться. Поэтому свою гневную филиппику закончил весьма мирно:

– У тебя не такие плохие ноги, чтобы их прятать.

На третий день суда Лена пришла прямо в зал во время выступления прокурора. Заканчивалось слушание дела Гусевых. По просьбе адвоката при допросе свидетелей все посторонние были удалены. Но сейчас зал был полон, люди стояли в проходах. Тем не менее, когда суд заперся в комнате для вынесения приговора, судья спросил у Медведева:

– Эта девушка, что стояла в дверях, ваша жена?

– Да, – сказал Медведев, – теперь, наверно, да. Судья усмехнулся и спросил заседательницу:

– Ваше мнение? В общем-то, бытовое хулиганство. Можно принудительное лечение, а можно и год. Зная, что вы всегда всех защищаете, я бы настаивал на одном годе тюремного заключения.

– Полтора, – сказала заседательница, – полтора года обоим супругам.

– Интересно, сколько можно максимально? – спросил Медведев.

– Максимально два года, – ответил судья, – им можно инкриминировать только нарушение общественного порядка в квартире, ночные дебоши, нецензурную брань, появление на кухне в голом виде. Остальное, собственно, – их внутреннее семейное дело.

– Вот за их внутреннее, как вы говорите, семейное дело, – сказал Медведев, – Гусеву полтора, а ей, Гусевой, два. Она мать, на ней должна была семья держаться.

Судья читал приговор, а он стоял, как всегда, справа от судьи и смотрел на лица двух людей, что стояли ниже, прямо перед ним. На лице женщины застыла улыбка этакой покорности и готовности (наверно, с этой улыбкой она выходила вечерами на площадь трех вокзалов, с этой улыбкой извинялась утром перед соседями, с этой улыбкой посылала сына за очередной бутылкой водки). Лицо мужчины было сумрачно и серьезно. Эти два сорокалетних человека опустились настолько, насколько это вообще возможно (судья перечислял: с любой работы их выгоняют через месяц, частые гости вытрезвителя, бесконечные попойки дома, драки с вызовом милиции, каждую ночь соседям нет покоя, нецензурная брань в общественных местах и т. д. и т. д.). Медведев смотрел на лица двух людей, которые еще не знали приговора и не подозревали о его серьезности (в последнем слове она сказала что ладно, так и быть, согласна на принудительное лечение от алкоголизма, а он отказался – сам, дескать, вылечусь), – Медведев смотрел, старался встретиться с ними глазами и повторял про себя: «Нет, не за это, не за это!»

В семье Гусевых жило двое детей. Мальчику было восемнадцать. Девочке – десять. Напившись, Гусев ежедневно бил своего приемного сына, пока тот на ушел из дому. Последние три года мальчик ночевал у товарищей, у родственников, на чердаках, в парках на скамейках. Он вынужден был бросить школу и работать в сапожной мастерской, а вечерами учиться и читать книги по биологии, потому что у него уже было призвание, он мечтал стать ученым, и страшная жизнь семьи не сломала его, а, наоборот, закалила. Но он потерял два года и теперь уже не успеет кончить десятилетку до армии, и в университет сможет попасть только через пять-шесть лет. Парень не пил, не курил, не шлялся по улицам, но он был лишен дома. Родители его не стеснялись. Они пили при нем, напившись, оправлялись тут же, занимались «любовью», дрались, приводили чужих «дядь» и «теть». Недавно, когда сын пришел домой поздравить с первомайским праздником, мать обняла его и сказала: «Саша, выпей политуру, она знаешь, какая вкусная!»

Девочку добрые люди устроили в интернат, и она появлялась у родителей по субботам и воскресеньям, но и этих дней было достаточно, чтобы она потом показывала подругам, как «играют в папу с мамой». Год назад Гусев решил уйти к другой женщине и взял с собой дочку. Гусева встретила соперницу со своей дочкой на улице, подошла и громко сказала: «Нюрка, девку ты можешь взять себе, а Ваньку отдай!»

За все это супругам Гусевым не полагалось никакой статьи. За это кодекс не предусматривал тюремного наказания. Но Медведев стоял и повторял про себя слова приговора: «Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики…»

– Леонид Андреевич!

– Что тебе, Шарипов?

– На тебя вся надежда, выручи! Дома дел много, а я, старый человек, не успеваю.

– Опять отпустить на картошку?

– Зачем картошка, мастер? Алгебра у нас сегодня. Учительница молодая, настырная. А мне четвертый десяток. Голова работает плохо. Помоги решить задачку!

– Леня, только ты не пугайся, ладно? Вот посмотри.

– Не вижу.

– Занавески! Старые были ужасные. А эти красивые, правда?

– Прелестные. Как раз такие я видел недавно в страшном сне. Когда я умру, завернешь меня в них, чтоб каждому была ясна причина моей смерти.

– Ну, знаешь, я случайно достала, их брали нарасхват.

– Пойду в горсовет, попрошу, чтоб, когда ты выходишь на улицу, срочно закрывали все магазины. На учет, инвентаризацию или просто на обед.

– Леня, ты не понимаешь, как приятно покупать.

– У меня, наверно, станок, да? Деньги сам печатаю, да?

– Когда ты покупаешь книги, я же молчу. У всех людей хорошие занавески.

– Плевал я на твоих людей! Может, попросишь славянский шкаф? Сервантик? А канарейку не хочешь?

– Эх, вы! Из-под носа упустили победу! Слабонервные девицы, а не игроки! Сейчас были бы уже чемпионами города. Теперь вам играть пятую, решающую. А мяч круглый. Но ничего, мобилизуйтесь. На вас смотрит весь завод! Честь завода! А ты, Демидов, кончай сам бить. Знаешь поговорку: не умеешь – не берись! Сколько из-за тебя очков проиграно? И вообще, меняем расстановку: один остается у сетки, а все вторые пасы на Майорова. Он всегда точен. Его не заблокируют. Не экспериментируйте с подачами, когда Майоров на первой линии. Главное – мяч через сетку. И там, в защите, не спать! Двигайтесь, двигайтесь! Ясна тренерская установка? Выиграть надо! Леня! Ты же капитан команды, классный игрок. Скажи им! Все, слушайте Майорова!

– Ребятишки, значит, так. Забудьте все, что вам сейчас сказали. Представьте, что мы на тренировке, а против нас команда дачников. На нас никто не смотрит, и эта партия ничего не решает. Запомните, вы все умеете играть. Если удобно – бейте сами, если неудобно – пас товарищу, тому, кто находится в наиболее выгодном положении. Расстановка на площадке прежняя. Не суетитесь. Играйте свою игру. Ну, чуточку собраннее. Понятно? А теперь пошли.

Когда вездеход засел окончательно и Эдик побежал в леспромхоз, который они проезжали совсем недавно, так, километра два успели отползти, Яша сел на пенек и стал чертить на земле палочкой одному ему понятные знаки. Со стороны он, наверно, походил на Иисуса Христа, составляющего в уединении производственные планы на ближайшее тысячелетие. Такой же усталый, такая же рыжая щетина (две недели не брился). Только ореол вокруг головы был черный. Комары стонали в отчаянии, но сесть не решались. Изредка, чисто нервно, а не по необходимости, Яша накладывал на лицо и руки новый слой мази. Потом он смотрел на часы. Если вездеход вытащат, тогда они еще успеют. Правда, сегодня воскресный день. Яша знал, что это значит.

Эдик вернулся на тракторе. Тракторист – по случаю выходного дня – был навеселе и поэтому держался очень решительно. Он с ходу посадил трактор рядом с вездеходом и, когда мотор заглох, долго оглашал лес воплями и проклятиями.