Текст книги "История одной компании"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

2

«Ну, пойдем рядом, посмотрим, кому первому надоест», – решил Руслан.

«ЗИЛ» харьковчанина ни в чем не уступал машине Звонкова. Да, шофер попался заводной. Встречная «Победа» испуганно шарахнулась к обочине, уступая дорогу двум озверевшим грузовикам. Ее водитель, наверно, материл Руслана по-страшному, но у него не было выхода: металла в «ЗИЛе» больше. К тому же не успел разглядеть, но, наверно, частник проклятый, впадает в истерику после каждой царапины.

Вдруг харьковчанин стал сдавать. Руслан вышел вперед и занял свое «законное» место в правом ряду. Что же ты, друг любезный? Не выдержали нервы? Ах, вспомнил, сегодня тринадцатое число, да еще понедельник! Наглядный пример, как мешают человеку предрассудки. Не хочет искушать судьбу. А мы еще порезвимся до Подольска, а там поедем согласно правилам, утвержденным ОРУДом – ГАИ. Там уж не развернешься. Полно инспекторов.

Теперь Руслана обошла «Волга». Руслан театрально вытянул руку. «С могучею природой царям не совладать». Потом он высунул голову в окно, подставив лицо освежающему ветру. Помогло, но мало. Тогда он открыл дверцу и, продолжая одной ногой давить на акселератор, другую выставил на подножку и так стоял, придерживая руль правой рукой. Посмотрел на часы. Около шести вечера. А выехал в семь утра. Поневоле будут глаза слипаться. Дорогу, рассчитанную на два дня, он пройдет за четырнадцать часов. Передовик производства!

Между прочим, Руслан действительно числился передовиком. Получал премии и благодарности. Но, честно говоря, не потому, что осознал полезность перевыполнения плана для народного хозяйства, и не потому, что ему нравилось видеть свое фото на Доске почета. Просто Руслан слишком много времени проводил за баранкой, чтобы получать удовольствие от самого процесса езды. Любая дорога хороша… первые два часа. А когда это превращается в каждодневную работу, где уж тут любоваться пейзажами! По сторонам смотреть противно. И чтобы хоть как-то избежать однообразия пути, Руслан устраивал гонки. Отсюда экономия времени и полтора плана. Старые, опытные шоферы только качали головами: «Звонков, ты слишком быстро ездишь. Так нельзя. Ты еще не представляешь, что такое скорость. Думаешь, можно затормозить?» Впрочем, говорили наиболее мудрые из них, все это до первой серьезной аварии. Но пока Руслану везло, и он был доволен своей репутацией отчаянного лихача.

Домой он попал только к десяти вечера. В метро чуть не заснул, но, уже стоя у дверей квартиры, слыша музыку и незнакомые голоса, почувствовал себя бодрым и возбужденным. Он мог открыть дверь ключом, но позвонил.

В дверях появился неизвестный Руслану молодой человек в белой рубашке без галстука. Руслан не ответил на его недоуменный взгляд, отодвинул плечом и вошел. Знакомая обстановка: вино, магнитофон, несколько стильно одетых парней и девушек. Все обернулись в его сторону. Разговор прекратился. В своей промасленной кожаной куртке Руслан производил впечатление водопроводчика, явившегося без вызова хозяев. А вот и Алла. Как всегда, блистает. Где она так загорела? На пляже в Серебряном бору?

– Мир честной компании, – сказал Руслан и сел у магнитофона.

– Сейчас я тебе приготовлю ванну, – сказала Алла. – Откровенно говоря, я тебя ждала завтра.

И, поймав недоуменные взгляды гостей, представила Руслана.

Руслан лежал в ванне, когда зашла Алла. Она принесла чистое белье, рубашку и наутюженные брюки.

– Тебе помочь? – спросила она.

– Нет, – ответил Руслан. – Там надолго?

– Сейчас прогоню. Надоели. Ну-ка! И она поцеловала Руслана.

Когда он вышел, чистый и сияющий, гости смущенно откланивались.

Руслан пил вино, доедал закуску. Алла сняла с плиты сковородку с мясом и со скоростью сто слов в минуту (так она говорила только наедине с мужем) рассказывала, что в Москве жара, духота, ты не представляешь, как сидеть на работе, хорошо, что к вечеру едем на пляж, эти ребята из МИДа, познакомились на лодочной станции, хорошая компания, ходили однажды в кино, а сегодня решила их пригласить.

– Из МИДа? Поздравляю, – сказал Руслан, – где ты их находишь?

– Я? Скажешь тоже. Сами проявляют инициативу.

– Аллка, вообще я могу посылать телеграммы на случай внезапного появления.

– Не говори глупостей.

– А ты шикарно живешь! Всегда какое-нибудь пиршество.

Алла посмотрела на него долгим взглядом.

– Признайся, Руслан, а тебе нравится такая жизнь! Возвращаться домой, находить свою жену эффектной и красивой, в окружении молодых людей, шокировать их своим пролетарским видом и знать, что они сейчас уйдут и наверняка будут завидовать, что эта женщина принадлежит тебе. Правда?

– Ты у меня умница, – сказал Руслан.

В маленькой комнате, где, судя по запаху, зимой хранилась картошка, Бутенко и Ивановский заканчивали гримироваться, попеременно выхватывая друг у друга осколок зеркала.

– Слушай, – сказал Ивановский, – я хочу тебя спросить.

– Ради бога только не о зарплате, – сказал Бутенко, навешивая на мундир немецкого офицера разноцветные фольговые крышки, снятые с бутылок ряженки, кефира и молока. – Не дави мне на психику, я человек травмированный.

– Нет, – сказал Ивановский, – меня вдруг заинтересовало, какой сегодня день?

– Спроси что-нибудь полегче, – сказал Бутенко. – Впрочем, по-моему, понедельник.

– А число?

– Кажется, тринадцатое. Ты суеверный?

– Нет, просто восхищен тобой. При такой жаре и дикой гонке сохранить здравое мышление… Кстати, ты знаешь, что сейчас мы будем играть эту бодягу сотый раз? Сотый раз за три месяца! Спешите видеть!

– Зато какие сборы! – сказал Бутенко. – Перекрыли все дары финансового плана.

– Дирекция ликует, а у меня размягчение мозга, – сказал Ивановский. – Я только не понимаю: зачем мы четыре года зубрили Станиславского? Вживание в роль, сверхзадача, мастерство, школа МХАТа! Где это все? Кому это надо? Два-три спектакля в день. Как попугаи, вызубрили и шпарим…

– Ты хочешь сыграть «Царя Федора Иоанныча»? В этом поселке никогда не видели театра. Думаешь, поймут? То ли дело подвиги лихого разведчика. У входа спрашивают лишние билеты.

– Вот я и удивляюсь твоему хладнокровию. Ты счастливый человек, все понимаешь.

– Могу поделиться своим счастьем. В счет тех двухсот рублей, что я тебе должен.

В комнату заглянул помреж.

– Готовы? Начинаем.

Они встретились через полчаса уже на сцене. Спектакль катился, как вагонетка под гору. Реплики сами срывались с языка. В нужных местах зал взрывался аплодисментами.

– Я тебя сто раз предупреждал, – вдруг сказал Бутенко. Это получилось случайно. В тексте было: «Я тебя предупреждал».

Ивановский на секунду запнулся (словно под колесо вагонетки попал камешек), потом сдвинул набекрень военную фуражку с немецкой кокардой и невозмутимо ответил:

– А я тебе сто раз говорил…

Не оборачиваясь, Бутенко чувствовал, что за кулисами возникает маленький ажиотаж.

Теперь началась игра. Скуку как рукой сняло.

Вся труппа, словно в едином порыве вдохновения, лихо гнала текст, куда только можно вставляя слово «сто».

– Я сотый раз смотрю на эту деревню…

– Я получил сотое донесение от партизан…

– Я вам сто раз отвечала: ничего не знаю.

– Открываю сотый замок…

– Мы сто раз стреляли в этого офицера…

– Я принесла вам сотую бутылку.

В середине третьего действия, когда Бутенко, убитого в сотый раз, унесли за кулисы, к нему подскочил директор.

– Юра, это же черт знает что такое!.. Директор не находил слов. Бутенко приоткрыл портьеру.

– Смотрите, зал считает, что так и надо. Как принимают! Блеск! И ребята стараются.

«Чудо», которое произошло тринадцатого числа, в понедельник, в день, когда ничто хорошее произойти не может, было, как и все чудеса, хорошо подготовлено.

Лаборатория, где работал Чернышев, занималась, как говорится, одним узлом одной системы. Лучшие люди при помощи метода так называемого «научного тыка» долго ломали головы, но ничего выдающегося придумать не смогли и наконец решили сделать так, как получалось. А получалось так, что узел, который должен быть не больше маленького приемника, своими размерами напоминал шкаф. Именно тогда и стали замечать за Чернышевым нечто странное. Он худел на глазах. Парень, раньше блиставший остроумием, теперь не мог произнести двух правильно построенных фраз. На работу он приходил бледный, с темными кругами под глазами. Начальник лаборатории решил, что Чернышев намертво влюбился. Была высказана гипотеза, что виной всему «Петровская» водка, снова появившаяся в магазинах. Как видим, злые языки резвились вовсю.

Но у работников библиотеки с грифом первой секретности было иное мнение. Они возненавидели Чернышева за то, что он запирался в читальном зале и задерживал их на много часов после работы. Так шло время, пока Чернышев наконец не решил, что он просто бездарность и что дикое напряжение нескольких месяцев, вечера в библиотеке и бессонные ночи – все ни к чему и вообще не податься ли ему в работники коммунального хозяйства.

Он посмотрел две фильма подряд, погулял по парку, побродил по улицам, потом зашел в кафе. Целый день он думал о чем угодно, только не о том, над чем ломал голову столько времени. Но в ожидании официантки он взял салфетку, машинально стал что-то чертить на ней, взглянул и тут же порвал. Сначала не поверил. Решение, как часто в подобных случаях, было удивительно простым. Ночью он сел за расчеты. А через две недели пришел к начальнику отдела и сказал: надо делать не так, а вот так, так и так. И вот мои вычисления.

Первым побуждением шефа было послать Чернышева проспаться или опохмелиться. Он еще не сошел с ума, чтобы изучать интегралы Чернышева. Но потом шеф зашел в другой отдел, к доктору наук Василию Петровичу, и попросил проконсультировать вычисления Чернышева.

Василий Петрович был из тех теоретиков, что, например, увлекшись шахматами, знают защиту Чигорина лучше самого Чигорина, но никогда в жизни не сдвинули пешки. Рассчитать – пожалуйста, но играть самому? Зачем зря тратить время?

В понедельник, тринадцатого, Василий Петрович явился к шефу Чернышева и сказал, что он не завидует Осетинскому. Осетинский, который сидел на этой проблеме пять лет, теперь может повесить свои работы в любом ватерклозете на первом же гвозде. И вообще этот мальчишка съел Осетинского. В записях Чернышева все правильно – раз, он удивительно талантливый парень – два, это готовая кандидатская диссертация – три. Шеф, как и все администраторы, был не очень силен в теории, но зато очень быстро перевел итоги работы Чернышева в сферу плана и премий.

Шеф вызвал начальника лаборатории и ознакомил его с расчетами Чернышева и с отзывом Василия Петровича. Посовещавшись, они пригласили Чернышева.

Чернышеву было сказано, что хватит быть раком-отшельником, ему дают группу, пускай он заставит этих лоботрясов считать. И вообще лаборатория начинает работать на него, и все надо делать в темпе: сроки поджимают. Было также сказано, что прибавка к зарплате в размере трехсот рублей, вероятно, не помешает. Кстати, заметил шеф, у меня существует план по кандидатам наук, нечто вроде продразверстки, и есть такое мнение, что если Чернышев сдаст кандидатский минимум, то только что представленная им работа вполне сойдет за диссертацию и защита ее будет делом решенным. Но нужды производства прежде всего, и отпуска Чернышеву никто не даст. Так что пусть выкручивается сам. Не умрешь, все так начинали. В таком разрезе. Усёк? Теперь иди.

Когда Чернышев, несколько пошатываясь, вышел из кабинета, шеф сказал начальнику лаборатории, что иногда этого парня надо под любым предлогом отпускать домой. А то укатают сивку крутые горки. И, между нами говоря, если начальник увидит, что Чернышев в рабочее время читает какой-нибудь учебник по философии, то пускай начальник смотрит в другую сторону.

– Вон машина геологов, – сказал Савелий.

Это было забавное зрелище: на холмистом плато, где, куда ни глянь, не заметно даже признаков дерева или хотя бы кустика, где водитель мог, закрыв глаза, ехать в любую сторону, хоть задом наперед, – два грузовика с бешеной скоростью неслись друг на друга.

«Свидание космонавтов в межзвездном пространстве», – подумал Яша.

Машины затормозили.

– Привет геодезистам! – крикнула девушка из кузова грузовика. – Группа Штенберга? Слыхали. Где же ваш грозный начальник?

Савелий смущенно ткнул в сторону Яши, который стоял, укутавшись в зимний тулуп (из Ташанты Яша выехал налегке, в одной рубашке, но чем дальше в горы, тем становилось холоднее, и Яша как влез в тулуп, так решил с ним не расставаться до судного дня или хотя бы до возвращения на базу).

Девушка (Яша не любил таких девиц – нахалка, задира, знает, что в этом краю без женщин она всегда в центре внимания, впрочем, он понимал, что тихим и стеснительным здесь не место, но все равно…) расхохоталась:

– У, какой он у вас молоденький! Я-то думала, увижу свирепого барбоса, который лает и не дает людям ни дыхнуть, ни охнуть. Как же он вами командует?

Ну вот, Яша так и чувствовал – элементарный подрыв авторитета…

Дальше пошел разговор по принципу: «А у нас в квартире газ, а у вас?»

Машины разъехались, но Савелий еще с полчаса восхищался девицей (что он в ней нашел? Так, дура девка!) и рассуждал вслух о том, как хорошо было бы остаться с ней наедине (то есть начались речи, которых Яша терпеть не мог, но уж ладно, раз дал людям отдых да еще поехал сам с группой на рыбалку, сиди и помалкивай).

До речки они добрались, когда совсем стемнело. Их встретил одинокий рыбак, притащившийся сюда на мотоцикле с Кош-Агача. Рыбак сказал, что хариусов полно, он за день наловил полведра, давай, товарищи, угощайтесь.

Из кузова достали старую резиновую покрышку, подожгли. Костер для бедных. Не возить же с собой дрова! Впрочем, резина горела хорошо, только надо было увертываться от ветра, а то лизнет черный язык копоти – и будешь ходить, как трубочист. Сварили уху. За неимением другой посуды налили суп в кружки, потом из этих же кружек пили сладкий чай. Ничего, прошло.

– Яков Львович, – сказал Савелий, который в вопросах быта взял над начальником негласное шефство, – может, в кабине ляжете?

– Зачем? – возмутился Яша. – В кузове, как все. Устроились в кузове. Яша долго ворочался, потом положил голову на сапог Савелия и сразу уснул. Утром рыбаки наловили каких-то кузнечиков и разбрелись вниз по течению. Яша остался у машины и некоторое время старательно закидывал удочку. Ни одна сволочь не клевала. Тогда Яша укрепил удилища (черт с ним, с мотылем, пускай пользуются) и пошел вверх, в горы. Он решил добраться до заснеженной вершины, что казалась совсем близкой.

Трава быстро кончилась. Пошел щебень. Почетный эскорт из комаров все еще не отставал. Яша готов был спорить на бутылку кефира (дефицит в этих районах), что комары так высоко никогда не залетали. Первый раз, в виде исключения, ради Штенберга? Пожалуйста, могу обойтись и без этого церемониала.

Но вот исчезли и комары. Яша оглянулся. Отсюда машина была не больше спичечной коробки. Жирной точкой на зеленом поле чернел потухший костер.

Яша шел по гребню хребта, и каждая новая вершина казалась ему последней, но за ней шли новые и новые, а там, вдали, начинался снег. «Не дойти, – подумал Яша, – еще километров десять».

Когда он карабкался по глухому, скользящему щебню к очередной сопке, появился орел. Он летел совсем низко, метрах в пятнадцати. Яша не знал намерений орла. На всякий случай он вынул нож и начал целиться в птицу, чтобы орел подумал: дескать, у человека пистолет, и с ним лучше не связываться. Неизвестно, что подумал орел, но скоро ушел вверх.

Проклиная свой скверный характер, Яша все-таки добрался до первого снега. Панорама. Алтай подо мною. «Один в вышине стою над снегами у края…»

Внизу, как зеленое разбитое блюдце, лежало озеро. Дикие горы и ветер. И полная гарантия, что здесь нигде не найти пустой консервной банки и клинописи вроде «Вася + Маша = любовь».

И, естественно, размышления типа: пройдет еще пятьсот лет, прежде чем на место, где сейчас Яша, ступит нога человека, и вообще еще люди не появились, а горы были, и так же дул ветер, и так же зеленело озеро, и Яша умрет, а горы будут стоять и т. д.

Спускался Яша бегом. Дорога назад показалась очень короткой.

Поплавок его удочки прибило к берегу. Мотыль висел в целости и сохранности. Внезапно Яша почувствовал сильнейшую головную боль. Он прилег. Боль усиливалась. Появилась тошнота, и во рту все время вкус чая, смешанного с ухой.

Рыбаки вернулись с богатым уловом. Опять разожгли костер. Варили уху. Яша отказался от еды. Запах рыбы вызывал у него рвоту.

Рыбаки снова ушли на промысел, а Яша остался.

Утром где-то внизу Савелий подстрелил дикую утку, она была еще жива и лежала недалеко от Яши, глядя на него тусклым, почти недвижным глазом.

«Вот и я такой же несчастный, – думал Яша. – Сидел бы сейчас с Медведем и Русланом. Перекидывались бы в преф. Мило и спокойно. А солнце словно зацепилось за крюк. Ни с места. Время тянется бесконечно. Какой сегодня день? Ах да, проклятый понедельник, тринадцатое число. Везет же мне! В следующий раз не будь пижоном, бери с собой аптечку. Но когда же они придут? Совсем очумели ребятишки в погоне за этим хариусом. Чтоб я еще хоть раз в жизни притронулся к рыбе!.. Только по приговору народного суда».

Они могли уехать еще в обед. Стоило Штенбергу только сказать. Ведь он был начальником, к тому же еще заболел. Но он действительно загонял ребят. Не так часто им выпадал отдых. И на вопрос Савелия: «Что с вами?» – Яша ответил: «Так, просто хочу полежать, к рыбе я равнодушен».

Наконец наступил вечер. Пришли рабочие и завели мотор, и снова вверх-вниз по пологим сопкам, и длинные споры, касающиеся параметров выловленных хариусов, а в голове у Яши кто-то неутомимо стучал молоточком, и во рту привкус чая, налитого в кружку из-под ухи.

В Ташанте он принял полпачки пирамидона. Головная боль прошла, но утром опухло лицо.

Тогда он рассказал Савелию про свои подвиги.

– Эх, Яков Львович, – развел руками Савелий, – я думал, вы умный человек, а вы, как ребенок. Всегда вам говорил: торопятся только при ловле блох (Савелий любил вставлять фольклор в свои речи); кто же с сопки бегом спускается? Резкий перепад высот. Поздравляю с боевым крещением. Горная болезнь. Вон как вac разнесло. Но к свадьбе пройдет, я так думаю.

Савелий выходил на свою излюбленную тему.

Павел Петрович начал очень вежливо и очень почтительно, называя Леньку по имени-отчеству (сразу вспомнились слова главного металлурга: «Когда начальство кричит – все в порядке, когда ласково – не к добру»), Ленька слушал, как всегда, изобразив на лице внимание, а на самом деле вполуха, думая о своем. Но вот он насторожился, чуть не перебил начальника, однако сдержал себя. Начальник, наверно, ничего не заметил. Так. Все правильно. Слухи, которым Ленька не верил, подтвердились.

Дело было вот в чем. Цех осваивал новую деталь, очень сложную, с внутренними полостями. В принципе ее можно было изготовлять и механическим путем, но работа была трудоемкая, дорогая, для токаря восьмого разряда. Поэтому решили отливать деталь полностью. Как всегда, сроки установили мизерные – план большой, как следует освоить технологию не успели. Получилось, что из ста отливок восемьдесят шли в брак. Но брак этот пока не учитывался. Бракованные детали просто не сдавали в ОТК, а складывали в кучи. Цех выполнял план, премии шли, но росли и горы брака. Когда-то должен был прийти конец. Приедет любая комиссия, и дело вскроется. Начальство потянут к ответу. А пока все знали, но закрывали глаза. Ведь цех план выполнял.

– Я понимаю, – говорил Пал Петров, – вы человек молодой, принципиальный, но подумайте сами: когда нам давали задание и устанавливали сроки, то знали, что мы не уложимся. Или задание будет сорвано, или пойдет огромный процент брака. Задание мы выполняем, нами довольны, а как мы выкрутимся – это никого не касается. Я тут посоветовался с некоторыми товарищами и пришел к выводу: есть один выход. Собрать все и закопать. Да, элементарно, в землю. Не такой уж большой урон. Завод терял и больше. Вы старший технолог, и я должен был поставить вас в известность. Кстати, мы свои люди, и из цеха эта история не выйдет. Будьте спокойны.

– Да, я слыхал, – сказал Ленька, – один такой эксперимент уже проводили.

– Майоров! – Начальник стал официальным. – Не будем ворошить прошлого. Что там было, ни я, ни вы не знаем.

– А перелить нельзя? – спросил Ленька. Спросил просто так, для очистки совести. Ответ был ему известен.

– Нельзя. Другой состав. Значит, придется сдавать на общих основаниях как металлолом. И тогда придется признаться, что мы гнали восемьдесят процентов брака. Вас это устраивает?

– Нет, но я не могу предложить ничего другого.

– Я предлагаю. Ваше решение?

– Не согласен.

– Отлично. А если…

– Понял. Мне придется обратиться к главному металлургу.

– Спасибо за откровенность, Майоров. Значит, вы один принципиальный, вы один честный, а мы все сволочи, не так ли? А задумывались ли вы над тем, молодой человек, что наверху нашими руками жар загребают? У них все о'кэй, блестящие рапорты, а нам расплачиваться. Они же нам установили нереальные сроки, согласны? Отлично. Теперь мы играем в честность. Результат? Цех лишают премии, – кстати, люди старались, и лишняя копейка, вы знаете, дорога простому труженику. И все почему? Потому что старший технолог вдруг захотел быть принципиальным. Ради чего, спрашиваю? И потом, не забудьте, ведь нам же дальше вместе работать. Между прочим, вы не хотите взять бюллетень на три дня?

«Слушайся умных людей, – подумал Ленька. – Мне отвечать не придется. Он опытный начальник, мыслит здорово».

Ленька раскрыл рот, но вдруг неожиданно для себя произнес:

– Не затем я приехал на Урал, чтобы скурвиться. Павел Петрович потушил папиросу.

– Отлично, Майоров, – сказал он, – приятно было с вами пообщаться. А теперь слушайте сюда. Я сдаю брак на переплавку. Когда полетит квартальная премия – а она полетит обязательно, – всех заинтересованных лиц я буду посылать к вам. Надеюсь, они кое-что вам выскажут. Кстати, стоимость брака взыщут с ИТР, и с вас в том числе. Я был лучшего мнения о старшем технологе, но на всякий случай подсчитал. Лично с вас придется удержать полторы тысячи. Как, Майоров, будете сразу вносить или по частям?

– Привет, – сказал Ленька, – вычтите, как у всех, из зарплаты. А теперь, с вашего разрешения, пойду. Много работы. У вас ко мне все?

«Хамить ты, конечно, научился, – думал Ленька, возвращаясь в цех, – герой, а дальше что? Он тебе это припомнит. Уже выпустил когти. Полторы тысячи – это на полгода. Накрылось пальто. А еще ружье хотел купить. Ну и чудак ты, Майоров! Высоко летаешь, куда сядешь? Глупо, милый, очень глупо. Скоро тебе покажут небо в алмазах. Полторы тысячи! Сегодня какое, тринадцатое? Ничего себе неделя начинается!»

Днем Медведева вызвали на бюро райкома. Совещание секретарей комсомольских организаций некоторых предприятий. Очередное ЦУ – ценное указание: как проводить День советской молодежи. Мишка сидел, прилежно записывал, тихо зевал. Он быстро прикинул, что у них на ТЭЦ ограничатся обыкновенным субботним вечером. Ну, устроят викторину. Мероприятие. Галочка.

Он приехал домой. Но поспать не удалось. Деловые звонки. Потом какие-то женские голоса. Суета сует.

Вечером он вышел на ночное дежурство.

– Михаил Иванович, я того, можно?

– Иди, кемарь!

Мишка знал, что сейчас слесарь спустится к самым машинам, там узкая скамейка, он подстелет тулуп и начнет давить сон, и грохот машин будет только убаюкивать его. Привычка!

Вообще делать этого не полагалось. По инструкции слесарям строжайше запрещалось спать во время дежурства. Но то инструкция. Лучше бы приготовили и для Медведева мягкий диван, да в какой-нибудь тихой комнате. Теперь жди утра. Работа называется! Посадите робота. А я живой человек. Хоть бы какое-нибудь ЧП для развлечения! Идиот, опомнись, о чем ты думаешь?! Не дай бог!

Мишка встал, прошелся, сделал несколько дыхательных упражнений. Элементы утренней гимнастики на ночь глядя. Почему глядя?

Час ночи. Мишка подошел к столику. Еще один день промелькнул. Сегодня какое? Он перевернул листок календаря. Уже четырнадцатое, вторник.

Часам к одиннадцати он проверил все, что можно было проверить. Системы работали нормально. Если никакой аварии не произойдет, а ее как будто не предвидится, то он может спокойно ложиться спать. Собственно, он нечто вроде ночного сторожа. На всякий случай. Вдруг что-нибудь.

Он раскрыл английскую книгу и некоторое время пытался читать. Но слова пролетали мимо. В словарь заглядывать не хотелось. Глаза слипались.

Подошел слесарь.