Текст книги "История одной компании"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

3

 
Сдан экзамен – снова в путь,
Не дают нам отдохнуть.
Позабудь про фестиваль,
Собирай-ка урожай.
 

Под этот «целинный вариант» старой туристской песни шел на восток «пятьсот веселый» поезд энергетического института.

И было – солнце (норовит расплавить голову, никуда не спрячешься, ходишь как ошпаренный), дождь (все промокло: и одежда, и ботинки, и сено, и носки, что вчера, как дурак, стирал, – а в Африке, говорят, жара), картошка, картошка и картошка (где-то на базе, в трехстах километрах, застряли мясные консервы), пшено, пшено и пшено («кашу пшенную рубали»), тоска (льет, льет и льет, и работать нельзя, и книги все перечитали, и «сорок дней уж за спиной, мама, я хочу домой»), работа по шестнадцать часов, по двадцать четыре часа в сутки (сваливался тут же, на солому, не было сил идти в барак, не было сил умыться), и очень здорово (я теперь комбайн могу вести, не веришь, Колька мне давал, два часа стоял у штурвала, да, брат, там всему научишься, это тебе не дома у холодильника загорать), и очень весело (кругом свои ребята, коммуна, утром будили друг друга, швыряя кеды в кровать), и очень полезно (самостоятельная жизнь, воздух, солнце, иногда вода, закалка организма, и, между прочим, совсем неплохо, когда видишь горы зерна и знаешь, что сам, ты сам, убирал его), – но об этом не вспоминают. Не принято.

А последний день, когда дали расчет и ребята наконец отменили «сухой закон», – вот этот день вспоминают часто и охотно.

Миша Медведев был начальником одного из отрядов. Как комсорг группы. Как член факультетского бюро комсомола. Как… А, между прочим, почему? Уж если Медведев и был полностью лишен чего-то, так это честолюбия, или, точнее, стремления занимать какие-нибудь официальные должности.

Получив «власть», Медведев ничуть не изменился. Он никогда не говорил «мы на бюро решили» или «у меня сложилось мнение», не выступал на собраниях, не проявлял излишней инициативы, чтобы его заметило институтское начальство. Он делал только то, чего невозможно было не делать, а во всем остальном – только то, что хотела группа, и ребята чувствовали себя спокойно за широкой Мишкиной спиной.

Но если посмотреть глубже, то, вероятно, Медведеву все-таки нравилось быть в центре событий, в центре внимания, в центре ребят, и в этом, наверное, и заключалось его честолюбие.

Он давно заметил, что девушки, с которыми его знакомят, смотрят на него дважды. Первый взгляд дежурный, как на всех, второй – более пристальный. Он знал, что ребятам почему-то нравится ходить с ним на вечера, готовиться к зачету, сидеть рядом на лекциях. Если у кого-нибудь был лишний билет на стадион, то его в первую очередь предлагали Медведю (кстати, это прозвище сохранилось за ним и в институте). Он часто слышал обрывки разговоров: «а Медведь мне сказал» или «а этой девочке Медведь дал прозвище…» и т. д. (здесь и не стоит упоминать о Звонкове, который никогда не упускал случая вставить «мы с Медведем», так что Барон однажды даже предложил присвоить Руслану фамилию «Мысмедведем»).

Только ли «за красивые глаза» любили Медведя в институте?

В какой-то степени. Но…

Мишка хорошо играл в волейбол, и на второй год студенчества, выступая за факультетскую сборную, неизменно срывал бурные аплодисменты. А в баскетбол он играл плохо, вернее, недостаточно хорошо, и поэтому никогда не выходил на площадку, чтоб не позориться. Тем не менее Медведь считался крупным специалистом и по баскетболу (эту репутацию он завоевал в роли болельщика). Как видите, здесь можно уловить не «стихию», а определенную линию поведения. Если начинался какой-нибудь спор, в котором Медведев чувствовал себя «не на коне», он молча слушал спорящих, и так как он молчал, то наиболее сильные и знающие ораторы почему-то обращались именно к нему, и, когда их оппоненты бывали окончательно посрамлены и разбиты, победители хлопали Медведя по плечу: «Правильно, Мишка?» Медведю ничего не оставалось, как соглашаться, и опять же за ним закреплялась репутация умного парня, хотя побежденные часто разбирались в предмете спора гораздо лучше, чем он. Правда, если познания Медведя никогда не отличались глубиной, то, во всяком случае, он всегда знал ровно столько, сколько требовалось для приличия, обо всем, что должно было интересовать студента, начиная со споров в ООН, общего курса теории машин и механизмов и кончая модным западным танцем, новым кинофильмом или дебютантом команды «Торпедо» на левом крае.

Медведь никогда не «зажимал» деньги и выкладывал ровно столько, сколько у него было (что в конечном счете приводило к некоторой выгоде, потому что ребята уж за кого-кого, а за Медведя платили всегда охотно).

Если Чернышев всегда был категоричен в своих мнениях и поступках и высокомерно относился к тем, кого считал дураками, рохлями, карьеристами и т. п., то Медведь, напротив, был со всеми добр и любезен, всегда готов был выслушать и помочь (а если и отказывал, то так, что складывалось впечатление, будто только какие-то роковые обстоятельства заставляют его отдать нужную книжку не Иванову, а Петрову).

Он не был злопамятен и вскоре забывал то, что, допустим, Чернышев никогда бы не забыл и не простил.

Поэтому даже несчастные изгои (объект насмешек и придирок всех ребят), которые, в свою очередь, по тем или иным причинам ненавидели своих сокурсников, отмечали, что единственный приличный парень на курсе (естественно, кроме них самих) – Медведев.

Все эти черты характера можно, конечно, назвать врожденными, но, скорее, это была определенная линия поведения и (уж если на то пошло) особое честолюбие.

Так или иначе, но то, что у других комсомольских лидеров института требовало дикой нервотрепки (уговоры, ругань, угрозы, просьбы, упоминания великих теней прошлого), как, например, выход на субботник по расчистке парка (бредовая идея деканата, объявили лишь за день, когда у многих уже были назначены свидания или запланированы аналогичные неотложные мероприятия), Медведю давалось очень просто:

– Что делать, мужики, надо идти!

И ребята, помянув недобрым словом всех прародителей декана, понимали, что надо идти и никакие справки о внезапной болезни тут не пройдут. Раз уж Медведь сказал…

На целине, вдали от руководящих органов (двадцать пять километров до штаба), Медведю также удавалось ладить со своим отрядом (где было много незнакомых ему ранее ребят), вернее, все как-то получалось само собой. Медведь ничем не выделялся, работал и уставал, как все, ел и спал со всеми, и если получались простои, не ходил с напряженно целеустремленным видом начальника (какую бы работу еще придумать?), а говорил «Айда загорать», если было солнце, или «Идем спать», если шел дождь.

Правда, однажды на целине ребята устроили «бунт». Много тут было причин, но все сводилось к тому, что надо немедленно вытаскивать последние рубли и ехать за тридцать километров в совхоз, где, по сведениям, продавалась водка, а то эта жизнь надоела, и вообще можно сдохнуть с тоски, и что мы, нанялись, и пускай медведь работает: у него четыре лапы.

Ребята были настроены очень решительно, и Медведь чувствовал, что никакими призывами их не удержишь, и он бы и сам не прочь, но, понимая обстановку, он знал, что тогда два дня работы не будет. Два дня простоя в разгар уборки – это ЧП № 1. Коллективное пьянство (если даже других последствий не будет) – это ЧП № 2. А кто начальник? Медведев. А кому отвечать? Опять же.

Страсти разгорались, а Медведь молчал и ждал, пока все выскажут, что нагорело и что накипело.

Потом сказал:

– Ребята, при чем здесь я? Вы же взрослые люди. Сами понимаете последствия. Но, впрочем, решайте сами. Если хотите, – пожалуйста.

Ребята еще помитинговали с полчаса, но уже по принципу «хорошо бы, хорошо бы нам моржа поймать большого». Никто не поехал.

На целине Медведь встречался со студенткой другого курса, Валей. Он не проявлял особой активности (вернее, был активен только там, где этого требовали обстоятельства).

Во всяком случае, на несколько решающих вечеров ребята великодушно дали Медведю уединиться с Валей. Естественно, потом были намеки и некоторые вопросы, но Медведь только подмигивал и (надо отдать ему должное) молчал.

В один прекрасный день (не верилось, что он когда-то наступит) «пятьсот веселый» подошел к Казанскому вокзалу. Тут действительно были и клятвы, и объятия, и поцелуи, и обещания всем завтра же собраться (что, конечно, никто не выполнил), и на такси домой (благо, в кармане еще хрустят целинные деньги, заработанные честным физическим трудом), и два часа в ванне (хорошо жили буржуи!), и обед от пуза (уж мать на радостях постаралась), а тут звонки ребят (знали, что он сегодня приезжает), ну, какие могут быть разговоры, в семь вечера на углу Сивцева Вражка все встречаются.

И вот он подходит к углу Сивцева Вражка в выглаженном костюме, в белой накрахмаленной рубашке, остроносых ботинках (живут же люди, сто лет не вылезал из спортивных шаровар!), и Москва-то какая, и как здорово, что он снова в Москве, и кажется, все на тебя смотрят, и девушек сколько красивых на улице, а ты идешь, мужественный, загорелый и элегантный, на встречу со своими ребятами, они не виделись все лето, и будет что порассказать – «ну, на целине, там такое было» (не забыть и студентку Валю), нет, хорошо, братцы, жить на свете, – а там на углу уже стоят Звонок и Бутенко (лето в Москве, расскажут про фестиваль; Юрка-то, говорят, уже выступил на летней эстраде, а Руслан, наверное, работать поступил, сейчас узнаем), – а с другого угла появляются Барон и Пятерка (Пятерка-то летом на даче, это ясно, а Сашка-то, Сашка бороду отпустил, умереть можно, и зачем я брился, хоть бы пару дней по Москве с бородой, так эффектно, а Барон, кстати, тоже был на целине, только в Казахстане, бойцы вспоминают минувшие дни), и с другого конца улицы навстречу идет Ленька (Ленька, как и все, выглажен и накрахмален, он был на практике, на одном из заводов Урала). Ребята, как я вас давно не видел!

Ленька заметил Медведя, но почему-то опускает глаза. Еще далеко, и он ступает солидно, не торопясь. Ребята тоже заметили и Леньку и Мишку, но смотрят по сторонам (однако все пришли точно, что значит – соскучились). А эти четверо на углу тоже приветствуют друг друга молча, поднятыми кулаками (один Звонок не выдерживает и кричит: «Привет!»). Но вот уже прятать глаза невозможно, только двадцать шагов осталось и Леньке и Медведю, и Ленька улыбается, и Медведь ничего не может с собой поделать, рот сам расползается до ушей, и лица ребят расплылись (прямо иллюминацию устроили среди бела дня).

Десять шагов!

Пять шагов!

Ну?

– Ну что, Медведь, – говорит Ленька, – твой «Спартак» горит синим пламенем?

– Поздравляю, – говорит Мишка, – а с каким счетом вчера припухло твое «Динамо»?

И пошел «футбол» на два часа.

4

Маша и Юра сели в такси, Юра опустил стекло, машина рванулась, Юрка что-то крикнул, высунулся в окно, но, очевидно, Маша дернула его сзади, и он сел и больше не оборачивался, хотя ребята еще смотрели вслед удаляющейся «Волге».

Медведь снял кепку, Ленька, Сашка и Яша сняли шляпы, Руслан, который вообще ничего не носил на голове, просто вытянулся, и ребята застыли на минуту в скорбном молчании. Потом Пятерка сказал:

– Один из нас ушел!

– Кто мог подумать, что так быстро, – сказал Руслан.

– Хороший был парень – сказал Сашка.

Через полчаса они разошлись. Ленька пошел прямо домой и заперся в комнате. «Буду работать», – сказал он родителям. Мамаша удивилась. Пришел со свадьбы и сразу за черчение! Но чертил Ленька недолго. Не хотелось Он закрыл готовальню. Тоже мне свадьба! Суматоха в загсе, обед и уже в пять вечера молодые улизнули на дачу. Понятно. Потом, конечно, они устроят пышную свадьбу. Но только для своего курса. Для знаменитостей А нас уже не пригласят. Маша сказала: «Зато вы первые». Велика честь! Скверное настроение. Недопил? Да нет. Уходят лучшие люди. Теперь пойдут дети, пеленки. Впрочем. Маша, наверное, спешить не будет. Не из тех. Странно, еще год назад о том, что кто-то из ребят может жениться, говорили, как о путешествии на Марс. Быстро взрослеем. Так что Юрка молодец. Не растерялся. Если бы только не эти суффиксы… И как Юрка может говорить; «Машенька, лапочка, милочка, деточка»! Застрелиться можно.

Любовь? Когда-нибудь, наверно, придет и Ленькина очередь, Он взял чистый лист бумаги и карандаш. Вот какая она должна быть. Классический профиль Венеры Милосской. И глаза, как у той студентки, с которой он однажды танцевал на вечере. И ноги соответственно. И рост. Что-то вроде Люды Ненаховой? Нет, к черту ее. Клясться Леньке в любви, а потом целоваться в коридоре с… Слишком много, мол, выпила. Знаем мы эти номера. С Ленькой они не проходят. Хорошо, что он больше ей не звонит. Нет, его девушка, та, настоящая, а не эти, с которыми он проводит время, должна быть умной, строгой, насмешливой, спортивной.

Он нарисовал женскую голову. Примерно так. Возьмем ее за образец. Представим, что это лицо – идеал. Найдешь такое, черта с два. Например, Нина. Тоже, наверное, за основу взяли идеал. Но… потянули за нос, удлинили верхнюю губу, брови начертили небрежно. Глаза вдавили, уменьшили и придали им глупо-удивленное выражение. Полюбуйтесь!

А Тамара, новая его знакомая, из ГУМа? Вероятно, тоже отталкивались от идеала. Но совершенно обесцветили брови, волосы, глаза. Черты лица правильные, но все в них бледно, робко, незаметно.

А Медведь? Как проектировали Медведя? Взяли идеал, чуть изменили форму носа (сделали с горбинкой), подрезали щеки, несколько растянули рот. В глаза добавили кое-что от болота, синьки и мировой тоски. Получился этакий застенчивый чемпион страны по художественной гимнастике.

Голов на бумаге становилось все больше. Ленька увлекся. Ну, а наш декан? Опять же идеал, но первым делом прибавили растительности, чтобы сохранялось вечное ощущение небритости. Сузили, уменьшили лоб, С носом долго мудрили. Потянули вперед, но он получился слишком большим. Тогда ударили, и он опять в лепешку. Плюнули. Так сойдет. На верхнюю губу места не осталось, а с подбородком получилось просто неприлично.

Ну, а Маша? Сейчас сведем счеты и с ней. В основе ее лица лежала просто матрешка. Как можно шире, как можно меньше выпуклостей. Надеюсь, у тебя хватит ума не показывать это Юрке?

В дверь постучали. «Леню к телефону». Ленька спрятал листок, раскрыл готовальню. Полная иллюзия напряженной работы.

Звонила Тамара. Нет, сегодня он очень занят (на той стороне телефонного провода обиженно вздыхают), Но завтра обязательно (а где деньги достать? Ладно, перехвачу у Руслана до стипендии. Надо же как-то вести личную жизнь).

– Мама? Да, я останусь здесь ночевать. А что делать? В понедельник два листа сдавать. Мы тут с Петькой на пару. Часов до трех. А там спать. Домой? Ну, мама, куда я пойду ночью! Транспорт не работает. Да, у него раскладушка. Привет. Утром позвоню.

Ленька вешает трубку. Рядом с ним за столом Тамара. Чертежей что-то не видно. На столе бутылка и банка консервов. Мать Тамары сегодня ночует у тетки. Не каждый день это случается. Мы же люди взрослые.

Он проснулся в середине ночи. Громко тикал будильник. Непривычный звук. Дома Ленька обычно запихивал будильник в шкаф и накрывал полотенцем. Хотелось пить. И хотелось домой. Все-таки лучше спать дома. Вечером еще было как-то. А сейчас… И зачем? Ну вот, пошло интеллигентское самобичевание. Так надо. Он посмотрел на часы. Четыре утра. Девушка тихо посапывала во сне. Ленька встал, выпил воды, подошел к окну. Незнакомая улица. Скорей бы утро! Может, действительно лучше было бы чертить? Ведь листы-то надо сдавать. И черт его дернул проснуться! Надо спать. К девяти в институт – и там уж засядет, это точно.

Утром он быстро оделся. Никому не нужные обязательные слова…

Чуть не забыл, надо позвонить домой.

Изменившийся голос матери.

– Леня, приезжай, с отцом очень плохо. Сердце.

– Что? Ты можешь мне сказать?

– Приезжай.

– Сейчас. Но не паникуй. Все будет в порядке. Я выезжаю.

Нет, этого не может быть. Ерунда. Вдруг сердце. Отец никогда не жаловался. Ну, он ведь такой, старой закалки. Нет, не может быть. Но уже понял. Мать бросилась навстречу.

– Леня!

Ленька не заплакал. Он только сказал:

– Значит, так.

Ночью отцу стало плохо. Вызвали врача. А в четыре утра второй удар. Последний.

Два страшных дня. У Леньки сухие глаза. Он теперь старший, на нем семья. Сестра в школе. Да, пока она учится, будет пенсия за отца. А он пойдет работать. Нет, мать говорит: «Ни за что. Ты кончишь институт. Это мой долг перед отцом». И опять слезы.

Родственники, сослуживцы, плач. Два страшных дня. А у Леньки сухие глаза. Полное отупение. И еще почему-то чувство вины. Острое. Хотя, что бы он мог сделать? И все-таки. В четыре утра.

Похороны. Речи. Музыка. Но Ленька не может. Не имеет права. Он в наглухо застегнутом плаще, около матери. А где сестра? Рядом с тетей Верой? Хорошо, только зачем ее сюда привезли?

Последние минуты. Рабочие деловито опускают гроб. И тут с Ленькой что-то случилось. Он согнулся и заревел. Ничего не мог с собой поделать. И ничего не хотел. Минута беспамятства. Уже падают комья земли. И дождь, дождь пополам со снегом. Мокрое лицо. Ну и пусть. Где мать? Где сестра? Там, в толпе. Он должен с ними. Он не может. Он опять утыкается в чье-то плечо. Его кто-то держит. И этот оркестр. Им-то что? Заработок, «играют жмурика», кирпичом бы. Но чем они виноваты? Вот так все кончается. И нет отца. А деловитые работяги уже заравнивают холмик.

Кто-то его не отпускает. Зачем? Все. Ленька выпрямляется. Рядом с ним стоит Бутенко.

Сзади остальные ребята.

5

– А, Руслан, – сказала она, – ты меня еще помнишь?

– Да так, знаешь, случайно, вдруг решил позвонить. Как жизнь?

– Прекрасно. Бывает такой прекрасный момент, когда хочется повеситься. Две минуты назад я поругалась с одним человеком. И этот кретин спокойно сел в машину и уехал. Тебе это интересно?

– Весьма. Хочешь его догнать?

– Он укатил за сто километров. А то бы я ему сказала пару слов.

– Любопытно. Куда же он так быстро?

– А тебе что?

– Да уж начала, продолжай.

– Есть такой дом отдыха ВТО. По Минскому шоссе.

– Понял. Ровно через пятнадцать минут спускайся вниз. Я подъеду.

– Ты так говоришь, будто у тебя большой черный лимузин.

– Нет, трехколесный велосипед. Но мы его догоним.

– Не болтай ерунду.

– Значит, ровно через пятнадцать минут. Я вешаю трубку.

Когда Алла вышла на улицу (мальчик просто захотел меня увидеть. Нашел подходящий момент. Сейчас мы ему выдадим), у подъезда стоял длинный черный автомобиль. Руслан открыл дверцу.

– Садись.

Она села рядом с ним, еще ничего не понимая, а он уже погнал по осевой, обходя таксистов, проскакивая на желтый свет, резко тормозя у перекрестков.

– Откуда у тебя машина? – наконец спросила она.

– А что ты обо мне знаешь?

– Ничего. Слушай, подожди… Ты серьезно?

– Да. У него что?

– «Москвич».

– Номер помнишь?

– Узнаю.

– Отлично.

Они были уже у Поклонной горы.

– Ты очень быстро ведешь. Тебя не остановят?

– «ЗИЛ». Государственная машина. Ездит только большое начальство.

– А ты?

– А я просто шофер у начальника.

– Ах, вот как. Я думала, ты учишься.

– Учился, а теперь работаю.

Когда он лихо вывернул из-за автобуса, Алла вскрикнула. Потом была маленькая пробка из-за двух грузовиков. «Победы» и старые «Москвичи» тащились за ними. Он обошел их по левой стороне.

– Частники проклятые, – сказал он, – ездить не умеют.

– Слушай, Руслан, – сказала она, – тебе не попадет?

– Это не твое дело.

Итак, человек, о котором он думал каждую ночь, человек, к которому он хотел прийти, упасть на колени и сказать: «Делай что хочешь, презирай, издевайся, но разреши хоть видеть тебя» (конечно, он никогда б этого не сделал, но мечтал, что когда-нибудь сделает), – этот человек теперь сидит рядом и посматривает на него почтительно и даже с испугом. Все-таки скорость сто – сто десять. С непривычки, наверное, в самом деле страшно. Сейчас он чувствовал свою власть над ней.

– Где ты раньше учился?

– В мясо-молочном. Холодильные установки. Надо было куда-то поступать. А с моими средними способностями… И то говорили: повезло. Сколько народу вообще никуда не попало!

– А теперь?

– Ушел после третьего курса. В «ящик». Перевелся на заочный в автодорожный. Специальность мне нравится.

Тут он подумал, что вроде бы оправдывается. Начинается детский лепет. Нет, нельзя терять позиции. Ну-ка, попробуем, грубо и уверенно.

– Только тебе все это ни к чему. Ты репетируй тексты. Скоро догоним.

Она хотела что-то сказать, но промолчала. «Так, – подумал он, – надо развить успех».

– Открой этот ящик. Там сигареты и спички. Закури сигарету и передай ее мне. Так, порядок.

Кажется, она поняла его. Но ничего, приняла условия. Он искоса наблюдал за ней. Теперь она смотрела только вперед. «Ждет, – подумал он. – В конце концов ей на меня наплевать. Ну, взял маленький реванш».

– Белый «Москвич». Этот, – сказала она и достала из сумочки пудреницу с зеркалом.

Он засигналил и начал прижимать «Москвича» к обочине.

– Ты с ним поедешь?

– Подожди меня, – сказала она.

Он добросовестно перечитывал старую «Вечерку», Разводы, объявления, защита диссертаций, список редакционных телефонов. Потом взял путевой лист и написал: «Пятый рейс. Клебанова на дачу». Хотя Клебанов остался в городе. И в шесть машина должна быть в гараже. Ничего, как-нибудь выкрутимся. Выясним отношения с завгаром. Что-нибудь наврем.

Он поправил зеркало. «Сцена у фонтана» продолжалась. Она стояла, опершись на радиатор «Москвича». «Новая машина», – отметил Руслан. Только что получил, наверное. Таким всегда везет. Лучшие девушки. Обыкновенная история. Разные судьбы. Прямо по названию кинофильма. «Но пришел другой с суммой золотой, разве можно спорить с богачами? И она ушла, счастье унесла, только скрипка плакала ночами». Вот что мы знаем. Ты на что надеялся? Сейчас она уедет. А ты повернешь. Ну, держись. Машина – это здорово. За рулем все забываешь. Таким все достается. Ишь, какую будку отъел. Ладно, кончай нападать на заслуженного деятеля искусств, а он, наверное, заслуженный, меньше Алла не выберет. Что ты ей можешь предложить? Свою жалкую зарплату? Инженер через четыре года? Велика честь. Вот он хватает ее за руки. Сейчас бы подойти и монтировкой между глаз. И увести пораженную женщину за собой. Кадр из детективного фильма, А зря ты к нему придираешься. Может быть, хороший мужик. И не такой уж он толстый. Нормальный. И глаза у него хорошие. Как на нее смотрит. Где уж тут устоять! Кажется, девочка сдалась. Где моя «Вечерка»?

– Едем!

Она садится рядом с ним.

– В Москву. Теперь можно спокойно. Несколько лет назад Руслан обязательно раскрыл бы рот. Но сейчас он только прикусил язык, а на лице, наверно, ни один мускул не дрогнул. Едем – так едем. Мы люди привычные, с нами не разговаривают. Плачет? Нет. Достает его сигареты, закуривает. А курить она, между прочим, не умеет.

Что же произошло? Мчаться шестьдесят километров сломя голову, чтобы поговорить полчаса о погоде? Но ты сиди и молчи. Это твой единственный шанс. Она ждет, что ты ее спросишь. Надпись на борту грузовика «Соблюдай дистанцию». Вот именно. Он остановился около ее подъезда. Выключил зажигание. Теперь ручной тормоз. Что бы еще придумать? Да, посмотреть этак деловито в путевой лист.

– Руслан, ты меня любишь?

Это называется, молчала всю дорогу. Спокойно, Руслан, без эмоций.

– Конечно.

И снова в путевой лист.

– До свидания.

– Салют!

И сразу ходу, пошел, на третью передачу.

В одно из воскресений он вернулся из библиотеки часов в семь. «Позвоню ребятам, пойдем куда-нибудь. А то совсем дошел». Открывая дверь, он услышал, что мать с кем-то разговаривает. Между шкафом и стеной была занавеска. Этим создавалась иллюзия второй комнаты или хотя бы прихожей. «По телефону? Нет, какой-нибудь гость». Он отодвинул занавеску.

– Я же говорила, что он скоро придет, – сказала мать.

– Здравствуй, – сказал Руслан.

– Привет, – сказала Алла, – все гуляешь?

– Да, – сказал он, кладя тетради на стол, – если это так называется, значит, я гуляю.

– Он молодец. Очень много занимается, – сказала мать.

– Мама!

– Что?

– Не надо.

– У тебя есть время? – спросила Алла.

– Пойдем.

– Куда, я бы чай поставила!…

Но мать не очень настаивала. Поняла.

Они шли молча. Собирался дождь. Парень в зеленой шляпе промчался, толкая детскую коляску, словно в ней был не ребенок, а динамит или словно он участвовал в каких-то гонках, где вместо колесниц… Руслан не нашел точного слова. Колесницы? Коляски? Почему гонки? Ерунда.

Они подошли к бульвару.

– Знаешь, у меня плохое настроение, – сказала Алла, – вот я…

– Понятно. Пошли в ресторан.

– Зачем?

– А куда?

– Ну, в маленькое кафе. Мороженое, что ли…

– В маленьких кафе большие очереди. Да обязательно подсадят двух пьяных…

Он долго критиковал трест ресторанов и столовых. Так было легче. Говорить о чем-то постороннем. Только не молчать. А то он опять, как тогда, скажет что-нибудь – и конец.

– Не надо, – попросила Алла, но не очень уверенно. – Это большие деньги.

– Не волнуйся. Я же рабочий человек. Вовремя придал последней фразе несколько шутливый оттенок.

И вот они сидят в ресторане, и он рассказывает ей о ребятах, о работе, о дорожных происшествиях. Светский разговор. И вдруг…

– Ты знаешь, – сказала она, – с ним у меня все кончено.

– Заслуженный деятель? Ясно… «Прощай, вино, в начале мая, а в октябре прощай, любовь». Выдерживаешь график.

– Он не заслуженный и не деятель, а просто… Я с ним жила. Понятно?

– Темный я человек, не догадывался. Теперь давай все силы на науку, В этом году кончаешь или в следующем?

– Институт? Хватит острить. Ты знаешь, вдруг я увидела, что у меня нет друзей. То есть вроде их много…

– Но все чего-то хотят.

– Правильно. А ты?

– И я, конечно.

– Например?

– Немного. Чтобы ты стала моей женой.

– Однако!

– Вот так. Да, на чем мы остановились? Вспомнил. Значит, еду я, и вдруг передо мной вырастает клумба. А дорога темная, мокрый снег. Резко тормозить нельзя. Занесет или перевернет машину. Ну и, в общем, с ходу оказываюсь на клумбе. Тут как раз появляется милицейский мотоцикл.

– Хватит. Ты соображаешь, что говоришь?

– Ей-богу, действительный случай.

– Валяй, валяй.

– А, про это? Да. Соображаю. Находясь в здравом уме и твердой памяти. Или как там, наоборот, в твердом уме?

– Но я же не люблю тебя.

– Знаю.

– И?..

– Полюбишь.

– Господи, что ты мелешь? Пойми, ведь я сейчас могу выйти за тебя замуж. Я очень устала. Я хочу, чтоб около меня был такой человек, как ты. Точнее, я хочу, чтоб ты был все время около меня. Потому что тебе я верю и с тобой я буду спокойна. Но тебе самому каково? А вдруг я так и не полюблю?

– Обо мне не думай.

– Ты мальчишка. Представь: потом я встречу человека, которым увлекусь… Я же брошу тебя. Что тогда?

– Буду жить нуждами производства. Повышать свой культурный уровень.

– Придвинься ко мне. Поцелуй меня. Быстро! Боишься? Так. Ничего. Сиди спокойно. А теперь возьми назад все свои слова.

– Мы снимем комнату, Я устроюсь еще где-нибудь. Деньги будут.

– Деловой человек. Плевала я на твои деньги! Миллионер!

– Я люблю тебя. Ты станешь моей женой.

– Руслан, я могу выйти за тебя замуж. Более того, я хочу выйти за тебя замуж. Но будет плохо. Тебе.

– Нам не страшен серый волк.

– Закажи еще что-нибудь. Я хочу, чтоб у меня кружилась голова. Получу стипендию, отдам.

– Обойдемся.

– Нет, милый. Привыкай, что командую я.

– Аллка…

– Что?

– Не убивай меня. Понимаешь?

– Глупый. Думаешь, я не знала, что так будет?

(ОТ АВТОРА. Мировой наукой давно установлено, что человек может в каждый данный момент думать о многом, а говорить только о чем-нибудь одном. Иногда он просто не успевает высказать свои мысли, а иногда по тем или иным причинам хочет о них умолчать.

Так как предыдущий разговор очень важен для дальнейших событий романа, автор повторяет его, пытаясь обратить внимание читателя не на те слова, которые уже произнесли герои, а на то, о чем они в это время думали.)

Итак, светский разговор. Но первая фраза «не вдруг». Она тщательно обдумывалась и готовилась.

АЛЛА. (Хватит слов. Решайся. Боишься? Ну? Проверим, он взрослый человек или для него еще продолжается детский сад.)

– Ты знаешь, с ним у меня все кончено.

РУСЛАН. (Я ждал этого. Значит, пойдет разговор по существу. Неужели она с ним… Вероятно. Точно! Но, может, для тебя даже лучше. Выравнивает шансы. Сейчас ты, конечно, обзовешь его деятелем. И, как последний дурак, вспомнишь фразу из Беранже.)

– Заслуженный деятель? Ясно… «Прощай, вино, в начале мая, а в октябре прощай, любовь». Выдерживаешь график.

АЛЛА. (Не тяни. Надо сразу. Интересно, изменится ли у него лицо? Пока были цветочки. Ревнует. Рассказать ему, что тот был хорошим человеком, что, может, еще и сейчас я… Нет, слишком сложно. Потом. Когда-нибудь.)

– Он не заслуженный и не деятель, а просто… Я с ним жила. Понятно?

РУСЛАН. (Кажется, я выдержал. Только бы не покраснеть. Вот как оно бывает. Состояние, которое называется полуобморочным. Почему-то заболел живот. Любой разговор. Быстро. Или срочно выпить рюмку? Нет, это слишком прозрачно. Она все поймет. Алла жила с этим деятелем. Конечно, надо было монтировкой между глаз. Сразу не сделаешь, потом всегда жалеешь. Ну и черт с ним! Не надо эмоций. Любой ценой, но она должна быть моей! Я согласен на все. Пусть поймет. Намекни про институт. Ей скоро кончать. Распределение. Хочет остаться в Москве. Нужно замуж. Пусть так. Я согласен.)

– Темный я человек, не догадывался. Теперь давай все силы на науку. В этом году кончаешь или в следующем?

АЛЛА. (Он молодец. Только побледнел. Нет, в нем что-то есть. Я сразу поняла это, когда увидела его в машине. Распределение? Вот оно что. Этот мальчик хочет меня любой ценой. Весьма откровенно, но я не продаюсь. Надо ему объяснить, чего я хочу. Сейчас пойдет лепет о друзьях, которые чего-то от меня требуют.)

– Институт? Хватит острить. Ты знаешь, вдруг я увидела, что у меня нет друзей. То есть вроде их много…

РУСЛАН. (Но все хотят, чтоб ты с ними спала.)

– Но все чего-то хотят.

АЛЛА. (Он умный парень. Сейчас мы его поймаем.)

– Правильно. А ты?

РУСЛАН. («Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает».)

– И я, конечно.

АЛЛА. (Далеко ли он пойдет?)

– Например?

РУСЛАН. (Немного. Чтобы ты стала моей женой.)

– Немного. Чтобы ты стала моей женой.

АЛЛА. (Он любит меня по-прежнему.)

– Однако!

РУСЛАН. (Кажется, я все-таки свалюсь в обморок. Неужели будет чудо? Неужели настанет момент, когда мы останемся вдвоем? И она будет со мной…)

– Вот так. Да, на чем мы остановились? Вспомнил. Значит, еду я… (Следует рассказ о дорожном происшествии.)