Текст книги "История одной компании"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

3

– Нет, я пойду, – сказал Руслан. – У меня тут дружок есть.

– На третьей автобазе, что ли?

– В театре. Артист.

Руслану показалось, что шоферы посмотрели на него как-то более пристально.

– Оделся бы поприличнее, – сказал один, – пиджак найдем.

– Так сойдет, – сказал Руслан.

– Это что, – сказал другой, – я в Москве Крючкова видел. На улице. Из ресторана он выходил. Я еще подождал, обернулся. Точно. Крючков.

В проходной Руслана задержал бдительный вахтер.

– Юра Бутенко в театре? – спросил Руслан.

– Юрий Павлович сейчас заняты. – И, скептически осмотрев Руслана, вахтер поинтересовался: – Контрамарку?

Руслан долго изучал афиши. В половине спектаклей Бутенко играл главные роли.

Прошли два каких-то типа, и вахтер сказал им:

– Передайте Юрию Павловичу, что его ждут, – и указал на Руслана, – говорит, что товарищ.

Минут через двадцать вышел незнакомый человек в костюме пирата, с перевязанным глазом и кривым носом. Он посмотрел на Руслана и сказал Юриным голосом:

– А, это ты?

Руслан бросился к нему и начал быстро-быстро рассказывать, что вот, понимаешь, рейс в Ростов, повезло, дорога трудная, гололед, а завтра в Москву, и как хорошо, что он здесь и видит Бутенко.

– Ладно, – сказал Юра. – Сейчас мой последний выход. Подожди.

Потом он появился в сопровождении женщины и пожилого мужчины, кивнул Руслану, и Руслан пошел за ними и слушал, как женщина говорила, что Сазонов – сволочь, а Петрова опять поплыла, и с задних рядов ее не слышно, никакой дикции, манная каша во рту, а пожилой мужчина все время повторял: «Юрий Павлович, надо поднять этот вопрос на собрании», – и Бутенко отвечал: «Обсудим», – а Руслан все шел сзади, и слушал, и, в общем, был доволен, что Бутенко его не знакомит с этими, уж очень они важные, но Юрка, вероятно, главнее, и Руслан радовался за товарища.

Когда они остались вдвоем, Руслан хотел сказать: «Почему ты их сразу не послал подальше, видишь, я жду тебя два часа», – но сказал другое:

– Юра, что они на тебя навалились?

Бутенко выглядел утомленным. Но для полной убедительности он устало провел ладонью по лицу, чтобы теперь уж никто не мог усомниться, какой он вконец замученный, заезженный, изможденный, прямо хоть сейчас в могилу.

– Сбегу я отсюда к чертовой матери, – сказал он. – Надоело. Третий год. Отыграю этот сезон и в Москву.

– Юрка, ты что, озверел? – удивился Руслан. – Ведь ты здесь почти всюду на первых ролях!

– Я здесь прима, – уточнил Бутенко, – и член худсовета, и председатель месткома, и прочее, но, интриги, батюшка, интриги. Старик, хорошо, что приехал. Сейчас забежим в магазин, купим на ужин и потолкуем. Я соскучился по тебе. И вообще по всем ребятам. Помнишь фильм «Багдадский вор»? Там был всевидящий глаз. Иногда мне хочется его иметь, я посмотрел бы, что каждый из вас делает в данный момент.

– Юрка, – сказал Руслан, – а мы успеем? В общежитии в двенадцать закроют дверь.

– Брось, – сказал Бутенко, – я же один. Переночуешь у меня.

Самолет начал заваливаться вправо. Сначала Яша подумал, что все нормально, просто вираж. Но поворот затягивался.

Звезды быстро смещались влево. Сбывались самые худшие предположения.

Яша отодвинулся от окна. В салоне по-прежнему сонное царство.

Тусклые матовые лампочки освещали пассажиров, застывших в неестественных позах.

Тихо, стараясь не разбудить Царева, который уткнулся в спинку кресла, Яша вылез в проход. Потянулся. Сделал несколько приседаний.

В проходе появилась стюардесса. Она направлялась к кабине пилота.

– Поворачиваем обратно? – спросил Яша. Девушка буркнула что-то в ответ и прошла.

Яша давно заметил, что стюардессы любезны с пассажирами, которые делают все согласно правилам: пристегивают по команде ремни, курят и едят, когда положено, а в остальное время спят и не чирикают. К тем же индивидуалистам, которые не могут просидеть по шесть – восемь часов в кресле да еще бодрствуют по ночам, стюардессы относятся крайне подозрительно.

Вскоре девушка вернулась.

– Ну? – спросил Яша.

– Москва не принимает, – сказала стюардесса. – Идем в Новосибирск.

Яша присвистнул.

– Мы же почти долетели!

– Киев закрыт. Ленинград закрыт.

– А Свердловск?

– В Свердловске наша машина не сядет.

– И долго мы пробудем в Новосибирске?

– Что я вам, бюро погоды? Девушка ушла.

«Скорость, комфорт, беспосадочный перелет, – подумал Яша, – сплошной обман. Теперь зазимуем в Новосибирске. А у меня три рубля на всю группу. Говорил ребятам, оставьте деньги на всякий случай. Нет, потянуло всех в ресторан: конец экспедиции, одна ночь – и Москва! Чем же я вас кормить буду?»

Раньше тридцать рублей выглядели как-то солидно. А теперь это всего три рубля. И везет же людям, которые могут спать сидя!

– Меня никто не видел? – спросил он.

– Не знаю, – сказал она, – по-моему, нет. Соседи уже легли. И потом они привыкли, что у нас гости.

– Но меня они, наверно, знают, – сказал он.

– Тем более, – сказала она. – Ты боишься?

– При чем здесь я? Я за тебя волнуюсь.

– А ты не волнуйся.

– Мне уже поздно волноваться, – сказал он. – А обстановка ничего, соответствующая. Полумрак. Включи что-нибудь.

Она включила магнитофон. Певица низким голосом запела по-английски про любовь. Слова он разбирал с трудом.

– Есть что-нибудь выпить? – спросил он.

– Зачем? Для храбрости?

– Не придирайся. Что, мы так и будем сидеть?

– У тебя есть другие предложения?

– Слушай, – сказал он. – Я не могу.

– Убирайся, – сказала она, – иди к черту.

– Пойми, это не так просто.

– Мне, наверно, просто, да? Что же, давай опять выяснять отношения.

– К сожалению, все ясно.

– Поплачь.

– Хватит. Иди сюда.

– Знаешь, мной еще никто не командовал.

Он встал и потушил свет. Певица кончила петь про любовь и запела что-то совсем невразумительное, потом заиграл джаз, потом пленка кончилась, и был только слышен равномерный шорох: кассета продолжала крутиться. Потом он выключил магнитофон и зажег настольную лампу.

– Ты мне что-то хочешь сказать? – спросила она.

– Все прекрасно, – сказал он.

– Хладнокровный мужчина, – сказала она. – Говори, я же знаю.

– Ты умная.

– Не цитируй Руслана.

– Аллка, я чувствую себя последним поддонком.

– Давай, давай, – сказала она. – Кто же тогда я? Не стесняйся, выкладывай.

– Ты женщина, которую я люблю. Знаешь, когда я понял, что так может быть? Как-то на первом курсе я встретил тебя на улице. Ты со мной неожиданно поздоровалась, и я не сразу вспомнил, кто ты.

– Приятно слышать, – сказала она.

– Аллка, зачем я тебе нужен?

– Естественно, только для развлечения.

– Перестань. Кстати, а как ты поняла? Ведь я тебе никогда бы ничего не сказал.

– Молчи уж, воплощение мужества и скромности. Я все-таки чувствую, кто и как на меня смотрит.

– Ты уйдешь от него. Это – дело решенное.

– Значит, убить парня?

– Обманывать лучше?

– Иногда да.

– Тогда мне ясно, зачем я тебе нужен. Поиграть и выбросить?

– Вот теперь ты подонок!

– Как он приедет, я ему все скажу. Он взрослый человек. Он умный парень. Он мой товарищ. Он должен понять. Представляешь, мы будем встречаться. Какими глазами я буду на него смотреть?

– Обыкновенными. Нахальными, как смотришь на всех.

– Я так не смогу.

– Сможешь. Я сама знаю, что для него лучше.

– Но нельзя же строить отношения на одной жалости…

– Заткнись! Понял? Вот так. Ну, извини. Сам виноват. Просто мне надоело слушать. Все эти доводы за и против я повторяю себе уже целый год. Да, с тех пор как мы с тобой встретились в метро. Да, еще ничего не было. Пойми, Руслан мне очень дорог. И я еще ничего не решила. Понял? Но все будет так, как я решу. И если что, как бы я тебя ни любила, пошлю ко всем чертям. Ходит тут, разглагольствует. Это – мое дело, ясно? Обиделся?

«Может, еще не поздно, – думал он. – Что мы наделали? Встать и уйти! И ничего не было. И никто ничего не узнает». Но он понимал, что все это разговоры «в пользу бедных». Никуда он не уйдет. Такую, как Алла, ему больше не встретить. Что ж, лучшие женщины достаются сильным. Разве он виноват?

Чернышев встал и включил магнитофон.

Трое других были в черных костюмах и белых рубашках, и узкие галстуки стягивали шеи, как бечевки воздушные шары. Лица у них были красные, щеки они раздували не то от волнения, не то от желания казаться солидными, и это усиливало их сходство с шарами. Трое других попеременно подходили к зеркалу, причесывались, приглаживались, отряхивались. Курили они лихорадочно и беспрерывно.

Медведев сидел в углу и лениво перелистывал старый «Огонек». Мишка был в спортивном свитере и чувствовал себя вольготно и свободно. Курить ему тоже хотелось, но, глядя на трех других, он решил: нет, ни за что, принципиально.

Вероятно, потому, что он выглядел очень спокойным, трое других подходили к нему и с некоторым почтением спрашивали: «Ну как? Скоро? А какие вопросы?» – и хоть Мишка выступал по телевидению впервые и сам толком ничего не знал, но отвечал он кратко и обнадеживающе: «Ничего! Наверно! Посмотрим!»

Наконец им сказали «Пора!», и они пошли мимо пультов управления, где над десятками экранов склонились молчаливые, очень занятые люди, вниз в зал, где их посадили в кресла, по обе стороны от дикторши. Она показалась Медведеву старой знакомой, почти каждый день он видел ее на экране телевизора, и Мишка сел рядом с ней, и она, быстро и скептически осмотрев всех четверых, улыбнулась Медведеву и сказала ему:

– Причешитесь!

Осветители стали зажигать люстры, трое других застыли, как на фотографии, а Мишка вдруг стал зевать, и дикторша спросила его:

– Нервное?

– Нет, просто не выспался, – ответил Мишка. Появился еще один человек, придвинул кресло, сел, подмигнул Медведеву и сказал:

– Как загорится красная лампочка, начинаем.

Мишка успел подумать, что, собственно, все получилось случайно. Один вечер напряженной работы, и сто тысяч московских пенсионеров будут сейчас наблюдать его физиономию, уж не говоря о сослуживцах и соседях, а Ниночка из столовой обязательно спросит, в чем была дикторша и какая на ней была юбка, но тут зажглась красная лампочка, все как-то вздрогнули, а лицо дикторши поплыло в улыбке, и она сказала:

– Теперь, дорогие телезрители, мы вас познакомим с победителями спортивной викторины «Знаете ли вы футбол?».

Домой Ленька вернулся очень поздно. Сколько ни говорили на собраниях, какие решения ни принимали, – все равно в конце месяца цех превращался в филиал Канатчиковой дачи. В начале последней недели казалось, что никакое чудо не вытянет план, но вот сейчас стало ясно, что план не только сделан, но даже перевыполнен.

Сегодня Ленька пробыл на заводе с семи утра до одиннадцати вечера. К этому времени он почувствовал, что последние клетки серого мозгового вещества превратились в чугун, и он вышел на улицу, глотнул морозный воздух. А тут мастер Потапов предложил по дороге завернуть к нему минут на десять, Ленька подумал, что от этого хуже не будет. Они посидели с часок и перемыли кости начальству. Когда Ленька подходил к дому, он чувствовал себя вполне бодрым.

Он осторожно закрывал дверь. Из своей комнаты высунулась соседка. Ленька спросил, все ли дома и можно ли запереть на цепочку.

– Да, – сказала соседка, – все дома.

Но в голосе ее слышалась какая-то растерянность.

– Только Галя ушла в роддом.

Чугун в голове мигом превратился в живое серое вещество.

– Как это так? – возмутился Ленька. – Ей еще рано! Почему она пошла? Еще не время. Со мной надо было посоветоваться. Сразу, вдруг?

– Не знаю, – сказала соседка, – но Гале стало плохо, и мой Витька ее отвел.

– Чепуха какая-то, – сказал Ленька, – почему ее приняли?

– Им, наверное, виднее, – сказала соседка.

Ленька выбежал на улицу. На углу заскочил в телефонную будку. Как ни странно, автомат, который обычно висел с оторванной трубкой, или сразу давал частые гудки, или просто тупо поглощал монеты, на этот раз соединил его с главным металлургом.

– Илья Маркович, – сказал Ленька, – вы спите?

– Нет, – ответила трубка, – уже не сплю.

– Извините, пожалуйста, но… – залепетал Ленька.

– Что, опять авария?

– Нет, все в порядке. Даже серия «МК-245» готова.

– Прекрасно, Майоров. Рад, что вы мне это сообщили. Хотя можно было и подождать до утра.

– Илья Маркович, я пришел домой, а мне говорят, что Галя ушла рожать.

– Дурак. Сразу бы так и сказал.

– Ведь ей еще рано.

– Много ты понимаешь. Беги в роддом!

Ленька мчался по пустым улицам, а в голове звучала песня «Зеленый огонек такси», хотя в это время в городе нельзя было поймать даже телегу. Он был твердо уверен, что сейчас же возьмет Галю домой, потому что ей еще рано, она, наверно, просто испугалась. Недавно об этом говорили на работе, и ему сказали, что так бывает. Женщины в таком состоянии очень мнительны.

Он долго звонил, наконец появилась санитарка и впустила его.

– Жена у меня здесь, – начал Ленька, – Майорова. Сегодня пришла. Но зачем ее приняли, ведь у нее срок не наступил?

– Подождите, – сказала санитарка, – сейчас узнаю. А раз приняли, – значит, надо.

Санитарка вернулась с врачом. Лицо его показалось Леньке знакомым. Не то виделись где-то на активе, не то играли в волейбол, а может, просто так, ведь город маленький.

– Сам Майоров явился, – сказал врач и протянул руку.

– Привет, – сказал Ленька, – понимаешь, жена здесь у тебя. А ей еще рано. Наверно, психанула. Женщины в этом состоянии…

– Бывает, – охотно согласился врач.

– Вот я и думаю, не забрать ли ее. Кстати, как она?

– Она? Вполне нормально. Час тому назад родила мальчика. Три двести. Рост – пятьдесят один. Еще какие вопросы?

– Знаешь, как страшно, – говорил Бутенко, – когда несколько рядов заполнено, а дальше – черная пустота. Выходишь на сцену с закрытыми глазами. Только бы не смотреть в зал. Вот так мы начинали. Театр маленький, на отшибе, репертуар старый. А публика привыкла ходить в музыкальную комедию. Мы привезли «Царя Федора Иоанныча». Это сразу стало событием. Сплошные аншлаги. Но «Царя» мы готовили два года. Выпускной спектакль. Каждый жест отработан. А тут? Шестнадцать репетиций, прогон – и на сцену. Где уж следить за мастерством, вживанием в роль, сверхзадачей!

Руслан послушно кивал. Правда, ему, как человеку темному, казалось, что шестнадцати репетиций вполне достаточно. Но раз Бутенко так говорит, – значит, действительно кошмар. И потом его разморило после длинной дороги. Он давно бы лег, но Юрка разошелся.

– Мечта создать свой театр! – говорил Бутенко. – А кто руководитель? Человек, который ждет, что скажет третий замзав по сельскому хозяйству. А как театр принимает пьесу? Пьеса читается на труппе. Актеры слушают. Думаешь, главное для них – художественные достоинства? Ничего подобного. Каждый слушает со своей точки зрения: какая роль достанется ему? Есть подходящая, – голосует «за». Нет роли, – значит, пьеса мелковата по теме, идейно не выдержана, не будет кассового успеха. А состав труппы? Двенадцать кандидаток на роль Джульетты. А всем уже далеко за пятьдесят. Уволить? Набрать молодых способных актеров? Практически невозможно. Профсоюз моментально восстановит. Что же получается? Интриги, батенька, интриги! Вот и попробуй создать свой театр! Наши же все гении. «Когда я играл Шуйского!» Ну, бился с тобой преподаватель, сделал тебе роль. А дальше? Сам работаешь? Куда там! Все мешает. Масса причин, все объективные. Знаешь, мы воспитаны соответственно: привыкли, что нам должны помогать, создавать условия, поощрять нас, поддерживать. А актер – это подвиг. Сам из себя не сделаешь хорошего артиста – нечего других обвинять. А наши ребятишки про это забыли. Вернее, их просто никогда не учили самостоятельной работе. Вот так и лопнула мечта о театре, который имел бы свое, неповторимое лицо…

Мне вроде жаловаться не на что. Куда уж лучше? Но я решил: лучше буду в Москве статистом, чем здесь премьером. Пока не поздно, надо учиться. А то года через два я, пожалуй, поверю во все, что обо мне здесь пишут, тогда привет, крышка. Мне уж тут предлагали перейти в местный драматический театр. И оклад больше и перспективы другие, но я подумал: «Нет, в Москву!»

– Если ты не устроишься в Москве, а здесь все потеряешь, что тогда? – спросил Руслан.

Юрка хотел сказать, что виделся с одним известным московским режиссером, понравился ему и что режиссер обещал взять его к себе, но сказал совсем другое:

– Такова жизнь в искусстве, Звонок. Лотерея. Пан или пропал.

Так получилось гораздо значительнее.

– Э, да ты совсем засыпаешь, – вдруг спохватился Юрка. – Я сейчас кофе сварю. Холостая жизнь всему научит. У меня отменный кофе.

То ли кофе подействовал, то ли разговор коснулся более близких Руслану тем, но дальше пошло веселее.

– Сколько мы не виделись? Почти три года. Два раза я приезжал в Москву, встречался со всеми ребятами, а ты, как всегда, был в разъездах. Маша? Разошлись по-хорошему. По-моему, она замужем. Очень рад за нее. Почему так получилось? Девка с честолюбием. Не хотела ждать, пока я пробьюсь. Не хотела губить молодость в провинции – кстати, это подлинные ее слова. А вероятнее всего, просто не любила, играла в любовь. Актриса! Скучал ли? Да, очень. Но, говорят, пошло на пользу: мне здорово удаются трагические роли. Да и времени нет скучать. Ты не представляешь, Руслан, как много я работаю. Не вылезаю из репетиций. Почти каждый вечер спектакль. А ведь надо еще книги читать. А то отстанешь. Я уж не говорю об общественных нагрузках. Выходные? Практически их у меня нет. Выездные концерты, шефские спектакли. Но я все о себе. Хватит. Что ты?

– Я? – Руслан встал и прошелся по комнате. – Я обыкновенный рабочий класс. Кручу баранку.

Он помолчал немного. Получилось жидко. Надо обосновать.

– Вам хорошо, – сказал Руслан. – У вас есть призвание. Ты артист, Сашка – математик или, кто он там, физик, не разбери-поймешь, словом, ученый. Черт знает, что он там делает в своем «ящике», но в двадцать шесть лет – кандидат наук, начальник лаборатории! Это что-нибудь да значит. А я обыкновенный. Наверно, я мог бы получить диплом и стать инженером, допустим, тем же диспетчером у нас в конторе. Но зачем мне это? Работа диспетчера нервная, сидит между двух огней. С одной стороны – шоферы, с другой – начальство. Даст поблажку шоферам – начальство его за шиворот. Потрафит начальству – шоферы на него волками смотрят. Потом я еще со школы ненавижу сидячий образ жизни. А тут – пейзажи мелькают, новые люди. У нас в конторе тоже свои пригорки и ручейки. Интриг хватает. Я мог бы в это дело влезть. А зачем? У меня своя работа, я свое место знаю. И привет. Вернулся домой, переоделся – и пошла другая жизнь. С Аллой не соскучишься. Культпоходов у нас, как говорится, достаточно. Думаю, что мечта о дипломе – это пережиток. Лучше быть хорошим шофером, чем средним совслужащим. А я семью обеспечиваю, да и работа мне нравится. У кого есть призвание, тому повезло. А простые, обыкновенные люди мечтают о личном счастье. Ты говоришь, что только при капитализме стремятся к личному счастью, а у нас, мол, живут общественными интересами. Прости, но я не разделяю эту точку зрения. И, думаю, не только я. Я кручу баранку, выполняю – и привет!

– Значит, твое дело – сторона? – спросил Юрка.

– А ты не раздувай ноздри, не заводись. Мы можем так до утра митинговать, да, боюсь, не договоримся. Отложим до следующего раза. Сейчас уже два ночи.

– Можно и до следующего, – сказал Юрка, – только готов с тобой спорить, и по-крупному.

– Согласен, – сказал Руслан. – Тебя лично политика касается. Ты работник идеологического фронта.

А шоферы всегда нужны. Давай спать. Мне завтра в восемь выезжать.

– Слушай, ты мне про ребят так ничего и не сказал!

– Это пожалуйста. Ленька женился. Приезжал с ней в отпуск.

– Что он сейчас делает?

– Пьет, наверно. Или бегает к соседке. Не верю, чтобы Ленька стал примерным семьянином.

– Ну, а Медведь? Пятерка?

– Медведь вечерами ходит на хоккей. Пятерка, как всегда, в экспедициях. Подальше от женщин. Видишь, все по-старому.

– А Барон?

– Барон погряз по уши в науке. Он теперь в киты выбился. Тебе ребята пишут?

– Да. Ленька и Пятерка чаще других.

– Пятерка всегда был прилежным, а Ленька – со скуки.

– Скучать ему, видимо, не приходится. У него был конфликт с начальством. Потом начальник ушел на повышение, а Леньку неожиданно назначили заместителем начальника цеха.

– Да ну?

– А то, что Медведь – кандидат партии, знаешь?

– Чего?

– Ничего ты не знаешь. Он еще член бюро райкома комсомола.

– Вот тип! Чего же он молчал?

– О чем вы говорите, когда встречаетесь?

На всей улице это было единственное освещенное окно. Если бы кто-нибудь посторонний заглянул в него, то слов, конечно, не услышал бы, а увидел двух людей, один из которых ходил по комнате, размахивал руками и что-то говорил, а другой сидел неподвижно и наблюдал за первым.