Текст книги "Человек в пустой квартире"

Автор книги: Анатолий Ромов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Я выглядел глупо, да, Юлия Сергеевна?

– Она действительно хороша. Я вот о чем: как вы думаете, она знает Долгополова?

– Долгополов здесь бывал, она его обслуживала. И не раз. Значит, она его знает.

– Железная логика. Официантка не обязана знать клиентов. Короче, вместе, вне обслуживания, их никто не видел?

– Не знаю. У меня таких данных нет.

Я хотела только одного: установить, что посредником, познакомившим Лагина и Лещенко, был Долгополов. Если бы я была твердо уверена, что Марина Шахова и Эдуард Долгополов знакомы, многое встало бы на свои места. Треугольник Лещенко – Долгополов – Лагин в таком случае замкнулся бы.

– Жаль, – сказала я. – Но если мы найдем свидетелей, которые подтвердят, что Долгополов и Шахова знакомы, я буду счастлива.

Подойдя, Марина Шахова осторожно поставила на стол кофейник, кувшинчик со сливками, накрытую салфеткой тарелку с гренками и ушла. Сделав вид, что занята кофе, я заметила уголком глаза: остановившись в проходе, официантка что-то коротко сказала метрдотелю, тот невозмутимо кивнул, тут же исчез.

– Владимир Анатольевич, кажется, нас засекли.

Не поднимая головы, Русинов покосился:

– Не может быть.

– Может, и причина простая: у Марины Шаховой заряженность на проверку. Она наверняка видела вас когда-нибудь в форме.

– Я никогда не бывал здесь. Да я и вообще не хожу в форме.

– Это не имеет значения. Ничего, мы свое дело сделали, сейчас наша задача красиво уйти. Сможем?

– Лично я – постараюсь. А вам советую остаться. И поговорить с Шаховой с глазу на глаз, как женщина с женщиной.

– Хорошо. И неплохо было бы, чтобы у Суркова и Михеевой взяли показания, знают ли они Лагина.

– Вас понял, Юлия Сергеевна.

Русинов ушел, сделав это еще более красиво, чем я ожидала; примерно минут через пятнадцать, выскользнув из-за портьеры и сделав дружелюбное лицо, Марина Шахова занесла над блокнотом «Паркер»:

– Что-нибудь еще?

– Спасибо, ничего. Посчитаете?

– Конечно. – Шахова смотрела на меня, как полагается хорошо подготовленной официантке. – Два двадцать четыре.

Я положила на скатерть два рубля, придавила их мелочью. Если бы она призналась, что знает Долгополова! Если бы!

– Большое спасибо. Кофе был замечательным. Вы ведь Марина Шахова?

Взяв деньги, Шахова улыбнулась, но на этот раз улыбка оказалась нарочито деревянной.

– Совершенно верно, я Марина Шахова. Простите, что-то не так?

– Нет, все так.

– Вам что-то нужно?

– Меня зовут Силина, Юлия Сергеевна Силина, я следователь городской прокуратуры.

– Очень приятно.

– Марина, я хотела бы поговорить с вами.

– Пожалуйста. Вы хотите прямо здесь?

В глазах официантки что-то мелькнуло, но уже через секунду они стали чистыми, как лесное озеро. Никакой реакции, никакого удивления. Да, скорей всего, она догадалась, зачем я пришла. Значит, она уже все продумала. Жаль.

– Я готова, товарищ следователь, где?

– Лучше в каком-нибудь служебном помещении.

– Даже не знаю, куда вас пригласить. Может быть, в кабинете метрдотеля?

– Если это удобно.

– Удобно. – Шахова кивнула, мы прошли за портьеру; пропустив меня в пустой кабинет, официантка показала на кресло:

– Прошу, садитесь. – Дождавшись, пока я сяду, села сама. – Слушаю вас, Юлия Сергеевна.

Пытаясь найти общий язык, я улыбнулась. Шахова, помедлив, улыбнулась в ответ. Улыбка у нее действительно была замечательной. Наивная, обворожительная улыбка

первоклассницы. Да, в ней есть тайна, есть, никуда не денешься. И наверняка она нарасхват, любой ресторан может гордиться такой официанткой.

– Я слушаю.

– Вас не интересует, почему я хочу с вами поговорить?

– Интересует, но… Я привыкла не быть любопытной. Но если вы так хотите – почему? Что-нибудь по работе?

– Нет, не по работе.

– Тогда что же?

– Как давно вы видели Виктора Лагина?

Я ожидала увидеть в ее взгляде удивление, испуг, тревогу, ну, по крайней мере, простое любопытство – но глаза Марины Шаховой были спокойны.

– Виктора Лагина? Виктора Лагина. Напомните, кто это?

Или она говорит искренне, или это старый, хорошо проверенный трюк: мол, за день приходится видеть столько людей, что всех просто невозможно запомнить. Может быть, она и знает Виктора Лагина, может быть, даже встречалась с ним, но точно вспомнить не в состоянии. Строя ответы таким образом, свидетель в дальнейшем всегда может отказаться от показаний.

– Так вы напомните?

– Виктор Александрович Лагин, тридцати двух лет, если вам это сможет помочь.

– Знаете, в конце смены все в глазах разбегается. Их столько, честное слово, вы даже представить не можете. Виктор Лагин… Кажется, все-таки я с таким встречалась. Но точно сказать не могу.

Выйдя на улицу, я была вынуждена признать: схватку с Мариной Шаховой я проиграла. Ладно, не будем падать духом, завтра я вызову официантку в прокуратуру, кроме того, у меня всегда в запасе испытанное средство – очная ставка с Лагиным. Не откладывая, я послала Шаховой вызов на завтра в прокуратуру.

Вечером позвонил Русинов. Он сообщил, что допросил Суркова и Михееву, они официально подтвердили, что не знают Лагина. Помедлив, сказал еще одну новость: свидетелей, могущих подтвердить факт знакомства Шаховой и Долгополова, найти так и не удалось.

25

На официальный допрос ко мне в прокуратуру Шахова пришла к десяти утра, но разговора с ней у меня снова не получилось. Как и вчера, официантка продолжала утверждать, что не может вспомнить, встречалась ли она с человеком по фамилии Лагин. Может быть, и встречалась, но точно она не помнит. Сколько я ни старалась, я так и не смогла настроить Шахову на доверительный разговор. Отпустив официантку, я созвонилась с Уваровым и поехала в ИВС.

После того как конвоир ввел Лагина, тот посмотрел на меня, на Уварова – и молча сел. Хороший признак: Лагин не знает Уварова в лицо и не подозревает, кто он такой. Значит, не сможет откорректировать ответы. Надеясь втайне, что на поведении Лагина скажется время, проведенное в ИВС, я нарочно долго раскладывала бумаги. Стала заполнять протокол, спросила, не поднимая глаз:

– Ну что, Лагин, все продумали?

– Не понимаю, Юлия Сергеевна. Что я должен был продумать?

Посмотрев на Лагина, увидела в его глазах ту же насмешливую уверенность, с которой он разглядывал меня в Лугове. А также – искреннее удивление, недоумение, как можно его в чем-то подозревать. Хорошо, пусть хитрит, пусть притворяется невинным – вопросы должны быть точными и бить по главным направлениям.

– Лагин, знаете ли вы Эдуарда Васильевича Долгополова? Работника Ленаптекоуправления?

– Первый раз слышу.

– Есть показания свидетелей, неоднократно видевших вас вместе с Долгополовым.

– Не знаю, с кем и кто меня там видел. Человека, о котором вы спрашиваете, я не знаю, вот и все. А видеть меня могли, видеть никто не запрещает.

– Пытаетесь запутать следствие, Лагин. Долгополов, именно Эдуард Долгополов познакомил вас с Лещенко.

Уголки глаз дрогнули – но лицо неподвижное, почти каменное:

– Ничего подобного. С Лещенко я познакомился сам.

– Почему вы скрываете факт знакомства с Долгополовым?

– Ничего я не скрываю, гражданин следователь. Не знаю я этого Долгополова, ну что вы в самом деле? Не знаю, и все. С Лещенко я познакомился сам, причину знакомства указал, все открыл как на духу. Готов отвечать на любые вопросы, спрашивайте.

– Спрошу. Итак: с какой целью вы хотели познакомиться с Лещенко?

– Я хотел показать ему монету, чтобы он оценил ее.

– Какую монету?

– Рубль 1742 года.

– Как у вас оказалась эта монета?

– Мне подарил ее коллекционер Савостиков.

– Когда?

– Давно. Я только пришел из армии.

– В каком году конкретно?

– Считайте сами – двенадцать лет назад.

– Вы знаете, сколько стоит эта монета?

– Знаю. Двенадцать тысяч.

– И Савостиков просто так подарил вам эту монету?

– Тут есть одна тонкость, Юлия Сергеевна. Савостиков был уверен, что это подделка. Фальсификат.

Интересно. Это как раз то, чем интересовался Русинов.

– А на самом деле?

– Видите ли… Я сам сначала думал, что это подделка. Но потом, недавно, достал монету, смотрю – жутко похожа на подлинник.

Я незаметно покосилась на Уварова – тот сидит спокойно, только что-то подрисовывает в блокноте. Лагин вздохнул:

– Просто жутко. Кому показать? Лещенко, конечно. Вот и все. Я и показал.

– И что же Лещенко?

– Старик сразу же сказал, что это подлинник и, возможно, он купит монету. Но попросил оставить – на время. Я позвонил через два дня, он: простите, молодой человек, ошибся, можете забрать монету, это явная подделка.

Уваров сидел так же спокойно. Лагин потер лоб:

– Вообще-то я знаю, Лещенко человек честный, но тут закралось сомнение, ведь сначала он сказал, что это подлинник. Обидно стало, но хорошо, думаю, проверим. Взял у него монету, прихожу домой, смотрю – монета-то не моя. Действительно, фальшивка, самая настоящая фальшивка, но главное – не моя.

Уваров сказал раздельно:

– Как вы это определили?

– А что тут определять? Свою монету я знаю как облупленную. Каждую отметинку, зазубринку, характер чеканки. А тут смотрю, совершенно другая монета, подсунул старик липу.

Уваров хмыкнул:

– Сомневаюсь, чтобы Лещенко кому-нибудь мог подсунуть липу.

– Да я сам удивился, подумал еще: вот тебе и честный. Покрутил я этот кругляшок, вечером ничего делать не стал, а утром – к нему. Час, наверное, ломился, он не пускал. Я ему: Арвид Петрович, отдайте монету по-хорошему, а он – отдал же я вам монету, что вам еще нужно?

Лагин говорил, воодушевляясь, почти увлеченно, и я подумала: до чего же все точно размечено, не придерешься.

– А потом?

– А что потом? Потом он меня все-таки впустил.

– Странно. То не хотел пускать, то вдруг впустил.

– Не знаю уж, почему он меня впустил. Совесть ли заговорила, или что.

– Что было дальше?

– А что дальше? Впустил он меня, открыл сейф – да, говорит, вот ваша монета, это действительно подлинник, я его у вас покупаю.

– Так и сказал – покупаю? – тихо спросил Уваров.

– Да, так и сказал. Хотите, можете забрать, хотите оставляйте, но считайте, монету я купил. Покупку оформим через музей, чтобы не было претензий.

Лагин смотрел на Уварова, будто ждал решения своей участи. Уваров сказал так же тихо:

– Это была ваша монета? На этот раз?

– Да, на этот раз была моя. Все метки, царапины, просечки, от и до. Свою монету я знаю.

Уваров кивнул: «у меня все». Я продолжила:

– Вы забыли одну деталь.

– Какую?

– Никто не звонил Лещенко по телефону, – прежде чем он вас впустил?

– По телефону… – Лагин помедлил. – Действительно, звонили.

– Кто, вы не знаете?

– Откуда же я знаю? Лещенко мне не сообщал.

– Вы слышали, что он говорил?

– Извините – чужих разговоров не подслушиваю.

– Что-то вы могли услышать. Обрывки слов, фраз?

– Я ничего не слышал.

– Значит, вы убедились, что это ваша монета, а потом?

– Я подумал: вряд ли старик второй раз обманет, да и потом, это же подлинник, они все на учете. Ну и ушел.

– Ушли – все?

– Ушел, и все.

– В какое время дня это было?

– Ну… примерно около двенадцати.

– Удивительно. Медэкспертиза показала, что как раз около двенадцати Лещенко были нанесены два смертельных ранения колюще-режущим предметом.

– Не знаю. Может быть, они и были нанесены, но меня при этом не было.

– Кем же они были нанесены? Ведь в квартире вас было только двое?

– Как будто двое.

– Кто же мог нанести Лещенко эти два удара колюще-режущим предметом, кроме вас, Лагин?

– Не знаю, гражданин следователь. Я эти удары не наносил.

– Хорошо, допустим. Что вы делали потом, выйдя от Лещенко?

– Поехал домой.

– На Белградскую улицу?

– Нет, в Лугово. – Лагин разглядывал меня все с той же уверенной усмешкой.

– Гладкая версия. Очень гладкая. И все-таки изложу свою версию, хотите послушать?

– Отчего же не послушать, послушаем.

– Она почти такая же, как ваша, но с некоторыми дополнениями. Вы действительно познакомились с Лещенко и показали ему монету. Допускаю даже, что это был тот самый рубль 1742 года. Однако, и это дополнение первое, познакомились с Лещенко вы не сами, вас познакомил Эдуард Долгополов. Тот самый Долгополов, связь с которым вы так тщательно скрываете.

– Ничего я не скрываю. Я его не знаю на самом деле.

– Знаете, отлично знаете, это могут подтвердить многие. Вас видели сидящими вместе в кафе, выходящими, также вместе, из ресторана. Заранее сговорившись с Долгополовым, вы пришли к Лещенко и стали требовать у него монету. Лещенко не хотел пускать вас в квартиру, но в это время по телефону позвонил Долгополов. Не знаю, о чем говорили Долгополов и Лещенко, но подозреваю: Долгополов заранее незаметно для Лещенко положил монету в сейф и, так как Лещенко сообщил ему по телефону о вашем требовании, сказал, что монета, которую вы хотите получить, в сейфе. Лещенко открыл сейф, увидел монету и впустил вас в квартиру. Вы хладнокровно убили его, забрали монеты из сейфа и ушли. Затем одну или несколько из похищенных монет вы передали иностранцу, получив от него соответствующее вознаграждение. После этого решили улететь из Ленинграда и с этой целью приобрели в Зеленогорске билет на самолет Ленинград – Сочи. – Я достала из папки склеенные клочки авиабилета и показала Лагину. – Но потом справедливо решили, что увезти похищенную коллекцию на самолете будет трудно, если не невозможно. Поэтому вы выработали другой план – передали коллекцию Долгополову, который позавчера утром специально приехал для этого в Лугово. Есть свидетели, видевшие его машину; есть слепки и фотографии следов, оставленных протекторами этой машины. Пожалуйста. – Я протянула Лагину пачку фотографий. Он молча просмотрел их, вернул мне. – Факты, Лагин, неоспоримые факты подтверждают ваше участие в преступлении. Поэтому единственное, что вам остается, – признаться в содеянном. Другого пути нет.

Некоторое время Лагин сидел, что-то обдумывал. Наконец поднял глаза, мне на секунду стало не по себе, в этих глазах стояла стальная решимость.

– Факты… Нет, Юлия Сергеевна. Не вижу я никаких неоспоримых фактов. Коллекции я не брал, иностранцам ничего не передавал, Лещенко не убивал, вот и весь сказ. Следы машины – и что? Человека, о котором вы спрашиваете, я не знаю, мало ли зачем его машина приезжала в Лугово?

– И билет на самолет вы не покупали?

– Покупал, ну и что? Человек не имеет права купить билет на самолет? Тем более я не улетел.

Лагин смотрел не мигая. Мне показалось, следующий вопрос будет к месту:

– Скажите, Лагин, вы знаете Марину Андреевну Шахову?

Лагин сцепил руки, заложил их за затылок, потянулся. Покачал головой:

– Юлия Сергеевна, запрещенный прием. Ну при чем тут Марина Шахова?

– Так вы знаете ее?

– Знаю, ну и что? С Мариной Шаховой я встречаюсь больше года, можете считать, это моя невеста. Удовлетворены?

– Удовлетворение здесь ни при чем, дело в факте вашего знакомства. – Сказав это, подумала: без очной ставки не обойтись. Нужно лишь выбрать момент, когда она принесет наибольшую пользу.

Лагин скривился:

– При чем тут факт нашего знакомства? Ко всему, о чем здесь говорилось, Марина Шахова не имеет никакого отношения. Оставим Шахову. Так вот: если вы думаете, что я изменю показания, – напрасно. Лещенко я не убивал, перед законом я чист, от милиции не скрывался. Можете допрашивать хоть каждый день, хоть два раза, буду стоять на своем. Все.

После того как Лагина увели, я посмотрела на Уварова.

– Константин Кириллович? Ваше мнение?

Эксперт держал перед собой раскрытый блокнот; лист был испещрен контурами «Елизаветы». Вздохнул:

– Мнения-то у меня и нет. Все, что касается нумизматики, запутано до последней степени. И в то же время как будто чисто. Я так и не смог понять, была ли эта самая «Елизавета» подлинной или фальшивой, но, скорее всего, она была фальшивой. Это что касается нумизматики.

– А в остальном?

– В остальном у вашего Лагина все сходится.

– У моего Лагина… Константин Кириллович, вы видите, какую он выдвигает версию?

– Вижу.

– И что скажете? Это же липа, сплошная липа.

Уваров долго молчал. Наконец тяжело вздохнул, встал.

– Жаль Арвида Петровича. Жаль. Не хочу вас огорчать, Юлия Сергеевна, но, кажется, вы ничего не сможете с этой версией поделать. Если вам будет нужна моя помощь, звоните. Помните, я не сплю до поздней ночи. Сам же я сейчас позвоню Владимиру Анатольевичу, мне нужно уточнить с ним кое-что. Потом позвоню вам.

– Спасибо.

Уже после ухода Уварова я сказала себе:

– Нет, я смогу что-то поделать с версией Лагина. Смогу. Увидите, смогу.

Чуть позже позвонил Русинов. Он только что поговорил с Уваровым и подтвердил: в показаниях Лагина о «Елизавете» он, как и Уваров, видит много неясного.

26

Вечером я лежала у себя в квартире на Арсенальной набережной и прислушивалась, к темноте. Тихо. Только слышно, как с Невы ползет низкий глухой звук. Пароходный гудок, я хорошо знаю его тембр. На потолок ложатся тени, я думаю о Лагине. Иногда мне кажется, что многое, что он говорит, правда. Нет, все-таки он что-то скрывает. Значит, это лишь исполнитель, винтик, четко выполнивший свою функцию. О судьбе коллекции позаботятся другие. Не исключено, что ее попытаются, как предположил Русинов, вывезти за границу по частям. Каждая из трех тысяч похищенных монет имеет высочайшую аукционную цену. Лагин же, что там ни говори, для меня не просто подозреваемый; если мои выводы верны, он единственный участник преступной группы, находящийся – пока – в распоряжении следствия. Может быть, Лагина лучше освободить, установив за ним наблюдение? Но ведь тогда не останется никакой реальности, вещественности, связывающей следствие и преступников. Но дело даже не в этом, ведь если Лагин на самом деле убийца – я просто не имею права выпускать его на свободу. Он убьет еще кого-нибудь.

Когда у женщины ничего не получается, она начинает ныть. Так вот, сейчас я ныла, я говорила сама себе, что бездарна, что, допрашивая Лагина, лишь убедилась в собственной беспомощности. Так тебе, неудачница, так, ничего не добившаяся в личной жизни. Мало того, что ты неудачница, ты еще и бездарный следователь. Совершенно бездарный. Ты допрашивала Суркова, Михееву, всех соседей Лещенко, но так и не узнала ничего нового. Ты ничего не смогла добиться даже от хрупкой синеглазой Марины Шаховой. Официантка по-прежнему твердит, что не помнит, когда и где встречалась с Лагиным, сам же Лагин отказывается говорить на эту тему. Теперь я почти уверена, ничего не принесет и очная ставка Шаховой и Лагина.

Наверное, я еще долго лежала бы так, продолжая ныть если бы не услышала где-то совсем близко легкий шорох. Сначала мне показалось, что скребется мышь. Вот снова у самой двери возник, уполз в сторону и застыл слабо-настороженный, протяжный звук. Вот опять. Нет, это не мышь. Я выросла в деревне и знаю, как скребутся животные. Но если это не мышь – тогда кто? Привстав, накинула халат, сунула ноги в шлепанцы. Пошла к двери, прижалась к ней вплотную и затаила дыхание. Несколько секунд все было тихо. Показалось? Нет, не показалось, я явственно услышала чье-то дыхание. Кто-то стоял с той стороны двери, прислушиваясь – так же, как и я. Кажется, женщина, дыхание легкое, мужчины так не дышат. Интересно, кому это понадобилось – стоять вот так и прислушиваться? Если подруга – почему она не позвонит? Если злоумышленница – почему она бездействует? Да и потом, что может найти злоумышленница в квартире следователя прокуратуры? Я осторожно повернула ключ, распахнула дверь – и увидела Марину Шахову. Она трясла головой. Что с ней? На ее лице страх, почти ужас. Глаза раскрыты, губы дрожат. Я хотела спросить, почему она стоит вот так, не нажимая звонка, но Марина быстро поднесла палец к губам. Ничего не понимая, я смотрела на нее в упор, пока не поняла, что она хочет только одного – войти. Втащила ее в дверь, замок щелкнул, но Марина тут же прижалась ухом к двери.

– Что с вами? И – как вы узнали мой адрес?

Лицо Марины сморщилось, она умоляюще подняла палец:

– Я вас выследила… Тише, пожалуйста. Я послушаю.

– Что послушаете?

– Сейчас… Пожалуйста, тише…

– Подождите, я зажгу свет.

Марина выпрямилась, прижалась к моему уху, зашептала:

– Нет, нет, пожалуйста, не зажигайте… Пожалуйста, я вас очень прошу, не зажигайте… Если узнают, что я у вас была… Если только узнают… Вы не представляете…

– Кто узнает?

– Пожалуйста, Юлия Сергеевна, ну пожалуйста… Я вас очень прошу… Вы не представляете, чего мне стоило прийти… Если узнают, это все, вы понимаете, все.

Завтра по этому поводу мне придется объясняться в прокуратуре. Марина отстранилась, я увидела, как она дрожит: крупно, судорожно, с перекошенным от страха и в то же время безучастным лицом. Я хорошо знаю, что такое настоящий страх, так вот, эта дрожь, крупная, безостановочная, и означает настоящий страх, панику. Неподдельный ужас, не дающий человеку опомниться.

– Снимите хотя бы плащ.

Мне показалось, эти слова немного ее успокоили, по крайней мере, она перестала дрожать, кивнула:

– Да, да, плащ. Конечно, плащ. Сейчас. Только посмотрите, не стоит ли кто-нибудь под окнами, хорошо?

– Но кто может стоять?

– Пожалуйста, Юлия Сергеевна. Я только посмотрю. – На ее лице снова возник ужас, панический ужас.

– Хорошо, хорошо. Конечно, посмотрите.

– Вы не будете зажигать свет?

– Не буду.

– Я быстро. – Марина медленно двинулась в комнату, подошла к окну, выходящему на Неву. Я остановилась рядом. Отсюда, со второго этажа, все внизу выглядело обычным. Шли поздние прохожие, горел фонарь, освещавший часть комнаты, изредка проезжали машины. Чтобы успокоить Марину, хотела спросить, закрыть ли шторы, но она, будто предугадав мои слова, подняла руку. Постояв некоторое время и убедившись, что ничего подозрительного внизу нет, повернулась. На Марине был легкий синий плащ, туфли на высоком каблуке и почти никакого грима. Длинные волосы зачесаны и собраны сзади в пучок. Нахмурилась, сказала одними губами:

– Извините.

– Ничего. Закрыть шторы?

– Не нужно. Пожалуйста, не нужно. Могут заметить.

– Кто?

– Неважно. Могут заметить, и все. Я сниму плащ?

– Конечно.

– Только сначала… – закусив губу, она нагнулась, сняла туфли. – Туфли сниму, а то стучат, ничего?

– Ну конечно. Подождите, я принесу тапочки.

– Я босиком.

– Перестаньте. – Я повела Марину в прихожую, заставила сунуть ноги в тапочки, сама сняла плащ, заметив, что ее плечи все еще дрожат, провела на кухню. Глаза давно привыкли к темноте, я хорошо видела лицо Марины, на нем все еще жил страх, хотя выражение ужаса, безучастной покорности судьбе прошло. Молча, движением руки усадила гостью на табуретку, шепнула:

– Сидите, я сварю кофе.

– Зачем, не нужно.

– Сидите. – Нашла турочку, плеснула воды. – Вы любите крепкий? Да не молчите, кофе вам сейчас не помешает. Крепкий?

– Да. Если можно.

– Можно. – Я следила, как закипает вода. Сейчас я пыталась сосредоточиться, представить, что именно заставило Марину так испугаться. Что-то связанное с убийством Лещенко? С Лагиным? Может быть, с коллекцией? Расспрашивать девушку в таком состоянии бесполезно, я могу только насторожить ее, пусть все расскажет сама. Высыпала кофе, размешала, проследила, пока поднимется пена, разлила по чашкам. Поставила сахар, дождавшись, пока Марина возьмет чашку, отхлебнула вместе с ней, спросила:

– Ну как?

– Очень вкусно. – Делая вид, что пробует кофе, Марина подняла глаза, явно ожидая моих вопросов. Я промолчала. – Вы не спрашиваете, почему я пришла?

– Не спрашиваю.

– Знаете, я была дурой…

– Дурой?

– Да, когда говорила, что не помню о знакомстве с Виктором. Я все помню. Все. Каждую деталь. До мелочи.

– Давно вы с ним познакомились?

– Год назад. Это был май, я очень хорошо помню, как мы познакомились.

– Где это произошло?

– В кафе «Север».

– Почему же вы не хотели говорить, что знаете Лагина?

– Боялась ему повредить. Дура. Ведь если бы я сразу призналась вам, я бы с самого начала знала, что с ним. С самого начала.

Она закусила большой палец, стала раскачиваться в темноте – будто забыв, что я сижу рядом. Ну конечно, допрашивая Марину, я ничего не говорила ей об убийстве Лещенко и об аресте Лагина. Впрочем, я допускала, что она с самого начала знает об этом. Но ведь она могла этого и не знать. Могла.

– Неужели вы на самом деле не знали? Вы думали, я спрашиваю вас о Лагине просто так?

Марина остановилась, вынула палец изо рта, удивленно посмотрела на меня.

– Что? А-а. Нет, конечно. – Взяла чашку, сделала большой глоток. – Я понимала, что с Виктором что-то случилось. Но думала сначала – он просто уехал и сообщит мне.

– Почему вы так думали?

– Так. К этому все шло. – Вдруг заплакала, жалобно заскулила, расплескивая кофе. – А теперь… теперь… Вы даже не представляете… – Она скулила в темноте, кофе лился на стол.

Я взяла ее за руку, поставила чашку.

– Успокойтесь. Ну, Марина? Успокойтесь. Что случилось?

– Н-ничего… – она продолжала, молча плакать. – Я узнала это только вчера от его матери. Господи, как все ужасно… Как ужасно.

– Что вы узнали?

– Что Виктор арестован, ну и… что он обвиняется в убийстве. Он не убивал. Честное слово, не убивал. Он не мог этого сделать, не мог.

– Почему вы так думаете?

– Я не думаю, я знаю! Знаю! – Она посмотрела на меня, закрыв чашку ладонью. Я вдруг увидела, как в ее глазах пляшут бесенята. – Виктор не убивал, запомните это! Раз навсегда запомните! – Теперь она смотрела, будто испугавшись только что сказанного.

– Кто же тогда это сделал?

На секунду в глазах мелькнуло сомнение. Провела рукой по лбу, сказала растерянно:

– Не знаю, честное слово, не знаю. Только знаю, что это не Виктор. – Вдруг посмотрела в упор, будто хотела выискать во мне какой-то изъян, дефект, в котором сейчас должно быть ее спасение.

– Почему?

– Потому что это не Виктор. – Опустила голову, осторожно потрогала языком верхнюю губу. – Не спрашивайте больше об этом, Юлия Сергеевна! Не спрашивайте. Скажу только… – Замолчала.

– Потому что это не Виктор. – Опустила голову, осторожно потрогала языком верхнюю губу. – Не спрашивайте больше об этом, Юлия Сергеевна! Не спрашивайте. Скажу только… – Замолчала.

– Да – скажу только? Продолжайте, Марина.

– Скажу только: теперь я понимаю, Виктор сам хотел, чтобы вы его арестовали.

– Зачем?

– Я ведь просила, Юлия Сергеевна, не спрашивайте об этом. Вы не представляете, они… Они способны на все. Они могут сейчас, прямо сейчас, войти сюда, в эту квартиру, убить нас с вами, уйти – и никто ничего не узнает. – Марина говорила слишком серьезно, поэтому я решила не переубеждать ее. – Если бы они знали, что я здесь, они бы так и сделали.

– Вы думаете, они не знают?

– Во всяком случае, по ощущению – мне удалось пройти незаметно.

Хорошо, приму правила ее игры, Но буду задавать вопросы по всем линиям.

– Вы считаете, именно они убили Лещенко?

Я следила за ее лицом: сейчас, в свете уличного фонаря, оно было освещено наполовину. Вот Марина чуть повернулась, луч, будто нарочно подчеркивая беспомощность лица, выхватил из темноты несколько разрозненных, не связанных друг с другом точек.

– Неужели вы не понимаете, как только я скажу что-то по этому поводу, сразу подпишу себе приговор. Сама, собственными руками.

Надо ее успокоить, во что бы то ни стало успокоить, но в то же время я должна задавать вопросы.

– Я это понимаю. Понимаю, Марина.

Она повернулась, посмотрела пристально. Сказала тихо:

– Честное слово? Ну вот, тогда – это они. О господи, Юлия Сергеевна, конечно, это они. Вы знаете, когда я вас увидела в первый раз… Тогда, утром, в «Тройке»… Я возненавидела вас. Не знаю почему, но я готова была… Просто не знаю, что я готова была сделать.

– Я вам не понравилась?

– Это не то слово. Да и дело не в этом.

– Я подала какой-то повод?

– Нет, повода не было. Просто я сразу поняла, что вы пришли из-за Виктора. Я уже чувствовала, с ним что-то случилось. Ну вот. А потом, когда узнала, что с Виктором… Что его арестовали, что он обвиняется в убийстве… Я вдруг поняла, что я одна на всем белом свете. Одна, совершенно одна. И никто мне не поможет. Никто, вы понимаете? Поэтому я и пришла, мне просто не к кому больше идти, да и… Вы женщина, вы поймете. Знаете, когда все в жизни не ладится, когда не можешь встретить человека и вдруг его находишь – это становится чем-то… Каким-то особым счастьем. В это трудно поверить. Вот так и случилось, когда я встретила Виктора… Не думала, не гадала… И вот – теперь это мое счастье исчезло. Растаяло, ушло сквозь пальцы.

– Что, этому помешали они?

Опять ее лицо распалось на несколько частей.

– Поверьте, я в самом деле их не знаю.

– Они связаны с Долгополовым?

Некоторое время она будто вслушивалась в эту фразу. Повернулась настороженно:

– При чем тут Долгополов?

– Ни при чем?

По привычке дернула плечиком, отвернулась:

– Может, и при чем. Но Долгополов мелкая сошка.

– Долгополов ведь знает Лагина? Марина?

– Знает, и что из этого? Поймите, дело совсем не в Долгополове. – Отвернувшись, она стала рассматривать улицу, я видела теперь только часть ее щеки. – Юлия Сергеевна, я вас очень прошу, не говорите Виктору о том, что я приходила.

– Почему?

– Если вы ему скажете, вы сделаете очень плохо для всех. Для него, для меня, для вас. Вы не скажете ему?

– Но как я могу не говорить, если я должна вести расследование? Ведь я должна выяснить все до конца? Если, как вы говорите, Лагин действительно не виноват, это в его же интересах.

– И все-таки я вас очень прошу, не говорите ему. Вы ничего этим не добьетесь, только испортите все. Обещаете, что вы ничего ему не скажете?

Во мне снова возникло ощущение несерьезности всего, что происходит, ощущение, что мы с Мариной играем в какую-то игру.

– Хорошо, я не буду говорить Лагину о вашем приходе, но использовать то, что узнала, от вас, я просто обязана.

– Юлия Сергеевна, милая, золотая, вы не понимаете, насколько это серьезно. Я уже жалею, что пришла к вам. – Вздохнув, она встала, поежилась, шагнула к двери.

– Вы куда?

– Н-не знаю. Домой, наверное.

– Вы можете остаться у меня. Себе я постелю здесь, вас положу в комнате.

– Нет, нет, спасибо. – Она смотрела на меня в упор, и я поняла: она еле сдерживается, чтобы не заплакать. – Не сердитесь, я ворвалась без спроса, но все-таки мне сейчас стало легче.

– Может быть, все-таки останетесь?

– Нет, спасибо. – Она вдруг поцеловала меня и пошла к выходу. В темноте быстро сняла тапочки, надела туфли, натянула плащ.

– Знаете, чем дольше Виктор будет у вас, тем лучше.

– У нас? Но почему?

– Так. Можно я сама открою дверь?

– Конечно. Но объясните…

Марина дернула плечом, усмехнулась, осторожно повернула ключ, надавила на ручку.

– Этого не объяснишь.

– Марина, но подождите…

– Спасибо, Юлия Сергеевна. – Щелкнул замок, я прислушалась, но шагов Марины по лестнице не услышала.

27

После того как мы сели, Русинов положил на край стола свой «дипломат». Вздохнул, достал большой фотоотпечаток, глянул мельком и положил передо мной. На листке размером сорок на шестьдесят сантиметров изображены лицевая и оборотная стороны монеты; фото качественное, на каждой стороне можно легко разглядеть любую деталь. На лицевой я увидела знакомый профиль Елизаветы, на оборотной – вычеканенный двуглавый орел и дата: 1742.