Текст книги "Год рождения - СОРОК ПЕРВЫЙ (с иллюстрациями)"

Автор книги: Анатолий Кузьмичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

От автора

Иван Никитич Руссиянов, гвардии генерал-лейтенант в отставке, рассказывал об этом эпизоде войны, о той незабываемой переправе через Днепр, и взгляд его теплел от воспоминаний.

– Именно в те дни, в дни тяжелых оборонительных боев и вынужденного отступления, когда дивизия выходила к своим, родилось и окрепло наше непобедимое фронтовое братство. Мы выходили иногда разрозненными группами, отдельными отрядами, но мы никогда не забывали, что мы – дивизия, сотовцы… И не хочу скрывать: именно в тот день, когда я переправлялся через Днепр на стволе дерева, принесенного красноармейцем Дедовым, я дал себе клятву никогда не расставаться со своей Сотой, пройти с ней по дорогам войны до победы или столько, сколько будет отпущено мне солдатской судьбой.

– Но вам могли приказать…

– Было. Приказывали. Но я объяснял, и меня понимали…

Да, он, Иван Никитич Руссиянов, прошел со своей дивизией, а затем и с развернутым на ее базе гвардейским механизированным корпусом всю войну. Он был с нею в боях под Ельней, на Юго-Западном и Брянском фронтах, снова выводил ее из окружения поздней осенью сорок первого, его полки воевали на южном фланге великой битвы под Москвой, держали прочную и стойкую оборону на Брянском фронте летом сорок второго… А потом – уже не полки, а механизированные бригады корпуса громили врага на Среднем Дону, в Ворошиловградской области, под Изюмом, в районе Барвенкова, осенью сорок третьего освобождали Донбасс, штурмовали Запорожье, в тяжелейших боях сражались с врагом под Кировоградом… Потом были бои за Будапешт, схватки с эсэсовскими танками в районе озера Балатон, освободительный марш по весенней венгерской земле в сорок пятом, штурм Вены, ее Арсенала и ее мостов, последние схватки с врагом в предгорьях Австрийских Альп…

И везде он был с нами, наш первый гвардейский генерал, а мы с гордостью называли себя руссияновцами.

– Знаете, – продолжал с доброй, чуть ироничной улыбкой Иван Никитич, – кое-кто даже упрекал меня за то, что я, дескать, не стремился продвинуться, что за всю войну стал лишь на один ранг выше в звании и с командира дивизии «вырос» только до командира корпуса… Не буду вдаваться в тонкости этого деликатного вопроса. Скажу только одно: я горжусь тем путем, который мне довелось пройти в годы войны, и в этом мое счастье – счастье коммуниста, солдата, гражданина, патриота… Я горжусь, что у меня были такие однополчане, что я был в их строю и вместе с ними шел к победе. И не буду лукавить, не буду изображать ложной скромности: самая высшая награда состоит для меня в том, что дивизию и корпус называли руссияновскими, а их солдаты и командиры называли себя руссияновцами.

5

…Оперативная группа штаба дивизии и основные силы 85-го стрелкового полка уже были на восточном берегу Днепра, когда прикрывавший переправу отряд был неожиданно атакован вражескими автоматчиками на бронетранспортерах. Схватка на лесной дороге и на просеках была короткой и ожесточенной. Прорваться к переправе противнику не удалось, но штаб полка оказался отрезанным от своих батальонов и от группы прикрытия, понесшей большие потери. В распоряжении подполковника Якимовича, кроме нескольких командиров Штаба, осталось всего десятка два бойцов комендантского взвода, и только с личным оружием.

– Что можешь предложить, комиссар? – взглянул он на Федора Зыкова.

– Выполнять приказ – идти в район сбора.

– Вопрос не в этом. Не куда идти, а как. У нас даже карты нет. Старые листы уже не годятся: все, что на них, давно под немцем.

Зыков затянул на левой руке тесемки окровавленного бинта, поднял усталые глаза:

– Будем брать проводников. Нам надо уйти за Днепр – вот что сейчас главное. Надо идти вдоль берега и искать возможность переправиться.

Двинулись, когда стемнело, и шли лесами всю ночь, ориентируясь по компасу, выдерживая общее направление на шум отдаленного боя. Орден Ленина, которым была награждена дивизия и который по традиции хранился в ее лучшем – 85-м – полку, находился у лейтенанта Срибного. Днем отдыхали в лесной чаще, высылали вперед разведку, старались обходить деревушки и хутора – чтобы случайно не напороться на немцев. Но к переправам на Днепре выбраться пока не удавалось.

Рано утром 16 июля группа командира полка услышала впереди шум машин. Подполковник Якимович немедленно послал одного из бойцов разведать обстановку.

– Большак, товарищ подполковник. Похоже – на Могилев, – доложил тот, вернувшись. – Проходит немецкая часть.

Короткими перебежками – от дерева к дереву, от кустика к кустику, – а где и ползком группа подошла к дороге. Сквозь ветки деревьев были хорошо видны проходящие по шоссе грузовики с немецкой пехотой, бронетранспортеры, мотоциклы, тягачи с артиллерийскими орудиями на прицепах.

Ждать «просвета» пришлось очень долго. Наконец лейтенант Срибный, лежавший в траве ближе всех к дороге, посмотрел направо, налево, негромко доложил!

– Чисто, товарищ подполковник.

– Всем – на ту сторону! – приказал Якимович. – Бегом!..

Первым, пригнувшись, перебежал дорогу Срибный, потом – один из красноармейцев его комендантского взвода. За ними пошел командир полка и другие бойцы. А Зыков и Шнейдерман вынуждены были остаться на той стороне – за поворотом шоссе опять послышался шум машин.

Казалось, немецкой моторизованной колонне не будет конца. Она шла часа полтора, и когда дорога наконец опустела, ни Зыкова, ни Шнейдермана на той стороне уже не было. Посланный за ними боец облазил все и справа, и слева от того места, где они находились, и вернулся ни с чем.

«Значит, решили пройти в другом месте, – сказал себе командир полка, – Задачу они знают, люди надежные, живы будут – пробьются».

– Продолжать движение по маршруту! – распорядился он.

От автора

Лишь в 1965 году мне с помощью однополчан удалось установить, что Михаил Викторович Якимович живет в Риге, а Феодосии Андреевич Срибный – на Украине, в городе Фастове, недалеко от Киева. В свою Сотую они обратно не попали: Срибный, чуть ли не на руках вынесший к своим тяжело контуженного командира 85-го стрелкового полка, был направлен в другую часть, а М. В. Якимовичу немало пришлось помаяться по госпиталям. Они подробно рассказали мне в своих письмах, как все было тогда, в сорок первом. А семь лет спустя мне в руки попала книга Л. Безыменского «Особая папка «Барбаросса» (М., изд-во АПН, 1972). На 185-й странице читаю:

«Начиная с 25 января штабы армий Донского фронта каждый день докладывали о пленении огромных масс немецких солдат и офицеров. Немало было и генералов. Это создало для штаба фронта необычную задачу: как разместить пленных генералов?.. По распоряжению начальника штаба фронта генерала М. С. Малинина комендант штаба полковник Якимович приступил к созданию необычного генеральского городка… Несколько домиков было отведено специально для размещения пленных генералов 6-й армии».

И далее:

«1 февраля 1943 года… поздно вечером комендант штаба Донского фронта полковник Якимович получил распоряжение доставить фельдмаршала Паулюса на первый допрос».

Якимович? Тот самый? Наш однополчанин? Герой обороны Минска? Командир стрелкового полка, бойцы, командиры и политработники которого первыми применили против фашистских танков бутылки с бензином?

Ответ из Риги пришел через неделю. Да, это был «наш» Якимович, и отдельные места из его письма, представляющие, на мой взгляд, определенный интерес, я, с разрешения Михаила Викторовича, опубликовал в своей книге «Час переклички» (Минск, «Беларусь», 1981); позволю их себе здесь процитировать:

«…действительно при допросе генерал-фельдмаршала Паулюса и других немецких генералов я выполнял обязанности коменданта штаба Донского фронта.

Паулюс, его начальник штаба генерал-лейтенант Шмидт, личный адъютант бывшего командующего 6-й немецкой армией полковник Адам и ординарец (он же повар) Хайн были доставлены из штаба 64-й армии 31 января и размещены в одном доме… Вид гитлеровского фельдмаршала меня удивил. Паулюс был в простой, очень длинной, забрызганной грязью шинели, в обычном, мышиного цвета, мундире, в солдатских, с короткими и широкими голенищами, сапогах. Высокий, худой, бледный, левая щека и веко все время подергиваются – настоящий старик. Часто старался уединиться, много думал и много курил. Фанатичного нациста Шмидта открыто ненавидел…

1 февраля я в сопровождении офицера комендатуры, переводчика и охраны отправился на окраину деревни Заварыгино, где жили пленные. Был сильный, около двадцати пяти градусов, мороз, вьюжило, поземка заносила снегом недавно расчищенную дорогу.

Когда мы вошли в общую комнату, где был установлен телефон и находился внутренний офицерский пост, Паулюс встал и несколько церемонно поклонился. Генерал-лейтенант Шмидт в сапогах и одежде лежал в спальне на койке, лицом к стене, будто бы не замечая нас. Адам и Хайн что-то делали на кухне.

Я объявил Паулюсу, что ему надлежит немедленно ехать на допрос к представителю Ставки – Главному маршалу артиллерии Воронову, Шмидта словно укололи. С налитым кровью лицом он вскочил с койки, уперся злым взглядом сначала в меня, потом в переводчика:

– Почему только Паулюс? Я начальник штаба и знаю всю обстановку лучше!..

– Скажите господину генералу, – повернулся я к переводчику, – что Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии находит нужным допросить прежде всего командующего армией, а потом, если сочтет необходимым, допросит и ее бывшего начальника штаба…

А через три с лишним года, осенью сорок шестого, мне снова довелось повидаться с Паулюсом.

Будучи начальником гарнизона в одном из городов Германии, я получил предписание «встретить одного старого знакомого» и обеспечить ему ночлег. Когда «гости» прибыли, оказалось, что это Паулюс, который в сопровождении охраны и соответствующих должностных лиц следует на Нюрнбергский процесс фашистских преступников, где ему предстоит выступить в качестве свидетеля. По сравнению с февралем сорок третьего бывший фельдмаршал сильно изменился: выглядел свежее, бодрей, свободней и, по-видимому, не имел никаких причин жаловаться на здоровье. А если судить по тому, что он говорил, во многом изменилось и его мировоззрение.

Все прошло как положено. А утром, как доложил мне потом наш переводчик, уже садясь в машину, Паулюс сказал одному из сопровождавших: «Мне очень знакомо лицо этого полковника. Но я никак не могу вспомнить, где и когда мы с ним встречались…»

В том же письме Михаил Викторович прислал мне и копию одного архивного документа. Вот она:

«Акт 17 ноября 1941 года

По приказанию начальника политуправления Юго-Западного фронта бригадного комиссара тов. Галаджева мною, начальником отделения учета коммунистов и партийно-комсомольских документов политуправления батальонным комиссаром Викторовым В. В. и инспектором политуправления фронта батальонным комиссаром Шуйским Н. Я., составлен настоящий акт в том, что сего числа от бывшего командира 85-го стрелкового полка 100-й дивизии подполковника т. Якимовича Михаила Викторовича принят орден Ленина № 6347, вынесенный им из окружения, принадлежащий 100-й стрелковой дивизии, ныне 1-й гвардейской ордена Ленина дивизии. Орден Ленина выдан по приказанию начальника политуправления фронта инструктору по учету партдокументов 1-й гвардейской ордена Ленина дивизии политруку т. Сокотонюку Даниилу Иосифовичу для передачи командиру 1-й гвардейской ордена Ленина дивизии генерал-майору т. Руссиянову» {20}20
  ЦАМО, ф. 375, оп. 9766, д. 1, л. 198.


[Закрыть].

Скончался бывший командир 85-го стрелкового полка 100-й ордена Ленина стрелковой дивизии полковник в отставке М. В. Якимович в 1982 году.

6

Уже две недели, стараясь избегать встреч с немцами (нужно было беречь людей и боеприпасы для решающего прорыва через линию фронта), шел отряд капитана Бабия на восток. И каждый день к нему присоединялись оказавшиеся в окружении группы бойцов и командиров из других частей. К середине июля отряд насчитывал около девятисот человек.

Карты местности у Василия Бабия не было. Ориентировались по компасу, иногда приглашали кого-нибудь из местных жителей в качестве проводников. А последние дни, когда по многим признакам почувствовалось приближение фронта, шли просто на шум боя, на пламенеющее по горизонту зарево.

Рано утром 14 июля после нелегкого ночного перехода по лесному бездорожью отряд остановился на привал. Впереди, на востоке и юго-востоке, если хорошо прислушаться, можно было различить далекий гул передовой.

Приказав выставить охранение и дать людям отдых, капитан Бабий собрал всех командиров и политработников – обсудить обстановку, решить, в каком направлении отряду двигаться дальше: возможность в ближайшие дни соединиться со своими стала такой близкой и такой реальной! Но именно сейчас нужны были и хладнокровие, и осмотрительность, и трезвый расчет.

Не успел комбат сказать, по какому поводу он собрал командиров, с той стороны, где был выставлен один из постов, внезапно послышалась яростная пулеметная пальба: несколько хлестких очередей – и тишина. Капитан Бабий немедленно послал выяснить, в чем дело.

Посланный вернулся через четверть часа, доложил: пулеметчики красноармейцы Грицай и Шевенин заметили на дороге два немецких мотоцикла и обстреляли их. Четыре солдата и один офицер противника убиты, мотоциклы приведены в полную негодность. У офицера обнаружена и изъята карта.

– Вот, товарищ капитан, поглядите.

Бабий развернул поданную ему немецкую карту и сначала даже не поверил в то, что увидел: на ней было нанесено положение советских войск на здешнем участке фронта, причем данные, судя по всему, самые свежие.

– Молодцы пулеметчики! Этой же карте цены нет! Знаете, что значит для слепого прозреть? – Он стал разглядывать карту, не сразу разбирая написанные по-немецки названия деревень. – Ага, вот это Останьковичи, а вот наш лесок, где мы сейчас стоим…

– Товарищ капитан!..

Перед командиром отряда стоял начальник дозора, наблюдавшего за окраиной Останьковичей.

– В чем дело?

– Немцы, товарищ капитан… Развертываются прямо на нас.

«Все правильно: услышали стрельбу и зашевелились…»

– Много?

– Примерно рота. При двух орудиях. Есть минометы.

Видимо, дело было не только в короткой перестрелке, завязанной Грицаем и Шевениным. Немцы, похоже, следили за движением отряда – и с воздуха, и через свою агентуру, и вот теперь, когда отряд был уже у цели, они решили, что тянуть дальше незачем, надо его уничтожить. Правда, самонадеянность противника и тут так и лезла наружу: одной ротой с двумя орудиями против девятисот человек? Ладно, пусть пеняют на себя!..

Бой надо было принять и провести быстро, умно, с наименьшими потерями и с наименьшим расходом боеприпасов.

– Младший лейтенант Демидович!

– Я!

Парнишка с «кубарями» младшего лейтенанта в малиновых пехотных петлицах вытянулся перед комбатом по стойке «смирно».

– Разворачивай взвод на опушке фронтом пошире. Немцы подойдут – отходи в глубь леса. Сделай вид, что вынужден отступать, потяни противника за собой. А тут мы на него с обоих флангов. Ясно?

Враг попал в эту ловушку. Убежденный в том, что отряд красноармейцев малочислен и плохо вооружен, немецкие автоматчики стали преследовать взвод Демидовича, вражеские орудия и минометы, чтоб не перебить своих, прекратили огонь, и через полчаса в лесу западнее Останьковичей все было кончено. Фашистскую пехотную роту зажали с флагов и почти всю уничтожили перекрестным огнем из пулеметов и винтовок. Захватив трофейное оружие и боеприпасы, отряд капитана Бабия сразу же лесами двинулся дальше на восток – в направлении труднопроходимого Кабаньего болота. Прикрывала отход четвертая стрелковая рота лейтенанта Протасова.

Болото преодолевали ночью. В некоторых местах пришлось настилать гати, часть пути двигались чуть ли не по пояс в тягучей трясине. Орудия, повозки обоза (на них везли раненых) несли буквально на руках.

К рассвету все осталось позади. Уставшие, мокрые, голодные, почти без боеприпасов, сотовцы, выставив охранение, отдыхали на солнечных лесных полянах весь день – с наступлением темноты снова предстоял марш, последний решительный бросок к своим.

Трое суток спустя, 18 июля, коммунист капитан Василий Романович Бабий, ориентируясь по карте, захваченной у немецкого офицера, нашел брешь в расположении вражеских войск и вывел свой отряд в район Ново-Быхова. Здесь были свои.

7

…Они шли вдвоем – комиссар 85-го стрелкового полка батальонный комиссар Федор Зыков и секретарь комсомольского бюро полка замполитрука Александр Шнейдерман. Оба в форме, с документами и оружием, но почти без боеприпасов: в обоймах пистолетов было всего по два-три патрона.

Они шли на восток – болотистыми осинниками, глухими лесными тропами, обходя большаки и деревни. Они не знали, каково положение на фронте, где их дивизия. Но они верили, что боевые друзья не сдались, не опозорили чести и высокого имени сотовцев. И оба мечтали только об одном – скорей выйти из окружения, снова пойти в бой с гитлеровскими захватчиками. И когда далеко-далеко впереди, особенно по ночам, слышался едва различимый шум боя, они останавливались и молча вслушивались – ведь где-то там были свои.

И шли дальше… Наперекор судьбе, оторвавшей их от боевых товарищей.

От автора

В сентябре 1966 года больше четырехсот бывших воинов Сотой съехались в Москву, чтобы вместе отметить четверть века со дня рождения советской гвардии. Тогда-то и попали мне в руки эти драгоценные листки – два последних письма батальонного комиссара Федора Васильевича Зыкова жене и детям. Мария Григорьевна – жена бывшего комиссара 85-го стрелкового полка – разрешила снять с них копии и опубликовать в работах, посвященных первым советским гвардейцам.

Два листка из полевой командирской книжки, написанные карандашом…

«Дорогие Маруся, Игрик и Валерик! Шлю вам свой искренний привет, тысячу раз целую и крепко, крепко обнимаю… Вот уже двадцать дней, как я стараюсь пробиться к своим… но перспектива пока не улыбается. В плен я не сдамся, приходится рисковать ежеминутно, но надежды не потерял, возможно, выйду. Если это письмо получишь раньше, чем от меня… дело будет хуже. Но я этой мысли не допускаю. Продолжаю выполнять свой план. Иду со Шнейдерманом. С Якимовичем разошлись 16.7… Все, что я переживаю за эти дни, для тебя, я думаю, понятно. Но ничего, жив буду – опять будем вместе. Воспитывай детей, которых я так люблю! Поцелуй их за меня и скажи, что я честно выполняю свой долг. Крепко целую, обнимаю. Твой Федя. 28.7. 41 г.».

«Дорогие Маруся, Игрик и Валерик!.. Обстоятельства у меня сложились так, что я остался в тылу противника. Это бывает, и в этом ничего страшного. Представьте себе, что вот уже с 8.7 я благополучно с места боев (где ты была) добрался до Смоленской области. Сейчас нахожусь в Понизовском районе, дер. Губы у очень хорошего товарища – у Акимова Михаила Тимофеевича (врача). Он это письмо обязался переслать по установлению связи. Конечно, если у меня исход будет благополучный, а я на него рассчитываю, то от меня лично получишь скорее…

В плену я не был и не сдамся. Я честно выполнял свой долг и сейчас продолжаю его выполнять. Я в тылу у противника провожу большую работу, с сегодняшнего дня под моим руководством будет действовать партизанский отряд, который мною уже создан… Здоровье у меня обычное, но только вид стал партизанский. Но ничего, Марусенька, жизнь великое дело, а главное – борьба при любых обстоятельствах… Ну, пока, Маруся, крепко, крепко обнимаю и целую тысячу раз тебя, Игрика и Валерика. Надеюсь, недалек тот час, когда мы счастливо заживем семейной жизнью. Не теряй веру в правоту нашего дела. Любящий вас Федя и папа. 1.8. 41 г.».

И еще – копии писем: одно – из далекого сорок третьего, когда советские войска освободили Смоленскую область, другое – написанное работником Главного управления кадров Министерства обороны СССР двадцать три года спустя.

«Дорогая незнакомка! Сообщаю, что Ваш муж Федя в первых числах июля 1941 года попал в окружение и жил со своим помощником Шнейдерманом у меня, как сын, организовал партизанский отряд в количестве 30 человек, каковой существовал до 13 августа 41 г. Под видом русского пленного поступил в его отряд немецкий шпион, который узнал все и сообщил немецкому командованию… 14.8. 41 г. немцы окружили наше село и всех выловили и в городе Велиже расстреляли… Посылаю его письмо, которое он оставил, будучи в живых. М. Акимов. 14.XI. 43 г.».

«На ваше письмо сообщаю, что военный комиссар 85-го стрелкового полка батальонный комиссар Зыков Федор Васильевич 14 августа 1941 года был расстрелян немцами… 19 февраля 1966 г.». Подпись.

Было тогда батальонному комиссару всего тридцать пять лет. Двенадцать из них отдал он армии, десять – Коммунистической партии. Крестьянский парень из деревни Мишкино Горьковской области стал кадровым армейским политработником и с честью до самой последней своей минуты, несмотря на тяжко сложившуюся фронтовую судьбу, высоко подняв голову, нес звание советского гражданина, командира, коммуниста.

Многие красноармейцы, командиры и политработники Сотой, которым не удалось пробиться из окружения к своим, так же, как батальонный комиссар Зыков и замполитрука Шнейдерман, стали партизанами. Помощником командира 24-го отряда 8-й партизанской бригады Круглянской военно-оперативной группы Могилевской области встретил освобождение Белоруссии от гитлеровских захватчиков бывший снайпер 85-го стрелкового полка Василий Савичев. В партизанском отряде бились с оккупантами политрук пулеметной роты Шалва Сохадзе, бывшие бойцы и командиры Сотой Сергей Мансуров, Владимир Яблоков, Александр Васин, Дмитрий Двали и многие другие. Бывший комбат 331-го стрелкового полка Иван Гамарко стал командиром партизанской бригады на Гомелыцине, а начальником штаба бригады был тоже сотовец – Иван Буланов…

* * *

В эти июльские дни юго-западнее Вязьмы вышли к своим остальные части Сотой:

группа генерала Руссиянова и старшего батальонного комиссара Филяшкина в составе остатков 85-го стрелкового полка, части штаба и спецподразделений 331-го, 34-го артиллерийского полка и большинства спецподразделений дивизии и группа полковника Груздева – в нее входили 355-й стрелковый полк, 46-й артиллерийский (на мехтяге), медсанбат и подразделения тыла.

Доложили о выходе из окружения командованию, попросили: дайте людей, оружие, боеприпасы и пошлите в бой. Но приказ гласил: сосредоточиться в лесах севернее деревни Подмошье и приводить себя в порядок.