Текст книги "Всё Что Есть Испытаем На Свете"

Автор книги: Анатолий Отян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Но самолёт немного наклонился и остановился. Сидеть долго было нельзя, могли появиться немцы. Он видел, что над ни пролетел два раза их самолёт и даже обстрелял его. Взяв планшет с картой и полётным заданием, пистолет, ракетницу и, подтянувшись на руках, вылез из кабины и стал одной ногой на ближайшую кочку. Она под ним зашаталась, и он почувствовал себя балериной из "Лебединого озера".

Невозможно передать на бумаге всю мимику его лица и жестикуляцию.

У Олимпыча было длинное лицо с высоким лбом переходящим в лысину, большим с горбинкой носом, впалыми щеками, маленьким ртом с выдвинутыми вперёд губами, глубоко посаженными глазами под белесыми бровями. Он был похож на карикатурного немца, которого нам во время войны показывали в кино. Его даже привлекала Одесская киностудия для этой цели. И если его лицо нельзя назвать красивым, то телом он был похож на скульптуру Микеланджело. У него рельефно вырисовывались мышцы, и сам он был очень спортивен. Ему было немного за сорок.

Однажды, когда он предложил новую конструкцию парашюта, его пригласили в сборную команду СССР для показа его сборникам. В то время Павел Андреевич Сторчиенко ввёл усиленную физподготовку для членов сборной, потому что не все, даже классные парашютисты могли подтянуться на перекладине десяток раз, а физические нагрузки всё возрастали. Олимпыч смотрел на их тренировку по подтягиванию и, когда подтягивался Олег Казаков, у него вырвалось: "Слабак". Алюня обиделся и сказал: "Сам попробуй". Его поддержал Сторчиенко и

Олимпычу пришлось раздеваться до пояса. Когда сборная увидала его играющую под кожей мускулатуру, все ахнули. Перед ними стоял гладиатор.

Олимпыч подошёл к перекладине подпрыгнул, чуть подтянулся, повернул голову к зрителям и спросил: "Сколько?". "Двадцать!", -для всех это было пределом возможного.

Олимпыч подтянулся 20 раз и спросил: "Ещё?" "Да!", – был ему ответ. Все хором считали: "Тридцать восемь…, сорок четыре…, сорок девять, пятьдесят!" на этом счёте Олимпыч остановился и спросил: "Ещё?" "Хватит", – сказал Сторчиенко и все закричали и зааплодировали. А парашют Т-2-Тр (по фамилии автора), с закрывающейся перед землёй щелью и превращающийся в круглый купол для лучшего управления, не прошёл.

А тогда, летом сорок четвёртого, залез Олимпыч назад в кабину и понял, что это болото стало его могилой. Или немцы его уничтожат, или в болоте утонет. Два раза вылезал, пытался по кочкам пройти к лесу, но кочки подворачивались и он один раз чуть не утонул.

Перспектива быть засосанным в болото его не устраивала. Два дня он просидел в кабине, а на третий услышал голос. Кричал мальчишка, которого он не видел:. "Дядя, выгляни! Ты русский?"

Услышав утвердительный ответ, этот и ещё один мальчишка направились к нему. Они перепрыгивали с кочки на кочку какими-то зигзагами. В руках у них было две длинных палки, а за плечами

"Шмайсеры"-немецкие автоматы. Когда они подошли ближе и до самолёта оставалось кочек пять, передний бросил палки, расставил на двух кочках ноги, снял автомат, направил его на Олимпыча и громко, не оборачиваясь, сказал своему напарнику:

– Жека, это Фриц!

– Почём ты знаешь?

– Да ты на рожу его посмотри, вылитый Фриц.

– Ребята, – взмолился Олимпыч. – наш я, советский. Вот погоны со звёздами, вот орден Красной звезды.

– А чего ты вроде не по-русски говоришь?

– Из Одессы я, у нас там все так говорят.

– Из Одессы говоришь? А ну-ка спой нам чего-нибудь одесского.

А у Олимпыча вылетели из головы все песни. Он сидел и думал что им спеть. И он запел:

– Сижу я в допере скучаю, в потолок себе плеваю, пить,курить и кушать в меня есть. В допере сидеть не стыдно, но а если вам завидно, можете придти и тоже сесть. (ДОПР– дом предварительного заключения, тюрьма)

– Вроде наш. Оружие есть?

– Пистолет.

– Бросай сюда, -Олимпыч бросил пистолет, мальчишка его не поймал и пистолет булькнул в болото.

– Пистолет нормально бросить не можешь, а ещё лётчик. Возьмись за конец палки, держись. Я соскользну в болото, ты тащишь, тебя я тащить буду. Только наступай на те кочки, по которым мы идём.

И они пошли. Как мальчишки выбирали кочки, но эти 80-90 метров они шли сначала по дуге, а потом зигзагом.

Наконец выбрались на опушку леса, стали на твёрдую почву и

Олимпыч почувствовал, что он уже идёт по Дерибону, Дерибасовской, значит.

Мы, его слушатели облегчённо вздохнули.

– Рано мы радуемся.

– Почему?

– Эти подленькие мальчишки, спасибо им, привели меня в партизанский отряд и мне опять устроили экзамен, не немец ли я. Уж очень похож я на немца переодетого. Но слава Богу, в отряде нашёлся одессит. Он оказался чуть ли не моим соседом. Две недели я пробыл у партизан, а потом самолёт им привёз мины с секретом для подрыва поездов и инструктора по минному делу, и на обратном пути забрали меня в наш тыл. Вот здесь только и началось. Меня особисты из Смерша раз двадцать спрашивали одно и то же. Где я был два дня? Сбили меня тринадцатого, а к партизанам попал пятнадцатого. Я объясняю, что сидел в кабине. Не верят. А почему не шёл к нашим.? Не мог, говорю.

Не верят. Хорошо, что ещё в штрафбат не загремел. Направили в лётную часть, но не мою, а летать не разрешили. А вдруг к немцам улечу. Два месяца я загружал ИЛ – вторые-штурмовики ракетами пока они установили, что я не шпион. У немцев, наверное, спрашивали. Ввели меня в строй, и стал я летать на штурмовиках. Дали мне хорошего парня стрелка. Чуваш он был, как и Чапаев. Два раза он нас спас, один раз "мессера", а второй "фоккера" завалил. Когда нас демобилизовали, рассказал он мне по секрету, что получил он от особиста задание, в случае вынужденной посадки на вражеской территории, пристрелить меня. Я его спросил: "Пристрелил ли бы?" Он сказал: "Да, старшой, я ведь расписку дал" Вернулся я в Одессу, в клубе стал работать. И вдруг отстраняют меня от полётов. Ты, мол, у немцев в тылу был. Поехал я к Каманину, (Один из первой семёрки

Героев Советского Союза), он тогда в председателях ДОСААФ ходил.

Рассказал я ему, что к чему, он мне посочувствовал и говорит, что оставить меня работать в Одессе не может, а может перевести меня в

Кемерово. Спросил я его, где Кемерово находится, а он сказал, что в

Сибири. И говорю я ему тогда: "Товарищ генерал, я пойду грузчиком в порту работать, а если проворуюсь, попаду в Сибирь. Пошёл в порт грузчиком устраиваться, а меня не берут. Вы, говорят должны будете иностранные суда разгружать, а Вам контакт с иностранцами запрещён.

– Олимпыч, почему в Кемерово можно летать, а в Одессе нет?

– Говорили, как будто бы лётчик возивший Тито во время войны, перелетел к нему в Югославию, да ещё на ИЛ-28. И всех подозрительных вроде меня, которые рботали пилотами в радиусе возможного перелёта за границу, отстранили. А из Кемерово не улетишь. Там везде до границы больше тысячи километров. После смерти Сталина запрет сняли, и я опять в клубе. На этом крыльце происходило столько всего, что можно было бы написать сценарий к спектаклю "Песни и рассказы на крыльце у штаба аэродрома Чайка" Но я не драматург, и к крыльцу я вернусь в следующем году, когда приедут на соревнования наши барды, и будет испытывать планера известный планерист и лётчик, Герой Советского

Союза, потерявший глаз на испытании планеров и получивший личное разрешение Сталина летать с одним глазом, Анохин.

Вечером того же дня у одного из ребят, гулявшего в лесу и поедавшего землянику, разболелся живот. Может земляника и не была тому причиной, все ели достаточно много, если много можно назвать один-полтора стакана, но этот спортсмен больше напоминал легкоатлета, чем парашютиста. Он вдруг срывался с места и бежал в направлении туалета, вызывая у всех смех и всевозможные шутки..

Обратиться к врачу он боялся, а вдруг снимут с соревнований. И вечером, когда мы все легли, Слава Багинский лётчик и прекрасный спортсмен из Луганска, не поленился, пошёл к шоферам, взял у них отвёртку, вывинтил где-то шуруп, подкрался на четвереньках к кровати страдальца, который пытался уснуть на втором этаже из кроватей и прикрутил этим шурупом один тапочек к полу. Мы все старались не уснуть и ждали что будет дальше.

Вдруг страдалец соскочил с верхней кровати, сунул ноги в приготовленные заранее и расшнурованные тапочки, сделал один шаг и упал. Потом вскочил, попытался опять дёрнуть ногу, не получилось и он, вынув ногу из одного тапка во втором побежал в нужном ему направлении. Мы смеялись до слёз, и Багинский просил не говорить, что эту пакость сделал он. Когда тот опорожнился и разобрался в чём дело, он ругался, обзывал всех идиотами и придурками и запас ненормативной лексики, которой он пользовался, пополнил наш интеллект. Сейчас понимаю всю жестокость той шутки. Может мы были тогда более жестокими после прошедшей войны, а может просто молодость более жестока, не знаю, но сейчас вряд ли я даже разрешил бы кому-то так "пошутить" над товарищем.

Постарел, Отян, постарел.

Утром распогодилось и после завтрака возобновились соревнования.

Пока производили пристрелку, пока готовились к прыжкам, появились кучевые облака, коротко – кучёвка Нам предстояло разыграть комбинированное упражнение, прыжок с высоты 1100 метров с задержкой раскрытия парашюта 10 секунд. Это было самое дорогое по очкам упражнение. В зачёт по 100 очков шли точность приземления, стиль падения и время раскрытия парашюта. Ветер был небольшим, кучёвка была не густой и прыжки начались Прыгали почему-то с самолётов ПО-2.

Я прыгал в средине и было уже часов одиннадцать. Пилотом у меня тогда был молодой Рома Рудольфович Берзин. Толстенький, кругленький с выпученными в меру глазами, он был хорошим пилотом и парашютистом.

Позже мы с Ромой часто встречались и были дружны. ПО_ долго набирал высоту и когда уже лёг на курс, я у видел, что двух парашютистов отнесло далеко за круг. Значит, усилился ветер, подумал я. Рома дал мне команду "приготовиться", я вылез из кабины, стал на крыло, но не прыгал. Рома посмотрел на меня и кивком головы показал, мне что пора. Я продолжал стоять. Роман покрутил пальцем у виска, показывая мне, кто я такой, а я продолжал стоять, делая.поправку на мнимый ветер. Я и сейчас, по прошествии пятидесяти лет, помню этот прыжок в мелких подробностях. Отделился я от самолёта в конце посадки на границе аэродрома. Стиль падения был безупречным и время раскрытия тоже. Судьи оценили и то и другое по 100 баллов. Только 2 человека показали такой результат– Люба Мазниченко и я. Но когда я раскрыл парашют и сориентировался по ветру, то увидел, что я очень далеко протянул с отделением от самолёта и не дойду до круга. Я развернул купол своего ПД-47 на максимальную скорость в сторону цели, и приземлился рядом с кругом и недалеко от старта, откуда мы взлетали.

Ко мне подошли Лебедев и Курылёв и спросили, почему я так долго не отделялся. Я объяснил, чуть ли не плача, что не понимаю, почему так получилось Они успокоили меня и сказали, что тех парашютистов

"подсосало" под облако. Я и раньше знал об этом, но не придал этому значения. Забегая наперёд, скажу, что такое же со мной случилось и на последних моих всесоюзных соревнованиях и тоже на комбинированном прыжке в 1963 году в Волчанске, когда я уже был опытным спортсменом.

Дело в том, что под кучевыми облаками образуются мощные восходящие потоки. Под ними часами кружат аисты, орлы и планеристы.

Они могут быть такой силы, что не дают парашютисту снижаться, пока он не выйдет из под облака. В Запорожье, когда мы тренировались к чемпионату Союза, харьковчанин Валя Плохой был подсосан под облако, что стал набирать высоту, и скрылся в нём. Потом он из него вышел и сумел приземлиться на аэродроме. А бывали вещи и посерьёзнее, когда спортсменов уносило на жилые кварталы. Так, в Днепропетровске, ещё до войны, погибла на показательных прыжках спортсменка, которую занесло на дома. Её похоронили с почестями в центре города, сделали памятную гранитную плиту.

Несмотря, что я не попал вкруг, я в этом упражнении занял одиннадцатое место. А в финал входило 10 лучших спортсменов .набравших наибольшее количество очков. В те годы прыгали в каждом упражнении только по одному прыжку, потом был финал, который устанавливал чемпиона в каждом упражнении.

Прошу меня понять правильно, что я не ссылаюсь в своих неудачах на внешние обстоятельства. В спорте побеждает сильнейший. Спортсмен, тренер, команда должны учитывать все обстоятельства. И ссылки, которыми богаты СМИ на развязавшийся шнурок, разбитую лыжню, усилившийся ветер, несостоятельны. Конечно, когда специально подстраивают спортсмену форс-мажорные обстоятельства, то можно ещё на это сделать скидку. Но великие спортсмены и это преодолевают.

Соревнования закончились. Победу одержала команда Киева, в личном зачёте победили Мазничекнко и Митин. На втором месте у мужчин стал

Вадим Тихоненко. О Вадиме я ещё много расскажу, так как Вадим один из столпов украинского парашютизма на протяжении второй половины прошлого столетия. Результаты нашей команды были более чем скромные.

Мои результаты в свободном падении были хорошими, и если бы не нулевые результаты в точности, то я бы был ближе к началу таблицы итоговых результатов. Я и этими результатами удовлетворился. Надо сказать о том, что несмотря на то, что я всегда хотел показывать высокие результаты на соревнованиях, я не очень огорчался, если это не получалось. Для меня прыжки с парашютом являлись удовлетворением моих желаний и даже потребностей, а результат соревнований, как производная от этого. Правда от них зависело, как и сколько я буду прыгать дальше, и больше того, сколько я буду получать денег за это.

(В ВДВ за прыжки платили и очень неплохо. Моя семья после моей службы в армии не бедствовала материально)

Главным результатом соревнований стал опыт, который я впитывал в себя.

Я приехал домой и сразу стал собираться в дорогу. После окончания техникума меня распределили по моему желанию в узбекский город

Алмалык, и первого августа я должен быть там. В Алмалык было двадцать мест, и я со средним баллом успеваимости 4,5 был на 20 месте. Многие стремились туда из-за высокой зарплаты, которую там обещали – 1452 рубля в месяц для должности мастера на стройке, превышающая аналогичную зарплату кировоградских мастеров в два с половиной раза. Много направлений было в казахские города Джесказган и Темир-Тау, куда поехали работать наши друзья.

На вокзал, который уже построили в Кировограде, меня провожали мама и Валя. У Вали уже рос живот и скоро ей надо будет рожать.

Интересно устроена наша, а может, только моя память. Когда бы я не вспоминал этот день, вижу нас троих, только подходящими к концу улицы Пушкина. Маму грустно улыбающуюся нашим с Валей шуткам и Валю с выпяченным вперёд животом, и безудержно смеющуюся.

Ехали мы туда компанией из четырёх человек: Роза Вольвовская,

Володя Золотарёв, Николай Коздоба и я. Ехали через Харьков и Москву.

В Харькове на новом вокзале, построенном в украинско-сталинском стиле, и казавшимся нам тогда красивым, проблем с компостированием билетов почти не было, и мы поехали в Москву.

В Москву мы прибыли рано утром на Курский вокзал. Мы вышли на привокзальную площадь, к нам подошёл таксист и предложил свои услуги отвезти нас на Казанский вокзал. Когда мы сели в его машину, а это был ЗИМ, который мы видели впервые, водитель предложил нам заплатить по пятнадцать рублей, и он покажет нам всю Москву. Это было для нас недорого, и мы согласились. Он провёз нас через Красную площадь, по которой тогда ездил транспорт, и повёз на Ленинские горы, где, как пелось в песне тех лет "хорошо рассвет встречать вдвоём". Уже был построен Университет и видны были отсюда все московские высотные дома, своими силуэтами похожими на Кремлёвские башни и оченю украсившими Москву. Запомнились коттеджи, облицованные розовым мрамором. Наш таксист исполнял и роль экскурсовода. Он сказал что это государственные дачи для членов правительства, называя поочерёдно, кто где живёт.

Нам всё было очень ново и интересно.

Привёз он нас на Комсомольскую площадь, или, как говорят москвичи

"площадь трёх вокзалов" к Казанскому вокзалу, спроектированному архитектором Щусевым, которым был спроектирован мавзолей Ленина.

Внутри вокзала было много мозаик и фресок, посвящённых победам русского оружия от Ледового побоища под командованием Александра

Невского до победы в обеих Отечественных войнах. Но места на поезда в нужном нам направлении отсутствовали.. Золотарёв занимался компостированием билетов, а я рассматривал все три вокзала. Наконец, он закомпостировал билет на дополнительный поезд, уходящий на

Ташкент поздно вечером, мы сдали билеты и поехали смотреть Москву.

Вначале мы поехали на Красную площадь и пошли в мавзолей

Ленина-Сталина, в который не было никакой очереди. Нас поразили две тщедушные фигурки маленьких некрасивых людей, Ленина с красной бородой и Сталина с рябым от оспы, противным лицом. Я не мог себе представить, что они держали в руках вначале одну шестую часть

Земли, а потом в страхе весь Земной шар. Но признаться другим в своих ощущениях я тогда ещё не смел. До разоблачительного ХХ съезда и речи на нём Хрущёва, оставалось полгода..

Пошли в Третьяковскую галерею. Внимательно рассматривая картины, многие из которых я знал по репродукциям, остановился как вкопанный у картины Репина "Иван Грозный и сын его Иван", которой в народе дали название " Иван Грозный убивает сына"

Я не мог оторвать взгляда от сгустков крови, протекающих через пальцы сумасшедшего царя, его обезумевших глаз, и это стало моим первым и, наверное, самым сильным потрясением от искусства. Правда, через двадцать один год подобное потрясение я испытал в Дрезденской галерее от "Сикстинской мадонны" Рафаэля. Но там мною владели другие чувства. Не чувства ужаса от убийства, а тихое ощущение умиротворённости, прикосновение взглядом к прекрасному лицу женщины-матери. Были и другие потрясения например от "Джоконды"

Леонардо да Винчи, но это будет много позже, а то было первое и очень яркое и запоминающееся. От видения такого искусства ощущаешь себя лучше, становишься другим.

"И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал", – написал А.С. Пушкин, и лучше пока никто не сказал о назначении искусства.

Вечером мы сели в поезд и поехали на юг. Поезд собрали из довоенных старых ваагонов, правда, в неплохом состоянии. Народу набилось в вагон много и чем южнее мы ехали, тем становилось жарче внутри вагона.. В нашем вагоне ехали два молоденьких лейтенанта, отправляющиеся в часть после училища и они, по сути, ещё также как и мы, не вышли из мальчишеского возраста. Мы вылезали на крышу вагона, там было прохладней от набегающего воздушного потока, мы бегали по крышам вагонов, перепрыгивая с одного на другой. Наши лица становились чёрными от таких прогулок, потому состав тянул паровоз, такой же старый как и вагоны. Дым попадал и внутрь вагонов, всё было липким и грязным от дыма.

От Москвы до Орска с нами в купе ехала девушка, окончившая химический техникум. Я не мог оторвать от неё взгляд, такая она была красивая. Высокая блондинка с толстой светлой косой до пояса(тогда ещё не красили волосы), голубые как летнее небо глаза на белом одухотворённом лице иконописной красавицы с прекрасной осанкой, и в тоже время скромная и простая девочка произвела на меня впечатление, сравнимое с впечатлением от знакомства с Сикстинской мадонной. Но это моё знакомство с ней было таким коротким, что я не успел нею увлечься (наверное не созрел ещё), но попрощавшись, не забыл её образ до сих пор.

Мы ехали долго, поезд шёл без расписания, пропуская вперёд себя и скорые, пассажирские и товарные поезда, останавливаясь на всех разъездах, что давало нам дополнительную возможность покупать у местных жителей продукты. Когда поехали южнее Оренбурга, тогда ещё

Чкалова, казашки или башкирки продавали кислое молоко, кумыс. Мы, смеясь их спрашивали, от какой кобылы молоко, белой или чёрной, и они плохо говоря по-русски отвечали нам: "Белий синок, белий" Мы, довольные своим незатейливым шуткам смеялись, как смеялись надо всем, казавшимся нам смешным, покупали кумыс, хорошо утолявший жажду, пили его, до носа перемазывая губы, а потом облизывали и были счастливы от всего увиденного и услышанного, а вернее всего, счастливы своей молодостью и радостью от жизни.

Проехали, наконец, озеро, называвшееся морем, Арал, тогда ещё подходящее прямо к железной дороге, а сейчас, через 50 лет, уничтоженное людьми. Казахи приносили в вагон сушёную рыбу, продавали её тогда за копейки. Когда на следующий год, я ехал обратно, казах продавал мешок сушённой рыбы по цене буханки хлеба.

Мужчина купил рыбу, но казах потребовал назад мешок, тот сказал, что вынесет, зашёл в вагон, и мешок не вынес. Казах бежал за поездом, кричал: "Дай мешок, дай мешок", но тот мерзавец так мешок ему и не бросил. Нет предела человеческой подлости. И чем я становлюсь старше, тем больше понимаю, что не всякий "человек звучит гордо".

В то время, когда наш состав тянул паровоз, мы успевали, даже будучи в помещении вокзала, догнать свой вагон и стать на подножку.

Это превратилось в своеобразную игру. Приехали на станцию Арысь, я пошёл в вокзал. Когда состав тронулся, я по привычке, не торопясь, выбежал из вокзала и увидел, что поезд едет быстрее чем обычно. Я побежал изо всех сил, но мой вагон удалялся от меня. Я успел только ухватиться за последний поручень последнего вагона, но ноги мои болтались и обувью тёрлись по перрону. Я с трудом подтянулся и залез на подножку. Я ехал на подножке до следующей станции и потом перешёл в свой вагон.

Оказывается, что наш состав прицепили к тепловозу, который был мощнее и скоростнее паровоза.

Утром следующего дня мы были в столице Узбекистана, Ташкенте, который нас встретил жарой.

Золотарёв и я отправились к его тётке, проживающей в частном доме в Старом городе, который поразил нас тем, что окна почти не выходили на улицу, а если выходили, то были зарешёчены металлическими прутьями, и мы шли всё время возле глиняных стен и дувалов (глиняных оград) и только входные калитки, а в некоторых дворах и ворота, напоминали о том, что здесь живут люди. Кое где из-за дувал свисали ветки деревьев без плодов, а иногда с крупными маслинами. Иногда проходил одинокий прохожий, иногда проезжал всадник… на осле, которого я видел впервые Но особенно меня поразили сгорбленные старухи, с паранджей, закрывающей лицо. Мне казалось, что мы попали в средневековье "Тысяча и одной ночи", и сейчас появится человек из сказки "Али Баба и сорок разбойников" и будет проставлять крестики на калитках. Мы слышали, что во время войны правительство запретило носить паранджу, во избежание того, что под паранджёй могут скрываться шпионы.

Ни мощёной дороги, ни тротуаров здесь не знали никогда. Мы нашли необходимый нам номер дома, вошли во двор и услышали истошный крик ребёнка. Он очень долго кричал, как потом мы узнали, из-за того, что его укусил скорпион.

В этом дворе, в одной из квартир жила тётя Золотарёва. Мы спросили у кого-то где вход в её квартиру и когда постучали в приоткрытую дверь нам никто не ответил. Тогда Володя открыл дверь и мы зашли в комнату, в которой увидели странную картину. Вернее не картину, а две толстых женских ноги, оголённых выше колен и большую, прикрытую юбкой, пардон, задницу, обладательница которой, нагнулась к плинтусу и что-то там рассматривала или делала. На наше приветствие она не ответила потому что, наверное, ей было трудно даже дышать. Мы тихонько зашли сбоку и увидели, что она держит в одной руке раздвинутые пальцами ножницы и нацелилась ними на сидящую на плинтусе большую чёрную тварь напоминающую рака, но с задранным кверху, как у собаки лайки, хвостом, с турецким ятаганом (кривым ножом) на конце. Она изловчилась и схватила ножницами, как я догадался, громадного, сантиметров 10 в длину, скорпиона, и попыталась разогнуться, но не смогла. Она из под руки посмотрела на нас выпученными из-за напряжения глазами, и что-то выдохнула, вроде:

"Ну помогите!" Злот взял её под одну руку, а я зашёл с другой стороны и хотел взять под другую, но она в этот момент начала разгибаться, и рукой с ножницами и скорпионом в них провела возле моего лица. Я с такой силой отшатнулся, что ударился головой о стенку. Вовина тётка, а это была она нашла в себе силы шутить со скорпионом в руке: "Не ломайте мне стенку, молодой человек. И зачем мине нужна такая стенка, которая не спасает меня от фашистских скорпионов" Она при разговоре расслабилась, и скорпион освободился и упал на пол. Она закричала что мочи: "Держите его! Он убегает". То ли скорпион испугался её крика, то ли был ранен, но он побежал по кругу и не очень быстро. "Чего же вы стоите? Держите его!".

Я пришёл в себя, сделал широкий шаг, толкнув при этом хозяйку, наступил на мерзость, которая противно хрустнула под подошвой ботинка, и что-то брызнуло из него на ковёр.

"Вова, мало того, что твой дружок мене толкнул, та он ещё и ковёр мне испортил", – но увидев на моём лице недоумение, она продолжила:

"Так он ещё и шуток не понимает. Я сейчас здесь уберу, и займусь вами. Вы наверное, с дороги есть хотите?".

Она оказалась славной женщиной и создала нам на два следующих дня хороший комфорт и отдых.

С тех пор я стал опасаться всяких ядовитых тварей, которых здесь водилось в избытке.

Мы с Вовой познакомились с узбеком, парнем наших лет, живущем в соседнем доме, по имени Турдали.

(Пишу наших лет, хотя Вова – Владимир Семёнович Золотарёв, почти на два года старше меня, и страшно подумать, что ему 23 июля этого года исполняется 70!– СЕМЬДЕСЯТ!!! лет).

Турдали взялся показать нам Ташкент и, когда ближе к вечеру чуть спала жара, мы втроём пошли в город. Я неплохо переношу жару и холод, но для нас было очень жарко, так как температура была под 40(r) . Тем не менее Турдали вырядился в чёрный костюм "тройку", на шею одел галстук и с очень важным видом объяснял нам, по его, наверное, мнению, нищим недоумкам (нищим, потому что одеты только в штаны и рубашки, а недоумков, потому что "восточные" люди считают нас несколько ниже себя по умственному развитию), смысл человеческого существования. На наши вопросы он отвечал с видом мудреца, каждое слово которого не может подвергаться сомнению. Ему было безразлично, что мы позже узнаем от Володиной тётушки, что он имеет пять или шесть классов образования, работает на базаре помощником продавца фруктов, говорил нам что он студент второго курсы университета. На наш вопрос, на каком факультете он учится, ответил: "Коммерческой торговли".

Узнав, что я парашютист, сообщил, что тоже прыгал с парашютом:

– Сколько у тебя прыжков? – спросил я.

– Три-четыре, -небрежно ответил он, как будто речь шла о нескольких сотнях ничего не значащих, каких-то прыжках со скакалкой.

– А с каких самолётов ты прыгал? – не унимался я.

– Всяких, – был его ответ.

– Что означает слово Ташкент?

– Тош, по-узбекски камень, а кент – город. Получается "Каменный город".

– Какой же он каменный, когда весь из глины?

– А Москва, Моссовет, массовые гуляния?

Нам пришлось напрячь свои непонятливые мозги, чтобы понять, что слова Москва и массовые гуляния имеют один и тот же корень. И многое в том же духе.

Но спасибо Турдали за экскурсию по городу.

Ташкент был весь в цветах. Особенно нас восхитили большие красные канны, название которых совпадало с городом на французской Ривьере.

Через сорок два года я побываю в этом городе и увижу всю набережную его в этих замечательных цветах. Листья у них широкие, и длинные, а лепестки красных цветов величиной с книжную страницу. И в Каннах и в

Ташкенте смотрятся они как рубиновое или гранатовое ожерелье на шее у красивой женщины. Сразу вспомнились красивые молодые узбечки, в длинных, очень ярких атласных платьях. Я всегда восхищался их плавной походкой. Они идут так, как будто боятся расплескать воду в кувшине, который, кажется, несут на голове.

Наверное такая походка передаётся им генетически из поколения в поколение, а выработалась она от того, что их бабушки и пра-пра-бабушки, действительно, носили воду в кувшинах на голове, а вода здесь дороже золота.

На молоденьких девушках не было паранджи, но улыбались они только для Турдали. Мы со Злотом были для них невидимками, и мне ни разу не удалось встретиться с ними взглядом, а по нему узнать их внутреннее содержание.

Новинкой для меня были арыки, канала между тротуаром и дорогой, по которым текла вода, орошая цветы, деревья и всю растительность.

Позже я увидел арыки во всех населённых пунктах Узбекистана.

Мы подошли к зданию, входом в который служила громадная двухстворчатая дверь из твёрдого дерева. Она была поразительно красива своим резным орнаментом и как будто сошла с картины

Верещагина, виденной нами несколько дней назад в Третьяковке.

Картина, насколько я помню, называлась "У двери Тамерлана" или может иначе. На ней изображалась такая же, а может и эта дверь, по бокам которой стояли два воина в национальном облачении. Мы долго рассматривали ту дверь, а затем пошли в парк имени Горького.

Там были разные аттракционы и в дном из них мы приняли участие.

Нужно было бить специальным ударником по резиновой площадке, от силы удара об которую вверх взлетала планка. Если ударишь так, что она взлетит за красную линию, следующий удар давался бесплатно. Злот так расходился, что планка, под одобряющий гул толпы, взлетала всё выше и в коне концов остановилась посредине и не опускалась. Хозяин аттракциона стал обвинять Вовку в поломке аппарата, но тут толпа встала на его защиту, а мы в этот момент потихоньку смылись.

Наступила темнота, и мы вышли на центральную площадь города у оперного театра имени узбекского поэта Алишера Навои. Вдруг в центре площади из-под из под земли взметнулись струи воды и осветились разноцветными огнями. Мы остановились как вкопанные и долго наблюдали за феерическим зрелищем.

Я и позже, в разных городах видел цветомузыкальные фонтаны, может больше и красивее, но этот запомнился больше всех. – он был первый увиденный мной.

На следующий день мы с Володей решили искупаться в небольшой быстрой речушке Басу. Не попробовав температуру воды, мы прыгнули в реку и… задохнулись от сжимающего всё тело холода. Вода, при сорокаградусной температуре воздуха, обжигала морозом, приплывшим вместе с ней с гор.. Выскочив из воды, как пробки из бутылки с шампанским и подрожав от холода при такой жаре, ещё раз поняли правильность поговорки– "Не зная броду, не суйся в воду".

Затем мы купались в грязной городской запруде, называющейся