Текст книги "Демон против люфтваффе (СИ)"

Автор книги: Анатолий Минский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

На миг запнулся, снова переживая дуэль с лучшим испанским лётчиком. Павел впился взглядом в мои ладони. Рано его отозвали, не навоевался до тошноты. Сейчас он мысленно вместе со мной в кабине «Курносого».

– Задираю нос, беру упреждение… Он прямо в две струи трассеров влетел. Затем перевернулся и гикнул к земле. Не пытался ни вращение остановить, ни выровняться.

– Дело случая, – Павел почесал стриженный затылок. – Ты мог просто ему дырок наделать в плоскостях, и дальше бы развлекались. Думаю, пилота задел. И мотор у гада хреновый, видать, ушёл бы на вертикаль – не догонишь.

– Наверное, но выяснять подробности было недосуг. Короче, отлетел к Мадриду, сжёг самолёт на земле. На следующий день встретился с Григорьичем, он принёс документ с французской визой и газету про нас с Морато, поздравил. Через двое суток я уже был в Париже в нашем посольстве, оттуда прямиком – в подвал НКВД на Лубянке. В смысле, на площади Дзержинского. Остальное вы знаете.

– Одиссея капитана Блада, – подытожил Смушкевич. – Кстати, Ежов звонил по поводу твоего друга со сломанной челюстью. Не успели толком его в оборот взять. Представляете, умер бедолага, от почечной недостаточности умер!

– То‑то мне его цвет лица не понравился!

– У тебя, Ваня, тоже… не очень.

– Заживёт. Хотя кровью писаю. А ещё врача знаю, вставит протезы – будут как свои зубы.

– Да, при близком знакомстве с чекистами такого врача неплохо иметь, – пошутил Павел и осёкся под взглядом шефа.

С посадками и дозаправками мы добрались до Монголии. Там я ощутил – со времён Бобруйской авиационной бригады мало что изменилось в ВВС. Опыт боёв над Мадридом не учтён абсолютно, и это в непосредственной близости японцев! Потери значительные, бездарные, неоправданные. Рычагов и Смушкевич даже ничего не пробовали менять, свели в три эскадрильи ветеранов Испании и Китая, поставили к ним ведомыми наиболее пригодных – и вперёд. Взлетали звеньями по три, в воздухе перестраиваясь парами. Так и победили.

Я не пытался сесть в самолёт – изображал постепенное окончательное выздоровление. Не моя война. Каждого сбитого ненациста могут зачесть как излишнюю сопутствующую потерю. Но ангел притих. Его подопытная крыса выбралась из Испании, снова в военной авиации, а дальше – будущее покажет.

Глава четырнадцатая. Польша

Смушкевич закрутился и забыл известить вдову героя. В Москве я показывал ему распухшие пальцы, ими бланк телеграммы не заполнить. Вот вам и забота о личном составе.

О необычном возвращении из Испании транзитом через Лубянку газеты не написали, в Монголии ничего замечательного со мной не стряслось. Так что в Бобруйске продолжал числиться отважным покойником, когда свалился всем на головы с приказом о дальнейшем прохождении службы. Сказать, что все безмерно обрадовались – согрешу против истины.

Лиза не знала, куда спрятать глаза. Мало того, что она оказалась совсем не вдовой – героический супруг объявился подобно гомеровскому Одиссею. Без меня Пенелопа не осталась в одиночестве. На пороге дома нарисовалась известная картина «Не ждали». Вслед за благоверной вышел хромой долговязый мужчинка. Сей экземпляр не возьмут ни в ВВС, ни в пехоту и не угонят «добровольцем» в очередную Испанию.

– Ваня… Да как же это! Мы тебя схоронили… Памятники вам со Степаном поставили…

Она разревелась. Я не стал напоминать, что обещал непременно вернуться. Сказал тогда – постараюсь до рождения ребёнка, который вполне резвый такой, двухгодовалый выглянул из‑за широкой мамкиной юбки, её белорусы называют «спадницей».

Наклонился к нему, показал пальцем на хромоножку.

– Кто это?

– Тятя…

Судя по расплывающейся фигуре Лизы, вот – вот ожидается следующее прибавление в семействе. Да, траур по нам с Ваняткой недолго длился. Очевидно, новый союз любящих тел и сердец существует давно, начавшись потиху ещё до последнего полёта в Испании, то есть до похоронки. А мадам Бутакова казалась мне почти святой…

– Можа, у хату пойдзем? – застенчиво промяукал мой преемник.

Не вижу смысла. Всегда найдётся койка в казарме. Там устроил военный совет с единственным, пусть не очень авторитетным собеседником.

«И так, компаньеро Иван, мы в заднице. На носу война в Европе, кто кому рыло чистить будет – хрен поймёшь. В Москве при Управлении ВВС РККА не оставили – морально не стоек, связь с троцкистами и белогвардейцами, капитана ГБ отрихтовал…»

«Так ему и надо».

«Не спорю, по заслугам, но это мальчишество. Опыт Испании фактически пропал. Ну, есть в СССР хороший пилот – Ваня Бутаков, и сотен пять других. Капля в море! Даже Смушкевич, второе лицо в авиации и человек толковый, ни на что особо не влияет. Слышал ведь, товарищ Сталин лично руководит делами воздушными, чуть ли ни четверть экономики страны пашет на авиацию. А результат? Масса самолётов, устаревших против Bf-109 и новых немецких бомберов, тысячи лётчиков, подготовленных хуже нацистов, дефицит во всём – запчасти, топливо, смазочные материалы, боеприпасы. Если честно – я в отчаянии. Скоро вновь припрётся тот же ангел, что в горах у Мадрида, начнёт давить. Вот и исполнится твоя мечта – меня обратно в преисподнюю, а ты живи как хочешь. Может, ну его к чёрту, свалю прямо сегодня, надоело. Не вышло – так не вышло».

И услышал ответ, прямо противоположный ожидаемому. Патриотизм напарника превзошёл желание освободться.

«Погоди. Давай дождёмся начала войны. Прекрасно знаешь, что с тобой за штурвалом лётчик Бутаков сильнее».

Я даже зауважал его. Естественно – согласился. Ясно без точных подсчётов, мои грехи на земле с тридцать шестого наверняка превосходят заслуги. Поэтому не стал дёргаться и потянул армейскую лямку дальше, за две августовские недели службы в Бобруйске понял: здесь ничего к лучшему не изменилось, разве что косметически.

Бригаду расформировали, упразднили авиаотряды. Остались эскадрильи, сведённые в полки. После бурных чисток в армии и резкого увеличения количества авиаполков бурно выросли в должности красные соколы без малейшего руководящего опыта. Мне, Герою Советского Союза, представленному к майорскому званию, со скрипом доверили эскадрилью, а командиром полка назначен капитан с десятью вылетами на Халхин – Голе, причём сухими, ни одного сбитого.

Разрешили чаще подниматься в воздух – вопли командования о недостатке практической подготовки у пилотов, прибывавших в Испанию и Монголию, просочились в уши вождя. Но циркуляры об аварийности никто не отменил. Поэтому пару раз в неделю я выводил эскадрилью на старт и выписывал большой круг с поворотами «блинчиком», без нормальных виражей, затем шли на посадку. Новоприбывшие младшие лейтенанты и в таком упражнении умудрялись напортачить, это не удивительно с мизерным налётом в училище. Да, иногда стреляли по конусу.

«Чайки» стали совершеннее, И-153. Машинка получила убирающиеся шасси, мотор мощнее, крупнокалиберный пулемёт. Радости‑то! Но после Испании ежу понятно – эпоха бипланов ушла, нужна скорость, а два крыла с арматурой между ними тормозят, что в горизонтали, что в пикировании.

Сильно изменилась атмосфера в части. Раньше люди были открытые. Сейчас вроде бы тоже, но при этом зашуганные. На любом партийном и комсомольском собрании какой‑то идейный босс крикнет: «ура товарищу Сталину!», и хлопают до изнеможения, зорко поглядывая – кто первый ладоши опустит. В митинговой мишуре проступает откровенная фальшь, заметная даже новичкам. Ванятка, увидевший жизнь как она есть за рубежом, изрядно энтузиазм растерял. Помню, радовался как ребёнок, услышав «всё выше, и выше, и выше…» вперемешку с прочей пропагандистской трескотнёй, аж бесил меня. Думаю, у всех, прошедших Испанию, больше здравого смысла, но мы молчим, понимаем – бесполезно. Товарищ Сталин живёт в особом мире, ему докладывают: у нас много самолётов, они самые быстрые, лётчики самые умелые, потому что вооружены единственно верной теорией…

И тут как снег на голову свалился Молотов – Риббентроп. Пару недель назад политорганы клеймили германский нацизм, почему‑то смешивая его в одну кучу с итальянским фашизмом. Теперь немецкие фашисты – союзники. Англичане и французы заклятыми врагами остались, а Гитлер – нет. Я понимаю политическую проституцию как данность, насмотрелся и наслушался за девятнадцать веков, но каково ветеранам Испании, видевшим горящие Мадрид и Гернику?

Небожитель нарисовался четвёртого сентября. Посмотрел сурово и неподкупно, как на новопреставленного зэга, веско заявил:

«Без малого за год ты не продвинулся ни на шаг. Сейчас находишься в армии страны, заключившей союз с нацистами».

«Возвращаюсь в преисподнюю?»

Ангел возмущённо махнул рукой, вызвав колебания перьев и пышных белых одежд. Разумеется, иллюзорных, так как мы соображали на троих в голове военлёта Бутакова. Вдобавок святоша присоединился в весьма нескромный момент – в отхожем месте, в нём мне захотелось утопить прилипчевого белокрылого птеродактиля. Не иллюзорно, а по – настоящему. Оттого патетика его правильных речей ну никак не воспринялась всерьёз.

«И не думай легко отделаться. Ставки выросли. Обеспечу, чтобы ты внедрился во француза или англичанина. Прощайтесь».

Неожиданно вмешался Ванятка и на ужасной смеси латыни с испанским попросил две недели отсрочки.

«Мне надоели ваши задержки».

«И мне всё надоело, небожитель. Но Англия и Франция тоже не воюют с немцами, только воздух сотрясают. Красноармеец прав – разницы нет».

«Две недели и не секунды больше!»

Высокомерный тип исчез не попрощавшись.

«Иван, ты что задумал?»

«Не хочу сидеть без дела. Если станет жарко – давай перелетим к полякам».

«Сдурел? У меня была такая мысль, конечно. Но ты же станешь изменником Родины, комсомолец!»

«Эх, Марк! Столько лет в шкуре советского человека, а не понимаешь. Наша страна – лучшая в мире, несмотря на отдельные недостатки. А главный я вижу в том, что возле товарища Сталина плохие советчики собрались. Он, конечно, часть разоблачил в тридцать седьмом. Но не всех! Сам знаешь – даже Смушкевич к вождю не вхож. Товарищу Сталину начальник ВВС Локтионов докладывает, а он не лётчик, политработник да пехотный командир».

Я не стал перебивать длинный монолог сожителя сомнениями в гениальности генсека, назначившего на высшую авиационную должность партийного «специалиста широкого профиля». Смушкевич с Рычаговым про Локтионова рассказывали, главный военный авиатор страны не отличает бомбёжку от штурмовки.

«…И мы к товарищу Сталину не пробьёмся. Комэск – потолок для карьеры, дальше с такими‑то пятнами не дадут вырасти. А если сможем немца побить, показать этому Мёльдерсу, что русские не хуже, а лучше умеют, тогда Иосиф Виссарионович прислушается к испанским ветеранам. Ты как хочешь, а я желаю сражаться с фрицами дальше. Товарищ Сталин меня поймёт… потом».

Потом догонит и ещё раз поймёт. Подрастерял мой подопечный веру в непогрешимость начальства, только лик Сталина сияет чистым светом в горней выси. Освещает даже полковой клозет, где мы приняли судьбоносное решение.

Про германца Иван вовремя вспомнил. В «Красной Звезде» о Мёльдерсе написали. Как же, эксперт, много успешных боёв провёл, возглавляет истребительную авиацию Рейха, главного ныне союзника СССР, внедряет передовой опыт. А что его он накопил, сбивая советских и испанских пилотов да сопровождая бомбардировщики, один из которых… Про Марию лучше не говорить. Ваня всё видел, чувствовал и переживал вместе со мной. Её смерть задела его сильнее, чем неверность Лизы. Оттого дурацкую статью принял как личное оскорбление.

«В общем, мне всё равно. Не знаю, как у вас в преисподней, а по – моему сбивать нациков – совсем не грех. Так что я готов».

Ночью полк подняли по тревоге, на рассвете мы перелетели в Мачулищи под Минск, вплотную к польской границе. Женатикам сказали семьи не перевозить. Пока нелётное имущество и аэродромный персонал тянулись на грузовиках, подводах и по железной дороге, пилотов собрали в актовом зале авиадивизии.

– Товарищи! – завёл шарманку комиссар, вгоняя в привычную зелёную тоску, но дальше начался неожиданный текст, и апатию как ветром сдуло. – Германский пролетариат, руководимый национал – социалистической рабочей партией, не мог оставить без последствий варварское нападение польских агрессоров на немецкую радиостанцию.

Дальше последовал список польских преступлений. Конечно, паны и до Молотова – Риббентропа обзывались белополяками, капиталистами, помещиками и всякими угнетателями. Но за неделю они буквально превратились в отъявленных врагов рода человеческого. Самое интересное, что мерзкие поляки посмели обидеть братские народы Западной Украины и Западной же Белоруссии, их никак нельзя оставить без поддержки перед лицом страшной варшавской угрозы. Славяне взывают о помощи, товарищи!

Коню понятно, что не комиссар выдумал текст. Веление приравнять панов к исчадиям ада спущено из Москвы.

«Если и Советский Союз нападёт на Польшу, времени мало. Самое худшее – угодить в плен к своим же. Тогда Лиза с ребёнком превратится в члена семьи изменника Родины».

«Значит, в плен нельзя, и точка, – рассудил Иван. – Ты же обещал по знакомству, чтобы время в преисподней быстро прошло».

«Быстро – не означает приятно. У нас и так лишь тринадцать дней в запасе. Ладно, компаньон, действуем, как представится случай».

8 сентября перед рассветом я вылетел в одиночный разведывательный рейд, нарушая воздушное пространство суверенной пока Польши. Должен был разнюхать обстановку вокруг Гродно, но проложил курс южнее и намного западнее, на Торунь. Можно сказать, на передний край, куда дотянул на последних каплях топлива.

И так, я сбежал из ВВС РККА, угнав боевой самолёт. Строго говоря, мы оба приняли это решение. Но незачем себя обманывать. Ваня не в состоянии противиться моей воле. Замечательно, что он первым предложил лететь в Польшу, тем самым сохранил дружественный микроклимат под нашей лобной костью. Не могу точно сказать, провоцировал ли я его нарочно размышлениями вслух плюнуть на миссию и провалиться в преисподнюю или в самом деле настолько отчаялся. Уверен, что поскулил бы и сам продолжил борьбу, отправив душу комсомольца в загробный мир либо заставив его сжаться в комок и не возбухать годами. В общем – что ни делается, всё к лучшему.

Я ожидал что угодно – ареста местной госбезопасностью, не помню, как она называется у поляков, конфискации самолёта, выдачи в СССР. Вышло по другому.

Истребитель непривычной модели не вызвал огня ПВО. Причина выяснилась, когда зарулил к стоянке, где под маскировочной сеткой ровным рядком выстроились… три «Чайки»! Несмотря на последовательное нагнетание ненависти к полякам, красные командиры не удосужились спустить в авиационные полки силуэты польских самолётов. Поэтому моноплан PZL-11c я бы в воздухе принял издалека за И-15 – уж очень изгиб крыла похож. Наверно, оттого мой И-153 не взбудоражил местных.

К сожалению, гораздо больше таких же PZL валяется безо всякой маскировки – явно повреждённые при посадке или во время бомбёжки. Кроме истребителей, видны одномоторные бомбардировщики и двухмоторные, отдалённо похожие на наш СБ. И они тоже – в руинах…

Поляки встретили меня как родного. Все взаимные обиды, панская спесь по отношению к восточному быдлу, воспоминания о бестолковых конниках Тухачевского у Варшавы – начисто забыты. Красная Армия вступилась за Польшу! Германцам – каюк!

– Поручик Скальский, – представился молодой авиатор в лётном снаряжении. – Витам пана пилота в четвёртом истребительном полку. Когда можно ждать остатних?

– Капитан Анджей Ковальский, 39 истребительный авиационный полк ВВС РККА. Пшепрашам, пан поручик. Я – один, и больше никакой помоци из Союза не будет. Как, быть может, и от Англии.

– Цо пан мувит? – послышались возмущённые голоса. Войско польское, в принципе не способное победить в одиночку Вермахт и Люфтваффе, имеет одну лишь задачу – задержать агрессора как можно дольше и выстоять до помощи союзников. Самолётов и лётчиков мало, основная часть потеряна в первые дни блицкрига. А я только что сказал – на подмогу надежды нет.

Наземные бойцы, техники и аэродромное обслуживание в смешных шапках «рогатывках» с вышитым белым орлом, тревожно залопотали. Не желая превращать обсуждение неприятной новости в митинг, офицер увлёк меня к зданию, где явно расположилось что‑то командное – начальство части или управление полётами.

– Вы – поляк, офицер Армии Червоной?

– Так. Родители из Познани, увезли меня в конце 1913 года, я был ребёнком. Потом началась война, остались в России, – я немного прибавил возраста к биографии Бутакова. – Но и там мувили по – польску, не сгубили корней. Тераз любая газета в Союзе пишет о страшных польских злодиях, а о нацистах – як о наилепших пшиятелях. Я одважил лететь в Торунь до битвы з немцами.

Не говорил по – польски с той самой поездки через Варшаву в Париж, поэтому моя речь похожа на дурно приготовленный винегрет. Но Скальский прекрасно понял гремучую смесь польских, белорусских и русских слов. Скоро у меня в голове перещёлкнуло какое‑то реле. Теперь способен общаться с аборигенами, не слишком позорясь.

К чести поручика, он, летавший над северным фронтом, прекрасно понимал обречённость и не строил иллюзий. Спросил меня о боевом опыте и присвистнул, увидев газетную вырезку с бурыми пятнышками.

Старшим на аэродроме числился капитан Матецкий. Увидев седую голову пожилого ляха, беспокойно заворочался Иван. Молодёжь на лётном поле никак не имеет отношения к последней войне, но ветеран армии Пилсудского – точно современник белопольских бесчинств, любимой темы политработников.

«Уймись. Разве всё, услышанное тобой на политинформациях о Европе совпало с увиденным? Большая часть на поверку оказалась враньём. Так же и двадцатом году – обе стороны были хороши».

Матецкий и Скальский рассказали о положении в Торуни. Весьма тяжёлом, если честно признаться. В исправности пребывают лишь три истребителя и два разведчика из авиаотряда со смешным названием «Пизцза». Основная матчасть потеряна во время бомбёжек и первых вылетов. Поручик уничтожил четыре немецких самолёта: бомбардировщики, а также старые знакомые по Испании «Хейнкели-51», использующиеся в Люфтваффе как штурмовики. Против «Мессершмиттов» польские PZL-11c бессильны.

– В Испании мы били их на И-15, – уловив неприятную тень в глазах авиаторов, я тут же поправился. – Не хвастаюсь, панове. Если вы совершаете боевые вылеты каждый день, опустили на землю четверых нацистов, то самая главная деталь истребителя – лётчик – у вас в порядке. Имея запас высоты и маневрируя, можно и «Мессер» подбить. Конечно, это нелегко. Я расскажу, а лучше покажу примером.

Сегодня погода испортилась, поэтому решили перенести вылет на утро. Меня и единственную русскую «Чайку» Матецкий сказал не оформлять – в царившем бардаке оно никому не нужно. Я попросил закрасить звёзды и нанести опознавательные шашечки польских ВВС. Будем считать, у меня тоже PZL, только с нижним крылом.

«Зато из польского моноплана обзор лучше. Нижнее крыло не мешает. Отличный разведчик», – весомо заявил Иван.

«Наразведывать он может, вопросов нет. Но передать разведданные не получится – рации нет. От истребителей уйти потолок и скорость не позволяют. Это не самолёт, а реликт, коллега».

Обедал с поляками. Скальский попросил паненок из столовой предоставить новому лётчику покои гостинны.

Плотная породистая дама, о таких говорят в Союзе – «из бывших», задумалась на секунду и отсоветовала селить меня в офицерской казарме. Кто ж там досмотрит за паном капитаном?

– Пани Ванда!

– Цо, пани Гражина?

– Возьми пана капитана до се́бе. Фляками по – домашнему угости.

Такое гостеприимство – самое искреннее. Как в бедных испанских домах. Трогательно, когда делятся не обильным, а последним. Торунь, говорят, уже начала испытывать трудности с едой и элементарными необходимыми вещами. Война!

Вечером отправился с Вандой. Мы болтали за жизнь. Её муж, подхорунжий, где‑то под Краковом, там особенно горячо. Почта не действует толком, если и писал – кто знает, когда придёт весть. Остатки авиационной части покидают Торунь, их переводят под Варшаву. Уедут последние военные – не будет работы. Заявятся немцы, снова оккупация, как в Мировую. Цо то бендже?

За аэродромом началась аккуратная мощёная улочка малого городка, не чета Бобруйску. Домики каменные один к одному, с чистыми палисадниками. Цветы на клумбах и в горшках – красиво. Листья в садах пожелтели, но опавших практически нет. Улицу и дворики наверняка метут не реже раза в день.

Дальние раскаты артиллерийской канонады, ничуть не похожие на грозовые, нарушают уют и покой. Провинциальной идиллии приходит конец.

Мы встретили колонну беженцев с севера. Уходят со стороны запада и Данцигского коридора в центральные области, будто в Польше осталось безопасное место. Много евреев – им хуже всего под оккупантами. Ни одного автомобиля, их имеющие, видимо, давно уехали. Брички, крестьянские подводы, велосипеды, основная часть народа идёт пешком. В поезда не вбиться, там сплошь армейские перевозки. Спасение – только в собственных ногах. Иллюзорное и весьма недолгое спасение.

Нас догнала Бася, четырнадцатилетняя дочь Ванды, оседлавшая велосипед. В Польше и Белоруссии этот двухколёсный транспорт почему‑то зовут «ровар». Сказала, что в школе прекращаются занятия – кто‑то из учителей уезжает, кто‑то мобилизован на фронт.

Следующая скверная новость, словно нашкодивший чёрный кот, настигла нас у порога дома Ванды и Баси. Дверь выбита, внутри порезвились мародёры. Волна, поднимающая толпы беженцев, неизбежно баламутит человеческий отстой с самого дна общества. Девочка кинулась в рёв, а хозяйка с истинно шляхетской гордостью, хоть и не принадлежит к старой знати, хладнокровно заявила:

– Это не самое большое горе. Бася! К нам в доме зашли совершенно посторонние люди. Стыдись! В твоей комнате не было прибрано.

Пани достала из хитрого тайника отложенные злотые.

– Я завтра попрошу денег на аэродроме и возмещу вам!

– Ни тшеба. Скоро в Торуне в ходу будут не злотые, а немецкие марки. Отдыхайте, пан пилот.

Она метнулась в склеп (магазин) и накупила целую сумку еды взамен украденной. Бася привела дом в порядок после грабителей. Я заметил, что скудный ассортимент в опустошённом войной прифронтовом склепе куда обширнее, чем в московских гастрономах мирного времени.

Вестовой поднял меня в четыре утра. Здесь нет ничего похожего на советскую службу ВНОС (8), если и было – развалилось. Вчера Люфтваффе бомбило польские позиции в районе Быдгоща. Оттого местный воевода вызвонил Матецкого с просьбой прикрыть их с воздуха. Четырьмя истребителями, считая И-153! Хотя вряд ли во всей армии наскребётся больше двух десятков машин.

«Чайка» заправлена, киль украшен четырёхугольником польских ВВС. На мне местное лётное обмундирование, в карманах никаких документов и знаков различия. Правда, если окажусь в немецком расположении, это не спасёт.

Станислав Скальский с ведомым стартовал первым, у меня на хвосте – Анджей Збых, полный новичок. Ему поручено держаться да посматривать, добавляя мне забот, как бы его не потерять. Смерть ведомого – грех на душе ведущего. Не доглядел, не научил…

Внизу мелькнула тёмная дорожка Вислы. Она неторопливо течёт на север от Варшавы и в Торуни неожиданно сворачивает на запад. В рассветных сумерках вода кажется неподвижной, будто асфальт. Набережная окружена прямоугольниками черепичных крыш с тёмными провалами между домами.

«Слышишь, Ваня, хорошо моторчик лопочет на капиталистическом топливе. А ты твердишь: всё лучшее – советское».

«Особенно их аппараты впечатляют».

Тут – да. После набора высоты я держусь позади пары Станислава. Никогда бы так не летел в одиночку или с другим И-153. В результате жалкие сорок километров тащимся чуть ли не четверть часа, потихоньку набирая высоту. На месте выясняется, что зря ёрзал в нетерпении – гансы не соизволили прибыть на рандеву.

8. К органу дыхания ВНОС отношения не имеет. Это – воздушное наблюдение, оповещение и связь.

Ещё минут тридцать покружились, забравшись тысячи на четыре, где по – настоящему похолодало, несмотря на сравнительно ясную погоду и редкие кучки облаков. Немцы показались двумя эшелонами и чуть южнее. На нашей высоте – «Юнкерсы-87», отличаемые благодаря толстым обтекателям шасси. Шестёрка точек повыше и сзади не может быть ничем иным, нежели «Мессершмиттами». Самое время демонстрировать полякам – я готов только языком трепать или правда чего‑то стою.

Скальский и не попытался рвануть наперерез «Юнкерсам». Сбить сложно, сверху тут же навалятся истребители. Ценой себя и машины спасти закопавшуюся в окопы пехоту от нескольких пятидесятикилограммовых бомб? Считаю, он правильно рассудил. По Испании помню – мы их отлавливали на выходе из пикирования. Понятно, что «Мессеры» не проморгают. Но будем решать проблемы по мере их поступления.

Скоро понял, что переоценил поручика. Он рановато ринулся вниз, надеясь перехватить на выравнивании головную «Штуку» или одну из средних. Зачем? Сзади наезжает следующий ганс, и как только у него прояснятся глазки после перегрузки, аккуратно подстрелит из курсового пулемёта МГ. Поэтому я покачал крыльями, предупреждая Анджея о начале приключений, и выписал горку, чуть зацепив нижний край облачности, на что убил лишнюю минуту. Потом крутанул бочку и рассмотрел следующую картину: «Мессеры» собачьей сворой рванули за Скальским, а последний «Юнкерс» перевернулся на спину и свалился в пике. Занавес поднят, герры и паньство, наш выход!

Внизу дым, огонь и прочее непотребство. Сухопутные позиции, по которым отработали «восемьдесят седьмые», становятся неуютным местом – это по Испании знакомо.

Прелесть охоты на «Штуку» в том, что в падении, близком к отвесному, стрелок созерцает чистое небо, пилот – цель и сетку угла пикирования, потом на них наваливается перегрузка, когда машина выходит в горизонталь. Ни черта не слышно, в снижении воет иерихонская труба, пугает пехоту, тональностью рёва рассказывая лётчику про скорость сброса высоты.

Мне же не надо вычерчивать правильную траекторию бомбометания, оттого в глазах не темнеет. Важно лишь рассчитать скорость, чтобы, скользнув над пожухлой осенней травой, вывернуть ему в хвост чуть снизу, в мёртвой зоне задней турели, не врезаться и не проскочить. Если за спиной полторы – две сотни вылетов, не справиться сложно.

«Юнкерс», прошитый метров с пятидесяти в решето, вздрогнул и как ни в чём не бывало продолжил полёт, лишь рыскнув в сторону и сбивая мне прицел. Пресловутая немецкая живучесть и надёжность… Деревянные машинки, особенно старые «Хейнкели» и «Фиаты» испанских времён, в таких случаях вспыхивали радостно, будто ждали и готовились.

Я матюгнулся сквозь зубы. Наверняка экипаж орёт в эфир истребителям: «Ахтунг! Полен!» Не сомнений, что наездники «Мессеров» не подозревали о нашей парочке. К концу второй недели войны появление Скальского с ведомым их удивило, другая двойка – вообще за гранью реальности.

Резким виражом сдёрнул в сторону, чтобы погасить избыток скорости и не вывалиться вперёд на радость его пулемёту, затем крутнул обратно. Всадил длинную очередь вдоль фюзеляжа, вроде хватило. ШКАС – капризная машинка, но пока работает, стреляет быстро. «Чайка» скользнула в каких‑то метрах над «Юнкерсом», оставив факел позади. На миг я представил постно – праведную рожу ангела. Доволен, небожитель? Хотел меня в Королевские ВВС забросить! Две германских души отправляются в преисподнюю, пока Британия только кулаком грозит из‑за океана.

До следующей жертвы метров триста, полный газ, и это расстояние живо уменьшается. Просто сказать – полный газ. Нужно ручки передвинуть, отрегулировав шаг винта, открытие створок, проверить температуру масла. Не представляю, как с техникой начинающие договариваются – на И-15 всё было несравнимо проще. В этой машине управление ей требует массы внимания и телодвижений. На войну и высматривание врага едва хватает времени.

Тут я увидел неприятную тень моего ведомого. Он оторвался и на полном скаку свалился на вторую «Штуку», остервенело поливая сверху из «Гочкисов». «Юнкерс» паф – паф – паф в ответ. Сдуру может повредить польскую «Чайку».

Самое скверное – несёмся на запад, уже над территорией, занятой Вермахтом. Понимая, что Збыха от «Штуки» не оторвать, я догнал немца и ввалил ему. Крепко, бескомпромиссно, пока дымок не заструился. От пожара или форсажа, не стал выяснять, некогда уже. После круто вывернул на восток, Анджей за мной. Что у Станислава – не знаю, из моего поля зрения он исчез.

«Мессеры» настигли нас парой над кварталами Быдгоща. Моему И-153 увернуться – не проблема, на горизонтальном маневре ни один ганс со мной не сравнится. Но убей Бог не хочу терять ведомого. Попробовал подняться к облакам. PZL начал отставать. Видно, заигравшись со «Штукой», перегрел мотор или поймал цилиндрами шальную пулю.

Такая у меня альтернатива. Вариант раз. Немцы приближаются, в тысяче метров над головой спасительные облака, если нырну в них – ауфидерзейн, в сорока километрах Торунь, найду её по компасу вслепую. Но без ведомого. Вариант два, он на уровне психлечебницы – ввязываться в бой с двумя лучшими истребителями в мире, имея огрызок боекомплекта.

Будь проклят, ангел. Ручку на себя, петля… Представляю рой мыслей у обоих гансов. Прямо по курсу – одинокая, дымящая мотором «Чайка», её кучер не спасается с парашютом, а упорно понукает кобылку к стойлу. Второй не сбегает, пользуясь истреблением ведомого, начинает куражиться в пилотаже. «Мессершмитт» с работающим двигателем всегда может выйти из боя. В том его сила – нападать только с выгодного положения, настигая противника, прерывать неудачную атаку по желанию.

Похоже, новички. Прозевали мой выпендрёж, и на нисходящей ветви петли я стрельнул из ШКАСов примерно в сторону ведомого. Крупный калибр не тронул: тот абсурдный случай, когда нужно, чтобы нацист заорал в эфир «Ахтунг!», напугав товарища, а не молча воткнулся в огороды.

Подействовало. Они пальнули по «Чайке» Збыха, как и я по второму номеру – примерно в ту степь, потом резко забрали вверх. В подобные моменты кажется, что подбиты, такой густой белый выхлоп валит на форсаже. Понятно, в вертикали на И-153 за гансами не угнаться. Поэтому небольшая горка, курс чуть южнее, уводя супостатов от Анджея. Ждём – с.

Ударили грамотно. Ведущий приблизился метров на сто, и когда я скольжением, а потом и виражом выпрыгнул у него из прицела, галантно пропуская вперёд, на меня понёсся ведомый внутри траектории моей дуги. Вот тут, честно говоря, пришлось взмокнуть и напрячься, чтобы не обгадиться. Очередь стеганула по крылу, отчего обшивка украсилась прорехами. Я пукнул ему вслед, обнаружив, что ШКАСы отправились на незаслуженный отдых.