Текст книги "Демон против люфтваффе (СИ)"

Автор книги: Анатолий Минский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

«Ишак» висит на хвосте, пока не стреляет. Второго не увидел. По уму на месте ведомого я бы отстал и ждал на двухстах метрах, пока одинокий «Чатос» выскочит из уличного лабиринта. Перед самым собором вжимаюсь вправо, буквально кожей чувствуя, как вихрь от винта срывает занавески в открытых окнах… Энергично двигаю ручку, даю педаль, и маленькая курносая машина на максимальных оборотах моторчика уходит от собора в сторону в считанных метрах от его колонн. Слабо так вывернуть на И-16? Сзади доносится ба – бах, на миг перекрывший рёв моего движка. Сбавляю обороты и выравниваюсь, наблюдая незабываемую картину. Из фасада – дым, прощальный привет крылатого осла, его напарник, увязавшийся следом, взмывает вверх, практически поставив машину на свечу. Но разгона‑то у него не хватает! В общем, ни высоты, ни скорости. Из виража хорошо видно, как он заваливается и устремляется вниз во вращении. В мире не родилось пилота, способного в такой ситуации вытащить машину из штопора или покинуть её. Второй столб дыма поднялся в квартале от первого.

Зарулив на стоянку, я тут же потребовал, чтобы осмотрели мои пулемёты. ПВ-1 куда надёжнее ШКАСов, даже пробных выстрелов не делал. Потом побежал писать рапорт – был атакован двумя И-16, огонь не открывал, преследователи разбились из‑за ошибок в пилотировании, прервал выполнение задания из‑за повреждения крыла.

От полётов отстранили, комиссия, разбирательство, короче – Советский Союз в миниатюре. Выяснилось, что ишачили два испанца, прошедших ускоренную лётную подготовку в Кировабаде, поднялись всего во второй раз над Пиренеями, их комэск ни о каком особом задании не осведомлён, а об одинокой «Чайке» все наслышаны. В общем, привычный испанский бардак, мне предъявить нечего, но, как говорится, неприятный осадок остался.

И тогда ситуацию спас Яша Смушкевич, командующий силами ПВО Мадрида, включающими нашу эскадрилью. Выручил, ничего не скажешь. Хитрый еврей проявил бюрократическую мудрость – отправил меня с глаз подальше на медкомиссию. Там правильно инструктированные врачи, оставив без внимания демонически замечательное здоровье подопытного, написали: «Абсолютно необходим продолжительный отдых с прохождением соответствующего курса лечения, иначе в ближайшее время лётчик может оказаться не способным к службе ввиду крайнего физического и нервного истощения».

Я покинул Кото, оно же Сото, с тяжёлыми чувствами. Маленькая ровная площадка, до войны – обычный ипподром. Здесь столько потеряно… И то, что обретено, тоже потеряно. Зато научился летать и хоть на шажок продвинулся к выполнению миссии, ради которой меня выкинуло в мир живых.

Ангел меня не тревожит. Но у крылатого есть особые средства. Постоянно чувствую его незримое присутствие, а невидимые весы измеряют каждый поступок по единственному критерию – насколько сумел нагадить нацистам. Уверен, что небесная сволочь недовольна скромностью успехов.

Глава двенадцатая. Курорт

Городок Сабадель вблизи юго – восточного побережья далёк от зоны наземных боёв, глубокий тыл республиканской армии. Отсюда мы иногда летаем на прикрытие портов Барселоны и Таррагоны. Фалангисты пытаются производить атаки на них с базы на острове Майорка.

Авиадорес русос в количестве шести тел и семи душ, если считать Ванятку, разместились в небольшой гостинице. Моя комната на втором этаже. Из окна вид на черепичные крыши и зелёный сад. Внизу – маленькое кафе, готовит прелестница Хуанита. Муж на фронте, но за аппетитной солдаткой подглядывает свекровь, поэтому ни – ни.

Городок можно обойти за полчаса, в Союзе поселение с двумя тысячами жителей представляет собой скопище деревянных изб, разделённых грунтовками и колдобинами. Здесь дома каменные, с утра испанки подметают мостовые мётлами из олеандровых веток. Шух – шух, и тишина, которую периодически нарушают наши «Москас» и «Чатос». За оградами зеленеют чистые разноцветные палисадники с живописными клумбами.

На аэродроме по очереди дежурит звено из четырёх истребителей на случай появления врага или вызова к побережью. Понятно, что две пары всегда в меньшинстве, франкисты летают десятками. Мы привыкли – их постоянно больше.

Я занимаюсь с молодыми испанскими лётчиками. Самолёты отныне сплошь местной сборки, из СССР поступает комплектация. Не скажу, что они хуже. По крайней мере, испанцы не забивают болты молотком под грозный вопль начальника «план горит!»

Никто не работает в воскресенье. Это святой день, даже на линии фронта стреляют в полсилы. Я как‑то представил войну испанцев с евреями, которые чтут шабад (субботу), а назавтра вполне себе воинственны, поделился с Ваняткой. Он не понял юмора. Красный катехизис призывает бить врага двадцать пять часов в сутки круглый год без передыху.

А здесь заранее к выходному готовят еду, в основном – фрукты, овощи и вино. Мясо дорогое. Потом начинаются гулянки, песнопения, бренчание гитар. Что удивительно для пришельцев из России, ни пьяных, ни драк. Всё очень культурно. Только радушие и гостеприимство бывают слишком навязчивы. Русские по – прежнему популярны, моя роль в умерщвлении двух молодых дарований не получила огласки. Поэтому как увидят – сразу чуть не силой тянут за стол отведать чего Бог послал и очень обильно это запить. Джинджолия говорит, на Кавказе так же. Вполне вероятно. Сталин в преисподней окажется – обязательно его расспрошу.

Однажды с воздуха заметил старинный замок, узнал о нём у местных. Обычная история: дон какой‑то там сбежал от социалистов – республиканцев, имение слегка разграбили, архитектурная ценность сохранилась. Мэр тут же сообразил нам автомобиль, и мы с утра пораньше отправились на экскурсию.

Ехали долго, несмотря на скромное расстояние, ибо дорога быстро превратилась в едва проходимую тропу. Зато живописно – слов нет. Природа практически дикая, совершенная в первозданном хаосе. Даже грузин больше не напоминал про Кавказ.

Солнце минуло зенит, мы прижарились в кузове, поблизости от глинобитной хижины я постучал по кабине с призывом остановиться.

– Пошли воды попросим. Пить хочется – мочи нет.

Мы спрыгнули, зашли за куцую оградку и увидели старика, разбивающего мотыгой комья земли. Услышав про воду, сходил в хижину, вынес кувшин и лишь тогда спросил, кто мы такие.

«Вдруг в кувшин плюнул? – спросил Ванятка, перенявший у меня привычку начинать с самых пессимистичных предположений. – Теперь думает, помочиться бы не мешало».

– Авиадорес русос.

Магическая фраза возымела неожиданное действие. Он вообще вылил воду на землю.

– Для русских лётчиков у меня только лучшее вино, а не вода.

Стоит ли говорить, что вырвались мы оттуда лишь через час, проведя его в сени оливковых деревьев. Заодно услышали рассказ о жизни испанского крестьянства.

– Посмотрите‑ка, сынки, на этот клочок земли. Из него мой отец, я и мои сыновья вынули столько камня, что его хватило сложить этот домик и стену вокруг. А камень растёт и растёт из‑под земли. Нет, и внукам нашим не перетаскать. Сколько бы ты его ни выбирал, ещё больше останется. Много слёз и пота впитала эта земля. Даёт она самую малость чтобы не умереть от голода.

Патриархальная прелесть местечка уже не радует, оно не кажется столь уютным.

– Каждый год крестьяне нашего местечка выплачивали особый налог, – продолжил дед. – В основном натурой – пшеницей, вином, домашней птицей. Получал этот хозяин того замка, куда вы направляетесь. Только когда победила республика, мы смогли добиться, чтобы министерство земледелия проверило: что за налог? И выяснилось: в 800 году (в восьмисотом!) вестготский король дон Рамиро де Леон дал землю нескольким крестьянам, обязав их одновременно быть стражами против мавров. Королевские стражи! Титул, честь! За эту «честь» крестьяне должны были ежегодно выплачивать королю оброк натурой. Через местного синьора, понятно. Прошло больше тысячелетия – сгнили многие десятки монархов, а мы, потомки королевских стражей, продолжали из года в год вносить налог (8). Поэтому мои дети ушли на фронт защищать новую власть. Иначе снова платить за королевскую стражу.

«А ты клеветал, что только в СССР бардак», – встрял чуть поддатый внутренний голос.

«Не считая того, что крестьянские семьи массово бегут к Франко на север. При социалистах большинству живётся не сладко. Дед – исключение».

8. Об этом рассказал Б. Смирнов. См.: Небо моей молодости. – М.: Воениздат, 1990.

Мы обследовали фамильное гнёздышко феодального эксплуататора и вернулись в Сабадель. Только вылез из грузовика, смотрю – в небе чёрное пятнышко. Жужжит едва различимо. Высоко, без кислородных приборов не достать. На аэродроме одни испанцы, у которых, бывает, вместо мозгов горячая кровь. Точно – слышу запуск ишачьего мотора М-25. Я прыгнул обратно в машину, крикнул водителю: гони! Пока прогреется, попробую остановить идиота. Нет, донёсся вой движка на взлётном режиме, потом ба – бах – и тишина, только чёрная струя дыма над зелёными кронами.

– Едем, компаньерос?

– Си. Но можно уже не спешить.

В этой гористой стране площадки маленькие. Если мотор не развил полную тягу, не вытащил наверх, преисподняя ждёт пилота с распростёртыми объятиями.

В Сабаделе траур, примчалась пара чинуш из Мадрида. Через четыре дня снова воскресенье, именуемое тут «доминго», песни под гитару, танцы… Жизнь продолжается.

В этих краях я пересидел ключевую битву лета тридцать седьмого года – Брунетское наступление. После потери Сантандера какой‑то административный гений вспомнил о прославленном ассе Пабло Муэрто, просиживающем штаны в безопасном тылу, и меня бросили под Сарагосу. А так как на фронте год за три, для повышения морального духа я получил капитана и звено. Естественно, из трёх «Чатос», иначе устав не велит.

Оба ведомых – советской выучки, бумажной. Примерно то же, что и я сам в ноябре 1936 года. Долго разжёвывал азы воздушного боя: держаться вместе, обозревать заднюю полусферу, следить за эволюциями ведущего, не увлекаться, если зазевавшийся «Фиат» мелькнёт перед капотом, а я увожу звено в сторону. С ними чувствую себя грузовиком с тяжёлым прицепом. Стоит резко свернуть, в вертикаль или в горизонталь, один точно теряется.

Первым погиб Костя Ковтунец. Я раньше ведомых заметил «Хейнкели», настигавшие со снижением сзади, крутанул влево. Пока мои сонные сообразили, немец успел полоснуть по крылу «Чайки». Не преследуя «Хейнкеля», я вернулся к подранку. Смотрю, перкаль с плоскости обрывается и сыпется, можно голый остов разглядеть – лонжероны, нервюры. Мой шибко сознательный долго прыгать не решался, хотя ежу понятно, что самолёт не жилец. Наконец, сиганул, раскрыл купол и на парашютном подвесе перевернулся головой вниз. Похоже, парень летал, не застёгивая карабин на груди. Где не надо, всё по уставу, а правильно лямки зацепить – руки коротки. Ноги выскользнули из петель, он и выпал из сбруи. Пустой купол унесло ветром. На Арагонском фронте многие остались навсегда, но до такой степени глупо – один Константин.

На его место никого не дали, и до декабря воевал на пару с Лёней Рыбаковым. За десяток вылетов он не разбился, научился видеть небо и не терять ведущего – значит, лётчик состоялся. Но и такие погибают. В свалке я вцепился в «Фиата», Рыбаков тоже бросился пострелять. Когда ему в хвост зашла пара, уже не было времени помочь, отогнать итальянцев.

Потом начались обильные снегопады, ветры, мороз, и в декабре правительственные войска бросились на штурм Теруэля без воздушного прикрытия. Впрочем, и без воздушного противодействия. Они героически захватили город, франкисты подло и вероломно (по их мнению – тоже героически) отбили его назад, а к весне 1938 года выдавили республиканцев из Арагона. Тут не только я, но и самые заядлые оптимисты начали подумывать, что правительство проигрывает войну. Ванятка, которому всё чаще позволялось подержаться за овальную баранку на ручке управления истребителем, тоже навоевался от пуза. Сыну год, он его только на фотографии видел. Вопрос – это чисто иванов ребёнок, или мой, или общий, мы ни разу не обсуждали. Военлёта Бутакова, и точка.

Воевать стало сложно. Поставки из СССР практически свернулись, а немцы подогнали в Испанию «Мессершмитты», пусть и самой ранней серии – Bf-109B. Сухопутные войска республиканцев утюжили «Штуки», они же «Юнкерс-87». Даже имея за спиной две сотни вылетов, драться с ними при соотношении сил один к пяти и тем более один к десяти – очень не радостно, теперь гораздо чаще уворачиваюсь и спасаю шкуру, нежели реально атакую. Испанский молодняк погибает массово, заодно сгорают последние исправные самолёты республики.

Я успел сбить один «Мессершмитт», это произошло летом у реки Эбро. Классически пропустил его мимо себя, ведомого фрица не видно, и влепил очередь с сотни метров. Думаю, даже не попал, но немец километрах на четырёхстах ломанул такой вираж, что глазам трудно поверить. Особенно когда у него отвалился изрядный кусок хвостового оперения, и лётчик выпрыгнул.

Записали на меня, я не сопротивлялся. В конце концов, кто его до смерти напугал? Другие пилоты тоже заявили о сбитых, но это сплошь погонщики «Ишаков». Наши бахвалились: нет в немецкой новинке ничего особого, расстреливается горит как обычно. Я предпочёл помалкивать. Это же абсолютно новая модель, сырая. Скорость куда больше, чем у поликарповских. Значит – у лётчика есть выбор, сражаться или уклониться. А если воевать, то с самой выгодной позиции. И узкий как гвоздь самолёт, худой, разгоняется в пикировании страшно, быстрее широколобиков воздушного охлаждения. Позже нам пришлось повыбрасывать самодельные бронеспинки и прочие утяжелители, чтобы хоть как‑то тягаться «Мессерами». Больше не увидел отваливающихся хвостов.

Советские авиационные специалисты, прибывшие одновременно со мной и чуть позже, к осени 1938 года покинули Испанию, я летал как последний из могикан. Начали разбегаться интербригадовцы. Из эскадрильи, что воевала над Эбро, первым написал рапорт американец Сэмюель Гершвин. Ничуть не смущаясь, он заявил: в связи с инфляцией сбивать немцев за 10 000 песет становится не выгодно. Ожидая реакции на свой рапорт, он устроил отвальную. С широкой душой, за год от испанцев и русских набрался.

Я спросил у него:

– Домой, в Штаты?

– Нет! Читал, китайское правительство набирает добровольцев на войну с японцами. Ставки раза в три выше.

– А потом к туркам воевать против болгар?

Сэм посмеялся.

– Война – не цель. Мне нужно отложить на ресторан в Иллинойсе.

На полученные песеты он скупал золото – ювелирные изделия и зубные коронки, плющил молотком и носил в мешочках за поясом. В устойчивость местной валюты уже никто не верит.

В ожидании увольнения он продолжил летать как порядочный человек и был сбит. Вернулся в эскадрилью глубоко несчастный.

– Сэм, ты ранен?

– Хуже! Сел на парашюте у анархистов, они меня обыскали и реквизировали золото в фонд республики. Представляешь? Считай – год летал зря!

Да, шесть сбитых немцев и итальянцев для него сами по себе ни малейшей ценности не представляют. Через неделю, имея за душой лишь месячный оклад, он убыл. Перед расставанием спросил:

– Не знаешь, в Китае есть русские добровольцы? С вами хорошо воевать на одной стороне.

– А против нас?

– Лучше не надо!

Мы посмеялись, но горько. От испанских республиканских ВВС практически ни черта не осталось. В октябре пришёл приказ об эвакуации последних советских специалистов, я запросился в прощальный вылет и получил под брюхо из зенитки.

Тянул сколько мог, вокруг кружилась пара «Чатос». Увы, подбитый самолёт за руки не поддержать, как перебравшего на радостях товарища. Я упал в предгорьях Съерра – Гвадаррама, вывалился с крыла в какую‑то щель, сверху полыхнуло. Когда выбрался, И-15 улетели. Не сомневаюсь, что при виде такой мастерской посадки военлёта Бутакова списали в погибшие. В третий раз.

Только через пару дней добрёл до жилья, промокший, продрогший и изголодавшийся. Старик Пуэбло, неуловимо похожий на крестьянина, напоившего вином нашу шестёрку по пути в замок под Сабаделем, приютил меня.

Хижина старого испанца стала и убежищем, и западнёй. Фронт недалеко, но вокруг территория франкистов. Да и мирное население поутратило симпатии к интребригадовцам, исчез благоговейный пиетет к пилотос русос. Конечно, испанцы понимают, что побывавшие в их стране иностранцы сражались храбро, многие погибли. Но от СССР ждали большего.

У Пуэбло нашёлся приёмник, настоящее сокровище и крайняя редкость для горцев. За неимением лучшего занятия я часами слушл радио, когда не помогал хозяину. В основном вещали станции Хунты, но ещё работал республиканский центр в Мадриде. И пусть во время войны обе стороны безбожно врут, нарисовалась довольно безрадостная картина.

Советских военных специалистов в Испании побывало пару – тройку тысяч, а германцев и итальянцев – сотни тысяч! Да, имелось какое‑то количество интербригад… Капля в море, тем более на стороне Франко тоже сражались иностранные добровольцы и наёмники. Подобное соотношение сохранялось в поставках военной техники. Удивительно, как скверно организованное и раздираемое внутренними противоречиями правительство смогло продержаться столь долго.

Ранние морозы и снегопады отрезали хижину Пуэбло и соседние дома от остального мира. Я с безысходностью понял, что накатывается перспектива зимовки в горах Съерра – Гвадаррама. А ночью меня посетил тот самый, из семнадцатой канцелярии шестого небесного уровня.

– Прохлаждаешься на курорте?

– Застрял.

Голос небожителя раздался прямо в черепной коробке. Я почувствовал ваняткин ужас – вдвоём привыкли, но втроём…

– Знаю. Нужно ускорить события.

– Рихтгофен – Мёльдерс?

– Да. Он не ограничился несколькими сбитыми как ты…

– Плюс на земле.

– Не перебивай. Получив твой сигнал, я принял меры. Больше к немцам никого из преисподней не подселят. Но двое – Мёльдерс и юный Хартманн – доставят неприятности. Первый вырабатывает новую тактику Люфтваффе. А ты?

– Вы не справедливы. Моя миссия сформулирована как нанесение ущерба нацистам, насколько это реально силами одного человека. Я в прошлой жизни – не лётчик, а мои военные навыки устарели ещё в первом столетии. Что смог, то сделал.

– Этого мало! Нужно больше! – повысил тон святоша, неожиданно напомнивший красных комиссаров. Им тоже всё время мало, и давай – давай больше на голом энтузиазме.

– Понимаю. Меня забросили к живым с определённой целью, приоритеты вдруг поменялись, никого больше не внедришь, потому что канал заблокирован из‑за случаев с Мёльдерсом и Хартманном. Тогда решили надавить, угрожая накинуть срок свыше двух тысяч лет, если не порадую подвигами Геракла. Молодцы!

– Очень зря думаешь, Марк, что твои столетия в структуре исполнения наказаний дали жизненный опыт, достаточный для разгадки наших мотивов. Всё гораздо сложнее и не так.

– Мне что с того?

Ангел стукнул иллюзорным кулачком по несуществующему столу.

– Воздействуй на эффективность ВВС хотя бы на уровне Мёльдерса, и тебе даже первого срока не придётся досидеть.

Серьёзная заявка.

– Отправляй грешника в преисподнюю и вселяйся в другого советского авиационного деятеля. Используй вторую попытку.

Я опешил.

– Убить его – это грех.

– Который искупится исполнением главного задания.

– Или не искупится, если провалюсь, а ответственность всё равно нести.

– Просто – уходи. Сам пусть выберется. Ты испытываешь моё терпение. Могу вышвырнуть обратно к зэгам в отряд, на этом сочту миссию проваленной и законченной.

– Можете. Но не сделаете. Я вам нужен в мире живых. Поэтому предлагаю – дайте мне возможность работать в нынешнем теле. Всё равно война в Испании заканчивается, а следующей не предвидится. По крайней мере, в первой половине 1939 года.

Сверхсущество задумалось.

– Ладно, курортник. До схода снегов. Потом – ни минуты лишней.

– Спасибо!

Ванятка лишь через полчаса после того, как я ему перевёл непонятные места, осмелился спросить: «Угроза отправить меня в ад или здесь бросить была взаправдашняя?».

«Она самая».

«И ты меня не оставил».

«Угу. Расслабься. Вина в дедовых запасах хватит до весны. Курорт, мать твою».

Красный военлёт, кое‑как освоив испанский язык, большей частью понял разговорную латынь загробного мира. Чем ещё удивишь, квартирант?

Глава тринадцатая. Трудная дорога домой

Сидящий напротив меня капитан госбезопасности одет точно в такую же форму, какой я пугал зэгов в преисподней. Там она – для атмосферности, начальники отрядов ГУЛАГа обмундированы иначе. Но народ боится именно ОГПУ.

Чекист, направивший мне лампу в пятак, принадлежит именно к этой конторе, и обряжен не для понтов, а по должности. Мне и то неуютно, а Иван натурально покрылся инеем.

– И так, вы добровольно сознались, что после приказа об эвакуации советских интернационалистов самовольно остались на оккупированной врагом территории, где вступили в контакт с белогвардейским офицером Петром Григорьевичем Денисовым?

– Нет.

– Интересно, – сатрап изобразил подобие удивления. – Вот же ваши собственноручные показания: зимовал в горах Съерра – Гвадаррама, в Мадриде встретился с Денисовым.

– Нет.

– Ты мне тут не дерзи! Дурку не ломай. Или не ты писал?

– Я писал рапорт. Показаний не давал.

– Кончай срать мне на мозги. Какого хера не уехал со всеми?

– Был сбит в боевом вылете. Совершил аварийную посадку, получил ранение, меня выходил крестьянин, сочувствовавший республиканцам.

– Давай – давай, думаешь, крестьянина приплёл – мы не проверим? Ещё как проверим! Дальше! Про белогвардейца.

– Пётр Григорьевич Денисов привлечён в качестве переводчика к работе с советским контингентом командующим авиационными специалистами комбригом Пумпуром. В Мадриде он помог мне сделать документы, позволившие покинуть страну и добраться в СССР.

– Не прикрывайся комбригом, сволочь!

Так, сейчас начнут бить. Надо ободрить напарника.

«Не трусь, пуля в почку больнее. Ты же знаешь, даже зубы отросли».

Ванятка ничего не ответил, гебист тем временем развернул газету.

– Это что за цирк?

– Я исполнил интернациональный долг до конца, убил фашиста. А вы, простите, гражданин капитан, в тылу отсиделись или тоже в Испании воевали?

Капитанские руки сжались в кулаки. Но он сдержался. Пока.

– У нас всегда бой.

– Что‑то не видел я вас среди республиканцев. За какую сторону сражались, гражданин капитан?

В торец влетела зуботычина. Увесистая, отнюдь не символическая. Я сплюнул. На рапорт и газету капнула кровь.

– Урод! Материалы дела испортил!

Я же не сам себя гвазданул. Ах да, орлы НКВД по определению не бывают виноватыми.

– Героем себя чувствуешь? Тебе посмертно Героя дали! Думали – умер во славу Родины, шкура!

– А я во славу Родины жив. И никто меня геройской награды не лишил.

– Не понимаешь, – ощерился капитан. – Герой Бутаков умер! А передо мной – самозванец, его я сейчас отведу в подвал и пристрелю.

Он даже ТТ достал и затвор передёрнул.

– Поднимайся. Живо!

– Как скажете, гражданин.

Понятно, что пугает и на пушку берёт. Сто пудов мне срок набавят, не здесь – в преисподней. Но не удержался, извините.

Пистолет улетел в сторону. Ногой по яйцам – раз. Кулаком в челюсть сбоку, где она хрупкая. Ох, как зубёнки треснули. Перевернул тело на живот и выписал два аккуратных, выверенных тычка по почкам. Немного пописает красным, потом всё пройдёт, ненадолго. Однажды почки полностью откажут. Применить адские средства против НКВД – грешно, но извинительно.

Плюбовавшись на плоды своих деяний, я забарабанил в обитую железом дверь:

– Откройте! Тут гражданину капитану плохо стало.

Как меня избили… Испанские дружинники, ввалившие «франкистскому лётчику» у «Фиата», славным парням из госбезопасности в подмётки не годятся. Я изображал потерю сознания, получал на голову ведро воды, и по новой. Чтоб жизнь мёдом не казалась, как любят приговаривать в СССР.

Повреждения своих внутренних органов, нанесённые сотрудниками внутренних же органов, залечивал сразу, а внешние оставлял в первозданном великолепии. Надеялся, что слух о моём задержании непременно дойдёт до нужных ушей. Но советская бюрократия сработала медленно, и долгожданный визит состоялся лишь через двое суток, когда менее выносливому арестанту полагалось бы сдохнуть.

– Мазл тов, Яков Владимирович.

– Ваня? Это и правда ты? Сержант, дайте больше света в камеру.

– Трудно узнать после местного гостеприимства. Простите, что шепелявлю.

Смушкевич застыл в нерешительности. Вмешался какой‑то энкаведешный чин постарше, которого явно приставили провожатым к комбригу:

– Арестованный напал на сотрудника ГБ во время допроса, сломал челюсть.

Я даже отпираться не стал, рассказал про мордобой и взведённый ТТ у морды. Чин явно не понял причину моего недовольства – здесь подобное в порядке вещей. А увечить лубянковского орла не годится.

Яков затребовал моё досье, пробежался глазами по рапорту, заглянул в газету. Спросил лишь:

– Какого чёрта ты представился Анджеем Ковальским из Познани?

– Так вывели нас официально. Не хотел международных осложнений. Анджей погиб летом. Пусть заявляют претензии к полякам, – я усмехнулся разбитым ртом, показав провалы вместо передних зубов.

Смушкевич наклонился.

– Это точно ты уничтожил Гарсия – Морато?

– Посмотрите на газету ещё раз. Там я больше похож на себя чем теперь.

Комбриг резко выпрямился.

– Майор, этот человек – настоящий герой. А о вашем самоуправстве я лично завтра же поговорю с Николаем Ивановичем. Иван Прокофьевич, можете идти?

Я поднялся, изображая крайнюю избитость.

– Отсюда – обязательно. Если товарищ майор позволит.

Тот не стал взбрыкивать по поводу «товарища», а не «гражданина начальника».

– И газетку будьте любезны вернуть.

– Совсем обнаглел? – однако под взглядом Смушкевича скривился и сунул мне затёртый уже листок.

В машине расспросил Яшу: что за он – Николай Иванович.

– За время твоего отсутствия у нас многое что утекло. Ягоду сняли и расстреляли, Николай Иванович вместо него, хотя тоже… – комбриг нервно глянул в затылок водителю и на полном серьёзе продекламировал:

В сверкании молний ты стал нам знаком,

Ежов, зоркоглазый и умный нарком.

– Сами сочинили?

– Народный поэт Джамбул. Расскажи про Морато.

– Можно через пару дней? Говорить долго, а рот болит.

– Ладно, лечись. Нас с Рычаговым на Халхин – Голл отправляют.

– Я с вами!

– Лечись, я сказал! Живого места нет.

– По дороге и выздоровею.

– Ну, не знаю. А вот летать тебе…

– Это ещё посмотрим. На нас, бобруйских, как на собаке – всё мигом затягивается. Так что я с вами. Только жену, Лизу – известите. Нашёлся приблудный Герой Советского Союза.

Смушкевич был начальником ПВО Мадрида. С ним летать не пришлось. Зато второй уже раз вытащил меня из задницы, первый случился после крушения двух испанских ассов, гонявших одинокую «Чайку». И в третий раз пошёл мне навстречу, позволил подлечиться в госпитале, потом прихватил в Монголию.

Аэродром, толпа провожающих, есть знакомые лица, а одно очень даже знакомое…

– Пашка!

Рычагов, отиравшийся в числе пассажиров того же «Дугласа», сгрёб меня в объятиях.

– Не дави так! От гебешных гадов рёбра болят.

– Да и хер на них, упырей из НКВД! – радостно крикнул мой бывший ведущий, нимало не заботясь, что на лётном поле около транспортника масса народу, без стукачей тут в принципе невозможно. – Главное – живой. А сколько наших осталось в Арагоне и под Мадридом…

За них выпили уже в воздухе. Потом пришлось рассказать про последний бой.

– Я попал в столицу буквально через день после того, как её заняли войска Франко. Без боя и особого недовольства горожан. По – моему, их настолько вымотала война, что они уже были рады любому правительству, лишь бы не слышать канонаду и взрывы авиабомб. Военные патрули, сразу порядок. У меня имелись деньги фалангистов, приютивший на зиму старик отдал последние сбережения, – если не уточнять, что попавший под руку офицер хунты тоже весьма недурственно расщедрился, земля ему пухом. – Сел за столик в кафе, и тут меня тихо окликнул знакомый голос. Привет, мол, Иван. Смотрю – Пётр Григорьевич собственной персоной, такой же холёный, как и в тридцать шестом.

– Обожди, – вмешался Смушкевич. – На весь огромный Мадрид вы оказались в одном кафе?

– Яков, ты и правда у Ежова учился подозрительности? Вначале пару кафешек на весь город открылись, вокруг парка. Потому и Морато здесь отирался, больше негде.

– Отстань от него, – нетерпеливо одёрнул шефа Рычагов. – Продолжай.

– Побеседовали. Григорьевич сразу дал понять, что про авиадорес русос здесь лучше не заикаться. Маятник симпатий качнулся в другую сторону и до упора. Теперь мы – злыдни. Пообещал с документами помочь, договорились о сумме и месте встречи. По меркам НКВД, я установил контакт с белогвардейским подпольем.

– А Морато?

– Не торопи, Паша. Как раз к нему подхожу. Я на лицо этого гада не знал. Просто трепотню услышал. Жаль, говорит, война кончилась, а то бы этих горе – пилотов ещё три дюжины посшибал. Навострил ухо в ту сторону. Там киношники, хотят фильм снять про доблестного испанского асса, истребителя красных обезьян. Планируют съёмку, но не могут найти желающего покружить на курносом. Я и не выдержал.

– Рисковал!

– Да, Яша. Могли запросто сдать. И сам Хоакин – не подарок. Но его безудержное хвастовство… Считайте, он взял меня на слабо, на свою беду. В общем, присел к ним за столик и сказал, пшепрашем, я есть пилот польски Анджей Ковальски, умею управлять «Чатос», случайно вдруг нуждаюсь в деньгах. Киношники обрадовались, а Гарсиа – Морато меня при первой возможности утащил в бок. Спросил – республиканец? Как посмотришь на то, чтобы пулемёты зарядить боевыми?

– И ты согласился? – Рычагову не терпелось.

– Сделал вид, что сомневаюсь. Он, разгорячённый вином, начал уговаривать, поклялся честью, мол – без подлостей, выпрыгнувшего с парашютом не сбивать, подранка, выходящего из боя не достреливать и т. д. В общем, ударили по рукам, но для правдоподобия пришлось увеличить гонорар вдвое. Морато, похоже, был готов из своего кармана платить, аванс сунул. Дальше в газете довольно точно всё описано. На следующий день оказались мы на том же аэродроме – Кото. Наши самолёты как на выставке красуются. И-15 с табличкой «Кёртис», «Ишак» в роли «Боинга».

– Как это?

– Не поверили фалангисты, что Советский Союз может делать хорошие машины, – объяснил Смушкевич. – Стыдно русфанере столько боёв проиграть. Американцам – не так обидно.

О хорошести после знакомства с «Мессером» у меня иное мнение, но предпочитаю им не тыкать в нос.

– Нас сфотографировали, я рассказал, что перегонял «Чайку», но в боях не участвовал, киношники развесили уши… В общем, не важно. Перед вылетом облазил машину, исправная она, хоть и уставшая. Потерпите – перехожу к главному. В общем, взлетаем. Проверяю пулемёты. Не знаю, догадался ли кто внизу, что означает это паф – паф. Поднимаемся с Морато на две тысячи метров, он на «Фиате», сходимся в лоб, стрельнув издалека, и разбегаемся. Закладываю глубокий вираж, он тоже. Потом испанец понял, наверно, свою ошибку. Горизонталь – наша стихия. «Чатос» лучше виражит, но без конца в реальном бою не будешь крутиться – другие архангелы налетят. А тут других не может быть по определению, – я поймал себя на непроизвольной бурной жестикуляции. Руки принялись демонстрировать положение самолётов. – Выхожу ему в хвост. Он рванул машину на себя. Скорость‑то упала, не то что в разгоне по прямой или на пикировании. Мастер, а повёл себя как новичок.