Текст книги "Демон против люфтваффе (СИ)"

Автор книги: Анатолий Минский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Наконец, ниже нас тысячи на полторы футов проклёвываются чёрные точки, приближающиеся встречным курсом. Идут попарно, ведомый чуть сзади и выше ведущего. Классический немецкий строй – штаффели. Я командую набор высоты, обходя их сверху. Судя по опыту Бадера и других, летавших над Францией, мы встретили первую линию охранения. Дальше и ниже появятся бомберы, возле них могут быть истребители непосредственного сопровождения. Авангард должен расчистить небо перед основной колонной. Вот и главные цели!

Строй "Юнкерсов-87" я первоначально принял за истребительный, что нетрудно с большого расстояния – такой же одномоторный моноплан. "Лапти" не сразу бросаются в глаза. Мы расходимся по высоте с первой группой, которая, заметив нас, тут же бросается в боевой разворот, разменивая скорость на высоту. Пусть они выскочат нам в хвост, но темп потеряют. И у нас не слишком много времени – я бы предпочёл повернуть и приблизиться к "Юнкерсам" сзади – снизу. В активе каких‑то секунд двадцать форы перед "Мессершмиттами".

Кричу команду построения в линию атаки, её гунны называют "идиотен райн" (идиотская шеренга), и мы восьмёркой валим прямо в лоб пикировщикам. Скорость сближения больше тысячи километров в час, на прицеливание и открытие огня какая‑то секунда… Но шестьдесят четыре пулемёта, пусть стреляя не очень кучно, бросают навстречу гуннам такое облако свинца, что без попаданий не обойтись! Расходимся, едва не цепляя брюхом хвостовое оперение бомбардировщиков или чуть не задевая штоком антенны за "лапти" – неубирающиеся шасси. Быстрый взгляд в зеркало радует душу – минимум двое пустили дымок куда больший, чем даёт форсаж. С повреждённым мотором перебраться через Ла – Манш не сложно… но только вплавь!

Разворот, перестроение, и лобовая атака на "Мессершмитты".

"Не обижайся, Ванятка, если твоё тело поседеет раньше времени. Нервы – с!"

"Как по бабам – наше тело, а как поседеет…"

Но я уже не слушаю. Лобовая атака – странная штука. Или уходить с неё раньше, принимая "Мессер" на хвост и долго сбрасывая, или разминуться на волосок. Среднего не дано, если отверну не вовремя, он полоснёт меня по брюху. Есть и четвёртый вариант… Реализованный справа. Они не уступили друг другу, а может – начали маневр в одну и ту же сторону. Только огненный шар полыхнул.

"Дабл, к вам идёт Толстый. Ему оставишь работёнку?"

"Да! Я развлекаю "худых", а "лапотники" стали в круг".

Сам бы с удовольствием пощипал "Юнкерсов". Круговая защита хороша только на горизонтали, когда пристраивающийся в хвост истребитель попадает под раздачу и стрелка, и заднего пикировщика. А если падать на них почти отвесно или бить снизу в брюхо – это чистой воды браконьерство. Что на оленя охотиться с двустволкой в зоопарке.

Но рядом двенадцать… нет, уже одиннадцать "Мессершмиттов". Хорошо, что непосредственным прикрытием они пренебрегли. Семь "Спитов" затевают с ними свалку, выигрывая драгоценные секунды для прибытия подкрепления.

Английская ласточка сильнее на горизонтали, кабрирует неплохо, но на вертикали "Мессершмитт" всё равно резвее. Поэтому мы, разбившись на четвёрку и тройку, гоняем на виражах, пытаясь зайти гуннам в хвост, они переламывают машины вверх и пробуют достать оттуда на снижении. Моё чудовищное, демоническое здоровье и то начинает давать трещину. Резкая перегрузка, кровь уходит из головы, в глазах темнеет… Картинка включается вновь, но серая, не цветная и какая‑то совершенно призрачная. Небо исчерчено дымом, трассерами, заполнено десятками снующих самолётов, в эфире – крики и ругань.

Разминувшись в каких‑то метрах с жёлтым коком германского самолёта, я вдруг увидел, что ведомый другой пары чуть подотстал, а из его мотора пыхнул дымок. Сзади – тёмный нос "Спитфайра".

Кручусь, осматриваюсь. Никто не пытается меня убить ровно в сию секунду. И впервые в этой войне я ору благим матом на весь эфир: "Прикрой! Атакую!"

Подранок заметил меня, вильнул, но от града из восьми стволов не спрятался.

"Майк! Добивай!"

Я проскочил над "Мессером", положил "Спита" на крыло и увидел, как ведомый гвоздит гунна, сводя его шансы на утреннюю чашку кофе к нулю.

Дальше пришлось сосредоточиться на уходе от четвёрки бандитов, а при следующем нажатии на спуск, когда пятнистое тело уютно заполнило коллиматорный прицел, самолёт коротко рыкнул пулемётами, затем тихим свистом пневматики извинился – патронов больше нет и не предвидится. Фриц издевательски перевернулся и ухнул к земле, безнадёжно разрывая дистанцию.

Над Англией время играет на нас. Ревущие движки, разогнанные на полные обороты, жрут топливо вёдрами. Наш аэродром в считанных милях, практически под центропланом, а непрошенным гостям ещё лететь и лететь… если осталось на чём. Поэтому "Мессеры" попрощались и прекратили забаву, за ними потянулись "Юнкерсы". А мы зашли на посадку, поводя носами в сторону бетонной полосы Тангмера.

К слову, их две, но мне не хватило. При касании машину резко повело в сторону, я дёрнул ручку управления в бок и дал педаль, пытаясь удержать капризный на посадке и весьма неустойчивый "Спит" от переворота. Нас с крылатым малышом утащило в бок, сильно встряхнуло несколько раз. Навстречу бросился одноэтажный дом. Когда самолёт замер, глаза зажмурились рефлекторно…

Через силу открыл их, поверх длинного капота и застывшей лопасти винта увидел стену административного здания в считанных дюймах от кока. Наверно, минуты три на неё таращился. Непослушными руками отстегнул замки, открыл фонарь, дверцу и буквально скатился с левой плоскости.

Следующим видением стали безукоризненно отутюженные брюки в ярде от моего потного носа. Путешествие взглядом к лицу обладателя брюк завершилось меж бровей коменданта авиабазы. Его лицо перекошено в таком гневе, что на секунду показалось – пристрелит. За что? Ну, шлемофон остался в кабине, ну, лежу на траве перед старшим по званию, честь не отдаю. Делов‑то…

– Пилот – офицер, как вы смеете позволять себе такое? – у мистера Ричардсона даже голос дрогнул. Щёки и рот сведены в жуткой гримасе, будто размякли лицевые кости. – Здесь Англия! Потрудитесь летать где положено, а не по газонам! Я представлю рапорт винд – лидеру Бадеру о вашем наказании!

Я перевернулся к "Спиту" и нервно заржал. Повреждённая нога шасси, на последних метрах мучений лишившаяся остатков покрышки, проскребла в идеальном газоне мерзкую борозду чрезвычайно неуставного вида. Комендант удалился, излучая эманации недовольства столь мощно, что, наверно, долетело до Букингемского дворца. У каждого своя война: мне – "Мессеры" сбивать, у него – за газонами следить. Без зелёных лужаек Англия совсем не та…

Бадер рывком поднял меня с земли, стиснул, прижал к себе как девицу, не брезгуя запахом конского пота, пропитавшего свитер и куртку. Испания и Польша – цветочки по сравнению с каруселью о двенадцати "Мессершмиттах" и двух лобовых атаках за день.

– Молодец! Клянусь дьяволом! – он даже трубку не прихватил. – Конечно, ошибок нахомутал… Но первый боевой вылет и сразу – управление восьмёркой! Мать твою! Справился, демон!

– Босс, а можно мне кличку поменять? Демон как‑то лучше чем Дабл… Хоть и немного созвучно.

Митч примчался, несясь по траве как спаниель за дичью, цокнул языком, увидев пулевые отметины на шасси и фюзеляже.

– Сэр! Слышал – сбили?

– Наверно, один на двоих с Майклом. И надо, чтобы земля подтвердила, – при мысли об открытом боевом счёте в первом же вылете, пусть даже в группе, на морду наползла дурацкая радостная ухмылка, которую согнал, сжав губы и брови. – Зенитчики тоже могут заявить права.

Вторым номером к финишу прискакал оружейник.

– Как пулемёты, сэр?

– Не отказали. Расстрелял патроны до последнего.

– Оу! – вякнул сержант и опрометью кинулся к крылу.

– Проблема?

– Не знаю, сэр. В "Спитах" случается, что пулемёты заедают. Если в системе остаточный воздух, могут последние выпалить на земле. Тогда успевай спрятаться… Нет, всё в порядке. С боевым крещением, сэр!

Знал бы ты, сколько их у меня было.

"Точно!" – поддакнул Ванятка, гордый за нас обоих.

Глава восемнадцатая. Битва за Англию

Я потерял две машины и одного человека. Об этом заявил на разборе полётов у Бадера в присутствии других лётчиков крыла.

– Не вижу причин для посыпания головы пеплом, – пресёк самобичевание наш лидер. – Во – первых, два или три звена должен вести в бой командир эскадрильи, его отсутствие у самолётов в момент объявления тревоги – издержки организации, а не ваша вина. Во – вторых, гунны не досчитались двух "Мессершмиттов" и двух лётчиков, один убит, другой спасся с парашютом и попал в плен. Наконец, вы связали боем прикрытие, задержали "Юнкерсы", позже потрёпанные "Харрикейнами" 601 эскадрильи.

– Разрешите, сэр? – поднялся Джонсон, мой спутник по памятному прибытию в Тангмер. – Мы сделали главное, когда увели прикрытие. Обстреливали "Юнкерсов", нанесли повреждения. Сбиты три пикировщика, они все засчитаны в актив эскадрильи Толстого Баджера. Не справедливо!

Любитель крикета и поло взволнован результатами боя? Что‑то новое в британском клубе джентльменов КВВС.

– Да, Джеймс. Правила едины – кто стреляет и попадает, тому и баллы. Не переживай, на твой век войны хватит. Тем более "Харри" тоже потеряли машину от огня хвостового стрелка. "Юнкерсы" умеют огрызаться.

Джонсон сел, крайне недовольный. Коммандер прямо намекает на его не лучшие в эскадрильи лётные успехи. Как знать, остался ли бы он живой после атаки на "Юнкерс". Думаю – да. В каше с "Мессершмиттами" он не сбежал из боя и не привёз ни единой дырки. Мне бы так… Зато наш мальчик из золотой молодёжи уязвлён. Пусть выплеснет злость на врага.

Тот налёт был пробным и достаточно удачным для немцев – "Штуки" отбомбились по промышленным объектам к юго – востоку от Лондона. Что происходит после хорошего удара пикировщиков, я видел в Испании и не хочу созерцать это вновь.

Теперь они налетают часто, используя каждый погожий день, иногда по два – три раза. Бомбы несут "Юнкерсы-87", "Юнкерсы-88", "Хейнкели" и "Доренье", прикрываемые "сто девятыми". Говорят, что "Мессершмитт-110" может бомбить, а потом работать полноценным истребителем, на первых порах с бомбами я его не увидел.

У нас произошли изменения. Теперь Бадер не руководит по рации с командного пункта, а летает с нами. Указания – кого увидел радар, куда лететь и с кем бороться – дают дежурные офицеры из секторов командования, каждый в среднем управляет четырьмя эскадрильями. Главное, что большая часть лётного состава проводит дни непосредственно у диспетчерского пункта, развалившись в креслах и обтекая каплями пота под летним солнцем. По уставу запрещено снимать сбрую спасательного жилета, и мы несём службу на пятой точке, надев на шею жёлтый хомут, невероятно похожий на лошадиный. Команда на взлёт приходит достаточно рано – гунны ещё висят над побережьем Франции, а мы уже запускаем моторы.

Построение в воздухе, то самое – идиотская шеренга, не предусмотренная письменами сэра Даудинга, обычно объединяет и "Спитти", и "Харри". В первые секунды особой разницы нет – у нас по восемь пулемётов. Открывая огонь, британский истребитель похож на нитку ёлочной гирлянды, а рыжие нити трассеров на мишуру.

Мы выдерживаем первую атаку "Мессеров", не нарушая шеренги, и, словно рыцари Камелота, единой линией несёмся прямо в лоб бомберам, одновременно стреляя из сотен стволов. Кроме пикировщиков, у германских самолётов в носу – прозрачные небронированные фонари. Даже представить трудно, какая радость накатывается на немецких летунов, защищённых от пуль лишь тканью комбинезона! Атакуя в лоб, мы стремимся убивать именно пилотов и штурманов. Как показывают осмотры обломков, это частенько удаётся.

В последний миг перед столкновением – баранку управления резко от себя, чтобы "Спит" нырнул вниз и выскочил ниже оперения бомбера, в мёртвой зоне для хвостового стрелка. Взгляд назад – насколько сломался их плотный строй от тёплой британской встречи, крутой разворот, сразу же разбираясь по четвёркам и парам. "Харрикейны" толпой устремляются в погоню за бомбардировщиками, выходя на атаку сзади – снизу, а Бадер вздёргивает нас вверх, ближе к объятиям "Мессершмиттов". Некоторые гунны ввязываются с нами в свалку и развлекают боем, где довольно часто никто не погибает, отделываясь дырками в фюзеляже и крыле, а другие начинают охоту на наших деревянных коллег, настигая их в пикировании, пока "Харрикейны" долбят по бомбардировщикам. И так – каждый день, иногда по нескольку раз.

В какие‑то минуты я вижу в пределах пары миль не менее полусотни самолётов, снующих среди оранжевых пулемётных трасс и солидных "апельсинов" из 20–миллиметровых немецких пушек. Машины исторгают густой светлый выхлоп форсажа или чёрный дым пожаров. Пейзаж украшают непременно валящиеся откуда‑то сверху консоли крыла, фрагменты фюзеляжей и прочий падучий мусор, парашюты, а когда мы забираемся слишком близко к Лондону или нижнему течению Темзы, под нами обильно вспухают тёмные цветы зенитных разрывов. Влетев в облако в запале погони за гунном, я теряю из виду батальное великолепие и созерцаю только серую муть, ежесекундно рискуя напороться на немецкий или британский самолёт.

Однажды вынесся из облаков и внезапно ощутил, что абсолютно один в бескрайнем небе, под ярким июльским светилом. В двух сотнях футов под крылом – обманчивое серое покрытие облачного аэродрома. Вообще больше никого – небо, солнце и мой одинокий "Спитфайр"… На минуту я невольно дезертировал с войны.

Окликнул ведомого, ответил на запрос Салаги и снова провалился под облака, где внезапно всё кончилось. Дымы рассеялись, парашюты опустились к земле, самолётов – ни своих, ни чужих, только "Спит" Майкла Питти, потерявшего меня в тучах.

Внезапно в шлемофоне зазвучал голос офицера из сектора управления. Так как я забрался далеко на восток, вне зоны обычного командного поста, этот парень совсем не знаком, как и его манера управления. Он предпочитал дирижировать истребителями в воздухе, считая себя главным героем, а мы лишь кончики его умелых пальцев. Этот самодовольный артистичный голос изрядно надоел, чтобы не сказать резче, но выключить приёмник в современном бою никому в голову не придёт.

"Бандит в шести милях к востоку, скорость сто двадцать узлов, высота семь с половиной тысяч футов. Преследуйте!"

Подранок – мечта любителя набирать баллы за победу. Я тревожно глянул на датчик топлива и понял: у меня в запасе считанные минуты, чтобы дотянуть обратно хотя бы до побережья, если ввязываться в преследование, о возвращении в Тангмер и речи нет.

"Марк, дай мне попробовать!"

Честно говоря, о шизофрении совершенно забываю в бою, и Ваня под руку не тявкает. Поэтому придётся поощрить.

"Только не гони быстрее крейсерской. Иначе искупаемся".

Я превратился в пассажира, наблюдая, как мои руки сами двигают баранку управления. Строго говоря – его руки, которые привык считать своими с тридцать шестого года. Только по рации отвечаю, ибо ваняткин бобруйский акцент введёт в смятение всю британскую ПВО, а нас спишут из авиации.

В разрывах облаков промелькнул "Мессершмитт-109", дымящий отнюдь не форсажом. Удивительно, почему никто его не сопровождает. Может, радио разбито? Обычно фрицы пасут и охраняют подранков до последнего.

Иван приблизился справа, и вражеский самолёт стал хорошо виден. Фонарь кабины густо залеплен моторным маслом, и в зеркальце фиг что увидишь, а рыскать и качать крылом, чтобы рассмотреть пейзаж над Ла – Маншем, уже здоровья нет. Пилот по приборам тянет к берегу, надеясь прыгнуть с парашютом или рискнуть на вынужденную. Да и у побережья германская спасательная служба с катерами организована на хорошем уровне, не чета нашей.

Ваня не дал ему шанса, прочертив борт от капота до хвостового оперения всеми остатками боекомплекта. Разрисованный картинками пятнистый бок "Мессершмитта" превратился в швейцарский сыр, жёлтый кок опустился вниз… Зная, что никого вокруг нет, я по спирали и с убранным газом проводил гунна вниз, забрав управление у сталинского сокола, который разве что клювом не щёлкает от счастья. У самой воды нажал на кнопку, услышав свист воздуха в пневматике пулемётов. Зато сработал фотоаппарат в крыле, отметив приводнение врага.

Мы с Майком приземлились в Дувре на последних каплях бензина и оттуда вылетели в Тангмер. Пока проявляется плёнка, я утащил Бадера в сторону.

– Даг! Родилась идея. Подранки или, на худой конец, замыкающие есть всегда, когда враг уходит во Францию. Достаточно паре, а лучше – звену взлететь минут на пять позже и, не форсируя мотор, спокойно отсидеться до конца боя на высоте…

– … Когда ты нужен мне в "собачьей свалке" с "Мессерами". Четвёрку точно не дам.

– Готов один лететь.

– Тоже нехорошо. Поступим так. Вечером посмотрим фильмы, что вы наснимали, – босс сделал классическую паузу, обдав меня табачным дымом, словно выкуривал из подчинённого тараканов. – Там объявлю решение.

Наше с Ваняткой кино, где шквальная очередь "Спита" расковыряла раскрашенный борт, а потом истребитель спрятался от нас под морскими волнами, стало весьма популярным. Её с агитационными целями показали в кинотеатрах страны, говорят, самому Черчиллю понравилось. Так трогательно… А через формально нейтральных американцев мы узнали, что в германских газетах промелькнуло сообщение – из вылета в Англию не вернулся командир эскадры майор Вернер Мёльдерс, лучший ас, герой Испании и лауреат какого‑то безумного соцветия нацистских орденов. Когда слух о моём кинодебюте на больших экранах достиг Рейха, обтекаемая формула "пропал без вести" сменилась некрологами.

"Тот самый?"

"Судя по фото – он. А у нас новая проблема, второй пилот: куда теперь вселилась грешная душа Красного Барона? Будем следить за сообщениями о самых результативных преемниках товарища Вернера".

"Этого дважды сбили, и остальных завалим", – пообещал вошедший в раж Ванятка.

Я не разделяю уверенность партнёра. Майор тянул к Франции на убитом истребителе, его грохнул бы любой новичок. Встреться с ним в обычном бою – не дам гарантии, что на базу вернулся бы именно "Спит". Очевидно, мой небесный покровитель куда влиятельнее, чем колдуны Анэнербе, которые фон Рихтгофена к Мёльдерсу подсадили. Нам натурально повезло.

Коммандер разрешил охоту, поставив условие начинать в "идиотской шеренге", а дальше уклониться об боя с прикрытием и набрать высоту для засады. Стоит ли говорить, что в первом же бою я непременно воспользовался шансом и утянул Майка вверх.

"Демон, ты где?" – тут же прорезался Даг.

"В четырёх тысячах над вами, Салага!"

Там мы загорали минут десять, не больше. С виду целый "Юнкерс-88", но наверняка с пошатнувшимся здоровьем, взял курс на юго – восток, прикрытый парой "Мессеров". То, что доктор прописал. Я свалился на ведомого в излюбленной нацистами манере – со снижением из задней полусферы, отчего он с готовностью пустил дым.

"Пит, добивай!"

Провалился за подбитого ведомого, получил очередь вдогонку от наглеца и обстрелял ведущего, ротенфюрера по – ихнему. Тот не соизволил загореться и ринулся в разворот, надеясь зайти к нам в хвост, тем секунд на десять открыл мне "Юнкерса". Его стрелок вздумал одним пулемётом посоревноваться с моей батареей. Нет уж, при соотношении восемь к одному в нашу пользу мы умеем побеждать! Но не всегда. Ганмен умолк, бомбардировщик окутался дымом, но остался в воздухе, а я вынужден был уклоняться от "Мессершмитта", о котором проорал Майк. Что вопить, лучше бы его пристрелил…

Есть масса способов бегства с линии огня истребителя, выходящего в хвост. Любой резкий манёвр сильно увеличивает сопротивление воздуха и заставляет машину терять скорость, преследователь проскакивает вперёд, роли меняются. Но и тот владеет приёмами уклонения не хуже. Тут главное – не уйти слишком рано, успеть подготовить гунну сюрприз. И не слишком поздно, иначе выпишешь высший пилотаж уже в мёртвом виде, что не есть гут. В общем, дёргаться нужно, когда враг менее чем в трёхстах метрах – вилять и сбивать прицел. А если он приблизиться настолько, что рассмотрит мою потную рожу в моём же зеркале заднего вида, надо тормозить. Преувеличиваю, конечно. Это рассказывается долго, в воздухе всё заканчивается за считанные секунды, а то и быстрее.

"Пит, бей бомбера!"

Я резко дёрнул ручку влево, дал педаль, потянул баранку на себя, ощутив, что на грудь наступил слон. Затем, когда перед глазами восстановилась хоть какая‑то видимость, рванул в вираж в противоположную сторону, всё ещё находясь на снижении. Немец, ясное дело, не удержался. Теоретически, "Мессер" быстрее разгоняется на пикировании. Но кто же будет с ним тягаться до воды, рискуя разрушением крыла и оперения? Вот я и прыгнул в сторону, украсив небо белыми струями предельно уплотнённого воздуха. Потом вернулся и пальнул вслед немцу, точно соли ему на хвост насыпал. Ушёл, гад, оставив подбитого напарника и повреждённый бомбардировщик.

А наверху Питти продолжил разбирать "Юнкерса". Я поднялся к нему, присоединил свой голос, окончательно испортив второй двигатель. У "восемьдесят восьмого" моторы вынесены далеко вперёд и хорошо видны с пилотского кресла. Наверно, лётчик огорчился, заметив, что оба остановились.

Мы уже давно выскочили за береговую черту. Из люка в днище выпал тёмный продолговатый объект, словно маленькая бомба без стабилизатора. Я не расстрелял парашют, хотя и руки зачесались, думал было повернуть к базе, как увидел, что из того же люка среди клубов дыма надулось такое же белое полотнище, дёрнулось к хвосту и плотно облепило киль. Его обладатель выпрыгнул на мгновение позже. Немец так и отправился вниз, болтающийся на привязи и увлекаемый парашютными стропами за обречённым самолётом.

Бадер вначале не поверил, что пара "Спитфайров" в одном бою уничтожила два самолёта врага, а третий "вероятно повредила". Майк, молодчина, дал короткую очередь по падающему "Юнкерсу" с человечком на буксире, засняв крушение на память потомкам. Благодаря этому вопросы снялись, мы получили по медали "За лётные заслуги", а на моём рукаве появились полоски флаинг – офицера, знаменующие следующую ступеньку роста, нечто среднее между лейтенантом и старлеем в Красной Армии.

Изменение звания имело одно смешное последствие. В разгар боёв, когда я буквально рухнул в возмущённо скрипнувшее кресло у диспетчерской, начисто вымотанный боем, сержант вручил мне письмо, пересланное из одиннадцатой авиашколы в Шоубери. Истребительное Командование КВВС с подачи разведки милостиво разрешило пайлот – офицеру Ханту окончить курс обучения полётам и отправиться в Даксфорд к месту несения службы на могучем "Дефианте" в 264 эскадрилью 12 авиагруппы, это к северу от Лондона, с условием не вылетать за пределы береговой линии – всё же остаюсь подозрительной личностью. Я показал письмо Мюррею, тот отправил к Бадеру. Солидный документ, надо заметить, даже железнодорожный билет прикреплён.

Коммандер прочитал, пыхнул трубкой. Рука по обыкновению отправила бумагу в корзину. Вдруг он подхватил листки на пути в мусор и сунул капралу из канцелярии крыла.

– Отправь обратно в авиашколу с припиской: нет у нас никакого пайлот – офицера Ханта, – он обернулся ко мне и подмигнул. – Задал работу их бюрократии ещё месяца на три. Пусть ищут пайлота.

Лидеру крыла виднее… Но, откровенно говоря, немного тревожно. Если Истребительное Командование и разведка забеспокоятся о моём местонахождении, могу и в дезертиры записать. Ангелу наверняка не понравится.