Текст книги "Демон против люфтваффе (СИ)"

Автор книги: Анатолий Минский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава девятнадцатая. «День Орла»

Ответная очередь из «Юнкерса» неприятным сухим треском прокатилась по корпусу «Спитфаера». Я снял палец с кнопки пулемётов и двинул ручку вперёд, подныривая немцу под брюхо. Вестибулярный аппарат, казалось бы, ко всему уже привычный, жалобно ойкнул, наградив пренеприятнейшим ощущением провала внизу живота, а мелкий мусор с пола брызнул в лицо, припорошив очки и кислородную маску. Вдобавок желудок, наполненный утренней овсянкой, взлетел к горлу и закупорил его. Голова коснулась фонаря кабины.

При резком опускании носа "Мерлин" захлёбывается на пару – тройку секунд – моему карбюратору тоже плохо от отрицательной силы тяжести. Мотор тут же подхватил, но как‑то неровно, а на бронестекло брызнул гликоль из системы охлаждения. Ручка, вибрировавшая лишь во время стрельбы и флаттера, снова затряслась в такт перебоям движка, жалуясь на жизнь и плохое обращение.

Бросив в эфир традиционное "гот дэмед" и доложившись Мюррею, что выхожу из боя, я снизился ещё больше, там сориентировался на Тангмер, спрятавшийся от нас со "Спитти" милях в двадцати. Температура выросла на глазах, и пришлось выключить зажигание, иначе перегретый двигатель "поймает клин". И так, шесть тысяч футов высоты, я снижаюсь на летательном аппарате, который для свободного планирования ничуть не приспособлен. Даром что самолёт без мотора и прочей внутренней требухи именуют "планером". Поверьте, набор из каркаса и обшивки весом в тысячи фунтов толком не полетит без движка, как его не назови.

Я опустил очки на глаза и сдвинул фонарь, чтобы в последний момент не орудовать фомкой. Ветер засвистел очень громко, выгоняя из кабины жар, просочившийся от раскалённого мотора через две перегородки. Самое неприятное, между ногами и двигателем упрятан топливный бак, практически полный и готовый озарить яркой вспышкой южное английское побережье.

"Ты как хочешь, а при снижении до тысячи футов я прыгну".

"Можно подумать, без тебя один останусь, – резонно возразила шизофрения. – Давай я попробую посадить".

"Нет уж. Даже простреленный, "Спитфайр" не деградирует до И-15".

В лёгких препирательствах мы потеряли пять тысяч футов высоты и полторы сотни узлов скорости. "Пс – с-с", – сказала мне пневмосистема, теряя остатки давления. Она ушла на покой, отказываясь помочь в трудную минуту. Я включил двигатель и, пользуясь ожившей гидравликой, выпустил щитки и шасси. "Мерлин" немного покашлял и сдох окончательно. На этом трупике я перемахнул над крышами Чичестера, увидев, что до Тангмера не дотяну никоим образом. Однако внизу – достаточно ровный луг. Может, и не перевернусь.

Небесный покровитель миловал, и машина, исполнив козлиный прыжок, кое‑как удержалась на узких ногах, а я лишь обрадовался, что коммандер Ричардсон не ответственен за этот газон и не будет журить за мятую траву.

На шасси обильно намоталась проволока, тонны колючки старательно раскиданы по лужайкам в расчёте причинить неудобства германским планеристам и десантникам. В действительности на неё напарываются только самолёты КВВС, обречённые на вынужденную посадку. Бывает – капотируют.

Я огорчил диспетчера, что ещё жив, колупнул пальцем пулевую дырку на капоте и пешком отправился в Тангмер, на окраине которого разместилось командование сектором. В городке видал пару раз миловидных девиц из женской вспомогательной службы, но не заглядывал в их гнездовье. О нём на авиабазе сложено столько легенд! Даже название придумали: Хор красоток. Правда, пилоты больше горазды языками трепаться – до командного пункта каких‑то три мили, а никто не сходил. Может, кое‑кто уже и полазил, но молчит. У нашего брата – самца чаще так: работает или язык, или другой отросток. Вместе – редко.

Видок, правда… Бадер всегда одет в китель под лётной курткой, непременно белая рубашка и тёмный форменный галстук, сверху пижонский голубой шарф. Я же в сапогах, бриджах, свитере, меховая кожанка расстёгнута – начало августа тёплое. Потный весь, но не раздеваться же до трусов.

Налёт на гнездовье не понадобился. Курившая у дверей невысокая стройная девушка по имени Мардж меня поразила с первого выстрела. Как бомбардир с утреннего "Юнкерса" – не смертельно, но лучше сразу присесть. Я нёс какую‑то чушь, она стандартные отговорки в ответ, мол, вы с каждой так любезничаете, мистер пилот. Ни в коем случае, вы – особенная, глубина ваших глаз свидетельствует о красоте и благородстве внутреннего мира. Ах, мистер, я знаю лётчиков, им в женщине нужна единственная глубина…

Хорошо, что беседа сразу свернула к конструктивному руслу. Благоразумные леди понимают: серьёзные отношения с истребителями строить глупо. Мы подобны пожарным на горящем пороховом складе. Но с июньских налётов пилоты "Спитфайров" и "Харрикейнов" превратились в национальную легенду, каких‑то небесных рыцарей, от коих зависит выживание Альбиона. Я‑то знаю, мы – всего лишь режущая кромка меча, у нас за спиной авиапромышленность, авиашколы, радарные системы, аэродромное обслуживание, снабжение. Но кто вспомнит безвестного сержанта, чей подвиг в своевременной подаче топлива к истребителям? Почёт и уважение достаются лётчикам. Невольно всплыло – авиадорес русос, такое же почтение к нашему брату, словно в Испании. Сразу взгрустнулось. Нет, Мардж ни капли не похожа на Марию. Светловолосая, носик вздёрнут, глаза серо – голубые, с дьяволятами… Грешница! Хочу согрешить, и именно с тобой. Тем более с самой Румынии ни с кем и ни разу. Главное, чтобы женщина сознавала – защитника Англии нужно вдохновить, это её вклад в общую победу. Вроде понимает.

– Мисс Остин! Время вашего перерыва вышло! – дама лет на десять старше тоже стрельнула глазками. Увы, трофей принадлежит Мардж, извини.

Митч колупнул пробитую рубашку охлаждения, понюхал палец в гликоле и масле, затем глубокомысленно заключил:

– Мотор отлетался. Новые есть, могу перекинуть, но…

– Договаривай, лентяй. Ты поставил ему диагноз по запаху?

– Завтра, максимум – послезавтра прибудут новые "Спиты". Бадер и комэски себе забронировали, и вы, сэр, если останетесь безлошадным, имеете неплохие шансы. С вашей манерой воевать вес заплаток достигнет тонны.

Тут он прав. Машина явно недобирает скорости, и заношенный двигатель не единственная причина. Мой механик считается невезучим: мало кто латает истребители столь часто. У других сменилось по два – три пилота и самолёта. Где они – лучше не спрашивать. Значит, получу следующий истребитель, а заслуженная подруга уйдёт новичку или вообще в учебную часть. Я повернулся и погладил "Спит" по винту, как в день первой встречи. Несентиментальный Митч хмыкнул:

– Сейчас затянем на грузовик, отвезём на базу. Там прощайтесь сколько влезет.

Под капотом щёлкнуло, будто покинутый самолёт решил что‑то сказать напоследок. Спасибо, что не разбил? Гад, потому что бросаешь? Кто поймёт крылатое существо, не имеющее грешной души…

Новые "Спитфайры" улучшенной серии Mk2 поступили лишь через три дня. Начальство загребло машины с пушечным вооружением, а мне как самому молодому претенденту на новую технику выделили пулемётный. Будто девятнадцать веков выслуги лет недостаточно! Вдобавок мы крупно поговорили с Бадером, впервые на повышенных тонах. Он категорически отстранил меня от боёв на десять дней.

Тому предшествовала нелепая история. По правилам КВВС лётчик после цикла из тридцати боевых вылетов обязан полгода отдыхать. Если считать за боевые все случаи, когда я открывал огонь, то за один июль набрал полный цикл, соответственно провёл в воздухе времени куда больше других пилотов крыла. Секрет прост – мы с Ваней рулили по очереди, а отдых и демоническое восстановление тела я уж как‑нибудь обеспечивал. И вот однажды шизофрения вздумала меня не будить, командуя звеном на посадке. Она наболтала в эфир такое, что Бадер записал флаинг – офицера Ханта в переутомлённые.

Он даже позволил мне пользоваться его авто, изготовленным по спецзаказу и легко управляемым водителем без ног. Я ездил к Мардж в гостиницу для вспомогательного персонала, когда она освобождалась от дежурств. Понятно – рядом, можно и на велосипеде за двадцать минут, но не солидно.

В качестве любезности девушки из Хора красоток подарили мне Рика – пятимесячного золотистого ретривера. Любимцев в Англии называют словом pet, независмо от видовой принадлежности, пола и возраста. Важно лишь, чтобы домашний зверёк не приносил пользы – не охранял, не ловил мышей и не нёс яйца. А какая польза нужна, когда пёс узнаёт твой истребитель ещё на пробежке, при задвинутом фонаре кабины? Он не может видеть лицо пилота, укрытое маской и очками, прочитать буквы на фюзеляже, даже запах различить – на авиабазе царят ароматы топлива и смазочных масел. Но ведь собаки не ошибаются! Прыгают, заходятся лаем от радости, а ты боишься только, чтобы дурачок в бурном восторге не попал в неостановившийся винт. Лётчик не вернулся из вылета, а пёс спокоен – значит, выпрыгнул с парашютом или сел в другом месте, судьба разбитого самолёта наших мохнатых друзей не интересует. Страшнее всего, когда время не вышло, а псина начинает тихонько и протяжно выть, словно волк на луну… Точно – жди беды. Что касается пользы, ничто так не успокаивает нервы после посадки, как рыжий хвостатый комок, пытающийся запрыгнуть на левую плоскость, сходя с ума от счастья. Праздник у него – большой сильный хозяин вернулся целым и невредимым.

В преисподней нет животных. Звериные души, если у них и есть посмертие, обретаются в местах, к коим у меня не было доступа. Удивительно, что я завёл собаку лишь через четыре года после возвращения в мир живых. Брехливая дворняга у хаты Бутаковых в Бобруйске – не в счёт. Наверно, виной тому кочевая жизнь. Пусть под Мадридом я провёл больший срок, нежели в Тангмере, чувство временности там было куда сильнее – закончится "интернациональный долг", и нас отзовут в Союз. Англия, чужая страна, стала домом, хоть тоже не постоянным. А в доме нужна собака, не так ли, мистер?

Затем меня навестил Дожонник – спонсор, крайне огорчённый, что моя псина и личная жизнь съели часть средств, отложенных на погашение долга. Он попробовал было намекнуть на шантаж, но не на того нарвался.

– Поверь, дружище, у тебя появится не меньше проблем. Получится – ты соврал в корыстных целях и допустил в КВВС иностранца. Меня пожурят, но, учитывая полдюжины сбитых и медаль "За лётные заслуги", в худшем случае переведут к землякам, в польскую эскадрилью на "Харрикейны".

– Что ты! Как даже мог такое подумать? Выбрось из головы!

Он уехал, успокоенный обещанием увеличить общую сумму выплат на пятьдесят фунтов.

Освобождение от боевых вылетов не помешало освоить новый "Спит". Внешне отличающийся только выпуклостью пирозапуска на капоте, он оснащён по сравнению с предыдущей моделью более мощным мотором. Винт получил автоматическую регулировку шага. Опробовав малыша в воздухе, я поверил, что Bf-109E на нём точно догоню!

С орудиями у коллег вышло неважно. В комплектации "В", как на машине лидера крыла, осталось четыре пулемёта, а пушки капризничают практически в каждом вылете. Бадер ругался матом хуже сапожника, постоянно трезвонил куда‑то по телефону и требовал назад пулемётные "Спиты", хотя бы старого варианта Mk1. Наоравшись, нехорошим взглядом сверлил мой WDH, но тут я уже занял позицию трёхсот спартанцев в одном лице. Помог дефицит высооктанового топлива к новым "Мерлинам", и босс отступил, а затем случился тот самый злополучный день 15 августа.

Сказать, что ничто не предвещало беды – глупо. К середине августа нацисты переключили внимание с промышленности и флота на аэродромы, основательно повредив авиабазы в Хокинге, Лимпне и Дриффилде. Не сомневаюсь, что командование КВВС прекрасно понимало необходимость их обороны, но нельзя быть сильными везде. Время реакции на сообщение радарных станций до вопля диспетчера "вылет!" уменьшилось до двух – двух с половиной минут, и всё равно истребители не успевали. А я провожал их с Риком, обладая готовым, заряженным и заправленным "Спитфайром", не имея возможности подняться в воздух. Утомлённый, блин… Даже перед Митчем стыдно, который, засосав пиво, топал к соседнему самолёту со снятыми капотами и раскрытыми лючками, помогая оживлять повреждённый истребитель. Ни слова, ни взгляда мне в упрёк, а разве нужны слова?

"Марк, ты совсем в человека превратился, – даже шиза это заметила. – Раньше хладнокровнее был, наглее, уверенее. Не психуй! Есть задача – бить нацистов, через три дня полетим. Ты не отдыхаешь без боёв, а изводишь себя".

Я не нашёл что ответить и зарылся лицом в рыжую шерсть. Мы с Риком невероятно привыкли друг другу за неделю, будто прожили вместе века.

В такой ленивый день с самого утра посыпались сообщения о налёте мелких групп на авиабазы в Мертлехэм – Хите. В Рочестере бомбы упали на авиационный завод. Через час "Юнкерсы-87" и "Мессешмитты-110" атаковали радиолокационные станции в Дувре и вдоль южного побережья. У нас банально не хватает истребителей, чтобы прикрывать огромное количество мест, получивших удары гуннов. Слушая ругань диспетчера с сектором, я невольно вспомнил изречение Марка Твена, что при падении с лошади у человека слишком мало рук, чтобы прижать ладошки ко всем ушибленным частям тела. КВВС с 11–й авиагруппой на юге и 12–й на западе 15 августа были похожи на побитого наездника, которому не хватило двух конечностей, подаренных природой. Лучше бы сэр Даудинг проснулся в то утро многоруким Шивой…

Ближе к вечеру Бадер поднял оставшиеся в строю после утренних вылетов "Спитфайры" и повёл их на юг, откуда накатывалось такое, что командование поначалу приняло за ошибку радара. В воздухе не может быть столько металла одновременно! И остатки крыла, сведённые в эскадрилью, никак не смогут задержать немецкий вал. Не унять набегающую волну прибоя, бросив в неё десяток камушков. Это понятно и собакам пилотов.

В начале седьмого взвыла сирена, на юге показались чёрные точки, персонал авиабазы ссыпался в щель – убежище, а в мозгах что‑то переклинило. Я завопил Митчу – за мной, и помчался к "Спиту", наплевав на приказы и запреты.

Парашют на сиденье, спасательный хомут едва застёгнут на бегу. Шлемофон сорвал с зеркала и криво кинул на голову, когда самолёт уже тронулся, а на поле свалились первые бомбы.

Прожив девятнадцать веков в преисподней, можно не узнать, что такое настоящий ад! Бомбы вывыбрасывают тонны земли из любимой зелёной лужайки коммандера Ричардсона, взрывают твердейший бетон полосы, осыпая мелкой крошкой единственную птичку, рискнувшую прокатиться посреди этого кошмара. Не теряя секунд на выруливание к взлётке, я дал газ непрогретому "Мерлину" и погнал поперёк аэродрома.

Повторюсь – вот это настоящее пекло! Кок вонзается прямо в фонтан грязи, дыма и огня, лопасти рубят в воздухе дёрн, его зелёная кровь липнет на бронестекле. Грохот канонады начисто заглушает рёв тысячи с лишним кобыл под капотом и треск камней по крылу, а я только молюсь перед небесным начальством – не попади колесо в воронку, не забейся маслорадиатор…

Взлетел в футе над изгородью, тщательно осмотревшись – не тянется ли за "Спитом" зловещий шлейф. Вроде как Господь миловал. Преследовать и мстить поздно, отбомбившиеся "Хейнкели" флегматично взяли курс на юг.

Выписал широкий круг над аэродромом. Где были стоянки – сплошное пламя. Выходит, я спас тебя, "Спитти" – дружок. Не забудь отплатить тем же. Надеюсь, Митч вовремя зарылся в щель.

Постепенно набирая высоту и присоединив, наконец, шлемофон к разъёму, я попробовал связаться с диспетчером сектора. Куда там! Эфир забит воплями, "факинг гунн" и "санофбич" – самые мягкие выражения.

"Хейнкели" далеко. Но были и другие группы германских коршунов, что раньше просвистели в вышине над Тангмером. Им же как‑то нужно вернуться во Францию?

Накрутив высоту под двадцать четыре тысячи футов, я увидел, наконец, такую эскадру и поразился – строй совершенно ровный, чёткий, как на параде. Значит, они прогулялись без рандеву с истребителями и артиллерия ПВО их не достала. Сознавая, что про этот бой мне лучше нигде не упоминать, я полого устремился к замыкающим машинам их образцовых шеренг, догнав последний "Юнкерс" за пределами Сассекса. Думаете, парни, из Англии выбрались, и над Ла – Маншем ничего не грозит?

Больше никогда, наверно, не придётся атаковать двухмоторный бомбардировщик столь легко. Я подобрался к нему двумя сотнями ниже и чуть левее, почти уравнял скорость и одним движением вознёсся наверх, в какой‑то сотне футов от стабилизатора.

"Юнкерс" вблизи выглядит внушительно, уверенно распластав широкое крыло. В кабине стрелка пусто – явно перелез вглубь в фюзеляжа и радуется, что опасность позади, скотина. Поэтому я повёл длинную очередь вдоль борта и зацепил двигатель.

У "восемьдесят восьмого" пилот сидит у левого борта. Наверно, свет в конце тоннеля увидел, когда машина ещё не коснулась воды. К "Спиту" потянулись золотые проволочки от хвостовых стрелков двух других замыкающих, но я не стал нарываться, крутанул вираж и проводил крестника в последний путь, у самой воды шмальнул очередь вдогонку, из каких‑то мальчишеских хулиганских побуждений. Гунн свалился левой плоскостью вниз, в небе не распустился ни один парашютный купол.

Бензина – хоть залейся, но какое‑то внутренне чувство сказало, что на сегодня хватит испытывать Фортуну. Судя по относительному спокойствию, разлившемуся по радиоэфиру, бои закончились не только на моём фронте. Пассажир заявил протест, требуя догнать другого бомбера. Я проигнорировал его и повернул на север.

На подлёте к Тангмеру увидел "Спит" Бадера с ведомым. Сердце ёкнуло в лётные сапоги. И это – всё, что сохранилось от крыла?! Действительность ещё хуже, за ведомым стелется белый шлейф, предвещающий как минимум ремонт. Если внизу осталось кому и где ремонтировать самолёты.

Я поравнялся с лидером, качнул крылом… и чуть не выпустил баранку из рук от изумления. В "Спите" топливный бак между лётчиком и мотором, в паре дюймов от ног. Воняет бензином всегда. Мы не то что летаем – чуть ли не плаваем в нём, а безногий авантюрист закурил прямо в воздухе, сдвинув фонарь и маску! Он выпустил клуб дыма, унесённый ветром назад, и помахал мне рукой, в которой зажата неизменная трубка.

"Демон, прибавь газу. Слышал? Нас бомбили. Выбери местечко без дырок, Дика на второй заход не хватит".

"Вас понял, Салага. Пощупаю".

Я прогулялся на бреющем, со щемящим сердцем рассматривая результаты бомбёжки, показал парням самый целый кусок.

Сели. Взлётно – посадочные полосы ещё ничего, только залепить дыры раствором, а вокруг…

"Герника", – охнул Ванятка.

Ни одного целого здания. Ни единого сохранившегося самолёта – уничтожены и на стоянках, и в ремонтном ангаре. Лётное поле затянуто дымом. Бензин, видимо, выгорел, а теперь на лицо и одежду спускается тяжёлый чад от смазочных масел.

Рик, провонявший копотью, радостно затявкал у крыла. Хозяин вернулся! Больше нет проблем…

Митч, и без того не слишком блистающий строевой выправкой, приобрёл хромоту.

– Ранен?

– Нет, сэр! Слишком быстро убегал в укрытие.

Я воровато оглянулся.

– Ставлю литр виски. Быстро почистите и зарядите пулемёты, выкиньте плёнку.

– Скрыть стрельбу, – понимающе кивнул техник. – Салага же запретил. А сколько?

– Один восемьдесят восьмой. Но меня скорее взгреют, чем наградят.

– Понял! – Митч обернулся, чтобы найти оружейника. Потом снова глянул на меня, радостно оскалившись. – Горжусь вами, сэр!

Но наш маленький обман не удался. Это я носом почуял, когда табачный выхлоп перебил масляное благовоние.

– Вылетел без разрешения.

– Сожалею, сэр!

Я вытянулся и откозырял. Почему‑то вспомнил комиссара бобруйской авиабригады товарища Фурманского, выписавшего мне путёвку на курорты Испании. Вот бы позеленел, если отдать ему честь по – буржуйски, ладонью вперёд от фуражки!

За время, уделённое приятным воспоминаниям о солнечной Советской Белоруссии, Бадер шагнул к крылу и колупнул пальцем нагар от кордита на дульном срезе. Для пробных полётов оружейник аккуратно заклеил стволы, чтоб не пылились зря, пломбы сорвало пулями.

– А пулемёты просто опробовал.

– Да, сэр.

– И как? Плёночку вместе посмотрим?

– Как прикажете. Я же не виноват, сэр, что под пробную очередь "Юнкерс" подвернулся.

Даг выбил трубку, раскуренную ещё в воздухе, посмотрел мне в глаза с каким‑то незнакомым и грустным выражением.

– А сейчас объяснишь мне, что взлетел, лишь бы спасти "Спитфайр" от бомб?

– Истинная правда, сэр! Кружил над полем, ожидая уменьшение задымления. Увидел гуннов. И… проверил пулемёты.

Бадер тоскливо оглядел стоянку, украшенную лишь тремя относительно целыми машинами, остальное – кострища. Он не матерился как обычно, и это особенно напрягло.

– Не хочешь понять. Самолёт ценен, но он – просто железо. Лётчика твоего уровня нужно готовить года два. Сегодня сбито десять наших, хорошо, если половина пилотов уцелела, – он мотнул головой в сторону, откуда тянулся протяжный собачий вой. – Железо привезут. Кому летать на нём? Ладно, накажу после боёв. Сейчас узнаем, есть ли потери среди наземных.

Обошлось ранеными и контуженными, один сильно обгорел, позднее – скончался. Зенитчики доложили о двух "вероятно повреждённых" бомбардировщиках противника, Бадер и Ричардсон презрительно скривились – я редко когда видел у них подобное единодушие.

– Еду домой. Подкинуть к Мардж? Здесь всё равно ночевать негде.

Мы укатили. За спиной всё так же клубится дым, а неутомимый коммандер гоняет аэродромных, заставляя расчищать обломки, убирать мусор, тушить пожары. До газонов очередь не скоро дойдёт.

Мардж скрючилась на кровати в двухместной комнате общежития, вся в слезах и в истерике.

– Представляешь? Когда стало понятно, что "Хейнкели" идут прямиком на Тангмер, наш офицер скомандовал… надеть каски! Он запретил спуститься в убежище! Как будто каска спасёт от падающего перекрытия.

Она зашлась рыданиями.

– Выжило пятеро… Двух девочек, которых солдаты вытащили позже, здорово обожгло… Остальных разложили на траве, рядком. Понимаешь? Почти все, с кем болтала и пила кофе утром, лежат на земле, прикрытые брезентом, из‑под него торчат неподвижные ноги в одинаковых форменных туфлях и чулках… Многие и без ног.

Внезапно истерика сменила направление.

– Ты убьёшь их, лётчик Хант? До единого, чтоб только кровавые обрубки валялись под брезентом!

– Всех вряд ли. Сегодня опустил одного "Юнкерса" в Ла – Манш.

– Тебе же запрещены боевые вылеты!

– А я хочу запретить гуннам бомбить. И не нашёл другого аргумента.

Погладил её по соломенным волосам. Мардж понемногу успокоилась и прижалась ко мне. Мы впервые провели ночь, не занимаясь сексом. Соседка по комнате не смогла бы помешать. Она спала под брезентом, в окружении таких же мёртвых тел. Лёгкий ветерок через открытое окно чуть колыхал пошитые её руками занавески.

Возле аэродрома я впервые за командировку в мир живых увидел неупокоенную душу. Техник из соседней эскадрильи в призрачном обгорелом комбинезоне топтался у "Спитфайров", пытаясь найти свой, и не находил: его босс не вернулся из вылета. Никогда не вернётся. Классический случай, парня заклинило между мирами. На сто лет, на двести, до страшного суда?

Иван обалдел, увидев призрака.

"А другие?"

"Нет, пока не видят. Молодой, слабый. За сотни лет может набрать силу, издавать звуки, слышимые смертными. А то и различим будет при лунном свете".

"И… как долго?"

"Пока не увидит машину Бергмана. То есть вечно. Но я помогу".

В кои‑то века опыт общения с новопредставленными использован не для мучений. Не узнав, кто вмешался, механик отправился в загробный мир, чтобы на миг ощутить Благодать, а потом погрузиться в страдания. Они – мелочь по сравнению с безумием посмертного заточения среди живых.