Текст книги "Северные рассказы"
Автор книги: Анатолий Климов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
Далеко на восток от зимовок и городцов, близлежащих к Обдорску и Березову, на границе земель Кондии и Обдории с массивами лесов царства туруханских купцов-обирал, затерялась в лесных оказиях и снеговых широтах маленькая речушка Вындер-яга, что впадает в реку Таз. На ее берегах в семье рыбака и искателя песцовой шкурки родился мальчик, названный Ваули. Не особенно довольные появлением мальчика, а не девочки, которую можно было бы продать в жены за калым, родители мало обращали внимания на ребенка. Ваули рос одиноким и диким, как зверек.
Никто в семье не знал и не подозревал, что этот мальчик в свое время станет национальным героем-освободителем и впишет в печальную историю своего народа величественные и прекрасные страницы. Никто не думал, что о нем еще долгие века будет помнить его суровая родина, а народ будет лелеять память о нем в волнующих сказках.
Суровая борьба за жизнь, законы сильнейшего, испытанные им еще в детстве, наглый, отвратительный разбой царской своры и попов, выковали в нем непреклонную волю к борьбе за счастье, за вольную, радостную жизнь в снегах и большую ненависть к кабале, нищете и горю.
И настал день, когда Ваули, сын Пиеттомина, словно титан гипербореец[13]13
Гиперборейцы – название древних жителей Севера.
[Закрыть] встал над угнетенной тундрой, над ее вековыми традициями и царскими законами, во весь свой могучий рост и дерзко, смело бросил в лицо царским опричникам-поработителям и местным тундровым хищникам-князьям вызов на борьбу.
Он кликнул клич к обездоленному народу, и снеговые поземки, ветры и снега разнесли его зов по тайникам тундр. На голос смельчака откликнулись радостным и гневным эхом бедняцкие чумы ненцев и остяков. С пищалями, луками, копьями-самоделками потекли изголодавшиеся по воле и счастью люди. Они, словно одержимые, набрасывались на оленьи табуны богатеев и разбивали их по своим косякам. Они убивали жадных до пушнины, юродствующих попов-миссионеров лживого христианства. Уничтожали купцов-факторщиков и разъездных торговцев-авантюристов и шли на Вындер-ягу к Ваули.
На развалинах Мангазеи вспыхнул и заметался над белесыми тундрами Малого и Большого Ямала пожар национального восстания.
В зимние, промороженные до самого верха ночи над мятежной тундрой вспыхивали еще ослепительные, феерические сполохи.
И тогда казалось, что здесь, на маленькой, далекой речушке Вындер-яга, зажгли восставшие огромный, неугасимый костер на весь Север...
* * *
Вавле было двадцать лет и зим[14]14
Т. е. 10 лет.
[Закрыть], когда умер отец. На мальчика сразу легли все заботы о семье и хозяйстве. Семья была большая – четыре рта. А хозяйства вовсе не было: изодранный ветрами старый чум да три оленя – вот и все, что сумел приобрести за всю свою жизнь отец.
Рано познал мальчик тяготы жизни главы чума. Большая глубокая складка взрослого залегла у мальчика меж бровей еще в раннем детстве.
Последние годы своей жизни старый Пиеттомин посвятил обучению Вавли тундровому существованию. Он научил мальчика распутывать сложные узоры запутанного следа песца, раскрыл тайны повадок хитрых лисиц и белок и приучил сына по звездам видеть дорогу в снегу, как на карте.
Десятилетний мальчик рос сильным и выносливым Он мог натянуть упругую тетеву отцовского лука и четыре дня кряду гонять дикого оленя по снегу, не отставая от зверя, пока обессилевший, загнанный олень не падал от усталости и голода. Из таких длительных отлучек Вавля всегда возвращался с добычей, немного похудевший, но довольный.
Сверстники из родного стойбища признавали Вавлю за вожака. Он был не по летам силен, ловок. Но его не боялись. Все знали – Вавля не обидит зря, Вавля справедлив и не любит ссор. Никто из мальчишек не умел так ловко кинуть на рога оленя ременный тянзян[15]15
Тянзян – аркан для ловли оленей.
[Закрыть] или разбежаться и грудью ударить в грудь старого огромного ветвистого вожака стада – минеруя и сбить его с ног. Вавля делал это.
Когда умер отец, мальчик пошел к князю Каменная Голова и спросил его:
– В которое стадо выходить?
Князь удивился:
– Кто ты, молодой хвастливый совенок, упавший из гнезда? Чего ты хочешь?
Гордо выпрямившись, «совенок» ответил, прямо глядя в лицо могучему князю:
– Иль ты не знаешь род Пиеттомина? Я старший в нем. Отец ушел к Нуму и оставил меня. Пусть иногда и камни думают...
Он стал сторожем оленей Каменной Головы. Князь был лют, как волк-сермик, как норд-северяк. Однажды волки задрали в стаде Вавли шесть оленей. Князь накинулся на пастуха:
– Где мои сильные быки, пастух? Где белые, как песцы, важенки? Ты спрятал их, сын крысы и белки?
– Что ты орешь, старик? – спокойно остановил хозяина Вавля. – У меня сердце далеко в груди. Волки задушили твоих оленей. Или тебе мало остальных? Еще украдешь у нас.
– Ты потерял ум, олений теленок! – вскричал взбешенный князь и, подняв над головою тяжелую палку-хо, шагнул к батраку.
Вавля шагнул ему навстречу и строго посмотрел в глаза Каменной Голове своими черными искрящимися гневом глазами.
– Ударишь – не будешь больше спать со своими женами. Я сказал, – и повернулся к нему спиной.
Каменная Голова бросил хо и убежал в чум, бормоча проклятия... В другой раз Вавля сам убил оленя и сказал об этом Каменной Голове.
– Кто хозяин стад? Ты? – как обычно начал ругаться князец. – Олешки мои! Зачем убил зверя?
– В тундре нашел ненца, умирающего от мороза, – ответил пастух. – Замерз вовсе. Надо ему было теплой крови дать... Я дал.
* * *
Долгих семь лет батрачил Ваули Пиеттомин у Каменной Головы. Семь лет караулил чужих оленей и кое-как кормил семью и себя. Это был тяжелый труд. В рваной облезшей малице, в оленьих пимах, которые давно перестали греть ноги, пастух годами жил в снегах, на обжигающих ветрах, на лютых морозах. Были дни, когда солнце вдруг переставало светить и нечем было дышать. Такие бывали морозы – стыли глаза и потухали, и захватывало легкие. Тогда пастух закрывал лицо грязной тряпкой и ложился в снег вниз лицом. А после спада мороза он отдирал вместе с кожей тряпку от лица. В такие морозы гибли слабые олешки, и князь винил в падеже пастухов.
«Почему так жизнь пошла в тундре? – думал Вавля, – У одних оленей как снега в сугробе, у других – нет ни одного... Почему?»
Кочуя со стадами старого, но могучего князца по тундрам Малого Ямала, Пиеттомин видел тысячи таких же обездоленных людей, как и он сам. Вместе с этим, у очень немногих соплеменников он видел тысячные отрубы оленей, стада, в которых оленей больше, чем звезд на зимнем небе. Эти ненцы, как обычно, были жестоки со своими пастухами и дружили с русскими купцами и шаманами.
О пришельцах в родные снега чумы складывали гневные песни. Там, где появлялись они, – там приходило в чумы горе. Вавля сам испытал на себе лживость пришельцев. Он принес факторщику трех песцов и попросил железный котел для чая. Пьяный купец, с большой черной бородой и грязными узловатыми руками, выхватил у него из рук белоснежных зверьков и стал впихивать их в маленький котелок. Втиснув двух песцов, чернобородый поставил котел на снег и коленом стал вминать и третью шкурку. Купец вспотел, долго мялся коленями на котелке, пока, наконец, не умял все три.
– На, харя, тебе котел. Жри, косоглазый, такая ему цена, – и швырнул под ноги Ваули измятую посудину. Ошеломленный юноша молча нагнулся и поднял ее: у самого дна жесть отошла и обнаружила сквозную щель.
Ваули показал на нее чернобородому.
– Ну и што? – захохотал факторщик. – Залепи соплями, ха-ха!
Молниеносно взлетела вверх яркая, белая жесть и с шумом опустилась на голову хохотавшему купцу: котел наделся на заросшую голову до подбородка, а к ногам факторщика полетело отрезанное острием края котла левое ухо. Купец зашатался, беспомощно растопырив руки, и затараторил:
– Да што ты, друг? Побойся Бога, Христа ради, друг.
А Вавля бил его и бил по жестяной голове молча, сосредоточенно, дрожа от гнева. Наконец чернобородый упал. На шум из фактории выбежали проводники и переводчики. Вавля вытащил блестящий нож и крикнул:
– Уйдите, куропатки!
И они разбежались, боясь этого мальчика, страшного в справедливом гневе.
После этого случая в тундре стали с уважением произносить имя Ваули Пиеттомина, а факторщика прозвали «Худым котлом».
Оскорбленный купец потребовал от рода выдать обидчика исправнику для наказания. Собрались на родовой совет все охотники и оленеводы родов стойбища. Вызвали к костру Вавлю и потребовали правдивого рассказа о происшествии. Когда юноша кончил рассказ, старейший в роду Каменная Голова – князь и законник вдруг спросил:
– А ты, мальчик, не врешь?
– Купец не так говорку кладет.
Гневом зажглись глаза у Вавли. Он шагнул совсем близко к костру, присел к огню я положил свою левую руку в пламя. Огонь жадно набросился на сухую оленью шерсть одежды.
У костра наступила сразу гнетущая тишина. Даже трубка мира, обходящая беспрестанно рты, замерла у кого-то в поднятой руке и погасла. Слышно было, как весело потрескивает в огне шерсть...
В этой тишине из темного угла быстро вырвался вдруг человек и, схватив Пиеттомина за руку, отдернул ее от огня.
– Ты говоришь правду, друг, – сказал он. – Мы верим тебе.
– Верим!
– Правду!
Очнулась вдруг толпа.
– У меня в роду не было лжецов, – спокойно проговорил Пиеттомин, пряча обожженную руку, и ушел с совета.
На мороз за ним вышел человек, выдернувший его руку из костра. Когда нюга упала за ними, чужой человек сказал Вавле:
– Меня зовут Майри Ходакам, будь мне другом, – и протянул Вавле нож с рукоятью и ножнами из мамонтовой кости.
Они обменялись подарками. Так они стали друзьями.
ГЛАВА 4
Ко времени, к которому относится наш рассказ, город-крепость Обдорск имел за собой уже более двухсот лет существования, он считался старым городом, хорошо укрепленным и обстроившимся. До этого долгое время Обдорск являлся подсобной «крепосцой» к главному опорному пункту царской колонизации на Ямале – городу Березову (Армут-Вош). Но с проникновением в глубь тундры казаков и «казенного и торгового люда» влияние Березова как административного центра на Ямале ослабевает. Наряду с этим, Обдорск приобретает все более и более прочные позиции и, наконец, окончательно выходит из-под влияния Березова в самостоятельный город. В Обдорске имеют местопребывание исправник, акцизный чиновник, контролер, священник и повивальная бабка. Помимо этого, здесь постоянно живут полсотни казаков, целая свора попов-миссионеров из братства Св. Гурия, полдесятка купцов и во всю свирепствует «остяцко-самоедская управа» (суд).
С внешней стороны Обдорск тех времен имел весьма неказистый вид. Десятка три занесенных до труб домов зырянских и русских и маленькая церквушка. На площади перед часовней стояла заржавелая от давнего неупотребления старинная пушка-пищаль, и на высоком берегу реки Полуй[16]16
Обдорск расположен не на Оби, как многие думают, а в 6 километрах от нее, на реке Полуй.
[Закрыть] кое-где еле держались полуразрушенные невысокие бревенчатые стены с бойницами.
В начале 1839 года Обдорск был несказанно удивлен и испуган: тобольский наместник, прослышав о ненецком восстании, вот уже белее десяти лет безнаказанно свирепствующем в Обдории, после многих витиеватых «доносов» дьяков и жалоб князя Василия Тайшина, страшно разгневался на обдорского исправника и сменил его с должности. Вскоре появился новый исправник, которому было строжайше предписано немедленно искоренить волнение и наказать атаманов его – Ваули и Майри Ходакам. Исправник приехал и сразу же круто взялся выполнять предписание. Но что сделает мерзляка Скорняков с полсотней казаков против «оравы язычников», как он выражался.
– Где я буду его искать? – жаловался он своему приятелю, березовскому мещанину по торговым делам Николаю Нечаевскому. – Вот ты живешь здесь пять годов и говоришь, не найти его в тундре. Легче, говоришь, иголку в сене найти, нежели Ваули в бездорожных снегах. А что я буду делать? Как его схватить, стервеца, прости ты меня, господи!
– Да, Владимир Александрович, его словить – легче ветер в поле схватить. Намедни остяк сказывал – у Каменного Пояса разбойничает...
– То-то и есть! – горячился Скорняков. – А давно ль у Надым-реки был? Эвон где!
– Сказывают, у Пояса настиг Вавля князя Василия Сэротетто и отдал его жизнь пятерым каким-то ненцам. Мстили они ему, что ли, не ведаю, но по древнему своему дикому обычаю сняли волосы с кожей вместе с головы, но жить оставили. Для позора вечного.
– Ну, косоглазый разбойник, погодь – изловлю, шкуру сдеру, смирю, – обещал исправник. – Но как взять его? Вразуми меня, Николай Николаич.
– Сила здесь, Владимир Александрыч, не при чем. Сила– она дура. А ты хитростью, умом обойди его. Многие из них падки до водки – подкупи, не жалей и побрякушек, отдай! Приволокут живо. Особливо разговор говори с теми, кто побогаче...
* * *
Огнем метался мятежный Ваули Пиеттомин из конца в конец тундр Ямала со своей могучей вольницей. Куда б ни приходил – везде встречала его беднота восторженно и радостно. Шарахалась во все стороны от него богатая родовая знать, хороня оленьи стада. Но он неизбежно находил их (вся тундра помогала ему), отбирал оленей и раздавал беднякам.
...Сколько радостных, счастливых лиц. Даже дымный чад костров кажется не таким едким. Даже скупая, холодная, как кусок льда из полярных морей, луна сегодня улыбается по-особенному. Но кто это хмурится там в почетном окружении у главного костра? Кто этот высокий человек с черными, как полярная темень, волосами, с голубыми и чистыми, как детство, глазами и волевым очертанием губ? Кто он? Почему лежат перед ним нетронутыми вкусные оленьи кости с лакомыми мозгами?
– Ваули, – обращается к нему ненец справа, – почему не выпьешь мозг из кости? Какая росомаха пробежала по твоим слопцам, съела приманку и обмочила след? Разве это твое горе? – шутит охотник.
– Нет, Майри, – отвечает тот, которого назвали Ваули, – промысел выдался хороший... Но ту ли дорогу гоняем мы[17]17
Своеобразный оборот речи. «Гонять дорогу» – значит ездить по дороге; в этом случае – «правильный ли путь».
[Закрыть], эту ли тропу...
Неожиданно в полосу огня входят один за другим пять ненцев. Среди веселого застолья, говора и шуток пришедшие выглядят хмуро, лица их торжественны, сутулые фигуры на коротких изогнутых ногах не сгибаются.
Пиеттомин замолчал и, подождав, пока последний из пяти пришельцев появился на свету костра, спросил:
– Почему пятеро мужчин из рода Нырмы Тырово не пьют оленьей крови и не греются у костра?
Пришельцы молчали.
– Говори ты, – указал Вавля на самого молодого бойкого и резвого парня.
– Здесь пять без одного старших сыновей моего отца, – ответил он. – Как будет говорить младший за весь род? Старший будет говорить...
– Пусть так, – одобрительно улыбнулся Вавля. – Уши наши открыты, Алику, – обратился Вавля теперь уже к крайнему с мужественным лицом и жесткими глазами человеку.
Торжественно, медленно заговорил Алику:
– Отец ненцев! И вы, большие люди снега, слушайте нужду нашего рода!
Затих говор у костров.
– Знает тундра от Камня до Большой воды про злого ненца по имени Васька из рода Сэротетто. Худая слава ходит по следам его нарт. Жаден, хоть и богат, Васька.
– Дурная слава ходит о нем – это верно, – повторил Вавля.
– Когда пришли к нам чужие люди в тундру, Васька еще злее стал, – продолжал Алику. – Совсем худой ненец стал. Давно-давно наш род сторожит у него оленей. Предки наши гоняли его стада. Отец гонял. Теперь нет отца – убил его злой Васька. Когда уходил отец в большую дорогу к предкам, позвал нас к себе и отдал жизнь Васьки нам – своим сыновьям.
Алику повернулся спиной к костру и, подняв руку к небу, торжественно проговорил:
– Отец! Видишь, мы исполнили твою волю. Мы пришли к нему, мы идем с ним. Видишь ты, отец, Ваську, привязанного к нарте?
Вавля вскочил на ноги.
– Где князь? Что ты говоришь, Алику?
– Вон за этим чумом, – указал Алику на ближайший чум. – Мы нашли его и привезли сюда, на суд твой, отец ненцев, на месть за отца.
– Ведите его к костру, братья, – опускаясь на шкуру оленя, сказал Пиеттомин. – Пусть расскажет о своих делах.
Братья ушли за князем. Вскоре из-за чума показался Сэротетто в сопровождении толпы оленеводов, которая волновалась и кричала:
– Волк!
– Сермик!
– Проклятый человек!
– Собака!
Князь был испуган и, видимо, не ждал для себя ничего хорошего. Богатая одежда на сутулых плечах старика смялась и испачкалась. Яркие языки лент и медные пуговицы, в изобилии нашитые на одежду, оборвались. Он шел, спотыкаясь и пугливо озираясь по сторонам. Лицо его, потное и искривленное судорожной гримасой, было покорно.
– Кто ты, человек? – услышал он голос из-за дыма костра. – Зачем связали тебя и привели на суд людей?
Ветер рванул воздух, и дым побитой собакой пополз по земле. Князь увидел за огнем человека, которого боялся и ненавидел, которого не видел никогда и всегда избегал с ним встреч. Он опустил голову под взглядом ясных, спокойных глаз.
– Что сделал ты – человек?– снова раздался голос.
– Не знай, – еле-еле прошептал пленник.
– Он не знает!
– Собака!
– Смерть ему!
Толпа заревела, заколыхалась, точно буйный ветер налетел на кедры и гнул их...
Василий Сэротетто съежился пуще прежнего, пряча голову в худые плечи.
– Скажи мне, князь, – услышал тот же голос князец, – слышал ли ты в тундре, чтобы дети снега нарушили старинные традиции своей страны? Разве в тундре потерялись ее законы?
– Нет, не слыхать, – не поднимая глаз, ответил князь.
– Крепки эти законы, князец! Законы говорят: есть у тебя мясо – отдай твоему другу, помоги в несчастье, выведи его на верную тропу к жилью. По этим ли законам живешь, тундровый человек?
Молчал князец, как лед. Молчала и толпа, не смея вспугнуть мысль, идущую от сердца. Ваули продолжал:
– Молчишь, человек? Скажи нам – зачем ты продаешь свой народ худым людям царской власти? Зачем вместе с ними обижаешь людей своего племени?
И снова молчал князец. Костер у ног его почти потух.
– Уйди от нас, человек. Уйди. Собаки наших чумов чуют в тебе незнакомый запах. Это запах не тундры...
– Вавля, – потянулся через костер Сэротетто-князь. – Вавля! Отпусти меня, я дам большую дань...
– Ты не мой пленник, – возразил Пиеттомин, – ты должник рода Тырово. Отдай дань им.
Тут подошел к нему с арканом старший из сыновей Нырмы.
– Вавля...
– Ты – не сын тундры. Ее законы ты бросил. Теперь для тебя нет закона в снегах. Иди!
И его утащили в ночь... Опять разгорелись костры и вспыхнули шумные разговоры. Ваули сидел неподвижно, словно прислушиваясь к своему сердцу.
– Пошто буран налицо пал? – опять спрашивает его Майри. – Или язык примерз во рту?
– Майри, великий тадибей Ямала Вывка гонцов прислал с дарами. Звал с богами разговаривать. Поедем, Майри?
Ходакам задумался. «Хитер Вывка. Обманет ли?» Но затаил тревогу и весело сказал:
– Хой! У наших оленей ноги, как ветер, быстры. Чум шамана недалеко. Едем, друг!
* * *
Командовал и распоряжался всем сам Вывка. У костра его чума решилась судьба проклятого шаманами и феодалами дерзновенного Ваули. Весь цвет знати тундры, самые мощные оленеводы, имеющие по пять-десять тысяч голов оленей, смиренно слушали приказы шамана. Здесь был и оскальпированный, напитанный доотказа злобой против Пиеттомина, князь Сэротетто, и главный правитель тундр Тайшин, и Вантуйто, и хозяин черных оленей Хороля и другие обиженные им, озлобленные против него. Вывка говорил:
– Он приведет ко мне упряжку оленей. Будет один-двое, я сказал, что боги не любят толпы. Дорогу в его стан вы лучше, чем в свой, знаете. Идите, ненцы, и возьмите его. Но пусть он не знает обо мне. Я сказал!
Девять нарт оторвались от чума тадибея и помчались в тундру, как на загон зверя. Ехали так, чтобы нарта Вавли оказалась в средине облавы.
Законы снегов требуют, чтобы при встрече путники обязательно остановились. Кто бы ни был, а остановить оленей или собак должен! Редкие встречи людей в молчаливых снегах – счастье! И если ты хорошо знаешь местность, если у тебя есть запасы патронов и пищи – остановись и спроси у встречного, все ли у него благополучно. Если он плутает по снежной пустыне – укажи звезду, на которую он должен ехать. Дай патронов, поделись пищей – так требует традиция.
Благородная и красивая традиция встреч! Она-то и погубила Ваули с другом! Она заставила их остановиться и доверчиво осведомиться о нуждах путников.
– Куда лежит твоя дорога, друг? – спросил Пиеттомин ненца в богатой, разукрашенной лентами, отороченной песцами, малице. – Есть ли в нартах у тебя мясо, друг?
Молчаливые фигуры со всех сторон приближались к ним. Кольцо сжималось...
* * *
Исправник в бешенстве наотмашь ударил его в лицо..
– А-а, стервец, душегуб проклятый, попался! Будешь ослушничать, язычник! – приговаривал он при каждом новом ударе. Ваули молчал. Казалось, он даже не ощущал этих жестоких ударов. Моральное потрясение, боль в голове и сердце от чудовищного предательства соплеменников, за счастье которых он боролся, притупили ощущение физической боли. Он стоял, гордо закинув голову, этот исполин, перед толстым, плюгавым Скорняковым и даже не глядел на него. Сильные, волевые губы были плотно сжаты; из уголков рта текла тоненькая струйка яркокрасной крови.
Скорняков хорохорился совсем по-петушиному, ударяя связанного Пиеттомина. Маленькая комнатешка доотказа была набита любопытными и казаками. Избитый Майри Ходакам неподвижно лежал у ног своего друга. Иногда Скорняков пытался пинать его, но всегда встречал ногу Ваули, который старался хоть как-нибудь защитить Майри.
– Зачем бьешь! – скупо говорил Пиеттомин. – У меня не всегда рога на голове есть. Отпадают они.
– Ты, язычник, еще поучать меня будешь? – кричал исправник, но бить переставал – было стыдно.
– Говори, сколько оленей отобрал у хозяев?
– Олени живут в тундре. Не один хозяин им, а все люди в тундре, – отвечал пленник.
– Кому роздал, идол?
– Спроси у ветра, где он бывает...
– У-у! Разбойник, прости ты меня, господи. Купцов обирал зачем? Знаешь, царь гневится на тебя за ослушание.
Ваули улыбнулся одними глазами. Ответил:
– Царя не видел, не знаю. Кто его выбирал начальником над нами? Совет наш не слушал его говорку. Кто он?
Так всегда кончался допрос бунтовщиков.
Мало что услышал от них исправник. Бунтари презрительно отмалчивались и молча переносили жестокие порки. Однажды избитый Ваули разжал губы и тихо проговорил:
– Одним временем[18]18
Т. е. когда-нибудь (ненецкий оборот речи).
[Закрыть] умрешь, царский русский! Умрешь вместе с князьями. Вольные бедные хозяевами земли будут. Я сказал...
