Текст книги "Взрыв у моря"

Автор книги: Анатолий Мошковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Я! – Иринка первая вскинула руку, потом – Люда.

– За мной! – Костя пронзительно свистнул и кинулся по ступенькам к причалу.

– Ура! Вперед! За Костей! – взвизгнула Иринка, маленькая и кругленькая, и храбро прыгнула вслед. Сверху, из-за гранитного барьера набережной, с недоумением и жалостью смотрели на них курортники.

– Скорей! – Костя приплясывал от нетерпения у трапа, который вот-вот собирались убрать.

Впереди бежали девчонки, за ними скакал по залитому пенистыми волнами бетонному причалу Женечка, а еще дальше двигался Сашка, показывая всем своим видом – медленным шагом, насупленным лицом и недовольно приподнятыми плечами, – что это очень глупая, очень мальчишеская затея и он, Сашка, следует на причал только из-за сестер, чтобы не оставить их наедине с разбушевавшейся стихией и таким сумасбродом, как Костя…

– А как насчет билетов? – преградил им путь молодой незнакомый Косте матрос в кирпично-оранжевой форме.

– Дед мой заплатит в Скалистом, он там начальник на причале!

– А эта пестрая публика?

– Они мои друзья!

Морем Костя всегда ездил даром – это стало уже правилом.

Суденышко просигналило, развернулось и, снова выплеснув из динамика оглушительно-бодрую музыку, пошло вдоль длинного серого мола с широкой темной латкой: в войну наши корабли торпедировали его и порт, где укрывались суда неприятеля.

Вот позади уже мол с белым маячком на конце.

Суденышко шло, зарываясь в волну, открытое брызгам и ветру. Кроме ребят, на теплоходе было человек семь – они укрылись внизу, в носовом салоне. А ребята остались на палубе.

Люда стояла у борта, прикрывала от ветра Иринку, и волосы ее с бантами сдувались то вправо, то влево, а платье, хотя и было мокрое, вспухало как парашют, но не обычный, с которым спускаются с неба на землю, а такой, который мог унести с земли на небо, и было боязно, что он унесет ее, и Костя каждое мгновение готов был броситься на выручку, чтобы удержать ее на земле.

Ветер, чайки, волны, качка… Весь мир ходил ходуном!

Радость не умещалась в Косте, клокотала, лезла наружу, как вино в бутылке, готовое вышибить пробку, и хотелось заорать во всю глотку, пройтись колесом по палубе, бесстрашно сорвать с Сашкиного облупленного носа очки, подбросить выше туч, поймать и снова бесстрашно посадить на его нос…

– Плохо, что пошли морем? Плохо, да? – крикнул Костя, сильно свешиваясь над бортом и захлебываясь от ветра и брызг, сорванных с поверхности бушующего моря. – Кого-нибудь укачало?

– Замечательно! – сказал Сашка, улыбаясь. – Только смотри, мальчик, не свались в море, оно кишит акулами… Никто тебя не спасет!

Костя засмеялся, потому что было смешно: акулы Черного моря так малы, что панически боятся человека, а еще и потому, что акул очень немного здесь, и потому, что Сашка уже совсем не сердито смотрит на него за это сумасбродство и самоуправство.

– Я худой и не представляю для акул интереса! – прокричал Костя. – А ведь красиво, красиво как! – Он кивнул на море.

Сердце у Кости заколотилось еще сильней… Ну что, ну что бы такое сделать? Мельком глянув на Женечку, который, съежившись, несчастненько сидел на скамейке, Костя увидел возле его ног лук, подскочил, схватил, вырвал из колчана стрелу, одним прыжком очутился у борта, вставил стрелу в тугую тетиву, растянул ее сколько было силы и пустил.

– Ловите стрелу! – крикнул он. – Ловите! Сейчас возвратится.

И, бросив Женечке его лук, вытянул над морем руки, словно и вправду мог поймать стрелу, которая со свистом ушла ввысь. В лицо Кости, внезапно прорвав облака, ударило солнце – будто стрела пробила тучи и вернулась к нему теплым лучом солнца. Лицо у Люды сверкало, нежное, чистое, в карих звездочках родинок, в улыбке узких глаз. Непрерывно дующий ветер прижимал к ней тонкое белое платье. Она казалась Косте удивительно стройной, легкой, восхитительной. Иринка тоже улыбалась во весь рот.

Недалеко от сестер стоял Сашка. Он смотрел на крутые, гладкие спины волн, и в его коротко подстриженных волосах радостно блестели, переливаясь на солнце, капельки морской воды. Один Женечка почему-то скис – стрелу жалел, что ли?

Глава 9. НА ГОРОДСКОЙ ПЛОЩАДИ

– Ребята, кто хочет пожевать? – спросил Костя, неожиданно вспомнив, что на теплоходике должен быть буфет. Он решил купить на свой последний рубль каких-нибудь лакомств.

– Я хочу! – закричала Иринка.

Костя двинулся к буфету и стал дергать мокрую ручку.

– Дверь хочешь сломать? – спросил молодой матрос в форменной рубашке и брюках. – Отваливай, буфетчица заболела.

Костя прошелся по теплоходу, заглянул на корму, а когда вернулся к ребятам, заметил, что Женечка еще больше съежился и, казалось, стал раза в три меньше, да и Люда с Иринкой уже сидели на скамье. Лицо у Люды чуть посерело, и она время от времени позевывала – не от качки ли? Кто бы мог подумать… Ведь у моря живет, можно сказать, морячка… Вот к чему привело его сумасбродство.

Один Сашка как ни в чем не бывало стоял у борта. Костя еще раз осторожно скользнул глазами по серому, с дрожащими от холода губами лицу Люды и полным вины и раскаяния голосом сказал:

– Надоело здесь, пошли лучше в салон…

Внизу меньше качало, Люда немножко ожила и почти перестала зевать. Она сидела рядом с Костей, почти вплотную, но совершенно не касаясь его, и он лицом и всем своим телом ощущал идущее от нее легкое тепло. Чтоб нечаянно не задеть Люду локтем или плечом, он сидел смирно, напряженно и боялся дохнуть.

– Кость, а ты влюбился в Люду, да? – вдруг спросила Иринка.

У Кости сразу заложило уши, и он отпрянул к спинке сиденья. Женечка засмеялся, показывая мелкие зубки.

Костя не сразу пришел в себя, а когда опомнился, выпалил:

– Дурочка! Ничего ты не понимаешь!..

– Ужей обиделся, – хныкнула Иринка. – Слова сказать нельзя… Разве это плохо?

Люда прищурила глаза и едва заметно улыбнулась, и в этой улыбке было что-то смутно загадочное, тревожное, даже хитрое.

– Костя совершенно прав, – сказала она и прыснула, – мы еще маленькие, чтоб влюбляться, и мамы с папами нам этого не позволят, вот придет время – тогда другое дело… Правда ведь?

– Правда, – подтвердил Женечка.

А Костя все сидел, больно прижавшись острыми лопатками к спинке сиденья, и ждал, когда успокоится сердце и в голове перестанут метаться мысли. А сердце все колотилось и мысли все прыгали и метались, и он не знал, куда деться. Выскочить бы на палубу, да неловко: подумают, что он и правда… А он совсем не влюбился в нее, ну ни капельки! Ни в кого из девчонок он еще не влюблялся и влюбляться не собирается. Просто она красивая, и ничего другого. Замечательная. Все в ней не так, как у других. И лицо у нее совсем особое, и взгляд необычный. И плечи. И голоса такого ни у кого больше нет. И ходит она как-то диковинно, по-своему – легко и плавно, будто на кончиках пальцев, и поневоле кажется, что ходить ей одно удовольствие. И с ней интересно. А влюбляться в нее он не собирается. Ну, а то самое перо, перо грифа с вставленным в него стержнем… Чтоб никто ничего такого не подумал, его можно подарить Люде не просто так, а в день рождения или Восьмого марта…

– Ребята, а я слышал, наш дот будут ломать! – разбил его мысли голос Женечки. – Ни к чему он вроде у моря, серый, старый, некрасивый и портит вид…

– Ну, это если Сашка позволит! – отозвалась Иринка, и Костя стал потихоньку приходить в себя. И острые лопатки его уже не так сильно прижимались к спинке сиденья.

Три раза «Лебедь» приставал к причалам прибрежных поселков, лежавших на линии Кипарисы – Скалистый: на его палубу прыгало несколько отчаянных пассажиров, он отваливал и двигался дальше.

– Скоро приедем? – спросила Иринка.

– Через десять минут. – Костя глянул на часы. Люда посмотрела на свое платье и ужаснулась:

– Ой, какое грязное!

– Ты что? – спросил Костя. – Нормальное, – однако, заметив рядом Иринку, прикусил язык.

Наконец из-за ближнего Тупого мыса показался Скалистый – он лежал у низкого берега, изогнутого подковой, и взбирался по холмам вверх. Костя смотрел, как надвигался железобетонный причал. Вон и дедушка. Поймав брошенный матросом конец, дедушка накинул петлю на тумбу и потер рука об руку. Он прихрамывал, и год от года все заметней: десять лет назад нога его попала между бортом и причалом. Он был в старомодном прорезиненном плаще. Костя любил дедушку и, спрыгнув на мокрый, со следами морской пены причал, подошел к нему. У дедушки было худое, поросшее седой и жесткой щетиной лицо, бурое от загара и ветра, с дряблыми мешочками под глазами. Он пристально посмотрел на ребят, прыгнувших вслед за Костей, словно ему было далеко не безразлично, с кем приехал его внук. Так оно в общем-то и было. Прежних Костиных дружков дедушка не жаловал, и за ужином ли, на скамье ли у подъезда или на причале припечатывал их одним-другим словечком: «дурошлепы, сорные головы», и Костя начинал замечать в своих дружках то, чего раньше не видел…

– Ездили в Кипарисы, – объяснил Костя дедушке свое появление на причале. – Это мои товарищи Сапожковы, Саша и Люда…

Дедушка кивнул, снял с тумб излохмаченные концы, и, когда «Лебедь», высоко подпрыгивая на волнах, отошел от причала, Костя спросил у дедушки, не забыл ли он взять еду. Он частенько стал забывать дома кошелку с пищей.

– Взял. – Дедушка вытер о полы плаща мокрые красные руки.

Костя пошел по пустому причалу догонять ребят. Уже с берега оглянулся на дедушку – он ковылял к небольшому крытому павильончику для ожидания на причале. Костя изрядно проголодался и надо бы ему сразу топать домой, да жаль было расставаться с Сапожковыми, и он решил немного проводить их. К Люде Костя не подходил, а шагал рядом с Сашкой. Так они дошли до высокого бетонного обелиска со звездой на вершине, с пустыми минами, литым тяжелым якорем у основания и оградой из настоящей корабельной цепи. Все в этом памятнике было тревожащим и настоящим… Костя всегда чуть замирал и останавливался при виде его и никак не мог привыкнуть к памятнику, под которым лежали морские пехотинцы, десантники сорок первого года, взорвавшие на окраине их городка нефтебазу. Ведь под ним, под этим обелиском, мог лежать и его отец, чудом оставшийся в живых, и тогда бы и его, Кости, не было на свете – представить это было невозможно. Когда они миновали обелиск, Иринка сказала:

– Теперь будем плавать в Кипарисы только морем! Никакой шторм мне больше не страшен! Я и не знала!

– Ты у нас храбрющая! – отозвался Сашка. – Это давно известно, да все вот случая не представлялось…

– А теперь всех нас заткнешь за пояс, – подала голос Люда.

– Заткну, – охотно согласилась Иринка.

– А не мог бы ты, Лохматый, доставить нас из Кипарисов на самолете? – спросил Сашка.

– Запросто, – не растерялся Костя. – На самолете какой марки предпочитаете летать?

Люда с Иринкой и Женечка громко рассмеялись. Сашка тоже улыбнулся и посмотрел на него очень дружелюбно.

– Ну я пойду, – Костя хлопнул Сашку по плечу и насторожился: позовут к себе или нет?

– А я думал, ты с нами.

– В другой раз, – сказал Костя. – Ну всего! – Он махнул им рукой и побрел назад.

Все было хорошо. Хорошо, как никогда в его жизни.

Костя даже забыл о своих дружках, о том, что они могут подстеречь и поколотить его. Нельзя даже представить себе, что они так легко простили ему «измену». Без них ему было непривычно и странно: ни воплей и крика, ни острых вспышек веселья, ссор и подначиваний, ни вечной ругани, опасений и невольной оглядки, как бы взрослые не заметили, что они делают, не подловили и не отвели куда следует, лучшее из этого куда были, конечно, родители… То новое, что внезапно ворвалось в Костю, еще не улеглось, не захватило до конца, не проникло во все его потайные закоулки. Будто прыгнул он очертя голову с отвесной скалы в морскую круговерть и упрямо плыл, плыл к чему-то новому, но еще не доплыл, не дотянул, а лишь, преодолевая сильное течение, ухватился кончиками пальцев и с трудом подтягивался к этому новому, чтоб окончательно выбраться, отряхнуться и зажить совсем по-иному…

Костя шагал не оглядываясь.

Вышел на Центральную улицу – автостраду, соединявшую все курортные городки их побережья, дошагал до обширной оживленной площади с большими рекламными щитами для отдыхающих, с сувенирными и газетными киосками, со стоянками автобусов и такси. Шел, – руки в карманах, что-то напевая про себя и улыбаясь. Как все хорошо! Как отлично съездили туда и обратно, как замечательно окатило их волной, как сверкали, переливаясь, прозрачные крупные капли на ее черных ресницах…

Знакомый голос заставил Костю остановиться.

– Не волнуйтесь, гражданочка! Зачем такой тон? Нервные клетки не восстанавливаются! – уверял кого-то его отец, а ему отвечал другой, возмущенный, женский, тоже очень знакомый Косте голос:

– Вы бросьте свои шуточки! Сажать надо в порядке очереди, а не так… Мы уже полчаса ждем!

У Кости сдавило дыхание.

Он увидел возле стоянки такси с буквой «Т» на указателе Веру Александровну, свою учительницу, сухонькую, седую, в белой батистовой кофточке, с двумя большими кожаными сумками у ног: уезжала куда-то? Она стояла первой в очереди, а его отец сидел в машине цвета морской волны, с шашечками на дверце и возле нее суетились трое загоревших курортников с чемоданами. Они о чем-то вполголоса, отчаянно жестикулируя, упрашивали отца. Впрочем, было совершенно ясно, о чем.

– Спокойненько! – Отец высунулся из окошечка машины, и прядь густых, белых, как и у Кости, волос съехала набок. И обратился к очереди: – Я прибыл к ним по вызову через диспетчерскую…

– А чего же они тогда вас упрашивают? – спросила женщина с девочкой, стоявшая за учительницей. – Вы просто набираете выгодных клиентов!

– Да боже упаси! Они меня выбирают, а не я их. И вы могли бы заказать… – возразил отец, однако очередь не поверила ему и шумно поддержала женщину:

– Возят, кого хотят, будто машина не государственная! Разбаловались!

Костя смотрел на все это и не мог сдвинуться с места. А когда внутри чуть-чуть отпустило, он быстро встал за рекламный щит с изображением бодрого румяного красавца, с улыбкой разглядывавшего с борта сверкающего экскурсионного теплохода их курортный берег, поросший кипарисами и соснами. Костя прижался щекой к деревянной раме щита и обострившимся слухом слышал все, что делалось по ту сторону.

– Я где-то видела этого таксиста, – сказала Вера Александровна кому-то в очереди, – кажется, он приходил в нашу школу узнать о своем сыне… Как же его фамилия? Вылетело!

Костя весь пылал липким жаром: конечно же, приходил! Отец приходил в школу полгода назад, когда его вызвал классный руководитель за то, что Костя поколотил на переменке одного малого – ябеду.

– Наверно, посулили ему хороший калым, – сказал чей-то голос.

– А то как же! Смотрите, как управляется с их чемоданами.

– Стреляный воробей.

Взревел мотор, и отцовская машина умчалась с площади.

– Хоть бы номер записали, – сокрушался кто-то, – возмущаемся, а мер не принимаем…

– Записывай не записывай – выкрутится! – безнадежным голосом ответил какой-то скептик. – Опытный народ, правды у них не добьешься, рука руку моет…

– Нет, вы это напрасно, – пробасил кто-то третий, – у вас устаревшие сведения, сейчас с хапугами борются, гонят из таксомоторных парков…

Костя отпрянул от рекламного щита и быстрым шагом пошел назад, чтоб его не заметили из очереди. Он пересек площадь с другой стороны и по узкому проулку вышел на свою Канатную улицу.

Глава 10. ГЛУПЫЙ МАЛЬЧИШКА

Дома, как и следовало ожидать, никого, кроме Лени, не было. Костя так был взвинчен, что даже есть расхотелось. Леня, ни о чем не догадываясь, стал рассказывать ему что-то забавное, желая расположить к себе, по-доброму смотрел ему в глаза. Костя слушал, но ничего не слышал. С недоуменной, чуть обиженной улыбкой брат ушел на улицу, и лишь тогда Костя кое-чего поел, не чувствуя, впрочем, вкуса еды. Он нигде не мог найти себе места. Услышав в полной тишине квартиры, как щелкнул в двери ключ – вернулась из своей «Глицинии» мама, – Костя выскочил в переднюю. И не успела мама переступить порог, громко, задыхаясь от возбуждения, выпалил:

– Ты что-нибудь знаешь про него? Знаешь или нет? Он набирает выгодных пассажиров и ни с чем не считается!

Мама напряженно, со страхом посмотрела на него. На ней не было лица, а Костя продолжал выплескивать из себя все, чем был наполнен до краев.

– Вот так! Он даже Веру Александровну не посадил…

– А кто это? – Мама неподвижно смотрела на него. Она не знала имени лучшей их учительницы! Костя сказал, кто она такая, и его несло и несло дальше:

– Люди ругали его, стыдили, а он в ответ шуточки-прибауточки и что-то выдумывал про диспетчера!

Мама мягко и успокаивающе опустила на его волосы руку, погладила, но Костя резко отдернул голову.

– Что ты, Костя… Это же мелочи… Мало ли их у всех? У меня каждый день что-нибудь случается… Вырастешь – узнаешь… Ну уедет твоя учительница на другой машине, что страшного? Не делай из мухи слона… Пассажиры вечно недовольны, на то они и клиенты, чтоб быть недовольными… Ну перехватили его машину другие, подумаешь! Это же обычное дело… Знал бы ты, как трудно ему работать… Вот придет папа, я поговорю с ним и все выясню…

– Не надо. Я сам поговорю! – Костя хлопнул дверью и убежал в спальню.

Он сидел на кровати, подпирая руками враз отяжелевшую голову и чувствовал неловкость, скованность во всем теле. И тоску. Так, значит, вот почему отец любил сорить деньгами и частенько давал ему и Лене по два-три рубля на карманные расходы и подарил каждому дорогие часы – мало у кого из ребят их класса есть такие. Вот откуда у него лишние деньги…

Когда домой пришел отец, Костя с трудом сдерживался, чтоб сразу не броситься к нему и не выложить все. Не бросился, дотерпел, пока отец поест на кухне. Ждал его в столовой. Отец уже, конечно, узнал обо всем у мамы. И когда, кончив есть, пуская клубы дыма, веселый и неунывающий, будто и не случилось ничего, он вошел в столовую, Костя посмотрел ему в глаза и холодно, напряженно сказал:

– Я… Я был сегодня на площади и все слышал…

– На какой площади? – недоуменно и беспечно спросил отец, и эта его беспечность взорвала Костю.

– Здесь у нас! В Скалистом!

– Подкарауливал? Охотился за отцом, как за перепелкой? Дожил я. Ну, докладывай, что ты видел и слышал? Я делал что-то не так?

– Скажи, – спросил Костя, – ты всегда так или только сегодня?

– Потише, – попросил отец, – давай обо всем по порядку.

– Как же ты, папа? – тихо спросил Костя. – Скажи, это правда, это правда, что ты был в том десанте?

Отцовское лицо резко побледнело. Заострилось.

– Я прошу тебя не касаться десанта… Я думал, ты умный парень, а ты, оказывается, еще глупый, шальной мальчишка…

– Нет, я не глупый! – вырвалось у Кости.

– А ну замолкни! Чтоб больше ни слова. Пока ты ешь мой хлеб…

– Могу не есть! – Костя вскочил с кресла. – Сам заработаю!

– Попробуй. Ты забыл, с кем разговариваешь! Но Костя уже не мог остановиться.

– А ты мне рот не затыкай. Я уже не маленький и не глупый… Я знаю, знаю, в чем дело… Ты… Ты, наверно, собираешь деньги на цветной…

Пощечина едва не сбила Костю с ног. Щека сразу онемела. Он выскочил из квартиры, сбежал по ступенькам на улицу и весь горящий, опустошенный и потерянный, без всякой цели и направления принялся бродить по городу. «Так, – думал Костя, – так… Вот чем все кончилось… Что же теперь делать? Куда идти? К Сапожковым? Нет. Они сразу обо всем догадаются, а не догадаются – набросятся с вопросами, а я никому никогда не скажу, что у меня случилось с отцом. Никогда, ни за что…»

Калугин-старший тем временем ходил по столовой и курил сигарету за сигаретой. Из кухни выскочила испуганная жена – прогнал ее обратно. Ни разу еще не бил он сыновей, а сейчас не сдержался. Уж слишком многое позволил старший: какое ему дело до десанта? Что он знает о том времени? Что с ним стало? Ничего, кажется, не жалеет ни ему, ни Лене, старается и живет ради них… Посадил сегодня без очереди клиентов? Да, было такое дело. Ну и, как полагается, получил кое-что за это. Знал бы Костя, что жизнь – сложнейшая штука, что одно дело произносить красивые слова о совести, честности и тому подобном и совсем другое – жить. Знал бы Костя, кто такой откровенный деляга и хапуга, не ругал бы его. Есть такие в их таксопарке, есть, не так-то их мало. Они с насмешкой зовут его, Калугина, лопухом и чуть не по тридцатке выколачивают за день, до отказа набивают простодушными клиентами машину и против правил берут с каждого, «удлиняют» по своему усмотрению маршрут, постоянно дежурят у мебельных магазинов и, не стесняясь, называют свою цену за поездку… Да мало ли есть способов заставить раскошелиться человека, которому срочно нужна машина?! Поступят сигналы – таких после шумных собраний в шею гонят из их парка с безнадежной формулировкой в трудовой книжке: «За потерю доверия». Ну, это менее ловких и увертливых. Калугин не любил таких: все они в конечном счете оказывались дрянными товарищами и трусами, мелкими душонками, жадноватыми и себе на уме. Но… Но как быть, как отказаться, если люди сами суют тебе сверх счетчика за какие-нибудь шоферские услуги полтинник, рубль или трешку? Не брал вначале – ни копейки лишней не брал! – неприятно было. Возвращал. Но ох как иногда доставалось ему за это! Месяцев пять назад его подцепил на Южной улице полный гражданин, который менял квартиру, и попросил перевезти книги – заднее сиденье и багажник они до предела набили связанными пачками! – и вручил ему утроенную по сравнению со счетчиком сумму. Калугин не привык к этому и застеснялся брать, но был самым решительным и грубым образом выруган за наивность и темноту. Взял, спрятал в боковой карман пиджака и поспешно укатил. Жгли его эти деньги, если признаться, через толстую байковую рубаху весь день. Будто сделал что-то не так, переступил то, что не положено переступать, всю неделю не мог он забыть об этих деньгах. Но, как известно, все когда-нибудь проходит, прошло и это неприятное чувство. Ведь в общем-то за дело получил: в поте лица помогал нагружать и разгружать книги – что ж здесь такого? Он не обязан этим заниматься. И потом случалось, высадив торопившихся на теплоходы или самолеты пассажиров, Калугин оказывался у морского порта или аэровокзала и по просьбе разных торгашей подкидывал их с грузом к рынку и, естественно, не отказывался от того, что ему совали. Им он тоже помогал нагружать и сгружать. И поплыли к нему с тех пор добавочные рубли: что ни смена – то пятерка, а то и десятка… Любой скажет – не жила он, не жмот. Встретит друга – зовет в гости, покупает хорошее вино и закуску. Даже вареных крабов иногда подает гостям Ксана: когда-то они, эти самые крабы, удирали от него, умиравшего с голоду, а сейчас их сколько угодно вареных, красных, с тающим во рту нежным мясом – только денежки плати! Все дни рождения и праздники они справляют. Да и куда ни глянь, везде расходы: и в таксопарке надо дать мойщику и механику, чтоб машина вовремя могла выйти из ворот исправная и чистая, и другим. А сколько уходит на подарки жене Ксане и детям! Двое ведь у него. И это так приятно – делать подарки. Его ребята хорошо одеты, в квартире новая мебель и большеэкранный телевизор. Куда теперь без него! И не мещанство это, а первейшая необходимость. И черно-белый хорошо иметь, а еще лучше бы – цветной… Да, да, цветной, хотя Костя и пытался укорять его именно этим! Калугин неплохо воевал, не лукавил, не прятался за чужие спины, едва уцелел, и разве не завоевал он своей кровью право жить хорошо и прочно? Прошли времена – Калугин знал их по книгам, – когда кичились теснотой и вонью «коммуналок», бедностью, когда галстук или шляпа едва ли не считались признаком буржуя или бывшего у них на услужении гниловатого интеллигентика. Подтянулся нынче народ, приоделся, подкормился, в удобные квартиры въезжает… Все верно: настрадался, натерпелся, заслужил. Да и давно пора! На улице уже не телеги скрипят, не довоенные маломощные грузовички фырчат, а вовсю грохочет и жмет БТР! Хочется во всем чувствовать себя человеком. Вот почему Калугин основательно занялся жильем, исправлял все прегрешения строителей. Их небольшая квартирка должна быть не хуже, чем у других, – удобной, красивой, современной. Каждый клочок жилой площади надо использовать! Леня ему охотно помогал, да и Костя поначалу… Как он не понимает, что ничего особенно плохого его отец не сделал? О десанте вдруг вспомнил… Какое отношение ко всему этому имеет десант?

…Костя допоздна бродил по Скалистому, и все время горела, не остывая, левая щека. Вернулся чуть не в полночь, открыв своим ключом дверь. Прошел на цыпочках по передней, заглянул в кухню – на столе стоял ужин для него. Костя, не притронувшись к нему, бесшумно пробрался через столовую в спальню и по привычке бочком лег на кровать. Заснул, как это ни странно, быстро, но и проснулся рано. Брат крепко спал рядом, уткнувшись носом в подушку, и ничего неверного и лукавого не было в его лице, пока он спал. Наверно, он ничего не знал о случившемся. Утром мама с дедушкой должны были уйти на работу, а отец оставался дома – выходной. Костя хотел исчезнуть до их пробуждения. Не спуская с Лени глаз, он взял со стула одежду, прихватил туфли и на цыпочках двинулся к двери. Как по минированному полю, прошел Костя по столовой, где на тахте спали родители, – отец не проснется, хоть пляши, хоть вопи у него под ухом, а вот у мамы сон сверхчуткий: чуть бумагой зашурши, скрипни туфлями – вскочит с тахты… Костя благополучно миновал опасный участок и вышел в переднюю. Из кухни с раскладушки доносилось равномерное похрапывание дедушки.

Костя выскользнул за дверь и стал поспешно натягивать брюки, носки и туфли. На ходу, спускаясь со второго этажа, надевал синюю ковбойку. После вчерашнего обеда во рту его не было ни крошки, но есть Костя не хотел. Часа через три на него напал страшный голод, и он съел городскую булочку за семь копеек. Купил еще одну, и ее съел. Подошел к автомату с газировкой, опустил в щель копейку и стал смотреть на тугую струю, льющуюся в стакан.

– Эй, Лохматый, привет, – послышалось за спиной. Костя отпрянул от автомата и сжал кулаки. – Ого, какой ты стал пуганый! – Петька, стоявший перед ним, вынул изо рта сигарету и мрачно осклабился. – Не бойся, не буду бить. Разговор есть. Пей свою воду, я подожду.

Костя вдруг пуще прежнего разозлился на него.

– А то, может, ударишь? – Он подошел к Петьке, вплотную приблизил лицо к его лицу. Глаза того опасливо забегали: он не привык выходить один на один. – Ну чего ж ты, бей!

– Зачем? – Петька неловко, чуть даже растерянно улыбнулся и отошел от Кости. – Друзьями были. Склеились…

– А я вот хочу стукнуть тебя в морду. За камень, который ты бросил в меня, и вообще за все. – Костя замахнулся. Петька быстренько отскочил от него, но улыбка еще держалась на его лице.

– Ты чего? Сдурел? Я ведь не с кулаками к тебе. Завтра мы едем в Кипарисы, в девять ноль-ноль…

– Зачем? – сдержанно поинтересовался Костя.

– Есть одно дельце. Не из скучных, между прочим. Каждому кое-что перепадет… Все, что было до этого, туфта. Так вот и тебя ждем. – Петька затянулся, выжидательно прищурился, и из черной щели в выбитых спереди зубах лениво вытекла струйка дыма.

– Можете не ждать. – Костя спокойно, не опасаясь удара со спины – на улице уже было людно, – взял из автомата холодный стакан с газировкой и, не торопясь, принялся пить.

– Почему? – Лицо у Петьки стало озабоченное. Костя продолжал пить мелкими глотками. – Чем-то не устраиваем тебя? – Петька нетерпеливо сузил глаза.

– Вот именно.

– Чем, не пояснишь?

– Поясню. Скукота с вами. Подохнуть можно, – уронил Костя, и Петька с минуту не знал, что ответить.

– А с Сапогом, значит, полный восторг? Сплошное веселье и радость. Он у тебя что, ночевал тогда?

– А тебе какое дело?

– Будешь сильно жалеть, Лохматый, – четко сказал Петька и снова затянулся сигаретой.

– Не уверен. – Костя залпом допил газировку. – Ну всего, мне некогда, пламенный привет ребятишкам! – поставил в мойку автомата стакан и вразвалочку пошел по тротуару.

Сосчитав мелочь в кармане, Костя заглянул в столовую самообслуживания, взял там обед за сорок две копейки с чаем вместо компота, съел все, подумал и потихоньку подался в сторону Платановой улицы.

Теперь, пожалуй, можно зайти к Сапожковым: чуть приостыл от того, что случилось вчера на площади, и не так-то легко будет Сашке с Людой догадаться о чем-нибудь по его лицу. При одной мысли о Люде в Косте что-то тихонько стронулось с места, и он уже ни о чем не мог думать, кроме как о ней…

Сашка в спортивных, с пузырями на коленях брюках и белой майке набирал воду из колонки возле ворот. Увидев Костю, он жестом подозвал его к себе.

– Ты куда это пропал? Ты знаешь, что твой отец ремонтирует «Волгу» в соседнем дворе? Диск сцепления полетел три дня тему назад.

– Знаю. – Костя ждал, что он скажет дальше.

– А почему такой мрачный? Случилось чего?

У Кости прямо засосало под ложечкой.

– Ничего, – сказал он и подумал: «Как же все неудачно получилось – отец работает рядом, хуже и не бывает!»

– А что у меня может случиться?

– Это тебе лучше знать. Ты все-таки Лохматый… Есть в этой кличке что-то очень верное… Только не обижайся на меня… У меня ведь тоже кличек полно. Пошли. – Он поднял ведра, и сразу на его длинных руках напряглись и отвердели мускулы.

Костя двинулся за ним.

– Они сами, ну, владельцы этой машины, из Ленинграда, – говорил на ходу Сашка, – третий год приезжают отдыхать к своим друзьям, нашим соседям. Занятные люди. Больше бы таких… Отец с ними сдружился. Может, сходим искупаться?

Костя не возражал и, когда Сашка исчез в двери, стал чутко прислушиваться ко всем звукам, доносившимся из-за забора. Отец уже должен быть здесь. И Костя не ошибся: из-за высокого, ветхого, с большим проломом забора донесся отцовский голос и резкий, точный стук молотка по металлу. Костя почему-то поежился.