Текст книги "Взрыв у моря"

Автор книги: Анатолий Мошковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Глава 3. ИНТЕРВЬЮ

Ребята даже не сразу заметили приход отца. Сбросив тапки, он поудобней устроился на тахте, вынул сигарету, щелкнул зажигалкой и закурил.

– Подсаживайся, Сашок. – Отец выпустил в потолок струю белого дыма, а Сашка развернул на коленях общую тетрадь и достал шариковую ручку.

– Во-первых, Василий Петрович, хотелось бы, чтобы вы еще раз начертили все рейсы «Мужественного», я захватил с собой карту Черного моря… – Сашка вынул ее из общей тетради и, старую, подклеенную на сгибах, развернул перед отцом. – Вы не забыли еще?

– Что ж тогда помнить, если не это? – Отец стал чертить на карте линии со стрелками.

– Так, так, теперь ясно… А много в десанте было моряков с вашего эсминца?

– Мало. Три человека. – Отец назвал всех по фамилиям. – По-моему, сейчас никого не осталось в живых.

– А скажите, в каком квадрате моря эсминец настигла торпеда?

– Здесь нас шарахнуло, – отец, не раздумывая, ткнул карандашом в точку на синем поле, неподалеку от Севастополя: прочно помнил это место. – Много раз уклонялись, а на этот – не смогли, столько налетело торпедоносцев – солнца не было видно…

В столовую вошел Леня и доложил:

– Пап, я уже все вымел и цветы на балконе полил… Что еще сделать?

– Ничего… Все в норме, сынок! – Отец любил это говорить.

Быстро смеркалось. По-вечернему сгустилось теплое южное небо, и на улице стало тише. Костя давно знал наизусть эти рассказы о войне, они уже почти не задевали его воображения, но сейчас он слушал их, словно впервые. Отец был в ударе: вспоминал все новые подробности, находил какие-то другие слова.

Скоро вернулся с работы дедушка, сунул на мгновенье голову в столовую и прошел на кухню ужинать. Кухня была его любимым местом: он редко садился за стол с гостями и редко смотрел со всеми телевизор, который внушительно, как на постаменте, возвышался на полированной тумбочке, искусно отделанной золотистым металлом. Дедушка был очень сдержан, молчалив, иногда за целый вечер слова не скажет, и непонятно было, о чем он все время думает. И спал он на кухне на раскладушке: сам попросил для общего удобства поставить ее там…

Затем явилась мама из своей «Глицинии» – так называлась гостиница, где она работала дежурным администратором.

– Чего ж вы сидите впотьмах? – Она зажгла свет. Оживленная, быстрая, с чуть подкрашенными губами и добрыми, суетливыми, всегда почему-то встревоженными глазами, она преувеличенно громко ахнула: – А, у нас гости! Саша… Очень приятно… Здравствуй!

Мама любит гостей, а отец еще больше, он всегда, как говорится, душа общества, и не прочь в приятной ему компании хорошо поесть и выпить, и выпить он может много, но никогда Костя не видел его по-настоящему пьяным, с помутившимся разумом, потерявшим равновесие, смешным и нелепым. Подвыпив, он всегда весело и непринужденно рассказывает гостям о своих клиентах. Один, например, так нализался, что не мог шевельнуть языком, чтобы назвать свой адрес, и уснул в такси. Отец отвез его не в вытрезвитель, а привел в чувство с помощью нашатырного спирта и, немало поколесив по городку, все-таки доставил по назначению. Второй, осветитель из киностудии, оказался без денег и оставлял ему в залог замшевый пиджак с опустошенным в ресторане «Якорь» бумажником: отец, разумеется, не взял – хотя иногда и берет в залог, – поверил на слово, и тот назавтра привез деньги; третий угостил отца шведской жевательной резинкой и еще подарил две пачки – два дня безостановочно работали челюсти Кости и Лени, уничтожая их…

Мама переоделась, и небольшая их квартирка наполнилась ее быстрыми шагами, голосом и срочными распоряжениями. На кухне захлопала дверка холодильника, зазвенели тарелки, зазвякали чашки. Сашка долго отказывался от ужина: дескать, сыт и уже пора домой, но отец дружески похлопывал его по плечу и говорил, что в их доме не принято отпускать гостей голодными, и, когда отец пообещал за ужином продолжить свои воспоминания, Сашка перестал сопротивляться. Мокая сосиску в зеленоватую лужицу крутой, злой горчицы, отец, похохатывая, рассказывал, как они с трудом вытаскивали из моря за измочаленный конец одного чрезмерно тучного мичмана с подбитого немцами катера, как в разведке брали без единого выстрела «языков» – совершенно голых фрицев, беспечно купавшихся в теплой курортной водичке, и как они, «победители Европы», жалко трусили под дулами матросских автоматов… Сашкины глаза светились радостью и восхищением. Отец явно нравился ему, и Косте было хорошо. Потом все пили чай с вкуснейшим пирогом и яблочным вареньем и хохотали над лихими морскими анекдотами, которые запросто и без остановки сыпал отец.

– Почаще приходи к нам. – Мама ласково посмотрела на Сашку. – Любо поглядеть на тебя! Умный, воспитанный. И волосы, как у людей, не разбросаны во все стороны, и рубаха не растерзана, как у некоторых, и туфли начищены…

К лицу Кости жарко прилила кровь, и он сморщил лоб.

– Ну что вы!.. – смутился Сашка. – Это все не так… И разве дело в прическе и туфлях? – И, выручая Костю, добавил: – Шел к вам – специально начистил… Кто теперь на такие пустяки обращает внимание?

– В аккуратной голове и мысли аккуратные, – глубокомысленно изрекла мама, и Сашка улыбнулся:

– А может, лохматые, непричесанные мысли лучше аккуратненьких?

– Как сказать… – Отец покосился на Костю. – Порядок и дисциплина нужны, хотя, как говорится, в разумных пределах. Разве не так? Давайте-ка спросим об этом у самого малого, чтоб в будущем знал, с кого брать пример.

Костя неожиданно для себя развеселился:

– Скажи, пожалуйста, Ленечка. Тебе слово!

– А ну тебя! – Брат надулся и побагровел.

Дедушки за столом не было. Мама, как всегда, позвала его, однако он сказал, что уже поел и хочет отдохнуть. Затем раздалась знакомая отцовская команда:

– Леник, врубай!

Брат подбежал к «Рубину», и в полной тишине отчетливо послышалось, как щелкнула ручка.

Костя не удержался, встал и вышел на балкон, увитый вьющейся зеленью и благоухающий цветами в ящиках под надежным матерчатым навесом от дождя и солнца – тоже отцовская работа. И глянул через оградку вниз.

У подъезда раздавался негромкий говор и ярко горели огоньки сигарет. Не дружки ли? Вряд ли они будут так долго торчать возле его дома, но кто знает, их бывает трудно понять… Он вернулся в комнату. Отец с Леней, удобно развалившись в креслах, то и дело смеялись, весело комментировали происходящие на экране события, а Сашка смотрел молча. Его лицо одиноко и почему-то грустно светилось в полутьме. Костя дернул его за рукав.

– Пошли в другую комнату. Поговорим.

– В другой раз, Костя… Мне уже пора, – и сказал чуть погромче: – Большое вам спасибо, Василий Петрович, и вам…

– Заглядывай, Сашок, – бросил отец и зевнул.

Глава 4. ВОЙНА, ВОЙНА, ВОЙНА…

– А чего ж утиль не взял? – умышленно громко, перебивая речь киногероя, спросил Костя.

– Я думал, ты пошутил… Не жалко?

– Бери, бери.

Они стали укладывать – с силой вжимать Костины находки в потрепанный портфель со сломанным замком.

– Ну, пока, – Сашка выпрямился. – Спасибо.

– Да брось ты… Я тебя провожу.

– Зачем? – удивился Сашка.

– Да так, – замялся Костя и вышел вместе с ним на лестничную площадку. – Хочу прогуляться…

Костя считал ногами ступени лестницы, а в сердце его в такт шагам отдавалось: «Ушли или нет? Ушли или нет?» Костино тело собралось, напружинилось, когда они подходили к двери. На какое-то мгновение он придержал Сашку за локоть, потянул дверную ручку и, сжав кулаки, готовый ко всему, первым шагнул за порожек двери. У подъезда сидели на скамье соседи, покуривали и переговаривались.

У Кости отлегло от сердца, и они пошли по темной и пустынной Канатной улице. Сашка молчал, и это озадачило Костю. Он стал осторожно прощупывать его настроение.

– Узнал чего-нибудь новенького? – спросил он, и Сашка кивнул. – Саш, – опять спросил Костя, но совсем другим голосом, более тихим, дружелюбным и доверительным, – я знаю, что здесь была война и гибли люди, себя не жалели, совершали подвиги, и все такое… Знаю, но иногда мне не верится в это и кажется, что все книги о войне врут…

– Почему же? – Сашка чуть замедлил шаг.

– А потому… – Костя стал суматошно искать слова, чтобы поточней выразиться и чтобы Сашка не вообразил, что он хочет пожаловаться ему на кого-то. – Потому что для того, чтобы стать героем, надо быть каким-то особенным.

– Верно. И такие были, – сказал Сашка. – Были.

Костя замолк. Нет, Сашка не хотел понять его, или он, Костя, не смог точно выразить свою мысль. И тогда Костя вдруг рассердился на Сашку и отрубил:

– А если человек сейчас думает только о себе и ни до чего другого ему нет дела… Нет, понимаешь, если говорить по-настоящему… Мог такой человек когда-то хорошо воевать и не жалеть себя?

– Наверно, мог, – Сашка со значением посмотрел на Костю. – Человек ведь, как и все, меняется, и всякое бывает… В войну даже взвод, даже отделение – это же было настоящее фронтовое братство! Ни гроша за душой, ни сытного пайка в вещмешке, а лишь смертельная опасность и тяготы. И надо было выстоять, победить и не ударить лицом в грязь друг перед другом. А сейчас быть таким, Костя, гораздо трудней.

Костя нахмурился. Сашка опять уводил разговор в сторону, все запутывал и оправдывал.

– А что ты скажешь про Колю Маленького? – спросил Костя о знакомом всему Скалистому бывшем моряке, тоже некогда бойце морской пехоты, который лишился на войне двух ног; он работал в сапожной мастерской, крепко пил и одно время дружил с отцом.

– То я скажу о нем, что он не такой, каким кажется с первого взгляда…

– То есть? – не отступал Костя, и Сашкины очки досадливо сверкнули в свете звезд.

– Коля Маленький и раньше был и сейчас очень хороший человек – я часто разговаривал с ним, – да вот война не пощадила его, и он до сих пор не может привыкнуть к своему увечью, и пьет, чтоб забыться и казаться прежним: отчаянным, веселым и уж, конечно, с ногами…

Было очень тихо, море молчало – полный штиль. В окнах домов отдыха и санаториев сквозь решетчатые ограды и листву деревьев ярко горели огни. Было грустно и одиноко. Пахло цветами табака. Ребята шли по асфальтированной дороге неподалеку от моря и уже приближались к вросшему в землю доту – долговременной огневой точке; плоская и круглая, сбитая по краям железобетонная башня его с обращенными к морю амбразурами – из них когда-то торчали пушка и пулемет – мрачно темнела впереди. Сколько раз Костя с дружками сидел на этой башне, болтая ногами, хохоча, покуривая, и был этот дот при солнечном свете совсем не страшный, привычный, будничный. А сейчас, в темноте вечера, он казался чужим, нелюдимым, даже враждебным, таящим в себе какую-то горькую, важную тайну.

– Уцелел старик, молчит, а многое мог бы рассказать, – сказал Сашка, когда они поравнялись с дотом, и эти слова поразили Костю: они подумали об одном и том же. – Ты что-нибудь знаешь о нем?

– А что я должен знать?

– То, что он двое суток держал оборону… Город уже был захвачен, а бойцы этого дота сражались. Немцы били по нему из противотанковой пушки – не помогло, пытались подорвать – не получилось…

Костя кое-что слышал об этом и тут же вспомнил, как они с дружками иногда прятали в нем после «облав» свой улов – пустые бутылки: в сырой и затхлый подземный сумрак дота вели сбитые ступеньки.

– А потом, когда боезапас кончился, – продолжал Сашка, – бойцы решили ночью уйти, пробиться к своим… Да где там уйдешь! Дот был окружен и пристрелян… На стене бойцы оставили надписи – процарапали штыком, несколько лет после войны, говорят, еще можно было прочесть: «Мы все ранены, патроны кон… Умрем, но не… Прощайте! Прощай, Ро…» И подписи. Имена их были, фамилии… Ты понимаешь, были! Да никто не догадался списать или запомнить, а потом какие-то вандалы все это отбили, соскребли, стерли… Куда мы ни писали и ни ездили, с кем ни встречались – до сих пор неизвестно, кто же был в этом доте, и, наверно, уже никогда не будет известно…

Несколько минут они шагали молча.

– Ты вот спросил, узнал ли я что-нибудь новенького у твоего отца, так вот: узнал, и очень много! У него отличная память, и он лучше, чем кое-кто, понимает, как это важно – собрать и сохранить все сведения о том десанте… У тебя, Костя, замечательный отец – веселый, легкий, приветливый и к тому же автомобильный ас! И ничего из себя не строит…

– А что он может из себя строить? – угрюмо спросил Костя.

– Не видал ты других! Я с многими ветеранами говорил и сейчас переписываюсь, и знаешь, встречаются такие, которые только и говорят о себе, о своих заслугах, требуют внимания, привилегий, даже хотят новых наград, книг о себе и не замечают других… А твой отец не заносится, не требует для себя никаких благ, всем доволен, с ним просто и приятно разговаривать… Ты что сейчас читаешь? – неожиданно спросил Сашка.

– Ничего. – Костя и в самом деле не прочел за последний месяц ни одной книги.

– Зайдем ко мне, дам что-нибудь.

– Пошли, – сразу согласился Костя.

Глава 5. КАРИЕ ГЛАЗА

Они вошли в темный молчаливый двор, по скрипучей лестнице поднялись на второй этаж старого деревянного дома и очутились в коридоре с тусклой пыльной лампочкой. Сашка толкнул одну из дверей и пропустил Костю вперед:

– Вползай.

Костя зажмурился от яркого света. В большой комнате оказалась уйма народу, почти все женщины – старые, пожилые и совсем девчонки. Мужчина был один – худощавый, со спокойным лицом и сильной проседью, очевидно Сашкин отец.

– Это мой товарищ Костя, – сказал Сашка, и все дружелюбно заулыбались, закивали Косте; он совсем растерялся и не знал, на кого смотреть и что следует говорить в таких случаях. Конечно же, здесь была и Люда, Сашкина сестра, и к его щекам жарко прилила кровь и внутри, под рубахой, что-то ритмично и громко забухало. Вспомнил бы о ней перед домом – шагу бы не сделал сюда! Люда сидела за столом, кареглазая, тоненькая, в зеленой кофточке, с распущенными длинными черными волосами, удивительно похожая на брата. Просто не верилось, что это возможно – у нее были Сашкины глаза, но только более мягкие, нежные и веселые, какими они бывают лишь у девчонок.

– Ночной гость! – улыбнулась Люда и тряхнула рассыпанными по плечам волосами. – Костик, пристраивайся здесь, – она показала на стул рядом с собой.

Откуда-то она знала его имя… Откуда?

– Что вы, спасибо… Мы только что ужинали… – замямлил Костя, и, презирая себя за эту робость и растерянность, оглянулся на Сашку, чтоб тот подтвердил сказанное.

– Поужинали, – поддержал его Сашка, – да ведь чаю всегда можно выпить.

– Без всяких разговоров! – Люда чуть капризно, заносчиво, красиво сморщила нос и стала наливать Косте крепкий чай в чашку с мелкими фиолетовыми цветками. Путь к отступлению был отрезан, и Костя, связанный неловкостью и чрезмерным вниманием к своей особе, сел за стол. Слева от него замелькали смуглые и острые Людины локти – она придвинула к нему тарелку с пирожками.

– Ну, Костик, работай, – совсем рядом с ним таинственно темнели на щеках и лбу маленькие коричневые родинки, похожие на звездочки. Он уставился в чашку с плавающими чаинками, сгорбился, притих и прикоснулся своими грубоватыми, обветренными, сразу пересохшими губами к краю чашки.

Пил небольшими глотками, и даже не пил – беззвучно, по капле втягивал в себя и старался не подымать головы, не смотреть на нее. Надо было привыкнуть к ней вблизи, к ее словам и лицу, к этой большой многолюдной комнате и ко всему, что было в ней. Чуть освоившись, скользнул взглядом по стене с яркими детскими художествами на твердых листах из альбома: остроносые парусники на крутых синих волнах, космонавты в скафандрах на диковинных планетах с огненно-красными, фиолетовыми, желтыми деревьями и необыкновенными существами с выпуклыми и горящими, как фары автомобиля, глазами – у каждого по четыре ноги, обутых в сапожки, и одно огромное на самой макушке ухо… Рядом с этими картинками висели застекленные коробки с наколотыми многоцветными бабочками и жуками. И еще Костя увидел на стене прикрепленную несколькими проволочными скобами – обои не пожалели, его бы мама запретила! – какую-то большую темно-серую высушенную рыбину с длинным острым отростком на носу…

– Знаешь, кто это? – спросила Люда, заметив на его лице недоумение.

– Меч-рыба! – опередил ее детский голосок с другого конца стола, и Костя увидел маленькую девочку, тоже кареглазую – конечно же, и она была Сашкиной сестрой: до чего же они все похожи! – Папе рыбаки подарили!

– Разве меч-рыба водится в Черном море? – спросил Костя.

– В том-то и дело, что нет, – длинные, красиво вырезанные Людины глаза с густыми черными ресницами засветились, – да вот эта невезучая рыбина перепутала адрес, нечаянно зашла через Босфор и поплатилась за это жизнью – попала в ставники у Скалистого…

– Ничего она не невезучая, – принялась спорить все та же маленькая девочка. – Она же знала, что мы ни разу не видели ее, вот и решила зайти и показаться.

За столом громко засмеялись.

– Дороговато ей это обошлось, – сказал отец, – и знаешь, сколько она проплыла километров?

– Иринка у нас все знает, – ответил Сашка. Потом кивнул Косте на книги: – Выбирай!

Костя почувствовал огромное облегчение: он так был рад отвлечься от Людиных глаз, улыбок, голоса, от всего, что теснило, царапало и мучило его здесь. Как подкинутый катапультой, он вскочил со стула и подошел к книгам. Их в комнате было очень много. Они плотно стояли на полках – белых, струганых досках, прибитых к одной из стен – и были тесно наложены сверху… Куда больше было, чем у Кости до того, как отец отнес их в магазин. Многие книги были сильно потрепаны, подклеены, читаны-перечитаны. Костя встал на корточки и, ощутив прежнее, полузабытое уже волнение, трогал корешки, просматривал названия, листал и не знал, какая интересней, какую надо выбрать в первую очередь.

– Какую взять? Посоветуй, – спросил Костя.

– Ради бога, не проси у него совета! – вмешалась в разговор Люда. – Раньше он читал только о художниках, потом о кино, о киноактерах, а сейчас ничего не признает, кроме книг о войне… Я бы на твоем месте взяла вот эту. – Она легко опустилась на корточки возле Кости, поправила на коленках завернувшуюся юбку и вытащила с нижней полки толстую книгу с высокой пальмой и белым накатом волн на обложке. – Про путешествие на острова Полинезии, возьми, Костик, не пожалеешь. У нас все ее читали.

Люда выжидательно посмотрела на него, и Костя почувствовал, как опять загорелись его щеки.

– Давай… Я быстро читаю и мигом верну.

– Тебя никто не торопит, когда хочешь…

Видя, что женщины начали раздвигать диван-кровать и кресло и расставлять ширмы, Костя поспешно встал.

– Может, переночуешь у нас? – спросил Сашка. – Далеко тащиться, и поздно… Где-нибудь уложим тебя, хоть и длинный ты. Оставайся.

– Да нет, что ты… – удивился Костя. – Зачем? Я в двадцать минут дотопаю! – Костя простился со всеми и, выходя из комнаты, поймал на себе быстрый Людин взгляд. Сашка последовал за Костей. Во дворе Сашка оглянулся, посмотрел на звезды, вытянув вверх и чуть боком голову, точно прислушивался к чуткой, тревожной тишине ночи.

– Не боишься, что поймают и намнут шею?

Этот вопрос был до того внезапный, что Костя даже растерялся и спросил, кого он имеет в виду.

– Сам знаешь… Давай провожу тебя?

Теплая волна подхлынула к Костиному сердцу и залила, затопила, но тут же его кулаки сами по себе сжались, и он рубанул:

– Плевать мне на них! Пусть только сунутся…

– В порошок сотрешь? В пыль?

– А ты что думал?

– Ну и храбрец ты, Лохматый! – Сашка мягко, открыто, совсем по-мальчишески улыбнулся ему. – Когда еще увидимся?

– Когда хочешь, – сказал Костя и что-то в нем томительно и тайно защемило, заныло, затосковало. – Я-то что, я могу к тебе, если хочешь, хоть завтра прийти…

– Завтра? Ну что ж, валяй завтра! Держи лапу…

Глава 6. ОТЕЦ, МАМА И КНИГИ

Забравшись под тонкое одеяло, Костя по привычке лег бочком, поджал ноги и долго не мог уснуть. Уже был первый час ночи, а он лежал с открытыми глазами, слушал посапывание Лени на соседней кровати и вспоминал во всех подробностях сегодняшний… нет, уже вчерашний день: «концерт» под окнами их дома, неожиданное появление Сашки, ссору с дружками, отца и… И конечно же, – а может, это было самое главное – чай у Сапожковых и Людины глаза…

Нет, он ни о чем не жалел, давно пора было рассориться, – ну, Лешка Алфеев и Санька Потехин здесь не в счет, свои парни, и все-таки одно мучило Костю: почему Сашка так ревниво и безоговорочно защищал его отца, как будто знал его лучше Кости? Смешно ведь… Да и как Сашка догадался, что Костя в обиде на отца?

Одно знал Костя: что-то не так стало в их доме, раньше было легче и веселей. По крайней мере для него, потому что до сих пор все мамины подруги и соседки завидуют ей: она так хорошо живет с мужем, у него отличный заработок, у них все налажено – чистота и порядок, он – не пьет, как большинство мужиков, а лишь выпивает для настроения, на других женщин вроде бы особенно не заглядывается, а их, и очень красивых и молодых, видимо-невидимо приезжает к ним на юг; и не из дома все тащит, как многие, а в дом, хотя и не скряга, а работящий, мастер на все руки – вон как оборудовал квартиру! – и нрав у него незлобивый, добрый, щедрый… Все это, может, и верно, да вот мама с каждым днем почему-то все суматошней, – то плачет, то смеется, предупреждая в чем-то отца: «Ну ты смотри, Вася, смотри, не порть себе жизнь… Не перегибай слишком, все может сломаться… Осмотрительней будь… От добра добра не ищут… Чует мое сердце, будут неприятности…» – «Успокойся, ничего не будет, я со всеми по-хорошему и не рву, как другие…» – отвечал ей отец – о чем это они? – да не слишком-то успокаивал маму. Спит она все хуже, встает с солнцем и начинает бесшумно хозяйничать. У отца сон непробиваемый: на какой бок лег, с того и встал, может спать и сидя в кресле, и на балконе, и у телевизора. Люди ходят по квартире, шумные события развиваются на экране, а ему ничего – спит. Поспит так десяток минут или часок – и всю шоферскую усталость, по его словам, как рукой снимет, и снова готов хоть на целую смену сесть за баранку… А еще, заметил Костя, мама стала внимательней следить за собой: любит надевать разные там брошки и кулоны, на пальцах у нее всегда посверкивают толстое золотое кольцо и тоненькие колечки; даже смешно как-то и неловко видеть, как она, будто молоденькая курортница, подолгу смотрится в зеркало, подкрашивает губы, даже подводит веки, и они непривычно для Кости отдают легкой синевой… Совсем ведь некрасиво! Чего это она вдруг? И его, Костю, стала чаще поругивать за плохое отношение к Лене да и к отцу… Знала бы она, о чем он все время думает, поняла бы. Да, как-то не так стало в их доме. Взять хотя бы книги…

Раньше, когда Костя учился во втором-третьем классах, отец часто привозил ему из разных городов побережья и областного центра интересные книжки и держал свои про войну на Черном море – книг сто, наверно, набралось, и Костя все их проглотил, даже грамоте по ним научился еще до поступления в школу. Потом у отца появилось столько других дел, что он стал забывать про книги и все реже привозил их. Продав старую мебель, он купил красивый недорогой гарнитур с синей обивкой – тахту, стол, шкаф для одежды и кресла. Гарнитур занял слишком много места в столовой, и отцу пришлось выставить поцарапанную этажерку с книгами в ребячью спальню. А совсем недавно получилось так, что отец, ни с кем не посоветовавшись, снес часть книг в магазин. Особенно обидно было Косте, что среди проданных книг оказалась его любимая толстая книжища с цветными картинками и картами – «Скалистый в далеком прошлом»; ее он получил в награду от школы за успешное окончание пятого класса, об этом и надпись была сделана: Вера Александровна, учительница русского языка и литературы, их бывший классный руководитель, старательно написала об этом на книге своим образцово аккуратным, округлым почерком. Раз десять прочитал эту книгу Костя и помнил почти наизусть. Узнав об исчезновении ее, он бросился в магазин, однако и след ее простыл: будет такая книга долго лежать на прилавке! «Пап, зачем ты ее продал?» – прыгающими губами спросил Костя. «Прости, сын, нечаянно, не посмотрел… Я даже порадовался, что купили: такая старая, потрепанная, и только место в квартире занимает. А другие продал потому, что ты ведь давно прочел их…» Но особенно разобиделся Костя на отца, когда в Кипарисы приезжал МХАТ. После долгих просьб отец с чьей-то помощью достал два билета на «Синюю птицу». Костя впервые в жизни был в настоящем театре и, весь притихнув, сжавшись, почти не дыша, смотрел на сцену. Туда же смотрел и отец, но менее внимательно, почесывал щеки и шею, вытирал губы, вздыхал, а потом в середине спектакля довольно громко сказал: «Ты посиди, а я пойду пивка выпью: не для нашего брата вещь… Когда кончится, приходи к павильону на Морскую. Ладно?» – встал и вышел. Костя остался в зале. Он по-прежнему смотрел перед собой, но локтем, плечом и сердцем ощущал пустоту в том месте, где только что сидел отец, и плохо видел: глаза помимо воли медленно наполнялись слезами…

Кое-что отец и запрещал ему. Года два тому назад Костя вместе с Лешкой Алфеевым и Санькой Потехиным пристрастился ездить на киносъемки в Кипарисы. Платили ребятам полтора-два рубля за день – за участие в массовке, но сколько веселья, смеха, проделок и разных случаев было там! Едва ли не каждый день ездили они, вставали чуть не в шесть утра. Потом отец запретил: «Хватит, сын… Посмотри на себя в зеркало: кожа да кости… Нужно больше деньжат на личные расходы – не буду препятствовать», и тут же сунул ему пятерку. Костя не взял ее, а пожаловался маме и узнал по секрету вот что. Отца очень задело замечание директора их таксопарка: «Ехал я вчера возле площадки, где велись натурные съемки, и увидел твоего пацана, жаль стало: солнце немилосердно палит, а он среди несчастной ребятни перед объективом кинокамеры, как собачка, бегает туда-сюда по окрику режиссера… Ты что, Василий, нуждаться стал?» Это вот «нуждаться» прямо-таки подкосило отца и все решило. Раза два еще Костя съездил тайно на съемки и перестал: не хотел перечить отцу. Стал искать занятия в Скалистом, здесь как раз лихие дружки подвернулись, и Костя с головой ушел в другую жизнь… Никто больше не укорял отца, и он успокоился. У отца было много дел и забот, особенно в последнее время: то занимался ремонтом легковых машин приехавших к ним курортников, то возился дома: что-то подкрашивал, встраивал, менял некрасивые дверные ручки, скучные серые обои, заменял внешнюю электропроводку на внутреннюю, доставал во время своих поездок нарядные моющиеся обои, краски и лаки, импортные люстры, красивые выключатели, ходил в гости и принимал гостей у себя. Так мало было у него теперь свободного времени – даже на рыбалку не дозовешься. Все дни – в хлопотах. Чего не спроси – отмахнется! И Костя все реже спрашивал.

А может, главная причина была не в этом. В последнее время с Костей стало твориться что-то непонятное. Что-то в его жизни сдвинулось, сместилось, сорвалось с привычной резьбы. Костя уже не был в телячьем восторге от их приморского городка, от солнца, гор и моря и от всего на свете. Все это разом точно отрезало от него, куда-то уходило, проваливалось, и впереди открывалось что-то тревожно новое, неведомое. Зачем живут люди на земле? Что в жизни главное? Как надо жить, чему верить, по кому равняться? Что – правда, а что – ложь? Что-то в его жизни навсегда кончилось, обломилось и что-то начиналось…