Текст книги "Следопыт Урала"

Автор книги: Анатолий Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

У ЛЕДОВОГО МОРЯ

1

Сурово Заполярье, но зато в короткое северное лето оно по-настоящему красиво.

«Сколь скудна сия страна во всю зиму – так что и описать нельзя, – столь, напротив того, весело в ней жить от весны до глубокой осени, так что изобразить невозможно, – писал Василий Зуев в своем дневнике. – Кто желает сими приятностями наслаждаться, то пускай сам туда съездит, тогда увидит и мне поверит, сколько прилестно летнее тамошней страны состояние.»

Кругом, насколько хватало глаз, тянулись низменные места, покрытые осокой и тальником. На редких буграх росли низкорослые деревья с мелкой листвой. Никифора особенно удивляло, что здешняя береза была высотой не больше полуаршина, а листочки ее были меньше ногтя.

На третий день пути, к вечеру показались голубые горы с белыми кварцевыми вкраплениями. Это были отроги Уральского хребта. На фоне ровной, серой тундры они были суровы и величественны.

Путь шел все дальше на север. Особые трудности случались на переправах через многочисленные речушки. Путешественники вышли к берегам речки Лесной. Она оправдывала свое название. Ее берега заросли мелким таловым, лиственничным и ольховым лесом. Скоро достигли конечной цели – устья реки Лесной, впадавшей в Ледяное море. И было это в 1771 году, июля 14 дня.

Василий стоял у самой кромки Ледяного моря, которое ласково плескалось у каменистого берега. Несмотря на лето, вода была студеной и будто подернутой тусклым свинцовым блеском.

Конечная цель столь длительного и трудного пути! Да, он, Василий Зуев, первым положил эту северную оконечность Урала на карту, первый описал ее. По его пути пойдут многие.

Из Петербурга выехал восторженный мальчик, к морю пришел возмужавший, закаленный в трудностях юноша.

А ледяные волны ласково шумели у ног, набегая нескончаемой чередой на голые каменистые берега. Кто следующий придет к этим берегам? Не мог знать Зуев, что через 125 лет знаменитый русский географ П. Л. Семенов-Тянь-Шаньский так вспомнит о нем: «Первым путешественником, пересекшим Северный Урал на пути из Обдорска к Карской губе еще в 1771 году, был состоявший при экспедиции Палласа студент Зуев...

Если бы маршрут Зуева был бы изучен со вниманием и нанесен на карту... то карты начала XIX века уже не представляли бы таких резких погрешностей, какие имелись на всех картах этой части Сибири».

2

Теперь путь экспедиции лежал на запад, и Василий решил идти вдоль океана. Он ревностно собирал коллекции морских животных, минералов, водорослей, выбрасываемых на берег. По первому взгляду, берег казался пустынным и безжизненным. Низкие отмели, усыпанные серой галькой да беспрестанно набегающие на них темно-зеленые холодные волны – и ничего больше. Вот медленно накатившаяся волна с силой ударила по отмели и, недовольно шипя, так же медленно откатилась назад, вглубь. Омытые студеной волной прибрежные гальки и камни ярче заблестели под скупыми лучами северного солнца. Блеснуло что-то черное. Василий наклонился и взял в руки кусок каменного угля. Такие находки на берегу Ледяного моря не были редкостью. Значительно реже попадались кусочки то темно-желтого, то кроваво-красного янтаря, называемого поморами морским ладаном.

Уже больше часа идет Зуев морским берегом, внимательно рассматривая дары моря. Рачки, водоросли, минералы – все собиралось и укладывалось в сумку.

Вдруг Зуев услышал приглушенный крик. Сбросив с заплечья тяжелое солдатское ружье, заряженное круглой пулей, Василий побежал вперед. Обогнув выступ, он увидел недалеко от берега желтоватого морского медведя. Медведь носом что-то ворошил между валунами, оттуда раздавался человеческий крик. Зуев закричал:

– Эг-ей! Эй!

Медведица быстро развернулась и неуклюжими, но быстрыми прыжками кинулась навстречу студенту. Василий, устойчивее расставив ноги, поднял ружье. Шагах в десяти медведица поднялась на задние лапы и двинулась на охотника. Из разинутой пасти зверя несло неприятным запахом сырой ворвани. Василий навел мушку прямо в красный зев зверя и нажал спуск. Грохнул выстрел. Все заволокло густым, черным дымом. Медведица, рявкнув, осела на гальку и, загребая лапами, свалилась на бок. Василий подскочил к валуну. Там лежал молодой ненец в разорванной одежде, сжимая в руке сломанное древко копья. Зуев бросился за водой. Смочив раненому голову и положив его удобней, Василий дважды выстрелил в воздух. Вскоре прозвучали ответные выстрелы Никифора.

Никифор явился с толмачом. Вместе осмотрели охотника. Серьезных повреждений не обнаружили, хотя зверь помял его крепко, даже нанес несколько поверхностных ран. Раны перевязали, и охотника положили на кучу сухих водорослей. Толмач ушел за оленьей упряжкой, а Василий и Никифор решили снять шкуру с медведя. Возле туши неожиданно увидели они белый комочек. Медвежонок!

– Ну, вот тебе, Федорыч, и утеха, – произнес Никифор, разглядывая медвежонка, – глянь-ко какой белый, чистый снег. Вот и назовем его Снежок. С собой повезем. Академику-то Петру Семеновичу подарок заправский, живой морской медведь.

– Твоя правда, Никифор!

Подкатили нарты. Медвежонок, довольно урча, устроился у меховой одежды Зуева. Так Снежок стал равноправным и самым неугомонным членом экспедиции. Он то терся около Зуева, когда тот писал поденную запись, то норовил выпросить лакомое у Никифора, особенно баловавшего его, то, бесцеремонно забравшись в ворох меховой одежды и устроив из нее себе логово, безмятежно спал.

3

25 июля экспедиция вышла к Карскому заливу. Вечером версты за три-четыре вдали Зуев, увидел цепочку костровых огней, вытянувшуюся вдоль залива. Кто это мог быть? Самоеды? Они такие костры не жгут, ватагами не собираются. На всякий случай Василий наказал дежурным казакам бдительнее нести караульную службу.

Рано поутру к месту стоянки экспедиции подплыла лодка. Из нее поднялись шесть кряжистых поморов с обветренными и просоленными морским ветром лицами и неторопливой походкой, вразвалку направились к палаткам. Зуев принял их радушно. Поморы, несколько смущенные молодостью начальника, сели в кружок, приняли угощение и постепенно разговорились.

– Пустоозерские мы. Вот на рыбный промысел сюда пришли. Нас в ватаге-то 40 человек будет, – рассказывал самый старый из поморов, видимо, старшина.

– А что промышляете? – поинтересовался Зуев.

– Из красной рыбы – семгу, из белорыбицы – омуля. В сеть навага идет, но мы ее не берем, нестоящая, самоедская да остяцкая еда. Рыбу солим в бочках да морем в свою сторону везем. Но попутно, конечно, и с самоедами торг ведем. Мягкую рухлядь да рыбий зуб у них берем.

– А как лов?

– Лов ноне ничего.

Воспользовавшись случаем, Василий Зуев выехал с рыбаками на их лодке к месту лова. И лов посмотреть любопытно, и добыть морских животных и рыб для коллекции неплохо. Поездка была удачной. Коллекция экспедиции пополнилась новыми образцами. Стали готовиться в обратный путь. Резко похолодало. Выпал снег. На первую ночевку остановились в лесочке.

Сидя у костра, Василий наблюдал за проводником Ункой. Из кусочков китового уса он острым ножом отделял узкие пластинки с заостренными концами. Потом нарезал ленточки тюленьего жира. Гибкую пластинку свертывал в спираль, перевивал ее ленточкой жира. Скрученный шарик время от времени опускал в растопленный жир, который сразу же застывал на морозе. Так он приготовил четыре жировых шарика величиной с куриное яйцо. Завтра с ними пойдет на медвежью охоту.

Утром за Ункой увязался и Зуев. Они вышли на берег и разбросали шарики-приманку. Не прошло и часу, как показался белый медведь. Передвигался он быстрыми прыжками, нелепо подкидывая зад. Вдруг насторожился – почуял запах ворвани. Мигом разыскал шарики и проглотил их. Обнюхав все вокруг и убедившись, что больше съестного ничего нет, медведь направился дальше. Зуев и Унка последовали за ним в отдалении. И вот медведь резко замедлил бег, остановился, стал жадно хватать ртом снег. Потом закрутился на одном месте. Заревел так, что у Зуева мурашки по спине забегали. Зверь обезумело метался из стороны в сторону, рвал когтями живот и хрипел. Охотники обождали, когда он перестал двигаться и приблизились к нему. Распрямившиеся китовые пластинки распороли желудок медведя. Унка принялся ловко снимать шкуру. Зуев взял для коллекции череп и острые когти.

Отдохнув, двинулись в путь. Олени по свежему морозному воздуху бежали легко и свободно. Через семь дней показалась серая церквушка, а потом и приземистые домики самого Обдорска.

В ПЛЕНУ ВОЛЧЬЕЙ СТАИ

1

Конец августа в Заполярье – настоящая зима. И хотя низовье Оби еще не покрылось льдом, но от воды клубами валил пар. Василий Зуев решил воспользоваться последними судоходными днями, чтобы побывать в Обской губе. На небольшой лодке, вместе с Никифором, в сопровождении одного гребца решил спуститься по Оби и побывать на острове Яр, что в центре Обской губы. Утром путешественники неслись в узкой лодке по могучей реке. От воды несло холодом. Кое-где мелькали льдинки. Левого берега не видно совсем, стремительно удалялся и правый. Верткая лодка казалась ореховой скорлупой среди свинцовых тяжелых волн. Зуев и Никифор полностью отдали себя в руки гребца. Тот управлял утлым суденышком так ловко, что первоначальные страхи у Зуева пропали.

Плыли весь день. На ночь приставали к берегу. Только на третий день очутились в просторной губе. Передохнув несколько часов и найдя более вместительную и устойчивую лодку, Зуев взялся искать надежных гребцов-проводников для поездки на остров Яр. Начались зимние ветры. По Обской губе ходили большие волны. Даже бывалые рыбаки не соглашались плыть. Насупившись, молчал Никифор. Зуев спросил:

– Ты плавать-то умеешь, Никифор?

– Откудова, Василий Федорович. Где в степи плавать-то?

– Так что ж ты молчал до сих пор?

– А что говорить-то? Надо плыть и плыли.

– А если бы перевернулись?

– Ну, кабы да если...

– Нет! Оставайся на берегу. Я тебя в море не возьму.

– А как вы?

– Что я? Я на море вырос, с малых лет как рыба в воде... Я скоро обернусь. Осмотрю остров. Там, говорят, птиц поселение, а через день-два и обратно. А ты тут оленей готовь.

– Хорошо, Василий Федорович.

В полдень Никифор провожал в путь Зуева. Лодка, казавшаяся у берега такой большой и устойчивой, сразу затерялась среди широкого, безбрежного, как море, обского устья.

Четверо гребцов усиленно работали веслами. Ветер, дувший с океана, крепчал. Ледяные брызги, захлестывая лодку, скатывались с непромокаемой одежды рыбаков, сшитой из нерпичьей шкуры. Иное дело было у Зуева. Его одежда быстро стала леденеть. Волны и ветер сшибались, ревели, вихрились в мелких ледяных брызгах, а среди них металась с гребня на гребень лодка.

Уже четыре часа бились рыбаки, а остров Яр, мелькавший в мглистом тумане, нисколько не приближался. Борта лодки оледенели, она глубже осела в воду. Рыбаки выбивались из последних сил. Будь они одни, то давно бы повернули обратно. А Зуев угрюмо молчал. Молчали и рыбаки, не умея, да и не смея говорить с русским начальником.

Последний раз взглянув на смутно маячивший вдали остров, Зуев махнул рыбакам – грести назад. С поразительным мастерством и быстротой рыбаки повернули лодку, рискуя в любую минуту очутиться в ледяной воде.

Угрюмо молчавшие рыбаки перекинулись несколькими фразами, лица их посветлели.

Зуев сидел в заледенелой одежде, как в стеклянном панцире. Холод добрался до самых костей. Только сейчас Зуев по-настоящему понял, что они были буквально на волоске от гибели. Когда лодка ткнулась в отмель, рыбаки повскакивали с мест. А Зуев в своем ледяном панцире не мог подняться. Его внесли в чум на руках. Никифор срезал пуговицы и стал стаскивать ломавшуюся одежду. Потом растер Василия скипидаром с гусиным салом, завернул в меховую одежду и выпоил ему чуть ли не целую кружку крепкого вина, настоянного на красном перце. Василий сразу же уснул.

2

На другой день Зуев чувствовал себя так, будто и не был в ледяной переделке. В этот же день они выехали обратно в Обдорск.

Там немного отдохнули, и неугомонный Василий решил налегке, на двух нартах, выехать к горам через тундру. Поехали четверо: Василий, Никифор и крещеные каюры Николай и Степан. В каждую нарту было запряжено по паре оленей.

Рано утром собрались у дома казачьего старшины. Было морозно. Василий и Никифор, одетые по-ненецки, в вывернутые мехом наружу одежды, держа в руках ружья, разместились на узких длинных санях.

– Ну, с богом! – сказал казачий старшина и махнул рукой. Проводники крикнули на оленей, махнули длинными тонкими шестами, с помощью которых они управляли животными, и с разбегу упали на сани. Олени, закинув красивые рога на спину, с места рванулись во весь опор.

Поначалу Василий с любопытством оглядывался по сторонам, но скоро белое однообразие, мерное покачивание саней, укачало его. Уткнувшись в мех одежды, он задремал.

Через пять дней однообразной езды увидели синие вершины Уральского хребта. Они высились торжественно и величаво. На ночевку расположились в горной лощине, у подножия серой скалы. Проводники остались стеречь оленей, а Василий и Никифор пошли в ущелье собирать образцы пород. Когда они вернулись на стан, Николай и Степан все подготовили к ночлегу. Улеглись спать на санях. Оленей пустили пастись. Тяжелыми копытами они легко разгребали неслежавшийся снег и добирались до мха-ягеля.

Было сумрачно. Только сполохи сияния радужными лентами вставали в северной части синего холодного неба.

Проснулся Василий от шума и крика и не мог ничего понять. Вдруг раздался гулкий выстрел, что-то кричали Николай и Степан. Ярко пылала жаровня. В ее дрожащем свете Зуев увидел Никифора с ружьем в руках. А в темноте будто рассыпались горящие зеленоватые точки-угольки.

– Волки! – крикнул Никифор, торопливо забивая в ствол ружья новый заряд. Раздался протяжный одиночный вой, подхваченный всей стаей. Василию сделалось жутко. Зеленоватые точки-угольки полукольцом охватывали место стоянки. Василий схватил ружье и, почти не целясь, выстрелил в ближайшие точки. Волчья стая разорвалась, шарахнулась в стороны и снова сомкнулась, но уже где-то вдали.

К саням подошли Николай и Степан. На широком сыромятном ремне они держали лишь одного оленя. Остальных задрали волки. Николай привязал оленя к глубоко вбитому в снег шесту и принялся гладить животное по спине, успокаивая. Степан же, расколов второй шест на щепки, стал мастерить факелы, обвязывая концы палок мехом от одежды. Тут же макал мех в растопленный нерпичий жир. Такой факел горел ярко и долго. Степан размахнулся и бросил горящий факел в волков. Факел летел далеко, разбрызгивая капли огня. Волки испуганно убегали в ночь, но вскоре опять смелели. Степан снова зажигал факел и бросал в волков.

Кое-как в тревоге скоротали ночь. Утром Василий обеспокоенно спросил Степана:

– Что будем делать?

– Ждать будем, скоро волк уйдет. Волк уйдет, наша домой пошла.

– А как же без оленей?

– Очень плохо. Одни сани бросай, сами пешком пошли.

С наступлением рассвета волчья стая исчезла. Положение создалось трагическое. Остались с малым запасом продовольствия, с одним оленем. Никто не придет им на помощь. Надо было одолеть сотни верст по снежному насту пешком без какой-либо надежды встретить жилище.

Но делать ничего не оставалось – надо собираться в путь.

Вместе с проводниками Василий придирчиво рассортировал багаж экспедиции. Каждый фунт груза как бы взвешивался на невидимых весах. Порох, свинец, еда, нерпичий жир – сейчас самое драгоценное. Но в сани был уложен и небольшой мешочек с образцами горных пород.

И вот двинулись в дорогу. Степан вел оленя. Николай, упираясь шестом в сани, шагал рядом. Сзади, выбившись из сил, шли Василий и Никифор. На четвертый день оленуха спала телом и едва тащила сани. На них почти не осталось груза. Зато по очереди падали на них то Василий, то Никифор. А проводников будто и усталость не брала. Они семенили рядом с санями мелким, но ходким шагом.

Продовольствие кончалось. Ели нерпичий жир, который теперь не жгли на остановках. Сначала Василия тошнило от приторного запаха ворвани. Но он поборол брезгливость, впился зубами в отвратительно пахнувший кусок: не умирать же с голоду. Хотелось спать, но спать было опасно: можно замерзнуть. Дремали по очереди с Никифором, сменяясь каждые полчаса.

На восьмой день пути не осталось ни сил, ни нерпичьего жира. Мелко резали, как лапшу, сыромятные ремни и жевали.

В середине дня остановились, даже выносливые проводники выбились из сил. Нужно было что-то предпринимать. Но что? Оставалось два пути. Первый – забить оленуху, напиться теплой крови, наесться мяса и, отдохнув, продолжать путь. Второй – дать отдохнуть оленухе, отправить на ней одного из проводников, а остальным ожидать помощи...

Первый выход был заманчив, но Василий Зуев выбрал все-таки второй. Сутки кормили оленуху. На другой день Степан запряг ее в сани, с которых сбросили все. Василий, Никифор и второй проводник улеглись в яме, вырытой вчера, укрылись. Степан махнул остающимся рукой и, крикнув на оленуху, побежал вперед, держась за легкие сани. Николай, привязав к шесту обрывок шкуры, установил около ямы: потом легче найти.

По тундре мела тихая поземка и медленно заносила снегом яму. В сумрачной мгле только обрывок меха метался на шесте. Миновало два дня с тех пор, как уехал Степан. Николай спал. Василий и Никифор впали в полубредовое состояние. Они потеряли ощущение голода. Приходя в сознание, с трудом узнавали друг друга.

– Ну, отходим, Федорович.. – пересохшими губами едва внятно прошептал Никифор. – Прощай, брат. Прости, ежели что...

– Ничего, Никифор, перетерпится, мы еще с тобой... – на продолжение разговора у Василия не хватило сил. Он слабо сжал малопослушными пальцами руку своего друга и товарища.

А по тундре все мела и мела злая поземка. И вдруг из снежного тумана вырвалось несколько оленьих упряжек, раздались выкрики. Сани, резко заторможенные, остановились около шеста с меховым «махалом». С саней соскочили люди. Одни взялись расставлять чум, другие разжигать нерпичий жир в жаровне, а третьи разрывать снег. И вот оттуда вытащили трех обессиленных, полузамерзших путешественников. Под ударом ножа на снег рухнул олень. Из перерезанного горла в подставленную чашку била пенистая горячая кровь. Ею и стали поить спасенных. Она разлилась согревающим огнем по всему телу. Василий и Никифор окончательно пришли в себя. Через несколько часов сани быстро неслись в сторону Обдорска.

ПОД СВИСТ КНУТА

1

Лихая ямщицкая тройка, взметая снег, с раската внеслась в крепостные ворота Красноярска. Этот город был центром уезда, простиравшегося на шестьсот верст в окружности. Не одно европейское государство легко бы разместилось на его обширной территории.

Караульный солдат, стоявший в воротах, наклонился над кошевкой, чтобы проверить подорожную, и вдруг резко отпрянул в сторону. Кошевка пронеслась мимо, а солдат все еще озадаченно смотрел ей вслед.

– Чего там, Ерофеич? – спросил его другой солдат, стоявший на смотровой вышке.

– Чисто наваждение...

– Да чего?

– В кошевке-то рядом с барином... медведь...

– Ну?

– Вот те крест. Да и медведь-то весь белый...

– Чудят баре, где только белого медведя достали? А в это время кошевка подкатила к бревенчатому дому. На крыльце появился Василий Зуев вместе с подросшим Снежком. Поручив Снежка Ксенофонту, приехавшему в Красноярск на сутки раньше, Зуев прошел к Палласу для доклада об окончании северной экспедиции. Беседовали долго. Паллас основательно расспросил Зуева о поездке. Но вот профессор чего-то замялся, недовольно нахмурился и спросил по-русски:

– А где ко́зак?

– Какой ко́зак, герр профессор?

– Тот, который ездил с вами.

– А Никифор! Задержался в пути. Сани сломались. Остались на день подремонтировать. Завтра к вечеру приедут. А что?

– С вами будет разговаривать здешний воевода. Ваш ко́зак – бунтовщик, его будут брать тюрьма. Но это к нашей науке значения не имеет. Завтра вы расскажете градоначальник на его вопрос, а потом мы будем смотреть ваш привезенный коллекций. Очень хорошо, что вы привезли этот белый северный медведь. Он еще никем не описан. А сейчас отдыхать. Гутен нахт!

– Гутен нахт, герр профессор, – пробормотал Василий, ошеломленный сообщением профессора. Никифора в тюрьму? Новое дело! Нет, надо как-то помешать этому.

2

Зимние сумерки загустели рано. Не ощущая холода, несмотря на распахнутый полушубок, Василий стоял на крыльце в тяжелом раздумье. Вдруг кто-то опустил ему руку на плечо. Зуев поднял голову и увидел Ксенофонта.

– Тебе чего?

– Василий Федорович! Да очнитесь вы, Никифора-то спасать надо.

– Да, да, – приходя в себя, ответил Василий, – мне сейчас профессор говорил что-то, да я не понял. Завтра к воеводе надо.

– Я все узнал. Писарь у меня тут в канцелярии деревенский, в рекруты взят. Через него и узнал. Брат и отец Никифора у себя на Яике против старшин да дворян пошли, атаманами были. Никифор-то тоже, говорят, неблагонадежный был, потому с нами на край света и попал. Ему сейчас плохо будет. Сказнят или на вечную каторгу. Помочь ему надо, предупредить, пусть бежит...

– Да, пусть бежит, я сам навстречу поеду.

– Да, вам удобней. Больше некому. Я сейчас вам и лошадь заседлаю, деньги у меня кое-какие есть. А вы лучше к дому своему не подходите. Пусть думают, что вы у профессора задержались. Постойте тут за сараем, я скоро.

Через десять минут Василий верхом на лошади скакал в черную ночную степь.

И вот последнее прощание с Никифором. Ему переданы деньги, порох и свинец, пистолет Василия, солдатское ружье. Решено, что Никифор будет пробиваться на юг, к китайской границе, где и затеряется среди новых поселенцев под чужим именем.

Расставание было кратким. Время не ждало. Никифору нужно было уходить, а Василию до рассвета возвращаться в город.

– Прощай, Никифор! Эх, жалко терять тебя.

– Прощай, Василий Федорович! Спасли вы меня, век не забуду.

Они обнялись и поцеловались. Всадники разъезжались в разные стороны и навсегда.

3

Шел пятый год экспедиции. Зуев и Соколов возмужали. Это были уже молодые ученые, ищущие своих путей в науке. Паллас в долгие зимние вечера любил вести со своими учениками беседы.

– Как сие понять? – обычно начинал Василий Зуев. – Вот на растениях, на животных образцах видим мы много родственного, почти схожего между отдельными родами, но одновременно и различие. Откуда это? Как произошло многообразие видов?

– Бюффон в своей «Естественной истории» пишет, – подхватывал Никита Соколов, – что мир, нас окружающий, медленно изменяется.

– Я сам много думал об этом, друзья мои, читал и Бюффона, и «Теорию зарождения» Вольфа, – вступал в беседу Паллас, – но чем больше я наблюдал разнообразие природы и ее родов и видов, тем больше утверждался во взглядах, что природа в своем развитии соблюдает известные законы и что многие близкие, родственные виды могли иметь одно происхождение. О, это очень большой мысль, но я верю в нее.

– И мы также об этом домысел имели и меж собой давно уже говорили, – вставил Зуев.

– Друзья мои, вы не только есть мои ученики, моя радость, но и мои научные единомышленники, – и, взволнованно встав из-за стола, академик, с поседевшей так рано головой, обнял Зуева и Соколова.

– Мой след в науке не только книги, описания, открытия, но и вы... – и он смахнул с ресниц невольно навернувшуюся слезу.

– А как с развитием общества, герр профессор? – осмелев, спросил Никита Соколов. – Как оно будет изменяться?

– О, тут я имею свое суждение, – и Паллас стал медленно прохаживаться по небольшой комнате, – общество, человеческую историю двигают и будут двигать вперед люди науки, ученые, инженеры. Кто не мыслит, не двигает вперед науку и технику, тот должен только служить и исполнять.

– А дворяне?

– Кто мыслит, думает, двигает вперед науку. Только!

– А народ?

– Какой народ? Мужики? Должны работать. Они неграмотны.

– Значит, нужно, чтобы народ был грамотным! – кипятился Василий Зуев.

– Ну, хватит, хватит. Давайте работать, – успокаивал разошедшиеся страсти Паллас.

Беседа потухла.

Закончив дела в Сибири, экспедиция снова повернула к Уральскому хребту.

4

Однажды вечером Василий Федорович засиделся допоздна за описанием новых разновидностей растений и животных, встреченных им в последней самостоятельной поездке. Неожиданно дверь тихо скрипнула и в горницу вошел Ксенофонт. Он молча закурил трубку и тихонько сел в угол, ожидая, когда Зуев окончит. Но не выдержал и позвал:

– Василий Федорович!

Зуев оторвался от письма, повернулся к чучельнику.

– Гайнана нашего не забыл? – спросил Ксенофонт.

– Что ты! Как можно! Ты о нем что-нибудь слышал?

– Слышал. Только бы лучше не слышать.

– Это почему же? – встревожился Василий.

– В колодках его привезли. Завтра на площади перед народом кнутом бить будут, а потом под караулом повезут в другую крепость. Так и будут возить, пока до смерти не забьют.

– Да ты что? Как можно!

– Эх, вы только зверей да птиц и видите. А что кругом делается не знаете. Не вытерпели башкиры несправедливости да грабежа, ну и поднялись. А Гайнан, говорят, отрядом командовал. Теперь расправа и идет. Хорошо хоть Никифор вовремя ушел. Пойдете завтра на площадь попрощаться с Гайнаном?

– Не знаю. Боюсь, не выдержу...

– Я пойду...

На другое утро после обедни весь народ согнали на площадь крепости. Специальная команда пригнала башкир из ближайших деревень. Василий и Ксенофонт стояли в стороне. На площади, около соборной церкви, гудела большая толпа. Вдруг послышалась дробь барабана. Окруженная солдатами к помосту, сколоченному вчера, подъехала подвода. На ней закованный в тяжелые цепи сидел, опустив голову, Гайнан. Вот, гремя цепями, он медленно поднялся на помост. Офицер вынул бумагу, прочитал приговор. Ксенофонт, оставив Василия, протиснулся вперед. Одет он был по-господски, поэтому протиснулся к помосту беспрепятственно. Гайнан голову держал гордо. На толпу смотрел смело. И вот их взгляды встретились – Гайнана и Ксенофонта. На Ксенофонта смотрел уже не веселый, задорный парень, дитя лесов и гор, а суровый воин, познавший и радость побед, и горечь поражения. Пытки наложили печать на молодое лицо, врезались резкими морщинами. Гайнан узнал Ксенофонта. На миг в его глазах вспыхнул огонек прежней молодой удали. Он еле заметно кивнул головой и снова посуровел его взгляд, устремленный вдаль, туда, где кутались в синюю дымку родные горы.

Затрещал барабан. Два подручных палача опрокинули Гайнана, оголили ему спину и принялись полосовать ее кнутом.

Василий все это видел издали. У него не хватило сил подойти ближе...

Когда окровавленное тело Гайнана двое солдат сволокли с помоста и бросили на телегу, Василий не выдержал и побежал прочь. Он бежал и плакал, как ребенок. Почему жизнь так сурово отняла у него друзей? Сначала Никифора, а потом Гайнана.