Текст книги "День рождения цивилизации (СИ)"
Автор книги: Анатолий Рогаль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Но тогда, с удивлением отметила сейчас Злата, ни тайны «окон»-озер, ни не менее таинственная неприступная долина (единственный проход в которую своим подворьем как раз и закрывал дом Стороженков ), не привлекли ее внимание, хотя привычка совать свой нос во все, а особенно туда, куда тебя не просят, сохранилась у нее, если честно сказать, и до сих пор. А может это был страх навеянный о долине легендой, которая передавалась жителями Богуславки из поколения в поколение. Рассказывали, что если какой-то храбрец отважится спуститься в долину Одичавшего Отшельника (так таинственную долину прозвали местные жители), да еще и решиться, при этом, окунуть хотя бы палец в мертвую воду озера Безумства, которое находиться в самом центре проклятой долины, то он тут же немедленно сойдет с ума и уже никогда не сможет найти выхода из долины (едва заметную узкую тропу). И будет он так бродить до самой своей голодной смерти ибо все ягоды и травы в долине ядовиты, а вода в озере отравленная и поэтому ни рыбы, ни даже вездесущие жабы не мечат там свою икру.
Злата часто в детстве бывала почти у самого входа в таинственное ущелье, ведь тропа в долину начиналась здесь почти рядом с дикой грушей, где с дедом Тимохой ( а потом и сама, когда дед умер), любили они пересиживать полуденный летний зной, но тогда ей даже в голову никогда не приходило спуститься в долину Одичавшего Отшельника.
Своего деда Тимофея Марковича Злата всегда жалела, очень любила и еще немножко побаивалась. Жалела, зная историю смерти бабушки Ксении. Случилось это в сороковом, за год до начала войны. Тогда еще крепкий, как дуб, и уважаемый всеми односельчанами, Тимофей Маркович Стороженко, тайный знахарь «Дари», к которому в случае надобности тайком бегала вся деревня, работал в колхозный бригаде лесорубов, подготавливая к сплаву древесину далеко в горах.
И вот однажды, после изнурительно-тяжелого дня, ночью, ему привиделось, что завтра его жена Ксюша погибнет: ее убьет утром на колхозном току неожиданно лопнувшим приводным ремнем.
Всю ночь Тимофей Маркович карабкаясь по горам, раздирая об острые камни руки, пробираясь через непроходимые заросли дикой малины и терновника, исхлеставши ветками в кровь все лицо, бежал и бежал напрямик в родное село. И успел вбежать в свое подворье буквально за минуту до ухода жены на работу, но неожиданно поскользнулся на росяной траве, головой ударился об угол дома и так, ни кем незамеченный, пролежал без сознания почти два часа.
Ксюшу убило при первом же запуске веялки. Все случилось так как и привиделось ее мужу.
Сознание к Тимофею Марковичу так никогда больше и не вернулось, ибо со смертью Ксюши кончилась и его, Тимофея, жизнь: остались одни поминки, которые он ежедневно справлял до самой своей смерти, которую ему пришлось ждать долгих пятьдесят лет. И все эти годы, односельчане, завидев деда Тимоху, теперь разбегались от него, как черт от ладана. И все из-за вещаний, которые начинались из него сыпаться, как картошка из прохудившегося мешка, если «заправка» подходила к отметке «полный бак». Хотя многое, о чем он вешал, больше напоминало теперь центурии Нострадамуса, но, иногда, все же послание имело точный «адрес» и попадало в нужный «почтовый ящик» и тогда у получателя «ехала крыша».
Злате же дед неизменно предрекал одну и ту же судьбу: «Божья невеста», – коротко говаривал он и, ничего больше не объясняя, тыкал в одну и ту же точку неба, независимо от того, велась их беседа днем, при ярком солнышке, или вечером, при мерцании звезд. Правда, вечером, он еще добавлял: «Вон, смотри, суженый твой, ряженый, несется к тебе на огненном коне с большим длиннющим хвостом и указывал на маленькую, едва видимую звездочку.
Когда Злата была маленькой, она всегда чуть-чуть страшилась этих слов, но, повзрослев, напускно сердилась и безумно хохоча горячо возражала: «Нет, не пойду я в монашки! Ни за что не пойду!» Но, взглянув на звездочку, куда указывал трясущийся перст деда, всегда ощущала легкий толчок в своем сердце.
Любила же Злата дедушку Тимофея за то, что при кажущейся всей его отрешенности от мира сего, вникал он всегда во все ее радости и горести и был всегда на ее стороне, чтобы она не сделала, как бы не набедокурила.
Для Златыного отца, Андрея Тимофеевича, единственного сына Ксении и Тимофея, смерть матери стала вообще тройным ударом: он разом потерял мать, почти отца и свое будущее. В том далеком и страшном для семьи Стороженко сороковом году, Андрею Тимофеевичу было всего девятнадцать лет и был он тогда долговязым красенем Андрюшей, по котором сохли все сельские девчата; заводила и баянист, обязательный участник всех аматорских сельских спектаклей мечтавший о кино и театре. И все это рушилось в одночасье.
Прежде, чем запить и рассудок мутить, Тимофей Маркович благоразумно, в день же смерти жены, передал свое «колдовское» родовое наследственное звание врачевателя «Дари» единственному представителю мужской линии сыну Андрею и, как тот не пытался перевести стрелки на старшую сестру Роксану, которая после месячного замужества осталась вдовой, погибшего на войне с белофиннами Алеши– соседа и одноклассника, – но отец был непреклонен.
Боль непоправимой утраты кроила их сердца и, в такой день, Андрей не смог отказать отцу.
Роксана Тимофеевна, как и предсказывал брат, никогда уж больше замуж не ходила, а осталась за хозяйку в отцовском доме, став отцу нянькой, брату и его будущим детям мамкой.
Андрею же пришлось, вместо театрального училища, оканчивать медицинское, то есть, по мудрому совету отца, легализировать свое знахарское положение, и, после окончания медучилища, проработать всю жизнь (с перерывом пребывания на фронте), до самого ухода на пенсию, в качестве сельского фельдшера в родном селе Богусловка.
Штат их медпункта состоял из двух человек и помощницей Андрея Тимофеевича стала сестра Роксана, тоже окончившая медучилище, но уже по горячей просьбе брата, чтобы подменять его во время постоянных частых и, порою, долгих отлучек.
К превеликой досаде обездоленных войной невест и вдов, Андрей так и не женился, а остался холостяком, но в конце сорок пятого вернулся с фронта с годовалым сыном Николаем на руках, возраст которого Роксана быстренько высчитала, с при сущей всем женщинам в таких вопросах смекалкой, так как доподлинно знала ни только месяц, но и день зачатия малыша, но об этом и словом не обмолвилась брату.
Злате же, которую Андрей Тимофеевич, не доверяя аистам, в семьдесят восьмом тоже принес из одного из своих постоянных походов В горы (Как он говорил, за сбором лекарственных трав. А что, все правильно. Железная отмазка для потомственного знахаря: капуста тоже трава, не дерево же). Когда девочка подросла и достигла возраста, когда между матерью и дочкой появляются маленькие женские тайны, Роксана Тимофеевна часто, по просьбе Златы, рассказывала предысторию рождения брата Николая.
В тот памятный вечер, Роксана, выпроводив отца, работающего тогда в колхозе ночным сторожем, на дежурство и, намаявшись за день от беготни и забот, собралась было поужинать и шла к печи, как вдруг, неведомая волна страха с головой накрыла ее но тут же опала. Женщина остановилась, как вкопанная, испуганно огляделась по сторонам и прислушалась.
Кругом было тихо и по мирному спокойно и, лишь гул далекой канонады со стороны соседей Польши, напоминал, что война еще продолжается. Роксана облегченно вздохнула и расслабилась, но тут же немой крик мольбы и отчаяния, как удар молнии, проник в ее мозг и стал стучать и голосить в каждой его клетке.
Словно ведомая неведомой силой, женщина бросилась из дому и рывком распахнула дверь. В сгустившихся сумерках ее испуганный взгляд рассеянным боковым зрением еще успел заметить в конце огорода, где-то в районе дикой груши, огромное шарообразное свечение, но тут же намертво приковался к туманному силуэту, человеку, бредущему с тяжелой ношей на руках.
Роксана рванула было на помощь, но ноги словно примерзли к земле. Идущий человек уже приблизился достаточно близко, чтобы даже в сумерках можно было ясно разглядеть, что это было молодая девушка, несшая на себе безвольно свисавшее тело в военном обмундировании. Сердце Роксаны екнуло от тревожного предчувствия, ноги неожиданно отпустило и она помчалась на помощь.
Несмотря на девичью хрупкость приближавшейся, казалось, что она совсем не чувствует тяжести своей ноши и, только душевная боль и отчаяние, которые звенящими молоточками продолжали биться и в мозгу Роксаны, подкашивали ноги бредущей. Крепкая и рослая, как и все в роду Стороженков, Роксана только тихо охнула, узнав в раненом сержанте медицинской службы своего брата Андрея, подхватила как-то сразу, резко потяжелевшее бездыханное тело, и, стиснув зубы, чтобы не закричать от горя, поспешила в дом.
Обессилевшая златовласая незнакомка тоже молча семенила рядом, намертво вцепившись в руку Андрея, будто бы удерживая и не давая улететь, едва теплевшей в теле брата, жизни. Роксана занесла Андрея в комнату, где они обычно дома принимали больных и осторожно опустила на топчан.
– Где он?! Быстро! Где он? – проговорила, то ли промыслила незнакомка на каком-то польско-птичьем диалекте, но Роксана точно поняла, что спрашивает та об их семейном реликтовом даре.
«Ведьма, настоящая ведьма!» – указав взглядом на половой коврик, прикрывающий дар и, увидев, как тело брата словно невесомое поднял ось с топчана в воздух и зависло над даром, только и успела испуганно подумать Роксана и, тут же, «отключилась» .
Проснувшись утром, Роксана очень и очень смутно помнила вчерашний вечер и, если бы не едва заметные побуревшие уже капельки крови на половом коврике над даром да смятые простыни в спальне брата с капельками крови поярче, то она свои туманные воспоминания посчитала бы не более, чем ночным кошмаром.
Окончившую очередной пересказ этих таинственностранных событий военного времени, тетку Роксану, Злата всегда неизменно спрашивала:
– Так какие же, тетя, были у нее волосы?
И та так же неизменно отвечала:
– Золотавые, как у тебя, доченька! – и произведя в уме несложный арифметический подсчет, горестно вздыхала, но уже мысленно: «Женщины, которым за пятьдесят, у нас не рожают. Видно, правы сельские бабы, утверждающие с решительностью очевидцев, что дети Андрея Тимофеевича и его частые отлучки из дому – это все звенья одной цепи, ведущей в соседний закрытый элитный спецсанаторий для богатых иностранцев и наших номенклатурных вождей, где Андрей Тимофеевич иногда демонстрировал свой непревзойденный массаж. Вот от такого«массажа» одни «пациентки» «улетали», а другие, возможно, и «подзалетали» .
Местных красавиц можно было понять и простить. Многие из них положили глаз на незнающего старости вечно молодого Андрея Тимофеевича, а он как был, так и остался бобылем. Сам двоих детей вырастил, выучил и теперь еще, шокируя не только односельчан, но и своих близких, взял да и неожиданно– негаданно иммигрировал в США.
Но это неожиданно для других, а Злата о намерении отца податься в штаты знала давно, считай с первого курса мединститута. Куда ее Андрей Тимофеевич, не желая травмировать дочь лишней нервозностью не всегда объективных вступительных экзаменов, определил вполне законно: оплатив все и вся за весь срок обучения. Еще и, купив ей вдобавок и двухкомнатную квартиру в Киеве, прямо рядышком с мединститутом. Злата, правда, еще хотела бы иметь розовую мечту своего детства, такой же как и у отца джип-«Хаммер», но Андрей Тимофеевич резонно заявлял, что тогда уже лучше купить и диплом семейного врача, а не устраивать всю эту канитель с обучением, которая ей, как будущей «Дари», нужна, как зайцу стоп-сигнал. Мол, получишь сразу и машину, и диплом, и звание «Дари» в придачу, а я укачу за океан и не буду ждать еще целых пять лет, пока ты выучишься.
Злата же, как и все Стороженко была непреклонна:
– Хочу быть как все, хочу быть студенткой. А ты езжай! Я тебя не держу и, честное слово, не буду в обиде.
Но отец тоже был непреклонен:
– Увижу диплом, тогда ...
И не теряя надежды, все пять лет продолжать уговаривать Злату иммигрировать вместе с ним, но та неизменно отшучивалась:
– Я – украинка, а украинцы Родину на доллары не меняют!
Но доллары на гривны сама меняла частенько. Вот она, истинная преданность Родине настоящего патриота. Так держать!... Не держать же их в «мыльно-пузыристых» украинских банках.
Так что, иммиграция отца для Златы была грустной, осознанной уже, неизбежностью, но вот во все эти намеки, сделать ее, Злату, наследственной «Дари» и тогда, и даже сейчас, верила с трудом.
Дело в том, что быть целителем «Дари» в роду Стороженков было прерогативой лишь мужчин, хотя семейное придание и гласило, что основательница рода знахарей Стороженков была женщиной.
Используя семейный реликтовый дар, в семье Стороженков лечить могли все, но вот доискиваться в прошлом, заглядывать в будущее и общаться мысленно с больными, находящимися в контакте с даром, а сам же, находясь порой за тысячи километров от дома, могли только носители величественно-неизвестного и таинственно -колдовского звания целителя «Дари», которое передавалось из поколения в поколение.
Но, в каждом правиле есть и исключения: Тимофей Маркович и юная Злата предвидеть и предсказывать, могли и без помощи дара.
О такой своей способности Злата узнала еще в школьные годы и частенько помогала своим одноклассникам: всегда точно предсказывала, когда по какому предмету и по какому вопросу их вызовут учителя. Но школа без ябеды, что тюрьма без сексота, и, вскоре достоянием гласности педколлектива, стали и Златыны проделки.
Учителя сначала по пытались применить систему нелогического хаотического выбора, особенно рьяно старался зануда-географ Иван Степанович. Перед уроком географии в классе, где училась Злата, он заходил в школьную библиотеку и брал наугад несколько тоненьких книжек, чтобы страниц у них было не намного больше, чем учеников в классе и, во время урока, открывал их тоже наугад и по номеру страницы выискивал очередную «жертву», но и это не помогло. Лишь «опытный» директор школы, поработавший до этого в должности главного бухгалтера колхоза быстро восстановил «статус-кво», заключив со Златой негласное соглашение: неудов в их классе учителя ставить не будут, и ряды сплошных отличников и хорошистов вновь резко поредели.
Вступив в пору созревания, когда детство начинает потихоньку прощаться с тобой, а в манящее взрослое завтра вступать еще как-то страшновато, когда каждая веснушка «трагедия», а каждый сон «вещий», Злата стала побаиваться своих способностей и почти ими не пользовалась. Но, как говориться, и на старуху бывает проруха. Возвращаясь электричкой как-то с Киева домой на майские праздники, оказалась в одном купе с матерью своего одноклассника Виктора, который еще в школьные годы считался богом всякого рода видео-радиотехники, а сейчас он служил подводником в славном нашем городе Севастополе и этой весной уже дошивал свой дембельский прикид.
Тетя Груня, мать Виктора, была непревзойденной богуславской поварихой и когда местный колхоз приказал долго жить, обустроила дома минис-виноферму и теперь стабильно и за доллары потчевала своими мясными деликатесами киевских владельцев тугих кошельков.
Кичась переполняющей ее радостью за сына, который и в украинской полуголодной Армии, ремонтируя офицерам «капризную» (не признающую семейных разборок) импортную видеорадиотехнику, сумел обеспечить себе безбедное существование, сунула цветную фотографию розовощекого сынка в руки его бывшей одноклассницы.
И тут все и началось. Предсказание из Златы полезли сами собой и сама не своя девушка не в силах была их остановить.
Предсказав смерть Виктора, если он останется на сверхсрочную, Злата, вспомнив трагическую смерть бабушки Ксени, и зная железный характер соседки, предостерегла:
– Не вздумайте сами давить на Виктора. Это должен сделать кто-то другой, кто ни чего о моих словах не ведает!
Ошарашенная, соседка ни словом не обмолвилась Злате ни о письме сына, о намерении присоединиться к приглашению знакомого офицера завербоваться вместе в подводный северный флот России, ни о причине такого шага.
Дело в том, что приехавши год назад на побывку, красень Виктор закрутил роман с молоденькой залетной завклубом Ритой и за месяц отпуска успел не только влюбиться, но и жениться. Глафира Михайловна сыну не перечила, хотя сынов а избранница и не вызывала у нее восторга.
Невесту забрали в дом. Девушка, несмотря что из городских, оказалась работящей и постепенно отношения между невесткой и свекровью потеплели, но и рушились в одночасье, когда Глафира Михайловна «застукала» жену сына, уже на седьмом месяце беременности, целующуюся тайком у калитки с залихватским провожатым из местных «пионеров-тимуровцев». Невестку тут же выперли из дома и, ни настойчивые телефонные и письменные просьбы сына повременить, ни рождение внука, не растопили, ставшее в миг ледяным, сердце Глафиры Михайловны.
И вот теперь, почти полгода спустя, после того злополучного вечера, глотая слезы, свекровь решительно направилась к дому опричницы.
Рита была дома и, сидя у окна, вязала сынишке крохотный свитерок. Возможно, впервые в жизни, намного оробевшая, Глафира Михайловна, невнятно поздоровавшись, направилась прямиком к кроватке спящего внука.
Маленький, лысенький и вухастенький карапуз мирно посапывал на бочку.
– Вылитый Витя! – радостно вздохнула свекровь и, шмыгнув носом, нерешительно направилась к невестке. Та поднялась и, напрягшись, замерла в тревожном ожидании.
– Прости меня дуру, доченька, – сумела лишь выдавить из себя свекровь и разревелась, обнимая оторопевшую невестку.
– Ничего и не было ... , просто я не могу ... , я вот пока Сережу покормлю. .. раза два ... , – путаясь и запинаясь, попытал ась что-то объяснить Рита, но не выдержала и тоже расплакалась.
«Какого счастья я могла бы сына лишить», перепеленывая, проснувшего от шума, внука, задним числом ужаснулась Глафира Михайловна и, вспомнив свою единственную попытку научиться кататься на велосипеде, залилась стыдливым румянцем.
В тот же вечер Рита с сынишкой переехала в дом родителей мужа. А через месяц в последний раз во флотской форме примчался на такси по родной Богуславке дембель Виктор.
Жизнь пошла по накатанной колее. Молодята по дому, по хозяйству, а «старики» в Киев возить на продажу деликатесы. Рита расцвела, похорошела. Виктор же, наоборот, скинул жирку, но это его только красило. И все рядышком, и все вместе.
Рита постоянно носила разношерстные красивые халаты, имевшие все один и тот же изъян: три нижние пуговицы всегда держались на «честном слове», а прорезные петли были растянуты, а то и надорваны. Спортивная же форма Виктора (тельняшка и футбольно-семейные трусы) таких недостатков была лишена, так как являлась одеждой быстрого реагирования.
Чтобы не отлучаться надолго от жены, Виктор, который устроился в местное отделение службы быта телемастером, перетянул домой стенд и теперь дома занимался ремонтом телерадиоаппаратуры.
Иногда, правда, клиенты сетовали на задержку, но качественный ремонт сводил эти сетования лишь к лукавому вопросу:
– Эх, чем это ты Виктор занимаешься в свои нескончаемые «перекуры» ?! Вроде и не пьешь, и не куришь?!
– Доживете до моих годков, узнаете, – отшучивался тот блаженно улыбаясь и поглаживая при этом находившуюся всегда рядом жену.
В августе, когда затонул атомоход «Курск», Виктор первый раз в жизни напился вдрызг, а Глафира Михайловна вспомнила про должок.
С неделю сначала солили, мариновали, нашпиговали, начиняли, а затем варили, жарили, томили и коптили. И еще никогда в жизни с такой любовью не занималась тетя Груня привычным ремеслом.
Невзирая на протесты, опешившей и растерявшейся от такого обилия гостинцев, хозяйки, все эти коробки с разнообразной и умопомрачительно пахнувшей снедью, были доставлены прямо в киевскую квартиру Златы.
Три дня вечноголодные студенты всей группой вели круглосуточное пиршество в квартире своей однокурсницы и, впервые, она не считала два санузла в одной квартире данью моде и ненужным излишеством.
От воспоминаний о своем самом ярком опыте предсказаний, Злата переключилась на брата Николая, так как по манере изложения наставления в отцовской тетради, судя по слегка пожелтевших листках написанных несколько лет назад, предназначались явно для мужского чтения. Что заставило отца изменить семейную традицию и передать обязанности хранителя семейного дара ей, Злате, пока для девушки оставалось тайной.
А старший брат Николай Андреевич и вправду по всем статьям был для этого сто процентным кандидатом. Несмотря на умопомрачительную разность в возрасте (это не шутка, тридцать три года) Злата брата очень любила, да и тот отвечал взаимностью, время от времени, подруливая на своей служебной «Волге» к учебному корпусу мединститута, чтобы подбросить сестричку домой.
Несмотря на молодцеватый вид, свойственный всем представителям рода Стороженков, Николай Андреевич выглядел все же старше своего почти восьмидесятилетнего отца, который вообще был уникумом их рода и уже почти пятьдесят лет выглядел всегда лишь на тридцать, что служило наилучшей рекламой их метода врачевания, который в чем в чем, а в рекламе как раз не нуждался (Андрей Тимофеевич редко принимал пациентов со стороны и только сыновним протеже делал, иногда, исключения). Николай Андреевич был главврачом одной из киевских клиник и, чтобы не подрывать имидж сына, как медицинского «светила», приходилось порой и с того света вытягивать «залеченных» больных (один из таких и подарил шесть лет назад Андрею Тимофеевичу джип «Хаммер», стоивший много не мало, но больше ста тысяч долларов).
Николая же Андреевича постоянно заботиться о поддержании внешней молодцеватости заставляли две вещи: престижная должность главврача одной из самых элитарных киевских клиник и молодушка жена достигшая опасного возраста «бальзаковских» женщин («Баба соком налилась и снова замуж собралась», – как сказал один доморощенный поэт. Грубовато конечно, но как сказал один не английский джентльмен: «Лучше уж я!» – наткнувшись случайно на заначку жены, предназначавшуюся для «друга семьи» – альфонса, и отправившись покупать на эти деньги себе «виагру»).
Мария Петровна, или просто Мария, в свои тридцать шесть была женщиной веселой и энергичной и находилась в постоянном поиске приложения своих сил. Спицы, кисти, лоскутки да. . . всякий строительный инструмент всегда громоздились по углам их огромной киевской квартиры, объемно уступая лишь, с любовью аккуратно– образцово уложенным, рыбацким снастям мужа.
Тихая провинциальная жизнь, с рыбалкой на зорьке у какой-нибудь речушки или озерца, была вот уже несколько лет немеркнущей мечтой Николая Андреевича и он, снетерпением, ждал, когда же ему наконец-то выпишут пенсионную «путевку» в такую жизнь.
Злата вздохнула и хотя не ее вина была, что у брата отобрали возможность досрочного освобождения, но легкий укор совести и не приятный осадок все же поселились на время в восприимчивой ко всему девичьей душе.
Андрей Тимофеевич всегда был добр, справедлив, непредсказуем и непреклонен и Злата отца очень любила, но в споры вступала редко, заведомо зная их исход.
Но вчера в последний день пребывания на родной земле, своей непредсказуемостью отец превзошел даже самого себя и ввел Злату в панически– шоковое состояние. Андрей Тимофеевич взял да и женился! И его избранница стала точно такая же золотовласая, как и Злата, но крашенная (ибо таких натурализированно– золотых волос в природе просто не бывает) иностранка со славянским именем Званка, которая специально прилетела из-за океана на торжественное венчание в одом из стариннейших киевских храмов. Званка была едва ли старше своей великовозрастной дочери, приобретаемой вместе с вечномолодым молодым.
Празднично-торжественное венчание, затем короткая, но разгульно– обильная свадебная трапеза, подарок ей, Злате, вместо «старенького» отцовского джипа «Хаммера» новенького «нулевого» его собрата и неожиданные слезы и объятия обретенной матери, заставили дрогнуть и юное Златыно сердечко и, неожиданно для самой себя, она ответила взаимностью, совершенно незнакомой ей, Званке. А в последний миг прощания у трапа самолета еще и разревелась, как последняя дура, уткнувшись щекой в такое же мокрое лицо Званки-матери.
Сейчас Злата немножко стыдилась того спонтанного душевного порыв а и даже была рада вынужденной разлуке, но потом, для себя твердо решила, конечно же, обязательно, воспользуется приглашением и смотается к родителям в гости в США.
О современном же ключе к личной свободе – деньгах Злата даже не подумала. У уникальных врачевателей рода Стороженков деньги из века в век водились всегда. «Деньги – это кровь жизни, а жизнь должна быть полнокровной» – любил говаривать, ныне покойный, дед Тимофей, черпая из реликтового сундучка деньги для очередной «дозаправки». Когда Злате было тринадцать лет, она ненадолго увлеклась нумизматикой и как-то выпотрошила содержание оного до самого дна ... и обрела одну из самых полных на Украине коллекций денежных знаков и монет, а десять платиновых кружков с вкрапленными с одной стороны в центр, нарочито почти не обработанным и крупными драгоценными камнями вообще оказались раритетами (потом Злата, как не старалась, но не сумела отыскать аналога им ни в одном самом обширнейшем каталоге монет и драгоценностей). На другой же стороне платиновых монет то ли подвесок, неизвестным художником с целомудренным откровением и с поразительно-необычайной четкостью и филигранностью для столь малой миниатюры, на фоне звездного неба были изображены любовные утехи двух божественных любовников, что заставило встрепенуться и запеть еще запретные струны юной кладоискательницы. И она, зардевшись и испуганно оглядевшись по сторонам, быстренько водворила свою столь необычную находку на место: на самое дно сундучка, засыпав, слегка дрожащими руками, колдовское сияние самоцветов потускневшими золотыми червонцами с благородными царственными профилями.
Последние странички наставлений-предостережений в отцовском дневнике так увлекли Злату, что она прочла их на одном дыхании, не прерываясь больше воспоминаниями.
Оказалось, что для того, чтобы усилить сенсорную способность целителя и иметь мысленный телепатический контакт с больным, поставившим ступни ног в углубление семейного реликтового дара и произнесшего магическитаинственное слово «Дари», целителю нужно было обязательно раз в году летом искупаться в озере Безумства в запретной долине Одичавшего Отшельника. «Вот какой водой дед Тимоха кропил меня тайком ночами на Ивана– Купала», – только теперь догадалась Злата. «Купание не должно превышать более пяти минут», – было написано жирным почерком и, для верности, еще и подчеркнуто два раза, да еще и уточнялось: «Проплыть до середины озера и обратно».
Возбужденная Злата вскочила на ноги, отряхнула свой летний брючный костюм, слегка подгаженный, пытавшимся с превеликим усердием «стать на крыло», молоденьким воробышком, еще раз взглянула на родное подворье и, снова не увидев тетки Роксаны, с радостным предвкушением чего-то большого и хорошего, решительно направилась к заветной тропинке. «Не надо откладывать на завтра, то что можно сделать сегодня. Завтра можно все повторить», – был ее один из будущих семейных девизов.
глава
планета Марс-1, зал часов истории Земли, 2001 год, 7 июля, 17 часов 15 минут
(время киевское)
Центральный мозг компьютер планеты Mapc-l, получивший по наследству от марсианских космопилотов, в память о трагически погибшем их командоре, прозвище Бозз, был чуть, самую малость, удивлен и позабавлен, что с другими моделями компьютеров не случается никогда, а с ним случилось впервые.
Из-за спешности приказа, подготовить Mapc-l для послесессийного приема членов Верховенного Совета на традиционную пирушку, пришлось нарушить одно неписаное правило: произвести автоматом-челноком водозабор на планете Земля из озера Безумства, аналогичного марсианскому реликтовому озеру Мудрости (которое, увы, потихоньку начало иссякать и вот и приходиться, время от времени, посылать на Землю челнок-водовоз) не ночью, как обычно, а днем. Умудренный двухтысячелетним существованием, компьютерный марсианский бог Бозз всего лишь раз пошел на поводу у великих кормчих и вот результат: весьма пикантная нештатная ситуация, из которой теперь ему самому надо срочно выпутаться до скорого прибытия отцов марсианской цивилизации, ибо законопроект можно отложить, но выпивку никогда!
Зачесалися носы и все подали голосы. Тысячелетиями марсианские законодатели мурыжили закон о смешанных браках с представителями доконтактных, то есть еще не сформировавшихся в цивилизации инопланетян, а нынешний созыв Главных Координаторов Верховенного Совета, досрочно на две недели, из-за воспылавшей во всех вдруг «жажде», выполнил всю сессионную программу, да еще и сковырнул, этот веками вызревавший, чирь. Из-за этой вот досрочности И пришлось Бозэ аврально запускать вместо сотен тысячи роботов – поваров в цеха – кухни и позаботиться о добавлении тепленькой воды в озеро Мудрости, у которого марсианские школьники и студенты (к слову, это их приколы И породили массу небылиц о НЛО у нас, землян) ежегодно проходят непременный традиционный ритуал посвящения: окуная указательный палец правой руки в чудодейственную воду и попеременно прикладывая его то к сердцу, то ко лбу, то есть, чтобы стать добрее и умнее. Члены Верховенного Совета любили же, когда начинался сплошной загул, побультыхаться в Священном озере, так как его чудодейственная вода имела, скажем так, еще одно облагораживающее свойство: она перебравшего члена из пьяной свиньи превращала в шаловливого козленка.
Но Бозэ был сравнительно молодым компьютером и к человеческим слабостям относился снисходительно, но вот законы уважал, да и как их не уважать, ведь если только выскажешь намерение к неуважению, тебя тут же немедленно утилизуют, как говориться, законопослушность компьютеров заложена в их микросхемах.
Вот только закон о смешанных браках для любителей любовных утех и приключений, мотавшихся по всей галактике на миничёни, на этом чудокосмомобилю, которым ныне владел каждый взрослый, а порой и не совсем взрослый марсианен, стал для них большой радостью, а для Бозэ лишней головной болью.
Закон только принят, а у Бозэ уже по микро-блоках биоволны пошли «кругом», так как в зале часов истории Земли на искусственном земном берегу, искусственного земного озера, под искусственном земным солнцем, воспроизводимыми блоками натурголографии, возлежало живое воплощение этого самого смешанного брака. А точнее, если следовать земному возрастоисчислению, молодая, но вполне взрослая девушка, лет двадцати двух (Бозэ о девушке уже знал буквально все, даже историю каждого ее хромосома, но, невольно, подстраиваясь под людей, выдавал ознакомительную информацию в примерных параметрах), с длинными стройными, как успел он заметить до того как водворил ее в одежды, ногами и золотыми, слегка курчавыми волосами на голове, под стать теперешней марсианской моде. Если же следовать марсианским возрастным канонам, еще дитя со сформировавшимся взрослым организмом, но, еще не получавшее в полном объеме жизненно-важных знаний, и поэтому, должно законообязательно находиться под постоянной опекой родителей.
