Текст книги "Тогда умирает футбол"

Автор книги: Анатолий Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

31

Адрес Эвардсов оказался ошибочным. Собственно говоря, он был правильным, только пятикомнатный дом с террасой, который раньше снимали Эвардсы, был занят другой семьей. Молодая женщина, открывшая дверь, сказала, что ей неизвестно, куда переехали прежние хозяева.

Предъявив журналистскую пресс-карту, Роуз прошел в справочный отдел городской полиций и через час с лишним отправился по новому адресу.

Мэдж Эвардс жила по ту сторону канала, за огромными пакгаузами, где начинался фабричный район.

Дональд долго петлял по тесным, грязным улицам, среди почерневших домов, на стенах которых дети рисовали палкой смешных чертиков, проскребывая до красного кирпича сантиметровый слой сажи.

Это был двухэтажный восьмиквартирный дом для людей со средним, с точки зрения здешних обитателей, достатком.

Над звонком висела криво прикрепленная медная дощечка «Джордж Эвардс». Дональд отлично помнил, что она была на двери того, прежнего дома Эвардсов.

Но почему она здесь сейчас?

Дональд долго звонил у двери, но никто не открывал. Наконец распахнулась соседняя дверь, и вышедшая с ребенком на руках женщина сказала:

– Вам нужна миссис Эвардс? Ее нет сейчас дома. Она гуляет. Если хотите, пройдите в садик возле церкви. Она обычно сидит в это время там. Или подождите у меня.

Она хлопнула по голове мальчонку, выглядывавшего из-за материнской юбки. За спиной у нее слышались еще два детских голоса.

– Нет, спасибо, – поблагодарил Дональд. – Я подожду лучше внизу, в машине.

– А вы знаете Мэдж в лицо?

– Да, конечно.

Он сел за руль, но решил никуда не трогаться.

Прямо перед ним в переулке ватага мальчишек играла в футбол под сенью знака, запрещающего движение. Ворота были сделаны из обломков тротуарного покрытия, блинами положенных друг на друга. На стене нетвердая детская рука вывела «Э» и «Р» – «Элертон» и «Рейнджерс». И цифры. Под буквой «Р» стояла двухзначная цифра.

«Славный «Рейнджерс»! Он и тут впереди! Неувядающа твоя слава!» – с сарказмом подумал Роуз.

Он принялся следить за мальчишками. Играли они молча, зло, без присущего детским диким командам веселого гвалта. После очередного гола, забитого в те или другие ворота, одна из двух девчонок с огромными кудлатыми прическами вставала и писала новую цифру счета.

Курчавый мальчишка, ниже всех ростом, был самым активным, и на глазах Дональда забил подряд три мяча. После каждого гола он, не глядя на ворота, шел и, воинственно уперев руки в бока, ставил ногу на мяч и терпеливо ждал, когда закончат пререкаться соперники.

Мальчишка чем-то напоминал Эвардса. Только Джордж был почти вдвое выше этого мальчугана. Метр девяносто сантиметров для края считалось многоватым, и рост Эвардса служил объектом насмешек приятелей.

У Джорджа была феноменальная футбольная память. Он мог сказать, что хорошего и что плохого показал в игре два года назад любой из его партнеров. Он не прощал неудач. Если кто-то запорол хотя бы пару комбинаций, Джордж ворчал до следующей игры.

Марфи пришлось немало помучаться с Джорджем. И одно время он даже хотел с ним расстаться: Эвардс играл грязно. Это стало его привычкой, укрепившейся еще в «Вулверхемптоне», откуда он пришел к Марфи. «Волки» играли столь грубо, что их критиковали все, в том числе и Дональд.

Роуз имел с Джорджем несколько крупных разговоров на эту тему. Он пытался убедить Джорджа одуматься, взять себя в руки, тем более что резкость была ему совершенно не нужна – он прекрасно работал и без грубых приемов. А Дональду было неудобно ругать «волков», когда свой игрок ведет себя ничуть не лучше.

Да, характер Эвардса был не из легких. Этот парень с развязной походкой и спокойными, чистыми глазами страстно любил выступать в раздевалке с неофициальными речами по разным поводам. Особенно когда дело касалось защиты товарища по команде от нападок администрации. Он был самым буйным во время коротких конфликтов, которые нет-нет да и возникают в раздевалке даже самой дружной команды.

Джордж был первым игроком в клубе, который назвал Марфи в глаза «боссом», хотя знал, что тот органически не переваривает подобных выражений. У Джорджа не было, как у большинства молодых людей, своего героя, которому он хотел бы подражать. Он искал свои пути, и самобытность его удивляла многих.

Воспоминания настолько захватили Дона, что он едва не пропустил мать Эвардса.

– О, Дон! – Она сразу узнала его. – Как вы нашли меня? Я так давно не встречала никого из друзей моего Джорджа, что уже начала забывать, как они выглядят. Признаться, мне сначала не хотелось их видеть, но теперь… То ли забывается многое, то ли дряхлая память просит напоминания…

Но в квартире, маленькой и уютной, заставленной всем, что когда-то занимало пять больших комнат отдельного дома, каждый уголок напоминал об Эвардсе. Чтобы как-то освоиться, Роуз, пока на кухне закипал чайник, принялся рассматривать фотографии. На каждой из них был Джордж…

Вот традиционный кадр. Снята вся команда – первый ряд сидит, второй стоит. Еще фотографии: Джордж на фоне Эйфелевой башни… перед игрой на «Уэмбли»… возле своего дома… с матерью…

Громоздкий старый сервант забит призами – кубками и вазами, статуэтками и жетонами.

Мэдж, торопясь, ставит на стол чайник и наливает чай.

– С молоком?

– Да, спасибо, – Дональд подвигает чашку.

– Вот так я и живу. Не удивляйтесь, что переехала. Дороговато стало, да и зачем мне столько комнат одной?

Она смотрит на Дональда жадными глазами – ведь он для нее частица того мира, в котором жил ее Джордж. Дональду становится не по себе от ее изучающих взглядов. Он смущенно спрашивает:

– На здоровье не жалуетесь?

– Э! – машет она рукой. – В моем возрасте ни на что не жалуются, даже на здоровье. Что толку в жалобах… Пришла старость и забрала все… Все забрала…

Она разводит руками и смотрит мимо него на стену. Смотрит на портрет сына. И Дональд чувствует, что не сможет сказать этой старой одинокой женщине, зачем он к ней пришел. А она, вдруг спохватившись, спрашивает:

– Ну, что я все про себя да про себя… Ты, наверно, по делу какому?

– Да нет… Так просто. Был в районе вашего старого дома. Новая хозяйка сказала, что давно не Живете. Захотелось найти, узнать, как себя чувствуете, – сочинял он на ходу, стараясь придать словам хоть какое-то подобие искренности, – Спасибо, Дон, милый. Это очень любезно с твоей стороны – не забыть старуху. Да еще в суматохе твоих дел. Ты и сейчас как ненормальный носишься? Помню, непоседливей моего Джорджа тогда был…

Дональд понимал, что любой разговор с Мэдж, о чем бы он ни заговорил, непременно закончится воспоминанием о Джордже.

Они сидели, пили чай с тостами и не спеша говорили.

В душе Дональда невольно рождалось горькое чувство.

«А после меня, кто после меня будет хранить такую вот память, любовь, которая сильнее смерти? В чьем сердце останусь я? Барбары?»

Дональд начал слишком поспешно прощаться. Мэдж не удерживала. Она с улыбкой смотрела на него, и по ее счастливому лицу было видно, что эта короткая встреча доставила ей столько радости, сколько не выпадало за годы ее одинокой жизни. И что она понимает – Дону надо спешить, жизнь молодых не стоит на месте. И только в этой покорности судьбе, пожалуй, и угадывался душевный надлом старой женщины.

По дороге домой Роуз думал о матери Джорджа и о своей матери, которая умерла, когда ему было пять лет. Потом он вновь вспомнил о процессе и с раздражением подумал: «Ну, вот, генерал, и нет еще одного бойца в твоей армии. Если дело и дальше так пойдет, то сражение может свестись лишь к неравной дуэли – Мейсла и Роуза. И тогда я, конечно, проиграю. Но нет, я не буду один. Я не могу быть один. Ведь кругом столько людей, для которых не все равно, что происходит в мире».

И эта мысль если не успокоила его, то ободрила.

32

– Ну, признайтесь, Дональд, что ваши коллеги по перу очень низкого мнения о большинстве директоров клубов. И в частности, обо мне! «Забейте мяч в этакую-разэтакую сетку! – все, что хочет от футбола толстяк Лоорес!» Говорят так, а?

Лоорес засмеялся своей собственной проницательности. Они сидели в ресторане отеля «Берклей», который считался фешенебельнейшим в городе. Отличный бар, изысканные блюда из дичи делали отель местом встреч богатых любителей охоты, рыбной ловли и скачек. Тонкий шарм чувствовался в подборе викторианской мебели. Уют создавали не только обстановка, но и сами размеры отеля, рассчитанного на небольшой контингент жильцов. Поэтому каждый обитатель становился почетным гостем, а не просто нанимателем номера.

Двойные стекла за тяжелыми шторами зала гасили всякий уличный шум. Установки кондиционированного воздуха позволяли чувствовать себя одинаково привольно в любое время дня, в любой сезон года.

– Ну так как? Прав я? – повторил Лоорес.

– Не совсем. Многие думают о директорах значительно хуже.

– И то верно… Они считают, что директора должны заниматься административной работой и не лезть в дела чисто футбольные. Они не подозревают, что великие администраторы разбираются в игре не хуже великих футболистов.

– Не возражаю. Кстати, я не помню, чтобы кто-то из великих футболистов стал президентом совета директоров или хотя бы директором клуба. А должен сказать, пока футболом всерьез не займутся настоящие специалисты, непременно умные и честные, от него трудно ждать больших успехов. Умные и честные, – еще раз подчеркнул Дональд.

– Справедливо, справедливо. Сейчас у нас декабрь – время рождества и сказок. Но мы-то себя тешим разными спортивными сказочками на протяжении всего года. «Однажды жила-была команда, которая честно играла в футбол…»

Лоорес говорил это, заботясь, видимо, об одном – произвести на Дональда благоприятное впечатление. И потом Дональд заметил, что Лоорес и сам не прочь полюбоваться своим трезвым мышлением..

– Что касается вопросов организации современного футбола, – продолжал он, – то у меня есть два положения, на которых, я считаю, должен он основываться. Первое – немедленно отменить максимум зарплаты. Чтобы футбол стал карьерой, которая способна привлечь молодежь. Второе – сократить число участников лиги. Чтобы освободить время для коммерческих матчей. Правда, многие игроки после сокращения останутся без работы, но мы не должны быть сентиментальными. Хорошие футболисты всегда найдут себе место в команде, а о плохих и жалеть нечего, Дональд смотрел на Лоореса и видел только любующегося собой человека. «Ему ровным счетом наплевать, что тысячи людей на земле не обеспечены пищей, одеждой, жильем и работой. О, гипертрофированное чувство самодовольства этого животного никогда не позволит ему даже подумать, что человек должен заботиться не только о собственном желудке! Чем опасны для общества такие, как Лоорес? Скорее всего тем, что они хотят сделать людей бездумными исполнителями своих желаний».

– Знаете, Дональд, мне очень нравится ваша боевитость во всей этой кампании против процесса.

– Но никакой кампании практически нет.

– Не скромничайте! Но я уверен, вам придется очень трудно. Уинстон – сильный человек. А главное – осторожный и рассудительный. Он никогда не ввяжется в плохо подготовленное или сомнительное предприятие. Он бросит в бой все, что имеет. А что сможете противопоставить ему вы, Дональд? Кто стоит за вами?

– Говоря честно, пока немногие. Но думаю, что с каждым днем число моих солдат будет расти. У Мейсла – наоборот. Ибо на моей стороне правда и человечность…

– Но чтобы поддержать солдат, вам будут нужны деньги…

– Это можно понимать как предложение? – насмешливо спросил Дональд.

Весь никчемный разговор за сегодняшним обедом, кажется, начинал подходить к своему кульминационному пункту.

Лоорес помолчал. Потом, покручивая своими толстыми и короткими пальцами ножку фужера, неопределенно сказал:

– Во всяком случае, Дональд, в трудную минуту и в пределах разумного вы можете рассчитывать на мое дружеское участие.

– А что это даст вам? – понимая всю нетактичность подобного вопроса, спросил Дональд. – Судя по всему, вам политика Мейсла достаточно близка. Особых нравственных угрызений совести вы не испытаете, если поставите себя на место Мейсла?

Лоорес деланно засмеялся.

– Вы плохой дипломат, Дональд. Иногда прямой, даже законный, но прямой вопрос может привести к самым неожиданным результатам. Но откровенность за откровенность. Мне, как человеку, вовсе не безразлично, что вы называете нравственной стороной процесса. («Лжешь!») У меня своя команда, и в глазах моих ребят я не хотел бы выглядеть таким же беспринципным человеком, каким будет выглядеть Мейсл. Если ему наплевать на все, то у меня другие принципы. Потом мы конкурирующие клубы…

– И вы не хотите, чтобы к сезону переходов у Мейсла в наличности оказалась сумма, которая позволила бы ему собрать все сливки и диктовать практически свои условия и цены на рынке?

Лоорес оскалился недоброй улыбкой. Дональд видел, что попал в цель.

«Так вот ваше дружеское участие! Ах, Лоорес, все ваши слова на деле оказываются лишь одним – голой, ничем не прикрытой погоней за личной выгодой! Вы хотите меня купить, чтобы я громил с удвоенной силой вашего конкурента. Вы не знаете другого действия, которым можно было бы добиться своей цели. Купить меня, купить Солмана, купить Марфи… Вы даже хотите дружбу людей, их личное отношение к памяти погибших и то закупить оптом…»

– Боюсь, что вы думаете обо мне хуже, чем я есть. Неужели я похож на человека, который готов добиваться своей цели любой ценой? Даже ценой предательства памяти друзей? Борясь за честь мертвых, поступиться своей честью? Увы, «все средства хороши, вплоть до подлости» – не моя философия.

– Вы меня, очевидно, не совсем верно поняли, Дональд. Болезненно обостренное восприятие всего не позволяет вам смотреть более трезво на мое предложение. Не надо таких слов: «предательство», «подлость»… Если два человека, пытаясь найти общий язык, прибегают к такому лексикону, это почти всегда приводит к обострению противоречий, а не к сближению. Вы мне просто симпатичны. И вам предстоит совершить почти подвиг, к тому же бескорыстно и добровольно. Долг порядочного человека – предложить помощь. Если уверены, что она вам не нужна, – пожалуйста! Будем считать, что я вам ничего не говорил. Но случись, вы трезвее посмотрите на вещи и примете иное решение, не забудьте – был человек, который предлагал помощь. Правда, остается человек, у которого в трудную минуту вы можете о ней попросит ь,…

Лоорес мягко, но энергично подчеркнул слово «попросить».

Дальнейший разговор свелся ко всякой ерунде. Вроде обсуждения сроков проведения игр национального первенства. И тут они достигли полного единодушия: оба считали, что семимесячный сезон рациональнее растянутого на девять месяцев.

И хотя Лоорес делал все, чтобы не осталось никакого неприятного осадка после «делового» разговора, Дональд чувствовал себя униженным. Он невольно вздохнул с облегчением, когда подошел конец обеда. Прощаясь, Лоорес сказал:

– Я всегда буду рад вас видеть, Дональд. Вплоть до рождества я останусь в Манчестере. Потом хотел бы предпринять одно небольшое путешествие и погреть старые кости на солнечном берегу.

Лоорес остался недоволен прошедшей встречей. «Как расценивать его отказ от поддержки? То ли он набивает себе цену, то ли немножко растерялся, не ожидая такого предложения? Время покажет. Ясно одно, Уинстону придется подвигать челюстями, прежде чем он проглотит этого мальчугана. И моя задача – сделать все, чтобы дружище Мейсл сломал хотя бы парочку зубов».

Он пошел в номер. Сбросил пиджак. Открыл комнатный бар и налил себе стакан содовой. Уселся в кресло. И стал, подобно хорошему шахматисту, обдумывать заключительные ходы «партии».

«Если Мейсл выиграет процесс, он будет силен материально, как никогда. Начнет не только диктовать условия на рынке в конце сезона, но и вмешиваться в дела лиги, постепенно прибирая ее к рукам. Если ему нельзя помешать получить четверть миллиона фунтов, то надо ослабить его положение хотя бы в моральном плане. Заставить спортивный мир отвернуться от Мейсла и жестоко осудить его. Это нейтрализует как-то финансовый успех».

Лоорес уже консультировался в Лондоне у одного из крупнейших юристов, и тот после обстоятельного анализа дал вполне определенное заключение – процесс скорее всего закончится удовлетворением иска. Шансы – 80 к 20. «Но почему бы не быть и двадцати? Если Мейсл проиграет, все расходы по процессу за его счёт! Это несколько встряхнет кассу Уинстона. А моральный ущерб может поставить «реннджерсов» в весьма трудное положение».

После разговора с Лооресом у Дональда осталось чувство брезгливости к президенту «Элертона», который воспринял его роль в борьбе против процесса как стремление получить какую-то выгоду для себя. Дональд с горечью подумал, что так же могут расценивать его позицию и Другие люди…

«Они не понимают, что человек может за что-то бороться, не думая о собственной выгоде и не преследуя никаких корыстных целей. Однако если разговоры такого толка получат ход, то Мейсл может на этом легко сыграть. Найдется немало желающих ударить в спину. Стоит только поворошить в «Гадюшнике» палкой, и десятки жал одновременно вопьются в твою душу и плоть.

В наш век это так просто! Чудовищная машина «общеетво» может перемолоть, раздробить, уничтожить личность и далее не заметить этого. Но может так долго жевать ее, что обычная смерть покажется избавлением. Мы много говорим и мало живем, думаем хорошо и делаем плохо!»

Дональд был так далек в своих мыслях от всего каким-то образом связанного с Барбарой, что даже вздрогнул, когда увидел ее машину возле подъезда своего дома. Почти воткнув «волво» в тротуар рядом с «моррисом» Барбары, он взбежал по ступенькам и ворвался в гостиную. Там никого не было. Зашел в кухню. Пусто.

Волнение нарастало. И он только сейчас понял, как жаждал этой встречи и как дорога ему Барбара.

Он медленно поднялся наверх и прошел в спальню. И засмеялся – тихо, счастливо. В кровати лежала Барбара, уставившись на него своими большими черными глазами, как маленькая провинившаяся в чем-то девочка. Лежала вся напряженная, положив поверх одеяла в смиренной позе свои руки. Две чашки давно остывшего кофе стояли рядом на столике.

Дональд сел на кровать и поцеловал ее в лоб. Она закрыла глаза и подставила губы.

Все тревоги и сомнения, которые терзали его сегодня, все, что было вчера и что предстояло ему завтра, ушло куда-то далеко-далеко, словно и не существовало иного мира, кроме мира его спальной…

33

Внешне теплые и простые отношения Мейсла-старшего и Мейсла-младшего на самом деле были иными. Скорее не было никаких отношений. Кроме финансовых. Отец жил своей жизнью. Сын – своей. И если бы не клуб и не футбол, они, наверно, уже давно бы стали чужими людьми.

Мейсл-старший не очень стеснял своего отпрыска в деньгах, хотя и не давал ему особой воли. Выдавая сыну солидную сумму на карманные расходы, он обеспечивал его всем, что требовалось для жизни молодого человека его круга и положения. Рандольф имел дорогую машину, всегда был богато, хотя и безвкусно, одет. Питался где придется, чаще всего в шикарных ресторанах. Если у него кончались деньги, он мог занять у отца в счет суммы, полагавшейся на следующий месяц. И не было случая, чтобы отец забыл удержать его старый долг.

Отец слишком ревностно относился к своему делу и, кажется, не думал привлекать сына к работе в клубе. Поэтому Рандольф был крайне удивлен, когда отец попросил зайти его утром в клуб для делового разговора.

Они уселись на диван в кабинете.

– Где ты пропадаешь последнее время? Мисс Фогель жалуется, что ты почти не ночуешь дома. Побереги себя…

– Хорошо, па, мне это нетрудно сделать, потому что я не очень утруждаю себя работой.

– Кстати, неплохо подумать, чем будешь заниматься в будущем. Не торчать же всю жизнь в конюшнях Лоореса!

– М-м, – промычал неопределенно Рандольф, – что-нибудь вроде журналистики – это по мне.

– А как у тебя отношения с Барбарой? Говорят, вы большие друзья?

– Приятели, только приятели. В роли большого друга у нее лишь один человек – Дональд.

Рандольф заметил, что при упоминании имени Дональда лицо отца перекосилось.

– Жаль, а я думал, что ты сможешь мне помочь!

– Что делается на белом свете? Я – и помочь? До сих пор помогал мне только ты! Это даже интересно! Но заранее предупреждаю, что это тебе обойдется не дешево. Как ни говори, квалифицированная помощь…

– Брось паясничать! – резко оборвал Мейсл-старший. – Дело гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Недели через две рассмотрение нашего иска в верховном суде. Я не хочу, чтобы Барбара оказалась на стороне моих противников. Она неглупая женщина. И если ее достаточно хорошо подготовит твой друг и учитель Дональд Роуз, она может нам доставить немало неприятностей.

– Да, отец, я уже не раз слышал дурное мнение о процессе, который ты затеваешь. Об этом говорили в жокей-клубе. Я почему-то думаю, что Дон прав в своей статье…

– Дон прав? А отец – старый негодяй, который ничего человеческого не хочет понимать?

– Ну зачем же так сразу, па? Со стороны дело выглядит действительно немножко щепетильным. Что ни говори, а все-таки ребята погибли, и зарабатывать на них вновь…

– Это Роуз набил тебя подобной чепухой?

– При чем тут Роуз? Я уже и сам могу соображать кое-что.

– Вот именно «кое-что». Однако жаль, что ты не способен соображать до конца. Тебе кажется грязным дело, в котором мы приобретем четверть миллиона фунтов. Прекрасно! А что ты скажешь, если с января я буду тебе давать ровно в десять раз меньше денег на карманные расходы? «Ягуар» поставишь в гараж и будешь ездить на какой-нибудь «волво».

В слово «волво» он вложил всю силу своего презрения, и Рандольф понимал, против кого оно направлено.

– Это очень похоже на ультиматум, отец…

– Это очень похоже лишь на действительное положение вещей: твои карманные деньги находятся в прямой зависимости от моих доходов.

Разговор принимал дурной оборот, и Рандольф примирительно протянул:

– Ну ладно, па. Что я должен сделать, чтобы ты не сердился?

– Видишь ли, твой друг мистер Роуз заварил кашу вокруг процесса. И я уже не столь уверен, что суд пройдет гладко, без сучка и задоринки. Я должен готовиться к худшему. Поэтому мне хотелось, чтобы Барбара выступила при необходимости в верховном суде, но защищая нашу точку зрения, а не Дональда. Я слышал, будто она сейчас далеко не так послушна Роузу, как прежде. Верно это?

– Не думаю. Мелкие стычки между людьми, которые не сегодня-завтра станут супругами, – естественное явление., Хотя после свадьбы таких стычек будет больше.

– Меня мало волнует уклад их будущей семьи. Я хотел, чтобы ты прощупал отношение Барбары к процессу. Можно ли склонить ее на выступление в пользу клуба и, если можно, что надо для этого сделать?

– Ты хочешь, чтобы я стал шпионом?

– Я хочу, чтобы хоть однажды, отправляя в рот кусок хлеба, ты почувствовал, что его заработал.

– Отец, ты уже дважды сегодня попрекнул меня своими деньгами. Так не годится. Я ведь не Марфи и не Фокс и на службе у тебя не состою. Я ведь твой сын. Или это не имеет значения?

– Ты сегодня не в духе. Цепляешься за каждое мое слово. Я ничем тебя не попрекаю. Просто поручаю тебе Барбару. Сколько потребуется для этого денег, столько и получишь…

– Вот это деловой разговор. Если бы ты начал с этого, не было бы никаких недоразумений.

И все же после встречи с отцом настроение Рандольфа упало. По дороге к Барбаре он все обдумывал, как же лучше выполнить поручение отца, но так и не придумал.

Он искренне обрадовался, когда Барбары не оказалось дома., Он с наслаждением давил на звонок у входной двери и даже запел от радости, что неприятная миссия откладывалась. Но едва он отошел от парадного, как увидел подъезжающий «моррис» Барбары.

– Ба, Рандольф, я не видела тебя целую вечность. Где ты пропадаешь, старый шалопай? Ты еще не женился?

– Это тебя волнует больше всего?

– Конечно. Но только как твою мать. Ведь ты годишься мне почти в сыновья.

Она открыла дверь и прошла в прихожую.

– Вот именно, почти. Не рановато ли рожать в восемь лет?

– Фу, Рандольф, я же фигурально говорю.

– Ну, если фигурально, то я мог бы на тебе жениться. Вот жена Сэма Табора старше его на десять лет.

– Сэм женат не на женщине, Рандольф, а на текстильной фабрике.

– Тоже фигурально? Барбара засмеялась.

– Хочешь есть? Я голодна и буду рада, если составишь компанию.

Чем больше Рандольф думал о миссии, возложенной на него отцом, тем больше скованности чувствовал в присутствии Барбары. Он казался себе мелким жуликом, забравшимся в дом друга. Той привычной легкости, которая всегда отличала его в обращении с женщинами, как не бывало. Даже Барбара обратила на это внимание.

– Что с тобой? Ты чем-нибудь огорчен?

– Та-ак… – неопределенно протянул он, но потом, решившись, сказал вдруг прямо: – Барбара, что ты думаешь о процессе, который затевает мой отец?

Барбара настороженно посмотрела на него.

– Иди ты к черту со своим процессом! Все вы, начиная с Дональда, на нем помешались. Ничего я о нем не думаю и не имею ни малейшего желания о нем говорить. Я хочу, чтобы все оставили меня в покое. Мне наплевать и на процесс, и на твоего папашу, и на тебя, если у тебя еще не пропала охота говорить об этой судебной дрязге!

Гнев Барбары рассмешил Рандольфа и снял с его души тяжелое бремя.

«Вот я и выполнил задание старикана. Теперь он пусть сам думает, что делать с Барбарой. А не предложить ли ей поехать на рождественские каникулы куда-нибудь в Европу? Отец мог бы финансировать наш вояж. И был бы спокоен, что она по крайней мере не выступит против него. Это идея!»

– А что ты будешь делать после рождества? Дональд предложил тебе что-нибудь?

– Можно подумать, что на Дональде свет сошелся клином, А может быть, я хочу поехать на отдых с тобой?

Рандольф даже привстал от радости.

– Это надо обсудить…

– Сиди, сиди, дурачок, я пошутила! Пока я еще ничего не решила. А тебе связываться с такой старухой, как я, просто не резон. Вон сколько милых девчонок вокруг бегает! Только лови.

– Эти милые девчонки коварнее крокодилов., В кино пригласил, поужинали, домой подвез, а она не выходит из машины – считает, что сама тебя уже поймала. А три раза поцеловал – домой к тебе ночевать идет. А через две недели визжит, что о помолвке объявление давать надо…

– Бедненький ты мой мальчик! Загнали тебя девочки. – Барбара скривила свои пухлые губы и поцеловала Рандольфа в щеку. – А как же ты хочешь? Каждый должен чем-то расплачиваться. Одни – телом, другие – свободой, третьи – деньгами.

– Предпочитаю третье…

– Но для этого их надо иметь…

Они перебрались в гостиную и сидели в креслах друг против друга. Рандольф болтал без умолку, и его охватывало блаженное настроение. Все было как прежде. И, послав ко всем чертям своего отца с его советами и заданиями, он решил больше никогда не заикаться у Барбары о процессе. «Пусть старый выкручивается сам, а у меня своих забот хватает».

Он глядел на Барбару, и вновь – уже в который раз! – подумал, что их платонические отношения ему уже в тягость. Но потом он вспомнил о Дональде. Ему стало стыдно, и он покраснел. Взглянул на Барбару: не заметила ли она?

Но та чистила апельсин и думала о чем-то своем. Ей было не до Рандольфа…