Текст книги "Атаман Платов"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Дербент

Поблизости от Дербента стоял отряд Савельева, в котором, кроме трех пехотных батальонов да трех сотен местных джигитов-добровольцев, находилось восемь казачьих сотен. Собранные из разных полков, они представляли в отряде значительную силу.

Отряд Савельева к крепости вышел еще в феврале, первым из всего корпуса. В тот же день генерал послал двух всадников из местных джигитов с предложением дербентскому хану Ших-Али открыть ворота и впустить в город русский отряд.

Хан ответил отказом. Но писал: «Было время, когда я просил денег для найма войск против Ага-Мохамед-хана но я не знал тогда еще могущества персидского властителя, а теперь не решаюсь впустить в город столь малый отряд из опасения, что не только мои владения будут разорены персиянами, но и русский отряд может от них пострадать».

– Хитрая бестия! – злился Савельев. – Печется о нас, а на самом деле боится за свою шкуру. Ладно, не хочет добром, решим силой.

На следующий день едва пехотные роты направились к крепостным воротам, как из них вырвалась конница. С устрашающим криком, сверкая клинками, всадники неслись прямо на пехотинцев.

– К бою! К бою! – послышались команды. – Всем в каре! Первая шеренга, ружья вскинь!.. Целься!

Прогремел залп, несколько всадников упали, передние кони вздыбились, остальные замедлили бег.

– Вторая шеренга! Целься-я!

Вымуштрованные егеря действовали сноровисто. Ударил второй залп.

А следующие шеренги уже спешно надевали на стволы штуцеров штыки, готовясь вступить с неприятельской конницей в схватку.

Передние конники, понеся от ружейного огня потери, гарцевали перед шеренгами, не осмеливаясь врубиться в строй. А между тем из ворот выметнули новые конники, и, не зная обстановки, неслись вперед, тоже попадая под огонь пехоты.

Неизвестно, как долго бы это продолжалось, если б не казачья конница. Она поднялась из лощины и, обтекая на склоне егерский строй, неудержимой лавой понеслась к воротам.

В следующий миг две силы схлестнулись, началась беспощадная рубка. Хрипели и ржали лошади, звенела сталь, слышались отчаянные крики…

Так продолжалось совсем недолго. Потом казаки стали теснить джигитов хана; не выдержав, те начали медленно отступать, оставляя на поле порубленных.

Ворота захлопнулись, из амбразур и со стены зачастили выстрелы…

В темную ненастную ночь к Ших-Али прибыл гонец от ханбутая казикумыкского Сурхая.

– Я – уздень Сурхая, родом из того же аула, что и хан. Он повелел мне сказать, чтобы ты на Ага-Мохамеда не рассчитывал, скопец ушел из крепости Гянджи, и вместе с ним ушло из Муганской степи все его войско. Еще Сурхай предлагает тебе объединиться и уничтожить находящийся под Дербентом русский отряд. Хан готов выслать три тысячи всадников. Он торопит тебя с ответом, пока не подошел со своим войском Кызыл-Аяг. Тогда будет поздно.

– Какой Кызыл-Аяг?

– Разве ты не знаешь, что самый главный русский начальник хромой? У него нет ноги, ее оторвало ядром. Вместо нее приделана золотая. Потому он – Кызыл-Аяг… [8]8
  Кызыл-Аяг – золотоногий (черк.).


[Закрыть]

– Откуда известно, что нога у него золотая?

– Как, откуда? Не станет же такой богатый генерал пристегивать деревяшку! Непременно, золотая!

– Так Сурхай готов прислать джигитов?

– Зачем прислать? Он сам их поведет, чтобы напасть с тыла на Савелия-генерала. У того отряд – небольшой. С ним можно разделаться разом. Еще он просил, чтобы ты непременно послал письмо к султану турецкому, просил бы помощи, обещая взамен отдать ему город.

Ших-Али послал письмо. В нем он писал, что будет верным и неизменным слугой ясновеликого. Турецкий султан не удостоил его ответом. Зато привезли письмо от Ага-Мохамеда. Он приказывал Ших-Али не поддаваться никаким уговорам, не слушать русских и всеми силами сопротивляться. Однако в помощи войсками отказывал. Писал, что его воины и так чрезмерно утомлены походами и не смогут в полную мощь драться с русскими.

Умная сестра Ших-Али красавица Хараджи-Ханум увещевала брата:

– Твой перс, а с ним заодно и турок боится русских. Ты для них, что мышь для кошки: играют с тобой, пока не попал в когти. Самые надежные союзники – русские. Царь Ираклий, шемхал Тарковский, кади Табасаранский да и многие другие понимают, что русские всегда защитят и помогут в мирных делах. Персидский же сатрап принесет нам горе. То, что сделал он у себя в Персии, то он сделает и в Дербенте…

День выдался не по-весеннему холодный, ветреный, сеял дождь. Под ногами лошадей чавкала и скрежетала каменистой крошкой густая грязь. Справа в нависших тучах скрывался совсем близкий и невысокий хребет. Изрезанный балками склон порос лесом и кустарником. По склону белесыми космами ползли облака. Слева, вдали, лежало море. Оно угадывалось по долгой с желтизной береговой полосе, подвижными гребнями прибоя.

Кавалькада выбралась из лощины, и тут Матвей Иванович увидел венчавшую город крепость. Она располагалась на высоком холме, склоны которого круто обрывались в широкую с бурным потоком лощину. Даже издали сооружение казалось мощным и неприступным. В изломах зубчатой стены высились угловатые башни с узкими амбразурами. От крепости вниз по склону, до самого моря тянулась высокая стена. За ней, нависая одно над другим, теснились строения города с плоскими крышами, Отступив на четверть версты, параллельно первой шла вторая стена. Она ограждала город с противоположной, южной стороны. Были еще и поперечные стены, делившие город на три части. Нижняя стена отстояла от берега в трехстах саженях, и заключенное меж ней и морем пространство представляло пустошь. Вторая внутренняя стена отделяла от города крепость.

– Да-да, – покачал головой Матвей Иванович, разглядывая сооружения в подзорную трубу. – Да-а…

– От одного черкеса я слышал, что Дербент походит на упавшего навзничь человека, – пояснил Савельев, разворачивая план. – Ноги он опустил в море и откинул назад правую руку. Голова же его – цитадель или крепость, а туловище – сам город.

Матвей Иванович вгляделся в план и увидел «правую руку». Это была еще одна стена, уходившая от крепости в горы.

– И как далеко она поднимается? – поинтересовался он.

– Сказывают, на сорок верст. А в море стены продолжаются на версту.

– Дербент на пути войска, что валун на узкой дороге: ни перелезть через него, ни обойти, – пояснил один из казачьих командиров.

Перед крепостью стояли несколько башен. Едва всадники приблизились к одной, как над их головами защелкало, многократным эхом раскатились выстрелы.

– Господа! Господа! Всем вниз, подальше от греха, – распорядился Савельев.

Укрываясь в складках местности, они проехали по склону горы до самого моря. И на всем пути тянулась сложенная из камней, глухая, высокая стена.

Тем временем по горным дорогам и тропам в обход Дербента шел отряд генерала Булгакова. В нем два полка драгун – Астраханский и Таганрогский, два батальона гренадер Кавказского полка да две гренадерские роты из Владимирского мушкетерского и шесть орудий полевой артиллерии. Впереди следовали казачьи полки: Хоперский подполковника Баранова и Терский подполковника Палена-младшего. Напутствуя Булгакова, Зубов предупредил, чтоб 2 мая был на исходной позиции.

К вечеру 3 мая сотня хоперских казаков капитана Потапова вышла к Дербенту. Заметив их, из крепостных ворот вынеслись всадники, бросились на хоперцев. Началась рубка.

– Не отходи! Держись! – кричал капитан, заметив, как вдали развернулся в лаву полк, в голове которого несся подполковник Баранов.

Казаки врубились в гущу, стали теснить дружину Ших-Али, стараясь прорваться через ворота в город, но сделать это им не удалось. Однако теперь Дербент был блокирован с двух сторон…

Было то предрассветное время, когда на небе еще светились звезды, но тьма на востоке дрогнула, горизонт обозначился, и угадывалось наступление скорой зари.

Наскоро умывшись, Матвей Иванович спешно оделся и заторопился к коням. Был он в добром настроении, хотя и чувствовал затаившееся волнение. Такое всегда случалось с ним перед горячим делом. А сегодня предстоял нелегкий штурм Дербента, который в немалой мере повлияет на успех похода. Падет город – и к русской армии примкнут те ханы, которые еще чего-то выжидают. Если же город устоит, они выступят грозной силой как союзники Персии и Турции.

Сознавая это, Зубов торопил генералов со штурмом Дербента. 3 мая авангардный Воронежский полк из бригады Римского-Корсакова совместно с гребенскими и волжскими казаками пытался приблизиться к крепости. Но едва вышли из укрытия, как из лесной чащи, с недалеких скал и возведенной недавно дербентцами каменной башни ударили свинцом.

Лесных стрелков гренадеры, егеря да казаки отогнали, но попытка овладеть башней ни к чему не привела. Воронежцы и казаки понесли немалые потери – 25 убитых и в три раза более раненых. Пострадал и сам командир Воронежского гренадерского полка полковник Кравцов.

– Восьмого числа извольте башню сию взять! – повелел Римскому-Корсакову Зубов. – И вы, Платов, тоже за сие отвечаете…

В тот же день Матвей Иванович прибыл к гребенцам. Полк был выстроен, а его командир Чапсин по всей форме отдал рапорт.

Матвей Иванович неспешно проехал вдоль строя, вглядываясь в казаков. Видел: неудача дела отразилась на их духе.

– Хороший полк, – обернувшись к Чапсину, сказал он так, чтобы слышали казаки. Потом обратился к ним: – Вот что скажу вам, славные гребенцы. Когда я торопился сюда, к Дербенту, был очень рад, что нашим донским казакам придется сражаться бок о бок с гребенцами. Все ведь знают, что нет таких препятствий, какие бы вы не одолели. А вот сегодня засумневался в вашей ловкости. Неужто так и не одолеете ту поганую башню?

– Так ее ж пушка не берет! – подал кто-то из строя голос.

Чапсин вздернул бровь: какой ослушник осмелился прервать начальство?

– Так то ж пушка! – отвечал Матвей Иванович. – Она, может, и не возьмет. А казак завсегда осилит! Ту башню, я вам скажу, придется брать вам вместе с егерями да гренадерами. Нужна от вас сотня самых отважных и умелых, кто не побоится пойти на ту башню с одним штыком. Еще Суворов сказывал, что пуля-дура, а штык-молодец. Со штыком нужно взобраться по стене на башню, а потом уж через пролом в крыше ворваться внутрь. Есть ли среди вас охотники на такой риск?

– Есть! – ответил стоявший на правом фланге есаул и поднял руку.

– Командир сотни Зачетнов, – назвал фамилию есаула Чапсин.

– Вот, Зачетнов, твоя сотня и пойдет на ту башню… – Но ежели не справитесь…

– Справимся, ваше превосходительство! Непременно справимся!

Как только артиллерия начала палить по башне, казаки, используя лощинки и гребни, подобрались к подножию холма. Ротные колонны воронежцев расположились в укрытии, позади. Это был тот самый батальон Воронежского полка, который не смог взять башню в прошлый раз. Теперь его усилили гренадерами, и командир, еще не оправившийся от раны полковник Кравцов, поклялся сложить голову, но на этот раз препятствие одолеть.

Протрубил рожок, загремели барабаны, и ротные колонны пошли на приступ. По ним ударили из бойниц башни, из крепости. Засвистали пули.

– Вперед, ребята! – увлекая воронежцев, скомандовал полковник.

Но прежде чем егеря и гренадеры выбрались на холм, у подножия башни оказались казаки. Перед ними возвышалось высокое сооружение с выбитыми кое-где артиллерией камнями.

– Взбирайся на крышу! – командовал есаул Зачетнов.

Казаки Вилкин, Лукьянов, Бакалдин, сбросив сапоги, стали карабкаться вверх по стене. Заготовив железные штыри, каждый загонял их поглубже в щели и поднимался, как по ступенькам, к кровле. Рядом действовали воронежцы. Взобравшись на крышу, они проникли в верхний ярус и оттуда повели обстрел засевших в башне охотников. Те не выдержали, бросились к крепости…

Верный обещанию, Платов распорядился составить ордер с пожалованием семи старшинам Гребенского войска повышения в чинах: есаул Федор Зачетнов представлялся в капитаны, сотник Гавриил Тургенев в станичные атаманы; казакам Василию Вилкину, Василию Лукьянову, Герасиму Бакалдину испрашивался чин хорунжего, а Гавриил Ильин и Василий Мурзин были жалованы в станичные писаря.

Узнав об этом документе, командир Донского полка Машлыкин с обидой сказал:

– А что ж наши донцы? Так и останутся не отмечены?

– Подпишу и на них ордер, когда отличатся в деле. Перед отчизной да службой, полковник, все равны. А для меня что гребенской или моздокский казак, что родной и любезный сердцу донец…

Ордер составили, но Зубов не дал ему хода.

– От всех благих наград и обещаний низшим чинам смысл есть воздержаться. Надобно прежде, чтоб отмечен был генералитет.

Матвей Иванович не стал возражать: против воли начальства не пойдешь.

Так документ и пролежал в канцелярском сундучке три месяца. Только в сентябре Платов ввел его в силу, учинив под ордером свою роспись…

И вот штурм Дербента.

На холме в парадном мундире, при всех регалиях находился Зубов. Рядом с ним Апраксин. Он расхаживал, выпятив грудь с орденами. Не скрывал волнения Римский-Корсаков: его гренадерам и егерям предстояло первыми ворваться в город. Здесь же находился и генерал Савельев в затерханном мундире.

Беннигсен отсутствовал. Его бригада располагалась левей, примыкая флангом к морю, и он находился на своем наблюдательном пункте.

– Ну что, начнем? – ни к кому не обращаясь, сказал Зубов и, увидев в руках Платова табакерку, протянул к ней руку. – Дай-ка, Матвей Иванович.

Унизанные перстнями пальцы ухватили щепоть табаку. Смачно чихнув, командующий сказал уже повелительно:

– Апраксин! Пора палить! Давай команду пушкарям!

Бригадир взмахнул треуголкой, и тотчас в утренней тишине отчетливо послышалось:

– Зажечь запа-алы-ы!

Команда донеслась с того холма, где возвышалась та самая злополучная башня, которую два дня назад штурмовали. Теперь по обе стороны от нее стояли шесть орудий капитана Ермолова. Они нацелены на стену крепости. Это главная в предстоящем деле брешь-батарея, двенадцатифунтовые ядра которой должны разрушить стену, сделать в ней пролом.

Кроме батареи Ермолова в деле участвовали и другие орудия, стволы которых также нацелены на стену у ворот Джарчи-капи. Самих ворот не видно: искусным строителем крепости они построены так, что скрыты от глаз, их прикрывают массивные опоры. Видна лишь идущая от ворот дорога.

Раскалывая воздух, прогремел выстрел. С гвалтом поднялась над опушкой черная воронья стая. Гулкое эхо прокатилось по горам. Ядро угодило в гранитную стену, выбив сноп искр. Вспыхнуло сизоватое облачко.

– Бей всей мощью! – снова скомандовал Зубов, и Апраксин тут же передал команду на батареи.

Прислуга на позициях засуетилась, и расставленные веером орудия разом загрохотали, бомбардируя стену. Ядра сыпались как горох, били гранитные глыбы, но они выдерживали, и, казалось, никакая сила не могла сокрушить стену.

Крепость отвечала пушечной пальбой: ядра падали то с перелетом через орудийные позиции, то, не долетая, не причиняли вреда. И из ружей стреляли, но без меткости, потому что расстояние было предельное.

По городу вела огонь и батарея бригады Беннигсена, а с южной стороны орудия отряда Булгакова. Пушкари старались угодить в рощу Дубари, где находилась, как донесли лазутчики, палатка самого Ших-Али.

Он упорствовал. Казалось, отказы в помощи Ага-Мохамеда и турецкого султана должны были отрезвить, заставить начать с русскими переговоры, но упрямство оказалось сильней. Наконец, поддавшись уговорам сестры Хараджи-Ханум, в ночь на 10 мая Ших-Али направил к генералу Булгакову порученца.

Не смея принять самостоятельного решения, Булгаков передал сообщение Зубову. Тот распорядился с ханом не вступать ни в какие переговоры. Ему донесли, что население города ропщет против хана, требует, чтобы по примеру соседей он признал русскую «солнцешапочную царицу» и вручил бы «Кызыл-Аягу» – золотоногому генералу – ключи от города…

Бомбардировка стены длилась уже более трех часов. Ухали пушки, ядра рушили стену цитадели. Егеря, гренадеры и казаки лежали в укрытиях, ожидая команду на штурм.

Но вот дрогнула, не выдержав ударов, стена, обрушилась, в ней зияла огромная брешь.

– На шту-урм! Шту-урм! При-иго-то-овсь! – затрубил рожок, забили барабаны. – Егеря и казаки, впе-ре-ед!

Из укрытий рассыпным строем солдаты бежали к крепостной стене. Перевалив гребень, егеря-воронежцы вместе с рослыми гренадерами скатывались с крутого склона к бурлящему потоку. Правее их, возглавляемые есаулом Зачетновым, устремились к мосту казаки. Через мост пролегала дорога к воротам.

И тут над стеной в трех местах поднялись белые флаги.

– Сдаются, ваше сиятельство! Крепость сдается! – громче остальных закричал Апраксин, подбежав к Зубову.

– Играйте отбой! – взмахнул тот рукой.

– Наза-ад! Наза-ад! – послышались команды. – Отбой-ой! Штурм отмени-ить!..

Ударила дробь барабана. Ворвавшиеся через пролом в крепость солдаты в нерешительности остановились. Стрельба стихла…

Спустя немного, распахнулись огромные створки, и из ворот Джарчи-капи показалась процессия. Впереди, едва переставляя ноги, поддерживаемый двумя молодыми горцами, шел дряхлый старец с седой бородой. Большая белая чалма, казалось, придавила его своей тяжестью. За ним следовали зажиточные горожане, в черкесках и при оружии. Последним ехал на вороном жеребце Ших-Али. На его шее висела богато украшенная кривая сабля. Всегда горделиво уверенный в себе, теперь он сидел в седле с поникшей головой, не глядел по сторонам.

Процессия направлялась к холму, где стояли генералы.

– Ну вот, слава богу, все и обошлось, – хриплым голосом проговорил Римский-Корсаков и перекрестился.

– Давно б уж кончилось, будь Ших-Али благоразумен, – отозвался Платов.

– Да, кажется, он и сам жалует своей особой, – разглядывая в подзорную трубу, заметил Апраксин.

Зубов, не оглядываясь, произнес:

– Возьми его, Апраксин, на свою заботу. Помести в лагере под зоркой охраной. Чтоб ни один человек не мог без ведома к нему проникнуть.

Процессия выбралась на холм, и шедшего впереди старца подвели к Зубову. Шамкая, старик что-то стал тихо говорить.

Что он лопочет? – Зубов стоял в позе победителя.

– Он говорит, что все они пришли, чтобы приветствовать вас от всех жителей… И вручить от города и крепости Нарын-Кала ключи.

Позади старика один из горцев держал перед собой расшитую золотом подушку. На ней лежали схваченные кольцом два больших серебряных ключа.

Старик продолжал речь.

– Он говорит, что по воле аллаха ему во второй раз приходится вручать русским ключи.

– А когда же в первый раз? Кому вручал?

Толмач пояснил:

– Петру – государю Российскому. Было это давно, и он тогда был сильным и ловким джигитом…

Приняв ключи, Зубов передал их Апраксину. Ответил старцу, чтоб слышали все остальные:

– Вы наши союзники и друзья. Все подданные государыни-матушки, ее дети. И, как дети, будем жить в мире и согласии. Наш общий враг Ага-Мохамед персидский. Теперь русской армии открыт доступ в Закавказские края и пределы кровожадного скопца. Теперь открыт путь и к Тифлису, чтобы выполнить свой союзнический долг.

За Араксом

После двухнедельного пребывания у Дербента корпус продолжил поход. Накануне Зубов вызвал генералов, объявил диспозицию, Платова же предупредил:

– С вас, атаман, спрос за охранение войск на марше и ведение разведки. А посему быть самому впереди.

– Разумеется, – отвечал генерал.

Он привык находиться в походе в жарком месте: в авангарде, вступая первым в сражение с неприятелем, или в арьергарде, когда войска отходили и казаки прикрывали главные силы от вражеских наскоков.

– А предупреждаю потому, – продолжал граф, – что есть слухи, будто хан Бакинский, а с ним ханы Карабаха и Шемахи примкнули к Ага-Мохамеду. Сам в это я мало верю, но сие известие нельзя упускать из виду. У персианина войск немало, до сорока тысяч. Хотя он и отступил, но в любой час может совершить диверсию.

Матвей Иванович слушал главнокомандующего, кося глазом на лежащую пред ним карту. Видел, что угроза может возникнуть не только с фронта, но и справа, со стороны гор, где бродили многочисленные отряды Сурхая.

– И в сторону моря бди! – словно разгадав мысли Платова, продолжал Зубов. – Прежде всего, на Баку, а потом к местам причалов наших судов. Никак нельзя допустить, чтобы к ним проник неприятель.

Задача на авангард выпадала немалая, если учесть небольшие его силы: свой легкоконный Чугуевский полк, Хоперский, Волжский, Терско-семейный, Гребенской и еще легион казачьей команды из Моздока. Всего пять полков, а в каждом три с небольшим сотни. В дополнение на следующий день подошел еще один полк, донского полковника Орлова.

24 мая, опережая главные силы, авангард начал поход. За ним запылила пехота, загромыхали орудия, заскрипели повозки обоза.

Через неделю полки авангарда достигли Самура. В горах началось таяние снегов, шли сильные дожди, река взбухла, превратилась в ревущий поток. В мутной воде крутило камни, неслись вырванные с корнями деревья. Противоположный берег скрывался в тумане.

Кони, вздрагивая и фыркая, с опаской подступили к реке.

– Ну, с богом, – перекрестился урядник, старший дозора и направил коня в поток.

Упираясь концом пики в дно реки, казак помогал лошади справиться с течением. За ним последовали и остальные. Вода била в грудь, в бока лошади, и она едва удерживалась на ногах. Казалось, еще секунда, и животное не выдержит напора, поток собьет и затянет в бешеную круговерть.

Сотня за сотней преодолели полки преграду и ускакали вперед.

19 июня авангард Платова вышел в Курт-Балаку. А утром ему донесли, что накануне Ших-Али бежал из лагеря и ночью был в Кубе. Захватив мать и жену, ушел в горы.

– А что же Серебряков? Как же он допустил такое? Сей момент его ко мне! – вознегодовал Платов.

Майор Серебряков из Чугуевского казачьего полка возглавлял команду при главном лагере. Под его началом находились две сотни наиболее опытных донских казаков. Прибыл он к Платову с осознанием вины.

– Ты что же, господин майор, допустил такое? Выходит, Шах-Али обкрутил твою охрану! Или казаки неисправно несли службу?

– В сем позоре нет их вины.

– А кто же повинен?

– Дозвольте прежде доложить все как было.

– Докладывай, послушаю.

Пленив Ших-Али, генерал Зубов проявил к нему великодушие. Хотя хан и находился под стражей, однако был на положении не пленника, а гостя: посещал офицеров и генералов, имел свою лошадь и нукеров, носил оружие.

За месячное пребывание в русском лагере хан сумел войти в доверие и к самому Зубову. Даже осмелился просить быть гостем в его имении в Кубе, где находились мать и жена.

– Непременно буду, – пообещал граф.

– Но тогда разреши послать письма в окрестные селения, чтоб доставили угощения. Всех офицеров приглашаю, на весь Дагестан устрою пир.

– Хорошо, так уж и быть, шли гонцов…

Майор Серебряков рассказал, как накануне на марше, когда колонна, где находился Зубов, подошла к ущелью и был объявлен привал, Ших-Али предложил полковнику Миллеру-Закомельскому джигитовать.

Показывая лихость и удаль, хан ускакал к лощине и скрылся в ней. Первым спохватился полковник Иловайский. Вскочил на коня и с десятком казаков бросился за беглецом. Гнались верст двадцать, но догнать не смогли.

– Позор! Позор! – качал головой Платов.

Через неделю в лагерь прискакал горец. Найдя Серебрякова, сообщил, что Ших-Али скрывается в горном селении Череке.

Зубов приказал немедленно направить в аул два отряда и схватить беглеца.

Один отряд возглавил генерал Булгаков, второй Платов. В ночь со 2 на 3 июля отряды подобрались, оцепили аул плотным кольцом, однако Ших-Али не застали. Незадолго перед тем он скрылся.

Словно вырвавшийся на волю зверь, Ших-Али творил черные дела. Объединившись с Сурхаем, он окружил в одну из ночей егерей и сотню хоперских казаков из отряда подполковника Бакунина и едва их не уничтожил. Спасибо подоспел на помощь Углицкий пехотный полк.

Вслед за тем Ших-Али подготовил покушение на самого Зубова. Исполнителем наметил находившегося в русском лагере своего брата Нури-хана. Нури долго жил в Петербурге, а затем вместе с Зубовым прибыл в Кизляр и с тех пор находился при главнокомандующем.

Ших-Али приказал брату проникнуть в палатку главнокомандующего и покончить с ним.

Однако заговор не состоялся. Помог его раскрыть казак из команды майора Серебрякова.

В день нападения Нури заседлал своего красавца и стал джигитовать. Во время джигитовки у него с головы слетела шапка, из нее выпал листок бумаги. Казак подъехал, развернул. В глаза бросился нарисованный под арабской вязью строчек череп. Возможно, казак и не придал бы значения этой бумажке, но рисунок вызвал подозрение: он незаметно сунул записку в карман.

Набравшись смелости, направился прямо к Платову.

– Только что подобрал вот энту писулю. Ее Нурка из шапки утерял, – переминаясь с ноги на ногу, доложил он генералу.

Матвей Иванович развернул записку, недовольно хмыкнул.

– Живо толмача!

Толмач, хмуря лоб, вначале прочитал про себя, с тревогой посмотрел на Платова.

– Тут недоброе: «Волей аллаха повелеваю, чтобы сегодня восход солнца был для Кызыл-аяга последним…» Это… Это… Они же графа убить замыслили!

Зубов, выслушав толмача, стукнул кулаком по столу, вскочил, опрокинув стул.

– Я к этому роду Шихову со всей душой, а они платят такой-то монетой! Эй, Апраксин! Сейчас же Нура арестовать! И под охраной отправить в Астрахань! Чтобы духу его здесь не было!

В тот же день было отправлено письмо к Сурхаю… Зубов писал, что русские войска идут на помощь Грузии и их враг один – персидский владыка Ага-Мохамед. Никаких злых помыслов против дагестанских и других кавказских народов армия не имеет. И потому он требует, чтобы Сурхай отказался от своих вредных для освобождения Кавказа помыслов. Чтоб войско распустил и сам бы явился с повинной к русскому командованию. Если этого не сделает он, Зубов вынужден будет послать войско в его, Сурхая Казикумыкское ханство, и опустошит огнем и мечом.

Сурхай с ответом не задержался. Он писал, что, получив письмо, долго над ним думал и свою вину признает, а потому просит прощения и готов принять условия. А вскоре и сам явился с повинной головой и присягнул на русское подданство.

Когда еще корпус находился в походе, из Петербурга возвратился осетин подполковник Мансуров. Он был послан в столицу Зубовым после взятия Дербента. В донесении Зубов писал о кровопролитном штурме крепости, о мужестве и храбрости врученного ему войска, о добром отношении большей части дагестанского народа к русскому воинству и неприязни к персидскому владыке. К донесению были приобщены ключи, врученные ему старцем.

Получив все это, Екатерина проявила монаршью благосклонность к гонцу и к войску. В ответном послании она писала, что «граф Зубов сделал за два месяца то, для чего Петру I понадобилось два похода, и притом он встретил более сопротивления, чем император». Одобряла она и достойное обхождение полководца с Хараджи-Ханум. Проявляя к новой наместнице Дербента благосклонность, она одарила ее бриллиантовым пером, дорогими серьгами и перстнем.

Зубов был пожалован внеочередным званием генерал-аншефа, отмечен орденом Георгия второй степени, алмазными знаками ордена Андрея Первозванного. Награждены были и многие генералы и офицеры. Матвей Иванович Платов удостаивался ордена Владимира третьей степени.

– И еще императрица-матушка повелела вручить донскому атаману присланную почесть, – и с этими словами Зубов извлек из ящика саблю. Обтянутые темно-синим бархатом ножны, золотая оправа, украшенный алмазами и изумрудом эфес. На нем короткая надпись: «За храбрость».

– За службу верную, за ваши дела, кои известны всей России, за мужество и умение воинское, – сказал Зубов, передавая генералу оружие.

Вечером, оставшись один, Матвей Иванович выложил на стол две сабли. Справа лежала его старая, некогда принадлежавшая отцу. Он вспомнил день, когда отец вручил ее. Было это вскоре после сражения под Каушанами, когда атаману дозволили побывку в станице Черкасской.

Отец, увидев сына в звании бригадира, георгиевским кавалером, наделенным властью походного атамана в Екатеринославской армии, не удержался, пустил слезу.

– Утешил, Матвей, на старости лет. Теперь можно спокойно сойти в могилу. Только прежде прими от меня самое для меня дорогое. – С этими словами Иван Федорович снял со стены саблю. – Не в ссуду, но скажу, что твоя сабля до моей не дойдет. И сталь в моей крепче, и вострей она. Не в одной перепалке побывала и не подвела. Мое время ноне прошло, твое подоспело.

Отцова сабля была с Матвеем Ивановичем и в Молдавском походе, и в штурме Измаила, с ним была и в недавнем походе на Кубань и в Чечню. Как ни хорош был подарок государыни, а отказаться от привычной старой сабли не смог.

– Спрячь-ка понадежней сей царский подарок, – сказал денщику. – Воевать мне привычней со старой сабелькой.

В ноябре находившиеся в авангарде полки Платова первыми вышли к Куре. Не задерживаясь, с ходу переправились через бурный поток и ушли вперед. Хотя Ага-Мохамед и отошел, однако в горах и на равнине рыскали его отряды, и необходимо было обезопасить от нападения корпус. Он стягивался к селению Джевата при слиянии Куры и Аракса. В Баку, Кубе, Шемахе, Шуше и других городах с дружественным населением оставались небольшие гарнизоны.

Стояла ненастная пора. Почти каждый день лил дождь и пронизывал до костей холодный ветер. Войска испытывали недостаток в продуктах, начались болезни.

От дальнейшего наступления Зубов решил воздержаться, обосновать зимнюю стоянку.

– Здесь должен быть не просто лагерь, а город, с крепостью и пристанью для кораблей, – требовательно говорил он, стоя под дождем в окружении приближенных.

Сквозь мутную дождевую завесу виднелась плоская, как стол, равнина, а позади бурлила река.

– Деволан! – не оглядываясь, позвал главнокомандующий.

Перед ним вырос стройный полковник, чернявый, с аккуратными бакенбардами и живыми умными глазами.

Это был знаток инженерного дела Деволан, недавно прибывший из Петербурга. Голландец по происхождению, он десять лет назад приехал в Россию, вступил на службу в армию, получил чин майора. В армии Потемкина он состоял первым инженером. Позже принимал участие в разработке планов взятия многих крепостей: Каушаны, Паланки, Килии, Измаила. Два года назад вместе с адмиралом де Рибасом он обследовал черноморскую крепость Хаджибей и избрал ее для создания там порта. По планам Деволана теперь шло строительство военной гавани и купеческой пристани, получившей позже наименование Одессы. Деволан руководил постройкой крепости Фанагория, Кинбурн, составлял планы основания многих городов. Екатерина проявила к нему особое внимание, считала человеком деятельным и опытным, оделила многими наградами. Сюда же он прибыл, чтобы оказать помощь Зубову в инженерных делах.