Текст книги "Проект "Веспасий" (СИ)"

Автор книги: Анатолий Матвиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Весеннее солнце к тому времени обнажило землю, полозья немилосердно скребли, и в одной из деревень местный кузнец снял их с телеги, поставив колёса. Хоть литвин отнёсся к делу серьёзно и смазал оси чем-то пахучим вроде дёгтя и смолы, вскоре путников начал досаждать немилосердный скрип. Поскольку потепление продолжалось, дороги размякли, растоптанные сотнями пар тележных колёс, обода местами проваливались на ладонь, и лошади тянули экипаж с куда большим трудом, чем сани у Гродно. Темп движения снизился до десятка вёрст в день.

А затем с треском сломалась «подвеска». То есть задняя ось. Колесо отлетело, Глеб, дремавший на корме, скатился влево, в грязь, вызвав гомерический хохот проходящих пешком крестьян. Правда, те же крестьяне помогли приспособить трёхметровый дрын вместо колеса, суррогат полозьев. На этом недоразумении выходцы из технологического века добрались до местечка Лепель, сами шли пешком, дабы пара кобыл могла утянуть облегчённую повозку.

Когда дотащились до корчмы, вечерело. Справа от дороги виднелось обширное озеро, ещё не освободившееся ото льда.

Первым делом Генрих кинулся узнавать, где тут можно найти тележный сервис, но его постигло разочарование: прежний кузнец, умелец на все руки, преставился, нового нет, кузня закрыта. Кое-как деревянные оси способны склепать себе в любой сельской семье, но…

В общем, решили расположиться на ночлег, а утром, переспав с проблемой, думать о её решении. А вот за ужином произошло событие, повлиявшее на ближайшие планы.

– Эй! Пилот истребителя за семь миллионов. Гляди, вон подходящий таргет. Для испытания целибатных обетов.

Генрих обернулся. Дама лет двадцати пяти, тридцатилетние в эту эпоху выглядят как пятидесятилетние в третьем тысячелетии, критически окинула взором зал корчмы и отдала короткую команду сопровождающему холопу. Тот мигом отодвинул деревянный стул от свободного стола, смахнул невидимую грязь и умчался делать заказ, чтоб благородная шляхтянка не изволила томиться в ожидании.

Знатность её не вызывала сомнений. Длинная вышитая накидка, пелерина, плащ, сюрко или клок, путешественники так и не выучили названия разновидностей ниспадающих одеяний, так вот, одна только эта деталь верхней одежды стоила, наверно, весьма недёшево – с ценным мехом и золотым шитьём. Даже странно, что панна путешествовала в сопровождении единственного лакея, и с ней не ввалилась целая команда холопов-бодигардов. На дорогах шалили, и не только под Гродно. На постоялых дворах отирались воришки, спешащие умыкнуть что-либо из экипажей.

Черты лица её не отличались от привычных литвинских. Кареглазая, она выпустила из-под меховой шапки с пером длинные блондинистые косы. Лоб, который стоило бы назвать «челом», прорезала единственная морщинка, свидетельница раздумий.

– Благослови меня, брат Глен, на испытание стойкости.

Генрих обтёр руки и губы тряпицей, утираться подолом сутаны подобно местным монахам он не привык, и решительным шагом двинул к «таргету». Монашеский балахон, не слишком уместный для пикапа, здесь пришёлся к месту. Это в московских барах и клубах девушка без сопровождения парня как бы намекает: открыта для общения. Здесь, как бы ни была эмансипирована дворянка, разъезжающая с одним только кучером, переться к ней без приглашения некомильфо… Но совсем другое дело, если ты – духовная особа, несущая слово Божье.

– Желаешь меня упрекнуть в безнравственности и своеволии? – долетело до Глеба.

– Напротив, выразить понимание и поддержку. Неспроста же благородная панна решилась на долгий путь в неспокойное время, когда началась война с Московией. Я – брат Генрих из заморской общины в Массачусетсе, со мной брат Глен. Нас тоже Господь отправил в дальнюю дорогу – к христианским святыням Литовской Руси.

Через несколько минут за столом сидели все трое. Заокеанское происхождение парней из Массачусетса женщину мало волновало. София Понятовская, так дама отрекомендовалась, приняла их статус и только спросила:

– Из какого ордена вы, святые отцы?

– Побойся Бога, господарыня! Какие из нас Генрихом святые отцы… Это – праведники, писавшие великие книги о вероучении. Мы же – обычные люди, принявшие на себя обеты во славу Господа и продолжающие жить среди мирян. Ни к какому ордену не принадлежим, служим Всевышнему и несём его Слово по образу ранних христиан. В священнический сан не рукоположены. На паломничество по Руси нас благословил отец Джонатан, ныне представший перед Небесным Престолом, земля ему пухом. С кротостью несём свой крест… А что тяготит твою душу, сестра?

– Гнусность мужа моего, Чеслава Понятовского. Еду со слушаний дела нашего о разводе. Никогда бы и подумать не могла… Обвинил меня, подлец, что женила его на себе, околдовав волшебными чарами! Так что, святые братья, перед вами натуральная ведьма.

– А красоту тебе даровал сам дьявол? – подхватил Генрих. – Коль так, наши души пришли в смятение. Для чего же пану Чеславу столь глупое обвинение?

– Не столь уж и глупое. В Менске у него торговые дела, там и высмотрел по случаю молодую купеческую дочку, пухлую и свежую как пасхальная булка. Влюбился и задумал развестись, на той жениться. А коль церковь не одобрит развод, вздумал оговорить меня, да так, что имение, мне от покойного батюшки доставшееся в приданое, себе желает оставить. Чает там отдыхать со своей купчишкой.

– Неужто, пани София, не нашлось достойного шляхтича, особенно из вашего рода, поставить наглеца на место? – удивился Глеб.

– Обмельчал мой родительский род, – печально сообщила она. – Что же касается наших так называемых друзей, гостивших в Межице, там моя усадьба и две деревеньки с холопами, поднимавших кубки за мою красоту, хваливших хозяйку за гостеприимство, то весь их гонор вышел как дым в трубу. Кто решится за честь дамы вызвать на поединок её мужа? Тем паче, если шляхтянка обвиняется в ведьмовстве.

– Что же суд постановил? – спросил практичный Генрих.

– Внял доводам моего поверенного. Тот призвал свидетелей, поклявшихся под присягой, что Чеслав, лишь раз увидав, год меня добивался, сватов слал к «коханой»… Ни одни чары так долго не держат душу в плену. Судья спрашивает: отчего же в ведьмовстве жену подозреваешь? Тот: так семь лет живём, и Бог детей не послал, понятное дело – без ворожбы не обошлось. А я не постеснялась: слаб мой муженёк на это дело, какие уж дети. Надеется после развода, что свежая купчишка его вдохновит. Нет, только ещё одной бабе жизнь испортит.

– Представляю…

Глеб отпил большой глоток пива. В каждом новом месте оно отличалось вкусом, но не уступало качеством.

История незадачливого супруга и возмущала, и одновременно всколыхнула некую мужскую солидарность. Признать свою половую слабость – мужику тяжко в любом веке. Но вот перекладывать грех на жену да ещё пытаться её обобрать – подло.

– Суд решил: иск Чеслава Понятовского отклонить, мой встречный признать. Имущество теперь разделено, муж не вправе продать моё приданное и пользоваться доходами с него. Так что я теперь самостоятельная… и чрезвычайно одинокая женщина. С клеймом ведьмы.

– Слышал, у каждой ведьмы есть небольшой хвост. Сестра, не пытался ли твой супруг этим оправдать своё дерзкое обвинение?

Генрих состроил улыбку, замаскировав истинный вопрос: так имеется хвост или как?

– Ему же лучше других известно – никакой чепухи у меня на теле не имеется. Но как показать это судьям? Там же – мужчины!

– Которые могли бы пригласить монахиню, уединившуюся с вами и осмотревшую. Потом под присягой рассказала бы, что не узрела никакого ведьминского знака. Но, я так разумею, итог тебя устроил?

– Как тебе сказать, брат Генрих… От козней господара Понятовского я получила охранный лист. Но по-прежнему остаюсь мужней женой. Встретив достойного, не вправе идти под венец, при живом-то первом супруге. Стало быть – не видать мне детей. Прижить внебрачного – грешно…

– Прелюбодеяние есмь грех, – согласился Глеб. – Но Господь велел сотворённым им чадам: плодитесь и размножайтесь. Коль муж не дал тебе счастья продления рода, то Бог простит, если найдёшь иной путь.

Щёки шляхтянки опалил пунцовый румянец.

– Непременно расскажу своему духовнику…

– Ты вольна в своих поступках, панна. Но батюшка, даже рукоположенный, не то что мы с Генрихом – простые монахи, всего лишь человек. А Бог живёт в вашем сердце. Спроси своё сердце и тем самым спроси Бога.

– Матерь Божья! – женщина всплеснула руками. – Какой же камень вы сняли с моей души!

Далее говорили о вещах более практических. Софья настояла всем вместе ехать в Межицу, там повозке заокеанских братьев дадут достойный ремонт, чтоб экипаж выдержал дорогу до Полоцка и обратно.

– Только чтоб не случилось, как в фильме «Формула любви», где местный мастер специально разобрал карету графа Калиостро ради задержки их отъезда, – промолвил Глеб по окончании ужина. – Нам необходимо в Полоцк. Следов Кирилла ни разу не обнаружили, а дорога-то одна. Он верхом ехал, колёса не менял. Быстрее нас. И вряд ли задерживался, как мы в монастыре. Что с ним стряслось, не знаем.

– Верхом соглашусь только на мотоцикл… А София-то какова! Расцвела прямо, когда ты разрешил ей грешить. Приедем к ней в поместье, держите меня трое!

Для усиления искуса Глеб на следующий день отправил сладкоречивого монаха в её возок, а сам шёл рядом с лошадьми, тянущими сломанную телегу. Часа в три после полудня действительно прибыли в поместье, гораздо большее, чем у Заблоцкого. Двухэтажный особняк, возвышающийся в стороне от хозпостроек на невысоком холме у излучины реки, крупным шрифтом сообщал о состоятельности владельцев, круче – только магнатский замок. Почему София сэкономила и не взяла сопровождающих слуг с оружием? Верно, лишний раз пыталась показать самостоятельность.

Изображение из открытого источника https://babiki.ru/blog/zawieruszynski/62966.html

– Задержимся хоть на денёк? – полувопросительно заявил Генрих, выбравшись из экипажа. – Помоемся как люди, в баньку сходим. А то запаршивеем скоро. Умерщвление монашеской плоти – не для меня, майор.

– Убедил. Ночуем. Только завтра утром – в путь.

Боевая задача никуда не делась. Но одновременно произошло врастание в местную жизнь. Привыкли к её мелким радостям. А как иначе?

* * *

Авторское примечание к главе пятой. Баллада «Поход на Франкфурт» поэта XVI века М. Стрыйковского приведена в обработке З. Сосновского. Исполнение этой баллады фолк-рок группой «Стары Ольса» можно услышать и увидеть тут: https://www.youtube.com/watch?v=nqGWhQf9LxU

Глава 6

Выехали на утро, когда София ещё почивала, не выйдя к завтраку. Генрих выглядел истощённым, но весьма довольным.

– И правда – колдунья! Пусть без хвоста, – делился он впечатлениями, подстёгивая лошадей. – Конечно, всяких постельных хитростей нашего времени не знает, зато страсти – вагон. Как набросилась! Жаль, что ты не присоединился, намекала же. Её запала хватило бы и на двоих, и на троих. А, пуританин?

– Да, пуританин. Пришла холопка, натёрла мне спину в баньке мочалом, и это всё. Потому что… Вот представь, возвращаюсь домой в январе двадцать шестого. Жена между делом спрашивает, как оно там, в командировке. Не прямо так, но ясно намекает. Конечно, с полной уверенностью могу поклясться, что мой шестидесятитрёхлетний вялый стручок ни в какие норки не заглядывал. И это будет правда. Но не вся.

– Ей же не обязательно знать подробности.

– Но я-то знаю.

– А уверен, что благоверная тебя всегда верно ждала? Из Афгана, из Сирии, из Грузии. Короче, отовсюду, куда тебя заносило. Это только у Штирлица жена терпела десятилетиями ради единственной встречи в кафе. И то – кино. Представь, они не виделись лет десять-пятнадцать, бедняжка постарела. Напротив – красавец-мужчина в чёрном мундире СД, вокруг полная Германия молоденьких вдовушек, чьих Гансов наши отцы и деды перемножили на ноль на Восточном фронте. Если бы Штирлиц не трахался периодически с бабами, его моментально взяли бы под колпак: спит с мужиками, с козами или с кем-то ещё? Ради одной только шпионской легенды должен был присовывать. Советская супруга всё понимает… но и она – живой человек, от неутолёнки на стену лезет. Или нет?

– Ты прав в одном: это – всего лишь кино. Штирлиц как идиот расхаживает в чёрной парадке, а не в сером мундире и серой рубашке, как ему положено. Чёрное эффектнее на экране, и плевать, как они одевались в реале. Ещё у них в СС болталась какая-то Барбара, хоть, на самом деле, к СС никто женщин на пушечный выстрел не подпускал. Я уж молчу про холодильник «Саратов» в его квартире и ЗИЛ-130 на дороге у Берлина сорок пятого года, оттого придумано столько анекдотов про Штирлица. Что же касается моей Зины – не знаю и не хочу ничего знать. Поводов для подозрений не возникло. Глубже копать не собираюсь. Как и тебя осуждать. Твоя семья – твои дела.

– Ну, чо, я вне подозрений, – хохотнул Генрих. – У меня же не только нога оторвана. Внизу живота тело осколками посекло. Так что мой дружок служит лишь для мочеиспускания. А здешний – вполне живой. Отпусти мне грех прелюбодеяния, брат во Христе!

– Не богохульствуй. Лучше исповедуйся настоящему батюшке. Здесь. Вернёмся в «Веспасий» – там никак. Режим секретности и на общение с церковниками распространяется.

– Ага. Приду к нему и скажу: отпусти мой грех, отец Онуфрий, ибо сожительствую я с мирянками, кои родились лет на триста раньше моей законной супруги… Он ответит одно: не юродствуй. Быть юродивым, кстати, здесь грехом не считается.

Так, за досужими разговорами, коротали время до обеда, когда их догнал и обогнал конный отряд. Впереди трусил жеребец, везущий явного шляхтича, горделиво держащего голову. Кроме сабли, другого оружия не имел, а вот его холопы держали длинные копья. Несколько запасных лошадей везли тюки, возможно – доспехи господаря.

Кадр из фильма «Огнём и мечом» режиссёра Ежи Гофмана

Двигались они не шибко быстрее телеги «монахов» и пропали из виду не ранее, чем через полчаса.

– Обрати внимание, кроватный боец. Я насчитал двадцать два всадника. На востоке началась нешуточная война. А ведь это первый отряд, виденный нами на пути в Полоцк или Витебск. Нам говорили – Полоцк сдадут русским без боя. Там воевать некому.

– Слушай, майор… А ты ваще – за кого? Сейчас говоришь, будто стоишь за Речь Посполитую против Русского царства. Хоть времена другие, для меня всё чётко: Москва – наши. Любой, кто против, он – враг.

– То есть предки белорусов – твои враги? Нет, брат католик. Для двух русских народов – московского и литовского – это гражданская война. Про поляков не говорю. А вот что московиты будут убивать литвинов и наоборот, ни разу не радует. Тем более, такое бывало. И ещё будет – до самых разделов Речи Посполитой.

Генрих возмущённо фыркнул. Он учил историю XVII века перед отправкой сюда вместе с Глебом и по той же программе, но предпочитал мыслить более прямолинейно: свои, чужие, и к чёрту детали, к чёрту оттенки. В прошлом и без того хватает трудностей.

После того, как дорога ушла на восток к Витебску, их повозка свернула на север к Полоцку. Что примечательно, на развилке стоял каменный указатель. Чуть далее – приметная таверна, украшенная табличкой над дверью с названием: «У жида». Кстати, к востоку от Гродно евреи встречались редко. Видимо, их час придёт, когда белорусская часть Литвы обезлюдеет после начавшейся войны.

Больше никаких военных отрядов не попадалось. Зато их нагнал свадебный поезд – карета с гербом, пара повозок попроще и несколько конных с саблями на боку. Судя по расшитым камзолам да ярким сапогам – красным, а у одного из шляхтичей ярко-жёлтым, собирались веселиться, отнюдь не воевать с Русским царством. Какое тут «посполитое рушение» с мобилизацией холопов в ополчение – даже и представить трудно, что очень удивляло. Литвины, гордящиеся воинственностью и удалью в бесчисленных битвах с Московской Русью, и в ус не дули, когда восточный сосед-неприятель объявил очередную войну.

Через неделю, наконец, показался Полоцк. От путников его отделяла широкая Двина, на противоположном берегу возвышались соборы, каменные и деревянные, размерами и количеством соперничающие с гродненскими. Отчётливо выделялись два соседствующих замка. Даже издали было заметно: городские укрепления изрядно порчены пожаром. А ведь русские войска ещё даже не начинали.

Лучше выглядели посады, ряды невзрачных избушек, ничем не лучше, чем в деревнях близ поместий, где приходилось останавливаться. Вероятно, они точно так же пылали и выгорели, но восстановить их было неизмеримо проще, чем застройку центра.

Но хуже всего, что на обоих берегах виднелись чернеющие брёвна некого сооружения – то ли моста, то ли переправы… Двина вскрылась, несла крупные льдины. Кирилл наверняка пересёк её, если, конечно, благополучно добрался сюда, пока лёд стоял крепкий.

– Можно было ещё денёк-другой с Софией покувыркаться, – задумчиво бросил Генрих, оправдывая переиначенную поговорку: кому что, а импотенту – знойную подружку.

– То есть государство потратило свыше семи миллионов долларов, забрасывая тебя в прошлое, чтоб ты снова резвился в кровати? Капитан, ты ничего не попутал?

Тот не ответил, только шумно вздохнул.

Как бы то ни было, пробовать пересечь реку прямо сейчас выглядело очевидным безумием. Разве что перепрыгивая зайцем с льдины на льдину… с почти стопроцентной вероятностью, что авантюра закончится купанием, возможно – последним в жизни.

Глеб оглянулся. Среди россыпи избушек на левом берегу, где они стояли, упёршись в водную преграду, глаз выхватил длинное строение, окружённое забором. На браме выделялась вырезанная в деревянной доске польская надпись Tawerna żydowska. Видимо, принадлежность к роду «христопродавцев» считалась местным знаком качества. Во всяком случае, все встреченные по пути точки общепита, принадлежавшие богоизбранным, непременно носили обозначение «жидовский». А может, это просто предупреждение: здесь не подают свинину.

Поскольку местные путники знали: в конце марта Двина становится непроходимой, никто и не ездил, оттого Глеб и Генрих заняли место за столом в полутёмном зале совершенно одни. Дневной свет слабо проникал сквозь крохотные оконца, на свечах еврей откровенно экономил.

Поскольку гостей не ждал, он срочно отправил чернявую девку зарезать и зажарить петуха, сам налил пива в три высоких деревянных кружки, подсев к путникам. И, наверно, это был самый заинтересованный слушатель из всех встреченных. Звали его неоригинально – Моисей.

– Говорите, панове, Земля наша – как шарик, и Америка на другой её стороне? Вот удивлю нашего ребе… Дикари у вас нагишом бродят, руки-плечи голые? Ой вей, какие себе бесстыдники!

От вынужденной паузы из-за ледохода владелец таверны скучал и откровенно радовался хотя бы паре клиентов.

– Как же ты ходишь к ребе, Моисей? Синагога, верно, на том берегу? Кстати, чего же ты держишь заведенье на левом? – спросил Глеб.

– Таки столько хочешь сразу знать… Да, была у меня корчма, в Старом замке. Так спалили её погромщики, просчитавшись: огонь весь город накрыл. Оба замка и все дома внутри выгорели. Мы с Исфирью и детками едва успели сбежать, русские, говорят, что грабёж затеяли, так и остались в корчме – под рухнувшей крышей. Бог всё видит!

– Это же сколько вас, иудеев, надо, чтоб такую ненависть вызвать? – удивился Генрих, понимающий, что чем дальше на восток, тем этого народа меньше.

– Сколько нужно евреев, чтоб начался погром? Таки ви не поверите. Хватит одного. Есть кого громить – пойдут громить! Нет уж. Здесь меньше на виду. На праздник Пурим по льду ходили в синагогу. До Пейсаха река точно очистится. Жаль Пурим не застали… Весёлое время! Вино пьём, гуляем, песни поём. Как русский поэт сказал… – он почесал голову, увенчанную ермолкой. – Вот, вспомнил:

Вино хвалити или хулити – не знаю,

Яко в оном и ползу и вред созерцаю.

Полезно силам плоти, но вредныя страсти

Возбуждает силой свойственныя сласти.

– Кто же такие вирши пишет? – заинтересовался Глеб. – Мещанин лёгкого нрава?

– Напротив. Очень даже духовное лицо. Самуил Петровский, в униатском монашестве – Симеон. Дидаскал монашеского братства в Богоявленском монастыре, у гоев весьма известен.

Генрих опустил кружку на стол и хлопнул себя по лбу.

– Ты понял? Это же Симеон Полоцкий! Нас учили, что он вернётся через год, имя Симеона примет в православном монашестве, когда Полоцк будет у Алексея Михайловича.

– Шо вы такое говорите! – всполошился Моисей. – Сюда московцы придут?

– Это только предположение. Но – весьма вероятное, – исправился капитан.

– Ой вей… Значит, не на левый берег надо было, а дальше, куда дальше… Нет места на земле бедному еврею. Даже если она – шарик. Может, в этой вашей Америке…

– Там тоже не сладко, – огорчил Глеб. – Если бы вы с сородичами собрались большим числом, наняли несколько кораблей и образовали бы в Новом Свете свою колонию, вам удалось бы, наверно, организовать Новый Иерусалим.

– Ершалаим один, где был построен и разрушен наш Храм. Всем народом мы вернёмся только туда. Но… пустые мечты.

– А если я скажу, что у меня был вещий сон: через триста лет там у евреев будет своё государство, и они откопают остатки храма? – не удержался Генрих.

– Не искушайте бедного еврея несбыточными посулами, – печально произнёс Моисей.

Такими разговорами они развлекались ещё трое суток вынужденного безделья, заодно выведав подробности о месте проведения будущей акции. Общительный предприниматель знал об основных униатских и католических объектах массу деталей. Помимо прочего, со вкусом смаковал про конфликты между православными и униатами, особенно про Витебское восстание, где недовольные насаждением западных конфессий православные где-то лет тридцать назад с чисто русской последовательностью устроили бунт и забили насмерть униатского архиепископа.

– Я вам так скажу: не станут полоцкие город оборонять. Даже воеводы у них нема! Гетман Кишка в январе представился. Радзивил, маршалок великий литовский, этот шлимазл, не глядя на войну, взял себе и уехал на южные воды – лечиться, здоровье, ему, вишь, важнее. Солдат у них горстка, замки как порушены пожаром, так отстроены кое-как… С кем, как воевать? Так что – ваша правда, путники заморские. Будет Полоцк у ног Алексея Михайловича. А мне? Бежать, с Исфирью и детками. Пока – к Менску, там Бог подскажет. Азохен вей…

Не ограничиваясь ток-шоу с Моисеем, офицеры гуляли по левому берегу Двины, где началось оживление: к ней таскали плоты, чтоб к окончанию ледохода спустить их на воду, соединить и тем самым связать Полоцк с Центральной Литвой наплавным мостом.

Только за целый грош (серебряную монету) Глеб сторговал, чтоб соединили жёстко два плота и перевезли их повозку с лошадьми как на пароме. До того смелый мужик на долблёной лодке, здесь такие называли «човен», переплыл реку, уворачиваясь от льдин, и протянул длинный канат на тот берег.

Заказчиков транспортировали в два приёма: сначала телегу, потом лошадей, Глеб с Генрихом стояли и успокаивали животных, тревожно всхрапывающих каждый раз, как льдина била о плот, он раскачивался, и перспектива омовения в ледяной купели представлялась очень вероятной. Мужички, тянувшие канат, получили по медяку сверх обещанного и, похоже, готовы были рисковать жизнью на этих условиях хоть каждый день.

К вечеру того же дня, когда стемнело, колёса телеги простучали по бревенчатым мостовым, заставив путешественников проклинать тряску, пробирающую до каждого позвонка. Остановились у монастырских строений – той самой униатской братской школы.

– Прикинь… Это же учитель детей Алексея Михайловича! Писал учебник для Петра Великого! Эх… Занесло бы нас лет на пятьдесят позже.

– Генрих, та эпоха, говорят, была ещё жёстче, чем нынешняя. И в это время, предвоенное, Кирилл умудрился во что-то вляпаться. Надеюсь, в Полоцке найдём следы. А попал бы в мясорубку петровских войн… Пошли, Генрих. Сделаем своё дело – и домой. К интернету, пицце и автомобилям.

– А также к одной ноге и старческой отдышке.

Пока обе нижние конечности, здоровые и молодые, оставались в его распоряжении, капитан легко спрыгнул с облучка. К степенности, больше подходящей монаху, пусть даже живущему в миру, он не привык да и не собрался привыкать.

Аудиенцию у дидаскала они получили моментально, вот только монах Симеон, внимательно выслушавший обоих в церковном дворике, никакой радости от знакомства не высказал. Худой, скуластый, в чёрном монашеском одеянии с клобуком на голове, он мало походил на свои портретные изображения в книгах.

– Уезжайте, братья. Ночлег будет вам. А как только мост наведут – в добрый путь.

– Как так, брат… – взмолился Глеб. – Мы полгода затратили, чтоб добраться в Полоцк.

– Понимаю. Но, Господь свидетель, время выбрали негодное. Третьего дня другой пилигрим с Захода, его мы приняли и привечали, как тать в ночи вздумал украсть крест самой Ефросиньи! Его поймали прямо в соборе, отделали не по-божески, теперь ждёт суда в ратушной тюрьме. Бог милостив, но магистратский суд – нет. Ждёт злодея дыба и петля. А вы, иноземцы, что в самом деле замыслили?

– Готовы поклясться, брат, на Святом Писании и перед Распятием Христовым, что нет в наших помыслах ничего дурного! Тем паче – кражи святыни литовской, – заверил Глеб, Генрих истово поклонился.

– Чудные у вас речи и манеры… Верю, что издалека. После заутрени продолжим беседу.

– Суровый поп, – шепнул капитан. – Так это сейчас, пока молодой. Вот возьмётся за деток Алексея Михайловича ежовыми рукавицами, я не удивляюсь, откуда у Петра Алексеевича садистские наклонности.

– Он старших детей учил, насколько я помню, – возразил Глеб. – К петровскому воспитанию так, с краю… Хотя мы уже увидели различия с тем, что знали. Например, про возвращение брата Симеона, – они шли следом за монастырским служкой, показывающим дорогу к келье. – Хорошая новость, что лейтенант Мазуров жив.

– Плохая, что недолго. И как к нему пробраться – задачка с неизвестными. Тем более отец Симеон намерен нас вытурить. Чот мы ему не глянулись.

– Ну, он же не Софья, запавшая на тебя с первого взгляда. Всем мил не будешь.

Тем временем стемнело. Получив в свое распоряжение монастырскую келью, разумеется, без замков и ключей, это не гостиница, здесь «Бог хранит», прибывшие позаботились о лошадях и повозке.

Пришло время вечерней службы.

– В теории, нам уместнее всего было податься к иезуитам. Благо есть гродненский опыт общения с ними, – прикинул Глеб. – Но кинуть барахло у униатов, а самим дуть к католикам – такая себе идея.

– Думал, Симеон окажется лояльнее. Менял конфессию, это же учит быть терпимее…

– Вот. Я ему втолковывал: мы стали у себя в Массачусетсе католиками лишь потому, что духовный пастырь имелся единственный – католический. Была бы у нас община православная или протестантская, кто же младенца спрашивает о вере, когда его крестят? Ответил: «Бог един».

– И нет Бога кроме Аллаха, а Мухаммед пророк его, – это Генрих произнёс только сейчас, религиозную толерантность Симеона до такой степени он не испытывал. – Айда в Богоявленский. Наша инаковость там объяснима, а если забредём к католикам, снова посыплются вопросы: чо молитесь не так, креститесь без должного рвения. Заодно перед ним засветимся.

Если будущий стихоплёт, воспевавший винопитие, а гораздо чаще – величие русского царя, не обратил внимания, то молившиеся рядом униаты зыркали с подозрением, но молчали.

Поскольку суд и казнь в эти светлые времена – дело быстрое, после молебна отправились на рекогносцировку.

Ночной Полоцк практически обезлюдел, ставни в окнах закрылись, свет внутри стен Верхнего замка пробивался только на первых этажах, где не закрылись таверны, кабаки и прочие питейные заведения. Пара встреченных стражников не произвела никакого грозного впечатления, оба не совсем трезвые, монахов они просто проигнорировали.

Глеб прислушался. Один из них что-то говорил про злоумышленника, намеревавшегося похитить святой крест, и надо бы развернуться да проверить запоры тюрьмы… Второй убедил его – сначала согреемся и опрокинем по чарке, тогда вернёмся.

– Майор! Выходит, тюрьма где-то тут… – Генрих махнул рукой в направлении тёмного проулка, откуда выползли стражники. – Но там уже стена…

Проулок оказался тупиком, заканчивающимся неказистым каменным строением с толстой дубовой дверью, запертой на замок анекдотических размеров. Выше двери просматривался в полумраке ряд узких окон, кошке едва протиснуться, для надёжности ещё и забранных прутьями. Никакая охрана местное Лефортово не сторожила, иначе вряд ли бы замок висел снаружи. Одной стороной тюрьма примыкала к земляной насыпи, сверху на которой возвышалось бревенчатое крепостное укрепление.

Генрих осмотрел замок.

– Сломать – не выйдет. Но в детстве я, когда со шпаной якшался, похитрее замки открывал. Короче, мне понадобятся стальные спицы с загнутым крючком разной длины и немного везения. А ещё – факел, чтоб видеть внутри.

– И ещё один монашеский балахон. Заметил? На нас никакого внимания не обратили.

– А давай что-то споём пьяными голосами. Белорусу понятное. «Косил Ясь конюшину» или…

– Или битловский Yesterday. То, что никто больше здесь не может… Петь умеешь?

Генрих удручённо вздохнул. Его вокальный опыт ограничивался участием в ротном хоровом исполнении, точнее – громком рёве «А для тебя, родная, есть почта полевая» под аккомпанемент грохота сапог по плацу, у Глеба обстояло не лучше. Вариант скандировать «Спартак» – чемпион' они отвергли, потому что заключённый темпонавт, скорее всего, решит, что от голода и побоев у него поехала крыша, нежели догадается, что коллеги близко.

На следующий день брат Симеон, терзаясь сомнениями и недоверием, всё же сопроводил пару из будущего к Софийскому собору. Именно там хранились древние рукописи. Зачем именно они, а не религиозные тексты, монах так и не въехал. Наверно, вообще отказался бы помочь, если бы Генрих не напел между делом:

Вино хвалити или хулити – не знаю,

Яко в оном и ползу и вред созерцаю.

Симеон, ковылявший по монастырскому двору, встал как вкопанный.

– Где ты это услышал, чужеземец?

– Так много раз, – не моргнул глазом хитрец. – Мы же в тавернах останавливались от Риги до Менска и дальше до Полоцка. Менестрели поют. Люди подпевают. Душевные слова. Меткие. Что за гениев рождает земля литовская!

Лесть была грубая, прямолинейная. Довольно дешёвая: коль еврейский корчмарь Моисей её знает, как и автора, два монаха могли запросто слышать её в Полоцке. Но Симеон купился. Даже морщины разгладились на суровом лице.

– Безделица… Есть же серьёзные, духовные вирши… Идём!

От Богоявленского собора до Софийского вдоль берега Двины было минут пятнадцать ходьбы быстрым шагом. Софийский, кстати, сильно отличался от виденного в учебнике, тот – с высокими стройными башнями-колокольнями, а существовавший в XVII веке отличался от него массивностью и приземистостью.