Текст книги "Операция «Турнир». Записки чернорабочего разведки"

Автор книги: Анатолий Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Моральная сторона дела меня не беспокоила – это не для слюнтяйного благородства. Идет война двух идеологий – тут уж не до работы в «белых перчатках», как это делают дипломаты. В разведках мира своя система, особенно в НТР: снаряд и броня, где броня – КОКОМ, а снаряд – НТР.

– Вот вам место очередной встречи, – передал я «Посетителю» спички. – Я буду бывать там в 16.00 первый вторник каждого месяца. Буду рад увидеть вас снова. И спасибо за помощь моей стране.

«Посетитель» снова промолчал, и на этом мы расстались. А через три месяца я увидел его снова, и мы повторили обмен долларов на ноу-хау.

Кем был этот человек, я так и не узнал. Он решительно отвергал все попытки проникнуть в его мир, тем более узнать его имя и место работы. Возможно, мы увиделись бы с ним еще раз, но мой стремительный отъезд из Японии помешал нашей дальнейшей работе. А предпосылки к этому уже были. Как ни странно, но именно мои «вольности» в работе с «Посетителем» были поставлены мне в упрек, когда шеф по НТР стал собирать против меня «камни».

Полученные от «Посетителя» материалы были отправлены в Центр почтой, а уведомление об успешной операции – шифровкой. Чисто по-бюрократически резидентура быстро получила ответ-шифровку, в которой говорилось о недопустимости оплаты подобным образом добытых материалов без предварительной оценки их специалистами в Москве. Мне, как исполнителю, ставилось на вид за нарушение «правил игры».

Однако уже через месяц Центр прислал другую шифровку, в которой меня поздравляли с удачной операцией: «Полученные материалы внесли вклад в нефтяную промышленность своей новизной и экономией средств при создании аналогичного отечественного процесса платформинга». Это потом уже я научился терпеливо пережидать бюрократические игры, а вот в этом случае мне долго было не по себе.

Выдержал я сражение с шефом по НТР из-за моего обещания «Посетителю» удвоить оплату. Открыто было сказано, что это мой первый дисциплинарный проступок. Шеф проповедовал жесткую линию разведчиков-догматиков, девизом которых было «От добра добра не ищут», а по-простому – сиди и жди, что прикажут.

Посольство и торгпредство находились на одной улице, посольство ближе к Токийской башне. Туда, в резидентуру, мы ходили два-три раза в неделю. Как-то меня и Игоря вызвал резидент. В кабинете нас ждал и шеф по НТР.

– Неделю назад мы информировали Центр, что в районе Токио на одной из авиабаз появится американский спутник, на котором они впервые вывели человека в космос. Спутник демонстрируется военнослужащим и их семьям. Нам поставлена задача: найти спутник и, по возможности, сделать фотоснимки. Нужна визуальная разведка – оценка размеров и других видимых параметров. Вопросник у меня.

Шеф по НТР закончил и обратился к резиденту:

– Думаю, Юрий Иванович, ребята справятся. Игорь знает город, а Анатолий горазд на неординарные решения. Кроме того, он рисует, а значит, многое может запомнить при внешнем осмотре спутника.

Мы засели за карты Токио и его окрестностей. Использовали знания об авиабазах соседей из ГРУ. Наши рассуждения при поиске нужной базы сводились к следующему: она должна быть доступна для посещения – по расстоянию от города и по транспорту – шоссе и железная дорога. По этой причине база транспортной авиации в Тачикаве отпадала – она находилась в тридцати километрах от города. Кроме того, была активно действующей. Отвергли мы и другие базы, где стояла истребительная авиация. Наконец, сошлись во мнении, что такой базой может быть фактически бездействующий аэродром для винтовой авиации. И располагался он удобно: при выезде из Токио в сторону Иокогамы, на наиболее напряженной авто– и железнодорожной магистрали Токио – морской порт Иокогама. Под предлогом посещения советских судов в морском порту мы проехали мимо этого аэродрома и наметили пути подъезда к нему. На обратном пути зашли в китайский ресторан неподалеку от ворот авиабазы и, сидя там, разобрались в системе охраны при въезде на территорию. Нам повезло: охрану несли японские служащие. Именно служащие, а не профессиональные военные.

Через пару дней, в пятницу ближе к вечеру, мы приблизились ко входу на авиабазу. Расчет был на то, что спутник был доступен для осмотра в течение рабочего дня, то есть до пяти часов. Японская деликатность позволит ускорить проезд через ворота иностранцев, которые в то время еще почитались в этой стране.

Мы подъехали к шлагбауму на автомашине «контесса» – микролитражке, в которой даже двоим было тесно. Игорь был в своем репертуаре:

– Эй, ребята, – закричал он на охранников грубо, – открывайте! Я усох от жажды. Хочу пива. Шевелись, ребята…

Все аэродромы американцев имели единую систему размещения объектов на нем – что-то вроде типового проекта. При входе – ресторан, бары, танцплощадка, а вдоль аэродрома дорога, соединяющая ангары и отдельные места летного поля.

Игорь намекал, что он едет в бар. Но когда шлагбаум открылся, он спросил:

– А где этот «пузырь» из космоса?

Японцы указали на стоящий вдали ангар с огромной цифрой «7».

– Сэр, это там, но через двадцать минут ангар закроется.

– О’кей, тогда пиво подождет. И почему мы стоим? – рявкнул Игорь и с визгом развернул автомашину.

Через пару минут мы входили в ангар. Там в свете нескольких ярких прожекторов на низком постаменте стоял первый обитаемый американский спутник. Рядом ходили два солдата морской пехоты с винтовками на плече. На нас они не обратили внимания, выписывая ногами пируэты, положенные для почетного караула.

Игорь и я не разговаривали – только односложные реплики. Ребята из морской пехоты – это не японцы. Они сразу поймут, что для нас английский язык не родной. А кто знает, какие указания им в этом случае даны?

Мы осмотрели спутник: обгоревшая обшивка, внутри много приборов, панель с переключателями. От многократных тренировок краска на панели протерлась до металла. Видна была грубая ручная пайка проводов.

Но как там может поместиться человек даже моего небольшого роста? Места среди приборов фактически нет. Игорь начал фотографировать спутник, а я попытался в него залезть, предварительно взглянув на солдат. Те безмолвствовали.

Кое-как, сложившись вдвое, я все же залез, зазоры между моей головой и аппаратурой были минимальными. Тесновато. Но я стал своеобразным масштабом для приборов, которые оказались на фото. Когда семьдесят два кадра фотоаппарата «Олимпус-Пен» закончились, мы, козырнув солдатам, вышли из ангара и умчались с авиабазы, забыв про пиво.

Пленка была проявлена, но фотографий на память мы не получили – фотопленку срочно отправили в Центр. Как мы позднее узнали, это были первые сведения, полученные нашими специалистами. Потом мне удалось получить в Токио подробное американское описание этого спутника. Материал мне передал новый знакомый из Токийского университета.

Источники

В поисках новых источников информации я начал изучать химический факультет одного из местных университетов. Под предлогом интереса к ядохимикатам, закупка ноу-хау и оборудования по которым входила в задачу торгпредства, я познакомился с руководителем одной из лабораторий. Там велись исследования о вредном влиянии химических удобрений и ядохимикатов на почву, сельскохозяйственные растения и человека. Эту проблему я уже знал из «доклада Кеннеди» и легко нашел общий язык с японским профессором.

Но меня влекло в другие лаборатории и особенно в ту; которая работала в области твердых ракетных топлив по заказу японского аэрокосмического агентства. Тогда это «японское НАСА» только набирало силу, стремясь освоить ракетную технику для вывода в космос коммерческого спутника японского производства.

Японцы от природы любознательны и довели до совершенства заимствование чужих идей, технологий и технических решений, придав им собственное, еще более эффективное звучание.

В японском законодательстве нет статьи о промышленном шпионаже – иначе нужно было бы судить каждого первого изобретателя и специалиста. Промышленный шпионаж в Японии – явление тотальное.

За послевоенные тридцать лет японцы развивали свою индустрию под тремя лозунгами: высококачественная продукция, передовая, эффективная технология и оборудование и, наконец, лозунг – торговля на мировом рынке высококачественными идеями в области науки и техники. Они не могли не заниматься промышленным шпионажем по всему миру, а мы, НТР, не могли не учитывать возможности японцев в этом деле в отношении США.

… Я исходил из того, что работы в лаборатории университета ведутся с привлечением американских материалов и из других стран. И не ошибся.

Через знакомого профессора из лаборатории ядохимикатов я познакомился с профессором из лаборатории пластмасс и синтетических каучуков. Он был очень занятым человеком, а я – очень настойчивым, и он чисто по-японски вынужден был мне уступить.

Так произошло знакомство с одним из лучших моих источников, боль от потери которого до сих пор не дает мне покоя. Профессор вывел меня на него, а я не жалел, что внимание мне оказал не сам профессор, а его аспирант. Случай с этим молодым ученым раскрыл мне глаза на низость человека из моей среды, среды чекистов-разведчиков. Человека, не способного подняться выше личных амбиций. Эта история заслуживает более детального описания, В коротком повествовании она выглядит так.

В японском родственном и деловом мире существует иерархия благодарностей, вернее, преданностей. В семье – к отцу, брату. В делах – к покровителю, старшему учителю жизни. Преданность человеку, оказавшемуся полезным на жизненном пути, крепка моральной обязанностью.

Профессор помогал молодому ученому – и не только знаниями, но и материально. Я узнал, что «Яги», так я его назвал в оперативной переписке, подготовил диссертацию, в которой исследовалось высокоимпульсное горение синтетических веществ. Как артиллеристу, мне было понятно, что диссертация из этой области, в том числе горения и синтетических порохов – предпосылка к исследованиям твердых ракетных топлив. Работа, точнее, ее тезисы, на английском языке, оказалась у меня. Это была ступенька для привлечения автора к работе по добыванию интересующей НТР информации.

Более глубокое знакомство с «Яги» показало, что он стоит на социал-демократических позициях и живо интересуется жизнью Советского Союза. Я всячески усиливал этот интерес. Из Центра было получено заключение: в перспективе «Яги» может представить интерес.

«Яги» увлекала игра на скрипке. Но его мизерная заработная плата не могла дать ему возможность купить даже простенький инструмент. Если профессор имел в месяц пятьдесят тысяч иен, то «Яги» – всего двадцать. Для сравнения: я получал в торгпредстве двести тысяч, правда, около четверти уходило на квартиру.

Пренебрегая правилом – нельзя дарить японцу подарки, на которые он не сможет ответить аналогичной стоимостью, я купил «Яги» скрипку. Соблазн был велик, и он скрипку принял. Правда, после того, как я использовал японскую черту характера: не отказывать собеседнику, особенно гайджину-иностранцу.

Летом «Яги» побывал в родной деревне на одном из северных островов Японии и привез мне оттуда в подарок глиняную куколку, расписанную особыми матовыми минеральными красками. Он объяснил, что такие игрушки делают только у них в деревне и в Токио они встречаются весьма редко.

Сегодня я часто останавливаюсь у себя дома перед сувенирами из многих стран мира, нахожу среди них розовую двадцатисантиметровую фигурку девочки в национальном кимоно. Рядом, на вертикально стоящей дощечке, написано по-японски пожелание долголетия и красная печать мастера-изготовителя…

Кроме диссертации, он передал мне десятки работ по этой проблеме, среди которых были и американские. Часть из них были открытыми, но две – явно из секретных источников.

Конфликт с шефом по НТР нарастал. Зная, что я уезжаю, «Яги» попросил совета, как побывать в Союзе. Понимая, что такой визит может закрыть ему работу в агентстве, я посоветовал ему посетить Москву проездом в Европу, обещал встретить.

О визите «Яги» в Союз я узнал через несколько месяцев после его завершения. Узнал и о его личной трагедии: он потерял веру в идеалы советских людей, столкнувшись с реальной действительностью.

Шифртелеграмма из Токио сообщала, что «Яги» едет в Москву. О том, что я был с ним в оперативном контакте, в шифровке не сообщалось. Молодой сотрудник НТР в Центре не удосужился перед визитом «Яги» в нашу страну посмотреть оперативное дело. Руководство НТР, как обычно бывает в таких случаях, обратилось во второй главк – контрразведку с просьбой собрать на «Яги» сведения, пока он будет жить в гостинице. И только!

Шел шестьдесят пятый год. Вокруг иностранцев в гостиницах вились валютчики, перекупщики, проститутки. Не встреченный мною, «Яги» оказался преследуемым коммерческой братвой. Как он сам рассказал позднее, они буквально снимали с него носки, галстук и ботинки. Нужно знать чуткую душу японца, чтобы понять, какое перенес он потрясение. Просидев три дня в гостинице, «Яги» улетел в Европу. А по возвращении в Токио категорически отказался встречаться с моим коллегой, которому я передал его на связь.

Когда позднее я спросил своего коллегу – он был в отпуске в Москве, – почему это произошло, тот ответил, что шеф по НТР приказал не информировать Центр о работе с «Яги» «Тургая», то есть меня. Досада до сего дня жжет мое сердце. Ведь с середины семидесятых годов «Яги» занял пост специалиста по твердым ракетным топливам в Японском аэрокосмическом агентстве. Тогда я организовал его поиск от Внешторга. Один из моих источников из числа японских бизнесменов нашел «Яги», но после тщательной проверки было принято решение его не тревожить, то есть не подходить к нему от имени советской стороны. «Яги» уже стал не тем человеком, которого я знал десять лет назад.

Сегодня, с позиции опыта многих лет работы в разведке, я с уверенностью могу сказать, что случай с «Яги» – не служебная халатность, а сознательное предательство человека, который олицетворял НТР в шестидесятые годы в токийской резидентуре. Этот человек плохо кончил: будучи начальником европейского Отдела в НТР, он уничтожил документ, уличающий его в провале ценного агента. Он был изгнан из НТР и работал во Внешторге, куда его пристроил начальник разведки, у которого он был некоторое время помощником.

На встречах ветеранов или похоронах коллег-разведчиков я никогда не подаю ему руки.

За несколько месяцев до отъезда из Японии, я познакомился в увеселительном центре «Ничигеки» с лейтенантом американских военно-воздушных сил. Он служил по контракту на авиабазе Тачикава от фирмы «Шелл», специализируясь в финансовых делах по горюче-смазочным материалам.

Авиабазы нас интересовали особо: это и техника, и вооружение, и система обслуживания, а для меня еще и снабжение новейшими маслами и топливом. Но контакт с «Лейтенатом» привел к другой информации, фактически стратегического значения. Это был конец шестьдесят четвертого года – последние дни перед вьетнамской авантюрой США. Через «Лейтенанта» я узнал о подготовке американцами этой войны, точнее, о конкретных сроках ее начала. Не думаю, что «Лейтенант» был единственным источником: тут и агентура, и электронная и спутниковая разведка, но и через меня была получена в Центре такая информация.

Несколько раз побывав во Вьетнаме, «Лейтенант» сообщил о развертывании там новой базы для бомбардировщиков стратегической авиации из-под Токио, в том числе и с его базы в Тачикаве. Он сообщил, что военные действия начнутся через несколько часов после появления американской авиации на вьетнамской земле.

Из последней поездки во Вьетнам «Лейтенант» привез мне в подарок деревянный кувшин ручной работы с медными обручами, кольцами и ручкой.

Последняя встреча означала: час войны наступает. «Лейтенант» сообщил, что американские бомбардировщики вначале полетят бомбить Северный Вьетнам, а затем приземлятся на новых аэродромах в Южном Вьетнаме. Он уезжал грустным – война не предвещала ничего хорошего: ведь ему было всего двадцать пять лет. Мог ли он предчувствовать, какой трагедией обернется для его родины эта война? Унижение нации? Проклятие ветеранов Вьетнама?

В моей памяти и сейчас фраза «Лейтенанта», печально спросившего меня:

– Анатолий, почему ваше правительство не помешает этой войне?

Что я мог ответить искреннему американскому другу? Информация, которую он передавал, была нацелена на раскрытие карт американской военщины перед миром и шла в разведку. Но известна истина, высказанная одним из разведчиков: добыча информации не всегда трудна, а вот реализация ее, как правило, весьма затруднительна.

Конфликт с шефом по НТР зашел далеко, принял открытый и необратимый характер. Чашу терпения переполнило его очередное амбициозное требование: проходить маршрут для изучения города пешком. И это в Токио, где, чуть сойдя в сторону, ты оказываешься в джунглях однотипных деревянных домиков, где отсутствует система улиц и номеров домов, где только почтальон знает адреса?

Нет ничего хуже, чем сбиться с пути в этой незнающей конца и края путанице безымянных переулков и тупиков. Токио был и, думаю, остается лабиринтом, шарадой, загадкой не только для приезжих, но и коренных жителей. Знание адреса тут почти ничего не значит. Токийцы в шутку говорили: такси в столице водят бывшие летчики-камикадзе. Но даже эти отчаянные лихачи и лучшие знатоки города могут ориентироваться в нем лишь по зонам и главным улицам, паркам и храмам. Например, если сказать, что мое торгпредство находится на Роппонги – это не укажет на место его нахождения. Но если скажешь: в районе Ноги-дзака – это уже «адрес». Ноги-дзака – это храм рядом с торгпредством.

Раньше шеф работал в Лондоне. Но ведь это две большие разницы, как говорят в Одессе. Там плановый, европейский город, а здесь… Попытки объяснить ситуацию результата не дали.

…Мои коллеги советовали мне не конфликтовать с шефом, но это было против моих правил, о чем я высказывался открыто и перед всеми. Вот это «перед всеми» и решило мою участь.

В Центр пошло оперативное и личное письмо шефа, где подвергались сомнению мои профессиональные качества и предлагалось меня из токийской резидентуры отозвать. В Москве мне его показали, правда, неофициально.

И я уехал последним пароходом. Резидент не захотел со мной поговорить, отмахнулся, прикрываясь тем, что «иксы» имеют свою специфику и не ему судить наши дела.

Уезжал я не с пустыми руками. Увозил добрые (и оперативные) отношения с несколькими японскими бизнесменами и специалистами, частицу души доброго и трудолюбивого японского народа, у которого учился видеть в живой и мертвой природе невидимую для европейца красоту. Некоторое понимание традиций, полученное японцами от синтоистской и буддийской религии, помогали мне преодолевать житейские и оперативные невзгоды и в последующие годы.

Красота в естественности – архаичное несовершенство, прелесть старины, печать времени—это сабо. Но японцы пошли дальше, что мне, как европейцу, трудно понять по-настоящему. Это – сибуй. Дословно – терпкий. Это красота простоты плюс естественности при минимальной обработке материала и максимальной практичности изделия. Японцы считают такое сочетание идеалом. Сибуй – это первородное несовершенство в сочетании с трезвой сдержанностью.

Тридцать лет я на практике осваивал взгляд на природу, почерпнутый в Японии. Думаю, и оставшееся время буду все еще искать гармонию в природе и во всем, что с ней связано.

Мне близки по духу и стилю японские художники прошлого века Хиросиге, Хокусаи, Утомару. Не случайно французские импрессионисты считают их своими родоначальниками. Я благодарю судьбу, которая свела меня с народом, по-философскому принципу выращенному в пословице: «Посеешь поступок – пожнешь привычку. Посеешь привычку – пожнешь характер. Посеешь характер – пожнешь судьбу».

«Под крышей» Внешторга

В первых числах октября пароход доставил нас из порта Иокогама в Находку, откуда поездом мы добрались до Хабаровска.

Поезд шел среди тайги, расписанной всеми цветами осени. Кое-где на сопках уже белел снег. Мы были на родине, и одно это уже настраивало на праздничный лад. Билеты на самолет были заказаны заранее, и через десять часов мы оказались в Москве.

Никаких разговоров в Центре – сразу в отпуск. И хотя на душе было неспокойно, увядающая природа и первые заморозки улучшили настроение, рука потянулась к кисти и краскам, что бывало, когда наступало душевное равновесие. Впервые после разведывательной школы я работал на природе масляными красками. Но настроение все же сказывалось – его отражали этюды. Везде хмурое небо, свинцовые тучи – в поле с огромными стогами, пашне с далекими кленами и осинами, в липовой аллее с оголенными ветвями и ворохом красно-желтых листьев.

Тем не менее, еще не окончив отпуск, я приступил к работе. Дело в том, что всю вторую половину шестьдесят четвертого года я готовил в Токио выставку японского оборудования и изделий из пластмасс. Торговые ассоциации выступали организаторами ее с японской стороны, а я – нашей, как представитель торгпредства.

В ноябре выставка «Пластмассы-64» начала работать в парке «Сокольники». Удалось убедить японцев привезти на выставку оборудование для изготовления пластмассовых емкостей большого объема – в пятьдесят и более литров. Это был заказ нашего военного ведомства. Запад уже внес это оборудование в списки эмбарго, но японцы поступили по-своему, так как их установки были собственной оригинальной конструкции.

Десятки японских фирм не прогадали – все оборудование было закуплено, заключены новые контракты.

Отношение японцев ко мне было более чем почтительным. Для меня же подготовка к выставке и работа на ней стали отличной школой по углублению в профессиональную специализацию. Как показало время, специалист по пластмассам – отличное прикрытие для контактов с любой западной фирмой.

Готовя выставку еще в Японии, я побывал в десятках фирм, которые имели отношение к производству сырья или уже перерабатывали его в изделия. Но машины для их изготовления могли лить не только пластмассы, но и другие полимерные материалы, например, синтетический каучук, производить волокна. Реализовав идею выставки в России, я стал желанным представителем Внешторга у таких корпораций, как «Мицуи», «Мицубиси», «Сумитомо», «Исикакавдзима Харима» и других. Но за ними стояли десятки компаний группы, среди которых были фирмы нашего, разведывательного интереса. Так оно и случилось: в дальнейшем я использовал налаженные контакты для выхода на нужные фирмы, специалистов и коммерсантов.

Однажды у одного из стендов выставки я наблюдал любопытную картину. Работала установка для литья пластмассового изделия объемом с обычное ведро – десять литров. Я беседовал с представителем фирмы, стоя перед этой установкой. Японец был очень любезен и предупредителен. Неожиданно он сделал зверское лицо, схватил еще горячее в момент изготовления ведро и замахнулся.

Первой мыслью было, что метит он в меня. Но он ударил кого-то за моей спиной. Оглянувшись, я увидел сбитого с ног японца с кинокамерой в руках: конкурент вел киносъемку кинематики процесса изготовления ведра. Это уже походило на промышленный шпионаж. Через несколько секунд мои собеседник снова улыбался и, извинившись, продолжил разговор.

Я все еще был вне пределов Внешторга. На выставке выступал с визитной карточкой торгпредства. Трудный разговор состоялся в кабинете Рябова – речь шла о моем профессиональном будущем.

– Вот что, Анатолий, во-первых, не раскисай – это не первое твое поражение, правда, в малом. Продолжишь работу в «Теххимимпорте». Помни о трех факторах: время, «крыша» и профессионализм. У тебя это все есть. Главное – работать и работать. И еще: ты должен стать своим человеком во втором главке – действуй в контакте с контрразведчиками, – Рябов поднял руку и растопырил пальцы. – Работать в КГБ надо не так, каждый в отдельности, а вот так…

И он сжал пальцы в кулак.

Прошло немного времени, и я выполнил рекомендации Рябова. Первое, что я сделал, засел за тщательное изучение характера работы «Теххимимпорта»: разобрался в профиле работы отдельных контор, тематике поручений на закупку машин и оборудования, ноу-хау. Все это привязывалось к странам и фирмам с точки зрения разведывательных заданий – как конкретных, так и направлений: химического, электронного и так далее.

Было сделано множество выписок, которые обсуждались с коммерсантами из ТХИ и специалистами-химиками. Мне стало ясно: в самом ТХИ далеко не все конторы имели оперативное значение, то есть выход на нужные страны, фирмы и иностранцев. Были и такие, что работали с социалистическими странами. Круг нужных мне контор был определен, главной заботой стало обрасти «помощниками» из числа сотрудников ведомства.

Контракты я разделил по принципу: готовится, подписан и уже работает, выполнен. Работа по контракту давала мне возможность многомесячного общения с коммерсантами и специалистами нужной фирмы, возможности которой предполагалось использовать.

Диапазон работы в оперативном плане был широк, ибо любое оборудование, тем более комплектное, – это механизмы, электрика, электроника, специальные материалы, а главное – выход на множество больших и малых фирм-производителей всего, чем комплектуются заводы.

Естественно, линия работы строилась с учетом моего пребывания в Японии, где были заведены полезные связи. Я стал приглашать японцев в Москву для конкретных переговоров.

Японцы как бизнесмены весьма терпеливы. Они охотно участвуют в конкурентной борьбе и добросовестны в подготовке коммерческих и технических предложений. Японские деловые круги были вынуждены считаться с тем фактом, что рынок международной торговли уже поделен и Япония пришла на него позднее других, особенно на советский рынок, где сильны были традиционные связи с Англией, Францией, ФРГ и другими европейскими странами.

Трудности в «Теххимимпорте» у меня возникли совершенно с неожиданной стороны. За пару месяцев до моего возвращения из Японии арестовали и судили как шпиона работника одной из контор ТХИ. Он продавал коммерческие секреты: сумму контракта, сроки поставок, заключение экспертов с рекомендациями закупить оборудование и ноу-хау у конкретной фирмы. Получить такую информацию для фирмы-конкурента – все равно что выиграть в лотерею: речь шла о десятках миллионов долларов.

Казалось, а я при чем? Но коммерческие секреты шпион продавал японским фирмам. Разоблачение его привело к тому, что по Внешторгу был издан приказ: с японцами дел не иметь, в здание их не пускать – в общем, проучить как следует. Чисто русское явление – чтоб неповадно было.

И вот появляюсь я с «японским уклоном» в коммерческой работе. У работников ТХИ мне удалось найти понимание довольно быстро, а вот секретарша… Она, как цербер, стояла на страже инструкций. Не зря говорят, нет кислее фрукта, чем лимон, и страшнее «зверя», чем секретарша в русской деловой структуре.

Японцы, знакомые и незнакомые, почувствовав брешь в официальном заслоне против них, начали названивать мне. Это были счастливые дни: я мог выбирать партнеров по переговорам, исходя из интересов разведки. Игра стоила свеч – такие контакты сопровождались японской благодарностью. С другой стороны – срабатывал принцип: если долго стрелять в ручей, то обязательно попадешь в рыбу.

Тем временем секретарша жаловалась на меня главе ТХИ, говоря, что работает на одного Максимова, который нарушает указание не иметь контактов с японцами. Секретарша была довольно истеричной и все делала громогласно и демонстративно. Новый глава ТХИ – человек мягкий и обходительный – понимал задачи разведки как государственное дело.

Разрешилась конфликтная ситуация просто. Из Японии возвратилась секретарша торгпредства, которая стала секретарем заместителя министра. У нашей семьи с ней там были теплые отношения.

– Ольга Андреевна! – воскликнул я, увидев «японскую секретаршу» в столовой Внешторга. – Рад вас видеть.

– Толя, я тоже. Как жена, дети, кто у вас родился? Я в двух словах рассказал: родился сын, работаю в ТХИ. Мимо проходила «моя» секретарша.

– Сусанна, – обратилась к ней Ольга Андреевна, – ты знаешь Анатолия? Этой мой друг по Японии.

Надо было увидеть лицо моей мучительницы! Она взглянула на меня, как смотрят на самого дорогого человека. Иерархия требовала подчеркнутого уважения: секретарша заместителя министра была выше, чем из ТХИ.

Конфликт был разрешен.

Среди моих знакомых коммерсантов из Японии время от времени появлялись такие, кто открыто предлагал свои услуги.

– Максимов-сан, мне пятьдесят, и все мое богатство – русский язык. Я был военнопленный в вашей стране и там его улучшил. Помогите мне, дайте контракт во Внешторге.

Контрразведывательная осторожность не позволяла мне отвечать взаимностью на такие предложения, но участвовать в конкуренции я давал возможность и таким.

В середине шестьдесят пятого года в парке «Сокольники» проходила торгово-промышленная выставка «Химия-65», в которой участвовали сотни фирм со всех континентов. Здесь получили развитие старые контакты по Японии и появились новые оперативно значимые знакомые из европейцев.

Профессионально общаясь с коммерсантами многих стран, я давал характеристики на них моим контрразведывательным коллегам, главною задачей которых было выявление кадровых сотрудников разведки Запада и связанных с ними деловых людей.

И вот в поле моего зрения появился однофамилец – работник крупной французской фирмы. Профессионально и грамотно он стал изучать меня, используя столь редкое совпадение. Выяснилось, что наши родные были из одних и тех же мест, но его отец выехал во Францию еще в революцию. На выставке работали тысячи иностранцев, и подсказка, кто может подозреваться в связях со спецслужбами Запада, – это экономия сил и выход на нужный объект контрразведывательного интереса. Мой тезка оказался кадровым разведчиком, «коллегой» с той стороны. Это установила «наружка» и кое-какие мои действия по согласованию с контрразведчиками.

На выставке я познакомился еще с одним французом российского происхождения. Это был типичный еврей с мощным басом и яйцевидной, совершенно лысой головой. Шестидесятилетний весельчак и балагур привлекал к себе внимание заразительной жаждой жизни. Мне он был симпатичен по многим причинам, одна из которых заключалась в обоюдном интересе к живописи. На эти темы мы много говорили с ним, сближаясь все более и более.

После закрытия выставки я ввел его в круг работников ТХИ, дал кличку «Рубо». Первая же моя просьба по добыванию образца была им воспринята с пониманием. Через месяц он привез нужную смазку, рассказав, что доставил ее на себе, в пальто: