Текст книги "Операция «Турнир». Записки чернорабочего разведки"

Автор книги: Анатолий Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Я был весь внимание. Но ни волнения, ни тревоги от общения с руководителем я не испытывал – атмосфера в кабинете была более чем доверительной. И создал ее за считанные минуты человек номер один в НТР.

– Химическому направлению НТР вменяется обслуживать все, что летает, плавает и бегает по земле. Речь идет не только о наполнении ядерным и взрывчатым веществом ракет и снарядов, но и о высококачественных материалах, без которых военная техника не полетит и не поплывет. Сейчас это специальные пластмассы и каучуки, смазки и покрытия, работающие в условиях высоких и низких температур и агрессивных средах. И еще – химическое оружие, технология производства твердых ракетных топлив.

Квасников внушал мне, казалось бы, общеизвестные истины, но это говорил идеолог НТР, и потому его слова западали мне в душу на многие годы.

Таким я Квасникова больше не видел. Прошло еще несколько мгновений, и под тяжестью забот Квасников угас, его раскованность исчезла, уступив место голому рационализму. Передо мной вновь был мой руководитель – «застегнутый на все пуговицы».

– А пока, до отъезда в Израиль, удели внимание «крыше» – готовь легенду твоей работы за рубежом.

Так я впервые услышал, что мне предстоит поездка в Израиль.

– Готовься тщательно. Главное направление – химия. Побольше читай литературу о разведке, и не только о советской. Кстати, ты читал перевод книги американского разведчика Фараго?

– Да, конечно. В разведшколе нас такой литературой не баловали. Я изучил книгу тщательно. Разведка – чужая, а вот мысли в его воспоминаниях интересные…

– И что больше всего обратило на себя внимание? Ну, например, в его оценке русской разведки, нашего разведчика?

Книгу я действительно штудировал основательно, делая выписки. Она хранилась в спецбиблиотеке под грифом «ДСП» – для служебного пользования. Это было издание «Академкниги», но для узкого круга лиц: партийной элиты, госбезопасности, МИДа. Идеологические шоры не допускали простого советского смертного до литературы о чужой разведке, тем более что супершпион из США был венгерского происхождения.

Выступая ярым антикоммунистом на страницах своей книги в пятидесятых годах, лет через двадцать Фараго стал бывать в СССР в числе делегатов от американской организации в защиту мира от угрозы атомной войны. – Фараго отзывается о наших разведчиках, как настроенных на командное руководство, говорит как о догматиках: «Они быстрее прекратят выполнение разведывательного задания, чем нарушат инструкцию Центра…»

– Верно, верно. А если серьезный риск в архиважном для страны деле?

Так и не ответив на заданный себе вопрос, Квасников дал краткие указания по оперативному делу, ради которого он вызвал меня к себе. А может быть, этот вызов был только предлогом для знакомства с новым сотрудником?

– Ищи нетрадиционные решения, – напутствовал он меня. – Говорят, Бог создал Землю за шесть дней. Думаю, это неверно: Он сотворил ее за один день, а пять дней думал, какой ей быть. Если придут в голову интересные мысли, приходи за советом. Если я еще буду во главе НТР… Думай и приходи.

Может быть, он предчувствовал, что через год судьба уготовит ему удел быть отлученным от любимого детища – НТР, которой он отдал всю жизнь, позволяя себе спорить даже с самим Берией. Это будет в высшей степени несправедливо и для Квасникова, и для дела разведки. Он создал новую и весьма совершенную структуру по «взлому» строгого эмбарго на передовую науку и технику Запада. Он был вынужден передать НТР новому начальнику, главная заслуга которого – удачная женитьба на дочери крупного военоначальника. Еще до шестидесяти лет, полный сил и глубоко уважаемый в среде профессионалов, Квасников станет вначале консультантом при начальнике разведки, а затем будет отправлен в запас, на пенсию.

Обо всем этом я узнал, работая вдали от Москвы, в Стране восходящего солнца. Но еще не один год будут идти в НТР письма и шифртелеграммы из резидентур на имя Леонида Романовича Квасникова, который в секретной переписке выступал под псевдонимом «Романов».

За несколько месяцев я вполне вписался в коллектив. Мне в разведке нравилось все: четкий ритм рабочего дня, прохладные и тихие залы архива, обработка оперативных писем и шифртелеграмм, слабый гул с площади Дзержинского и подтянутые сотрудники, стекающиеся к величественному зданию густым потоком по утрам и поодиночке покидающие его вечером.

Как-то идя с «ВВ» в столовую на первом этаже, повстречали пожилого сотрудника в простой солдатской форме – гимнастерке образца еще времен войны. Погоны он носил не синие – госбезопасности, а красные, общевойсковые. «ВВ» почтительно поздоровался с этим крепким, чуть полноватым человеком, туго перепоясанным широким ремнем и с орденскими планками на груди. Когда мы прошли дальше, «ВВ» сказал:

– Мы только что повстречали старшину, который работает палачом…

– Па-ла-чом?

– Да. Именно он приводит приговоры в исполнение…

Ошеломляющее сообщение: палач открыто и с достоинством расхаживает среди нас, здоровается за руку… Эта встреча заставила по-новому взглянуть на функции КГБ. Мне подумалось, что они значительно шире, чем о них мне было известно. Ведь КГБ – это еще и оперативный розыск, следствие, суд, приведение приговора в исполнение, если это смертная казнь. Конечно, так поступают только с государственными преступниками, виновность которых доказывается теперь не как в тридцать седьмом. Так я успокаивал себя мыслью, что принадлежу к органам госбезопасности нового типа.

Проходя по лестницам внутренних переходов, я обращал внимание, что часть из них забрана сетками. Пространство среди них напоминало загон для животных в зоопарке. Однажды, идя по одной из таких лестниц, я услышал властный окрик: «Всем уйти в коридор!..» Случайный сотрудник из нашего здания объяснил мне, что так расчищают путь для заключенных из внутренней тюрьмы – их никто не должен был видеть. А сетки для того, чтобы заключенные в отчаянье не бросились вниз головой в пролеты лестниц.

С нового года я официально был включен в подготовку к долгосрочной командировке и утвердил у руководства персональный план-задание на разведывательную работу в Израиле. Нужно было разобраться с оперативными делами источников информации, которых мне придется принимать на связь и руководить их работой, наметить новые объекты разведывательного интереса, изучить агентурно-оперативную обстановку, то есть особенности политической и экономической жизни страны, административно-полицейского режима, специфику работы против нас и советских граждан израильской контрразведки. Я засел за книги о быте и нравах, этнических особенностях населения. Тогда было трудно найти Библию, но я ее разыскал, считая, что знакомство с библейскими сюжетами должно быть частью моей оперативной подготовки.

Правда, меня мучили сомнения: в школе разведки я специализировался по Англии, сейчас готовлюсь к работе в Израиле… Я еще не знал, что в конце шестьдесят второго года меня выведут «под крышу» во Внешторг и направят в Японию.

Пеньковский

Руководство отдела приняло решение направить меня с ознакомительной поездкой в Англию, под видом молодого ученого. Наша группа выезжала на конференцию нефтехимиков, и в нее входили специалисты из Госкомитета по науке и технике, Академии наук СССР, исследовательского института катализа, учебного нефтяного института и два человека от КГБ – всего семь. Отправлял нас заместитель начальника отдела внешних сношений ГКНТ Пеньковский.

Группу возглавил заведующий сектором химии ЦК КПСС, он выступал от имени Академии наук, где работал до перехода в ЦК.

Виктор Сергеевич, фронтовик и большой души человек, резко отличался от кадровых партийных работников. Он тяжело переживал фактическое разделение коммунистической партии на элитную верхушку, приспособленцев и истинных коммунистов. Таких, а к ним относился и Виктор Сергеевич, оставалось мало после войны. В лице Виктора Сергеевича судьба свела меня с, без преувеличения, совестью партии. Та все больше теряла контакт с народом. В полную меру я еще это не чувствовал, но по отрывочным репликам знакомых партийцев с фронтовой закваской понимал, что не так все просто в нашей партии.

Виктор Сергеевич поручил мне заниматься вопросами контрразведывательной безопасности. Я получил подробный инструктаж во втором управлении КГБ: следить, чтобы не отлучались в Лондоне поодиночке, вовремя приходили ночевать в гостиницу, не имели внеслужебных контактов с англичанами.

– В общем, увези в Англию и привези назад, всех семерых, включая себя, – весело закончил инструктаж контрразведчик.

Провел инструктаж и Пеньковский. Он куда-то торопился, был хмур и скороговоркой пояснил нам, как себя вести в Англии, повторив наставления сотрудника второго главка. Пожелав счастливого пути и еще раз призвав к бдительности в условиях провокаций спецслужб, Пеньковский бросил:

– Может быть, увидимся в Лондоне…

И действительно, я встретил его в посольстве, уже не такого хмурого. Как и в первый раз, он произвел на меня впечатление вечно небритого. На приветствие отвечал вяло, явно тяготясь разговором со случайным человеком.

И в ГКНТ, и в Лондоне я не мог даже предположить, что передо мной сотрудник ГРУ и предатель, именно в это время сотрудничавший с английской и американской разведками, что в мире появится «феномен Пеньковского». О нем будут написаны десятки книг на Западе. Уже на Экспо-67 в Канаде я смогу прочитать одну из них на английском языке, а в девяностые годы в клубе имени Дзержинского – месте торжественного сбора чекистов всех времен – свободно куплю двухтомник «Шпион, который спас мир» с подзаголовком «Как советский полковник изменил курс “холодной войны”». Книга была написана в США с участием другого предателя – сотрудника КГБ Петра Дерябина, перебежавшего на Запад еще в пятидесятых годах.

На судебном процессе над Пеньковским были представлены фотодокументы и описание к ним, в частности места, где в шестьдесят втором году Пеньковский информацию заложил в тайник. Он был взят под наблюдение, и на этом тайнике захватили с поличным сотрудника ЦРУ.

Любопытно, что весной шестьдесят первого года я проводил учебную тайниковую операцию в том же подъезде дома 5/6 по Пушкинской улице. Так же за батареей отопления я повесил на проволочке-крючке спичечный коробок с учебными материалами. Учебная операция не была зафиксирована, хотя сотрудники бригады НН отметили вероятность ее проведения.

Узнав из «дела Пеньковского» о его тайниковой операции, я в практической работе уже никогда не скатывался до столь примитивной подготовки. Работал только за пределами городских зданий, в лесопарковой зоне.

Позднее я прочитал множество книг и статей о «деле Пеньковского», осмыслил свою личную работу в качестве «московского агента» канадской разведки, о чем речь пойдет ниже, и попробовал взглянуть на это «дело» как на операцию по дезинформации западных держав о реалиях ядерной мощи Советского Союза.

В противостоянии двух миров в начале шестидесятых годов моя страна в научно-техническом отношении проигрывала Западу. Требовалась дерзкая и убедительная акция по дезинформации противника. Нам нужно было выиграть время для перевооружения армии на межконтинентальные ракеты. Ведь еще недавно наша ПВО не могла сбить даже «У-2» – самолет-разведчик, который не один год безнаказанно летал над Советским Союзом. И только в мае 1960 года акции «У-2» были пресечены, а захват пилота Гарри Пауэрса в плен стал сенсацией и «яблоком раздора» между СССР и США.

К «Карибскому кризису», то есть менее чем за два года, мы не могли развернуть в полную меру ракетно-ядерный щит. Технически не могли. Вот и представляется мне: Пеньковский действительно спас мир от ядерной войны, но не как шпион в пользу США и Англии, а как двойной агент-дезинформатор.

Что натолкнуло меня на эту мысль? Слишком хорошие разведывательные возможности по доступу к сверхсекретной информации стратегического значения. Сотруднику ГРУ «под крышей» они недоступны. Задания, которые ставились Пеньковскому, затрагивали такие секреты, что и дюжина «пеньковских» не смогла бы их осветить. Каждая информация, тем более документальная, – секреты высшей важности, к которой доступ имеют единицы. Были ли действительно у Пеньковского такие информаторы?

Правило работы с источником гласит: сомневаться в возможностях агентов. И в ЦРУ считали, что очень уж все идет гладко. Мои подозрения еще более усилились, когда я увидел выступление по телевизору Владимира Семичастного, возглавлявшего КГБ в это время. Имея подозрения в отношении Пеньковского, КГБ оставило его в покое чуть ли не на целый год. А окончательно убедили в моей версии исследования известного британского знатока шпионских тайн Филиппа Наейтли, ставшего знаменитым после опубликования биографии Кима Филби.

Когда планы превентивного ядерного удара уже созрели у американцев, спасти мир и Советский Союз могли только адекватные меры со стороны русских. Информация, а точнее дезинформация Пеньковского, должна была стать частью Такого плана спасения. Другой частью было появление советских ракет на Кубе. Помощь Пеньковского в «обнаружении» этих позиций только придавала вес его дезинформационным действиям в работе с ЦРУ и британской секретной службы (СИС).

Есть другой аргумент. Англичане знали, что Пеньковского подозревает КГБ. Однако для СИС это было единственным оправданием в серии провалов на фронте разведывательной борьбы с Россией. Доведя до ареста агента Пеньковского, СИС, да и ЦРУ, подтвердили версию о значимости своих разведок в политических делах Англии и США. «Честь мундира» – не это ли было использовано в основе советской акции по дезинформации противника?

Упреки в адрес связника Пеньковского – бизнесмена Винна несостоятельны. Их встречи не носили конспиративного характера: виделись они открыто в людных местах: у памятников Маяковскому, Карлу Марксу, у подъезда гостиницы «Пекин». Это мне, проработавшему более пятнадцати лет «под крышей» Внешторга, понятно. Я проводил сотни встреч с многими иностранцами, в том числе и с носителями секретной информации в Союзе и за рубежом. И я только в крайнем случае стал бы использовать тайник в чужой стране, если есть хорошо легендированный контакт по линии Министерства внешней торговли, а в случае с Пеньковским – по линии ГКНТ.

Многое говорит о том, что Пеньковский сознательно вывел спецслужбы Запада на тайник. Он нужен был КГБ для легализации факта работы агента с ними и документального подтверждения характера передаваемой якобы совершенно секретной информации. Газетная шумиха, суд и приговор только подтвердили блеф о достоверности информации.

В отличие от фигурантов других операций советской разведки, когда использовались игры с дезинформации, Олег Пеньковский не появится через тридцать и более лет в ореоле героя своей Родины. Разве что в мемуарах участников этой операции.

Мне представляется, что Пеньковский, пройдя все круги ада в образе предателя – разоблачение, суд и приговор, – был действительно расстрелян с целью скрыть лет на пятьдесят далеко идущую акцию в отношениях СССР и США…

В Лондоне я пробыл двадцать дней. Как считают англичане, в их столице за год бывает всего двадцать солнечных дней. Так вот, именно эти двадцать дней пришлись на мое пребывание в этом историческом городе. Меня восхищало все: старина улиц, ухоженные скверы, внушительная набережная Темзы. Я бродил по улицам, посещал музеи и картинные галереи и музеи. Моей мечтою было увидеть картины Тернера, и я увидел их в Тейт гелери.

Мне нравились пабы – таверны, где я не нашел ничего чопорного в простых людях Лондона. Доброжелательность – да, достоинство – да, немного снобизма с примесью гордости за правопорядок в стране и чувство свободы – да. Юмор – да, но только не пренебрежительное отношение к иностранцу. Я был в стране гостем и хорошо это чувствовал. Подобное чувство было мне знакомо по Москве, когда в сороковых и пятидесятых годах наша столица еще не стала одним большим вокзалом для приезжих.

В Англии наша группа побывала в Нью-Касле – городе многих университетов, а также на заводах фирмы «Империал кемикл индастриз», в Лондонском университете. В общем, в местах, связанных с нефтью и химией.

Старый профессор Московского нефтяного института обратился ко мне с вопросом:

– Скажите, вы какой факультет оканчивали в нашем институте? И когда?

– Нефтепереработки, профессор.

– Значит, дипломную работу вы готовили на моей кафедре и, конечно, я у вас был консультантом?

– Да, конечно, – чувствуя подвох в вопросе, продолжал я беседу, лихорадочно думая, как выйти из щекотливого положения.

– Но я вас не помню.

Разговор проходил на улице, когда мы шли от гостиницы к посольству. Нужно было что-то предпринимать: ведь моя легенда-биография была связана с учебой в нефтяном институте. О нем я знал кое-что от брата, который учился там в это время. Пришлось играть «ва-банк».

– А я вас помню, профессор. Я ведь начинал учебу в Ленинграде, в Горном институте, и только на четвертом курсе перевелся в Москву.

С сомнением посмотрев на меня, профессор как будто моим ответом удовлетворился. Для меня же это был урок-подсказка, как тщательно нужно готовить легенду-биографию на все возможные случаи жизни.

По приезде из Англии я составил подробный отчет о поездке: впечатления от знакомства с агентурно-оперативной обстановкой, справки по объектам разведывательного интереса, среди которых были университеты и корпорация «Ай-Си-Ай». А главное – справки на заведенные среди молодых ученых и студентов связи, имеющие оперативное значение для работы по проблемам химии.

Отчет я должен был доложить заместителю начальника отдела НТР Валентину Васильевичу Рябову. Он принадлежал к числу «чудаков-на-которых-держится-мир». Но это был «чудак» от разведки – умный, проницательный, профессионально грамотный и доброжелательный по натуре. Он терпеть не мог ловкачей, неискренних людей и бездельников. Распознавал он их мгновенно и повышал требовательность и контроль. В то же время Рябов никогда не отрицал права на ошибку, особенно если шел период становления разведчика. Не особенно утруждающие себя работой мстили Рябову, распуская слухи о его «чудачествах». Но Валентин Васильевич был глубоко уважаем большинством из нас. А его «чудачества» на самом деле были поисками новых путей решения разведзадач.

Однажды он повесил на двери своего кабинета циферблат часов, где стрелки указывали, когда он вернется в кабинет. «Группе химии» он поставил задачу создания мелков для постановки сигналов при моментальных, тайниковых и других операциях по связи с агентурой. И один из нас, химик по образованию, изобрел то, что нужно, – цветные мелки, исчезавшие с места их постановки через заданный промежуток времени. Операция по получению материалов через тайник проводится в течение 45–60 минут. Здесь нужно использовать три сигнала: закладки материала, его изъятия или опасности. Метки мелками испарятся, и контрразведка не обратит внимания, кто следует по одному и тому же маршруту за разведчиком. Фиксирование же контрразведкой одних и тех же лиц по месту и времени ведет к провалу.

Рябов первым стал говорить об отставании советской разведки в использовании ЭВМ. Живым памятником этому неординарному человеку стало управление по информационной и научно-исследовательской работе в области разведывательных проблем. Но, как это случается, вложившему душу в дело создания действенной и глобальной АИС – автоматизированной информационной системы – Рябову места в ней не нашлось.

Заниматься вопросами компьютерного учета Рябов начал после того, как именем английской королевы спецслужбы Англии отказали ему во въезде в страну, лишив лондонскую резидентуру талантливого руководителя.

И через многие годы я слышал характерный голос Рябова – смесь баса и фальцета: «Думай, парень, о прикрытии, как оно работает на тебя, а значит, на разведку…»

С годами мой профессионализм развивался по двум направлениям – разведывательному и внешнеторговому. Но многие мысли, хорошо продуманные, часто не получали поддержку руководства, разве что ближайшего начальника. В НТР станут насаждаться чиновничье-бюрократические порядки, результатом которых будет снижение общей эффективности при видимой активности, разбухания штатов в центральном аппарате и в резидентурах.

Мне же пришлось работать в условиях, сформулированных великим полководцем Михаилом Кутузовым: от момента, когда ты познал истину, до времени, когда истина восторжествует, может не хватить и жизни. Моей оперативной жизни не хватило на многие задумки. И все же я нашел выход: методику выполнения заданий разрабатывать и реализовывать, не всегда согласуя детали разведывательной работы. С годами я понял, что поступал правильно…

… В кабинете Рябова я застал незнакомого мне сотрудника – худощавого, высокого и подтянутого, с изучающим взглядом. Это был руководитель токийской резидентуры, которая все чаще и чаще фигурировала в кругу сотрудников НТР как имеющая прямые выходы на информацию американского происхождения.

Короткая беседа-смотрины, и я получил приказ готовиться к уходу «под крышу» во Внешторг и затем выехать в Японию – не позднее января шестьдесят третьего года. Задание: наладить работу по добыванию информации по линии химических интересов разведки, и в первую очередь из США.

Для работы под прикрытием мне предстояло подготовить легенду-биографию, причем не только по документам, но и фактическую, «изобрести» для себя новую профессию. Естественно, я продолжил в легенде «нефтяное направление». Изучил и законспектировал три тома учебника по нефтепереработке – все эти крекинги, реформинги, платформинги… Разобрался в структуре Министерства нефтяной промышленности, опираясь на знания отца-нефтяника и брата – студента нефтяного института. Побывал на нефтеперерабатывающем заводе вблизи Москвы, на заводе производства специальных масел и автопокрышек в Ярославле и в научно-исследовательском институте, специализирующемся в области переработки пластмасс. Тогда я еще не предполагал, что именно пластмассы станут моей «новой профессией». Все, что связано с пластмассами, со временем стало моей навязчивой идеей и вошло в мою легенду-биографию.

Шаг за шагом формировалось мое разведывательное задание: нефтепереработка, нефтехимия, смазки, синтетические каучуки. А из особых – химические отравляющие вещества.

В годы войны Япония активно создавала и испытывала на людях химические отравляющие вещества, в том числе и химико-бактериологические. А как сейчас? Вот это и надо было выяснить в стране.

Подготовка документов прикрытия осложнялась тем фактом, что мне нужно было «закрыть» в легенде-биографии десять лет: учеба в военно-морском училище, контрразведывательной школе и службу на Севере, школу разведки и почти два года работы в НТР. В специальном отделе КГБ мне изготовили трудовую книжку, прикрыв «военные годы» работой в почтовом ящике – секретном учреждении по линии Министерства обороны. Мне изготовили диплом об окончании Московского нефтяного института, профсоюзный билет на десять лет и даже сменили партийный билет, выданный ранее в парткоме КГБ. И везде были настоящие подписи и печати. Помогала практика держать в кадровых подразделениях фактически всех организаций Москвы бывших сотрудников КГБ.

В ноябре документы были готовы. Я прошел собеседование в ЦК КПСС и медицинскую комиссию. Как говорил «чудак» Рябов на одном из совещаний, «легче верблюду пройти через игольное ушко, чем сотруднику оформить свой выезд в загранкомандировку под прикрытием». В доказательство он демонстрировал этапы оформления выезда – красочные графики документально подтверждались пятьюдесятью бумажками. Почти столько же собеседований на всевозможных уровнях: в разведке, парткоме, ЦК КПСС, ведомстве прикрытия где опять руководство, партком.

На основании инструкции ЦК КПСС мне, как выезжающему в загранкомандировку и не имеющему собственной жилищной площади, должны дать комнату. До этого я жил с родителями, затем снимал комнату в полуподвале старого дома – лучшие места были не по карману.

В декабре я получил комнату в жилом доме КГБ на проспекте Мира – семнадцать квадратных метров, две другие комнаты занимал секретарь партийной организации оперативно-технического отдела разведки с семьей: жена, мать жены, сын и дочь – студенты.

Как-то в первые дни вселения, еще не оформив все документы, мы сидели с секретарем на кухне за «рюмкой чая». Его предложение не оформлять комнату на себя, а подождать, когда их отдел предоставит мне комнату в другом доме, я воспринял вполне естественным.

Отдел, хотя и не сразу, постарался, и вот я и Нина идем в район Серебряного бора – лесопарковой зоны в черте Москвы на берегу реки. Жилье оказалось отдельной квартирой. Не веря своему счастью, я помчался получать ордер на вселение в квартиру, причем двухкомнатную – 13 и 8 метров.

Перед отъездом во входную дверь квартиры был врезан замок от сейфа, который изготовил слесарь – специалист с Лубянки. Этот умелец ремонтировал все сейфы в КГБ, подрабатывая изготовлением сейфовых замков для сотрудников ведомства. Рассказывали, что в прошлом это был один из последних «медвежатников». Как-то его привезли в дом на Лубянке прямо из тюрьмы – понадобилось вскрыть сложный сейф иностранной конструкции. Сделал он работу быстро и стал желанным специалистом, которого все чаще и чаще привозили из тюрьмы в ведомство государственной безопасности. Наконец, гласит байка, всем надоело таскать бывшего заключенного на работу к чекистам. Он был досрочно освобожден, проверен и взят в штат слесарей.

Деловые отношения с «медвежатником» я поддерживал не один год. Мои родители и брат, товарищи по работе пользовались его услугами. Его замки отлично работают в различных уголках Москвы, переезжают с квартиры на квартиру с хозяевами. А для меня это память о русском умельце.

Получение отдельной квартиры было делом весьма необычным в то время. После возвращения из Японии я узнал, что делом занималась специальная комиссия от парткома. Она долго не хотела верить, что два сотрудника КГБ по-человечески помогли друг другу в таком сложном вопросе, как получение жилья «в стране победившего социализма».

И тем не менее, как бы мы ни критиковали нашу социалистическую систему за проблемы с жильем, многие, даже очень многие и отнюдь не из «элитных» учреждений вроде ЦК, КГБ, МИДа, а рядовые граждане России получали бесплатные квартиры.

Жилье находилось в типичном «хрущевском доме» – девятиэтажном, панельном. Народ будто бы прозвал эти дома «хрущобами» – от слов: «Хрущев», инициатор массового дешевого строительства таких домов, и «трущобы» – самые худшие жилища во всех частях мира; населенные беднейшими слоями населения.

Но это было несправедливо: Никита Сергеевич дал людям жилье задолго до назначенного им самим времени построения коммунизма в СССР в восьмидесятом году. Моя радость по поводу этой крохотной квартиры была столь искренней, что в семидесятые годы новая квартира в кирпичном доме, ее три комнаты с просторной кухней и двумя широкими лоджиями не была столь радостно желанной, как это скромное жилье на седьмом этаже «хрущевского дома».