Текст книги "Поселок кентавров"

Автор книги: Анатолий Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Итак, чужеземец, ты теперь знаешь, как был размолочен наш великий народ между текус и елдораем, словно между ступой и пестиком.

Пока философ Евклид и кентавр Пассий беседовали, устроившись на земле среди развалин поселка, старичок Сикло почтительно маячил рядом, стараясь не чихать и не пукать, а если его распирало, он отходил в сторону и производил звуки потихоньку.

Между тем мегарские плебеи и торговец придумали, как им теперь поступить. Они дружной толпой подошли к философам и, окружив их, схватили старых кентавров за шиворот и немедленно общупали их елдолачи. Люди при этом выглядели деловито.

– Э-хе! – сказал один из них, тот, который обследовал толстого Пассия. – Да тут в мешке поросят уже нету. Увели поросят, одни пустые мешки остались.

– Ах, я же забыл! – вскричал тут торговец. – У старика, верно, ничего нет! Его кастрировали лапифы, когда он был у них в плену…

– Значит, ты все же помнишь меня, рекеле иноземец! – усмехнулся старый кентавр. – Ну, если не меня самого, то хотя бы про мои выдолбленные яйца.

На эти слова торговец ничего не ответил и отошел в сторону, туда, где Пролетарии возились со вторым кентавром.

– Ну, ничего, граждан.:! – успокоил он своих товарищей. – Зато у этого крочика в мешке полно еще, как у горного барана! Думаю, что выжмем из него кое-что

Решение, к которому пришли мегарские плебеи, было следующим. Надо изловить в горелом лесу и в дальнем ущелье одичавших кентавриц и заставить их размножаться, поместив на ферме вместе с самцом. х

Поощрительно хлопая тощего Хикло по ходке, одноглазый мегарский пролетарий подморгнул своим единственным глазом:

– Эй, старичок! Твой дротик еще послужит, не правда ли? – И схватил его за елдорай.

Старый Хикло бесшумно заплакал, вытирая слезы кулаком; ему показалось, что люди хотят сделать с ним то, что они сделали когда-то с его другом Пассием. Но сам Пассий и успокоил его: они хотят поймать одичавших келеле для тебя, чтобы ты поскорее начинил их кентаврятами, объяснил он испуганному Хикло.

– Зачем? – удивился повеселевший старичок. – Зачем это им нужно, рекеле Пассий? – спрашивал он у друга.

– Мы смешные, рекеле Хикло, – отвечал Пассий. – Поэтому нншсао хотят угнать к себе побольше кентавров. Чтобы показывать их по разным городам за деньги – вот как меня, когда я был у них в плену.

Пришельцы тут же начали строить из жердей просторную круговую офаду, а старые кентавры стояли рядом и смотрели на их работу. Когда загородка, была готова, плебеи отделили Хикло от Пассия и, связав первому руки за спиною, велели ему проследовать за ворота ограды.

Ничего еще не понимая, Хикло послушно проследовал туда, куда ему повелели, и ворота тотчас были закрыты и заперты с наружной стороны. Старый кентавр хотел выйти назад – но туг стало ему ясно, что это невозможно.

В три ряда жердей была собрана загородка, через верхнюю нельзя было перепрыгнуть, под нижнюю жердь не пролезешь: кентавры так же, как и лошади, совсем; не умели ползать. Хотел старик Хикло открыть запор на воротах, просунув руку сквозь жерди, и тут как бы впервые почувствовал, что руки у него связаны; никогда не скручивали ему рук за спиною – это было необычайно новое ощущение для кентавра.

– Оу, рекеле Пассий, – с беспомощным видом позвал он друга. – Хердон маимараи… Что бы все это значило?

– Считай, что ты как страус-лереке, запертый в земляной тюрьме, – пояснил ему Пассий.

– Но туда, в земляную тюрьму, страусов сажают, чтобы они несли яйиа! – воскликнул Хикло в отчаянии. 1

– Вот и тебе придется делать что-то вроде этого, рекеле Хикло, – сказал Пассий. – Только надо будет не просто нести яйца, а носиться с ними от одной молодки к другой. Но думаю, что это не доставит тебе удовольствия.

– Почему это? – забеспокоился Хикло. – Почему ты так нехорошо думаешь, рекеле!

– Потому что ты это будешь делать не по желанию, а по принуждению, – с глубокомысленным видом изрек Пассий.

– Нет, по желанию! – возразил Хикло. – У меня всегда это идет по желанию.

– На сей раз не будет этого, – сурово отрезал Пассий. – Потому что народ наш уходит в Большую смерть. А когда это происходит, никто из елдорайцев ничего уже не хочет.

– Но я же хочу! – сердито проворчал Хикло. – Я и сейчас не прочь…

– Ничего ты не хочешь, – оборвал его Пассий. – Это тебе кажется, что хочешь. У тебя просто сказывается привычка помахать, и это, рекеле, вовсе не то священное хотение, которое знавал наш кентаврский народ когда-то. Да и я сам, признаться, еще помню кое-что из своей давно прошедшей молодости.

Два старых кентавра разговаривали, – стоя по разные стороны загородки; Пассий держался за забор, положив руки на жердь, и связанный Хикло с завистью смотрел на эти свободные руки.

А невдалеке мегарские пролетарии обедали, сварив в котле птицу мереке, которая накануне сама подошла к ним с любопытствующим видом и была убита ударом палки по голове… Один древнегреческий пролетарий вдруг вскочил с места и стал подзывать Пассия, взмахивая рукою, в которой была зажата крупная птичья кость.

Старый Пассий понимал жесты людей, знал их привычки, поэтому он покорно направился на призыв, хотя мудрому кентавру вовсе не хотелось этого делать Но знал он также, что если не послушается человека, будет хуже, ибо он чи непостмиание хватает палк и бьет ею по голове непослушника Воля людей к насилию была известна Пассию, и он боялся этой злой воли. Но сейчас старому кентавру было особенно страшно.

ОТСТУПЛЕНИЕ 11

Когда Пассия не стало в Кентаврии, ферма по разведению конелюдей изрядно разрослась: голов пятнадцать самок с детьми_ изловили греки в лесах у Дальнего ущелья и на старом пожарище.

Одичавшие кентаврицы кусались и царапались, но мегарские пролетарии связывали им руки, так же как и старичку Хикло, из-за чего последнему приходилось любить самок, не обнимая их за талию.

Но несмотря на это, все кентаврицы вскоре понесли, что стало заметно по их округлившимся животам и, главное, по их заметно смягчившемуся поведению. До этого своего положения они все были злы как черти, беспрерывно грызлись, лягались, даже, бывало, дрались головою, не имея возможности пустить в ход руки, скрученные у них за спиной.

Их особенно раздражало сие обезрученное положение, при котором они даже есть должны были как животные, хватая ртом из долбленых корыт куски лачачи, которую научились выращивать чужеземцы на обрабатываемых полях кентавроводческой фермы.

К тому же лишенные привычной возможности беседовать стоя друг против друга и при этом накручивая на палец свою длинную грудь, кентаврицы вовсе разучились улыбаться и разговаривать. Со связанными за спиной руками кентаврские кумушки общаться меж собою не могли. Как молчаливые тени бродили они внутри загородки, каждая сама по себе, и рядом семенил на тоненьких ножках ее лагерный ребенок.

И только один Хикло суетился среди угрюмых кентавриц, со скуки болтая сам с собою или ведя безответный односторонний разговор с какой-нибудь дремлющей кентаврицей. И вот однажды люди, державшие их в невольничьем лагере, вошли внутрь его со смотанными веревками в руках. Они стали ловить и вязать беременных маток в одну длинную цепь, собираясь гнать их караван в сторону моря. Малых кентаврят решено было не вязать, потому что они никуда от матерей никогда не убегали.

Когда все кентавроматки были связаны в одну длинную колонну, два плебея подошли к ее голове, где находился старичок Хикло, и хотели его развязать, чтобы отпустить на все четыре стороны – он был не нужен больше людям. И вдруг перед ними раскрылась завеса мира, из-за которой выступили несколько круглоголовых томсло с четырьмя пальцами на руках. Они каким-то невероятно мощным ветром сдули в одну сторону всех древнегреческих пролетариев и крепко прижали их к жердям ограды.

Затем на глазах у греков развязали пленниц и старенького их мужа, пошире раздвинули завесу мира – и одного за другим провели сквозь нее всех кентавров. Онемевшие от страха мегарские плебеи стояли, прижавшись к забору, и таращили глаза на то, как уходит за полупрозрачную, словно радуга, и такую же чудесную завесу не очень длинная вереница последних на земле кентавров.

Во главе с худеньким лысым старичком Хикло кентаврицы удалялись, ведя за руки своих детей, – все выше и выше в глубину открытого неба.

Старый кентавриарх Пассий, приблизившийся к обедавшим древним грекам, был ими осквернен следующим образом. Торговец рассказывал своим товарищам, что кентавры никогда не едят мяса и что даже звероловы, добывающие меха на потребу, выбрасывают туши благородных оленей и горных муфлонов.

Это сообщение торговца и раззадорило мегарских плебеев на одну выходку: они решили накормить жирным супом из птицы мереке достопочтенного Пассия. Налили полную чашу бульона, сунули ее в руки старику, и он, зная, что пропал, зажмурился и выпил всю чашу до дна. Потом он, к большому разочарованию зрителей, вернул посудину и преспокойно отошел в сторону, свесив на грудь лохматую голову с большой лысиной.

Не видя в нем никаких изменений, фермеры еще несколько раз кормили его мясной пищей, ожидая от этого хоть каких-нибудь последствий Но поначалу ничего не было заметно. Вкушение еды, для приготовления которой надо убить кого-нибудь и отрезать от него кусок, не оказало вроде бы никакого воздействия на кентавра. Обладатель просторнейшего брюха, Пассий благополучно переварил съеденное мясо, не умер, но вскоре стал заметно жиреть, и с живота его…

Тогда и стал замечать кентавр, что люди начали все чаще задумчиво Посматривать на него, а иной древнегреческий пролетарий прямо подходил к нему и заинтересованно ощупывал его бока, с озабоченным видом хлопал его по лысому брюху. Однажды приблизился к нему философ Евклид и начал такой разговор:

– Скажи, о мудрый Пассий, за кого ты сам себя принимаешь – за человека больше или за лошадь?

– За елдорайщика все же, – последовал ответ, сопровождаемый глубоким у вздохом.

– Ну а таковой, которого ты назвал, кем больше является – человеком или животным?

– На это трудно дать ответ, о чужестранец, – молвил кентавр без особенного воодушевления. – Амазонки в соседней стране считают, что всякий, имеющий меж ног что-то иное, чем у них, уже не человек. А дикие лошади из степей Танопостана считают, что с такой висюлькой, как у человеческих самцов, нечего даже и думать, чтобы считать себя елдорайцем. Нас же они признают – кентавр может стукнуть себя по брюху бельберей елдышкой ничуть не хуже какого-нибудь дикого жеребца.

– Это все интересно, но мне желательно узнать другое, – сдержанно произнес философ. – Не насколько елдорайцами, а насколько человеками или лошадьми вы сами себя считаете? Кентавр – ‹конь или человек?

– Елдорайщик, – последовал уверенный ответ. – Или, если на правильном греческом языке, елдораец. Иным себя ни один кентавр не считает… А зачем тебеи нужно знать, о чужеземец, наше кентаврское мнение по этому поводу?

– А затем, – отвечал Евклид, – что от этого зависит многое, о, очень многое!

И в первую очередь твоя собственная жизнь, Пассий. Буду откровенным с тобою, потому что ты полюбился мне своей мудростью. Мои спутники уже давно обсуждают меж собою, можно ли есть мясо кентавра или нельзя. Мы поистра тили все свои стрелы, охотясь в лесу, и теперь нам живется голодновато, сидим мы на одной рыбе, которую, ты знаешь, не очень легко поймать в глубокой реке…

Вот мы и думаем: можно ли съесть тебя? И это нелегкий вопрос! Если ты больше животное, нежели человек, то какой грех в том, чтобы употребить твое мясо в пищу? А если ты больше человек, чем животное, то как можно съесть тебя?

Это же, сам понимаешь, почти людоедство… Вот мне и хотелось выяснить, как ты разбираешься в этом сложном философском вопросе.

– Я понимаю так, что нижнюю мою часть, которая лошадиная, вам съесть можно, – отвечал Пассий. – А верхнюю, которая человеческая, есть нельзя.

– Какая мощная диалектика! – восхитился Евклид. – Какая прямота и логичность мышления! Ты все больше восхищаешь меня, о Пассий! Так ты считаешь, что можно съесть твою лошадиную часть?

– Вполне, – подтвердил кентавр. – Ешьте на здоровье.

– Однако вот здесь у тебя, на брюхе, где выпали все волосы, тело выглядит совсем как у человека, – засомневался философ Евклид. – Вот и кожа такая же, как у меня, и пупок торчит.

– Это, рекеле, не пупок, а старая грыжа, – отвечал кентавр. – Но ты глянь пониже грыжи: что там видишь? Эта штука у меня, конечно, сейчас бесполезная, но по виду ведь не скажешь этого. Разве у человека может быть такая вещь?

– Нет, не может, Пассий, – с почтением молвил философ. – Ты прав: все нижнее у тебя вполне лошадиное.

И Евклид покинул собеседника, чтобы сообщить своим компаньонам мнение кентавра о самом себе.

Мегарские пролетарии выслушали философа и задумались. Ум мелких людей, всецело направленный на то, чтобы выжить и что-нибудь выгадать в жизни, зашел в тупик. Зачем кентавру нужно, чтобы его непременно съели? Не проглядеть бы тут какой-нибудь опасной хитрости, думали эти древнегреческие плебеи.

И для прояснения вопроса решено было подвергнуть старого кентавра бичеванию. Скрутили ему руки за спиной, привязали за шею к дереву и с двух сторон взяли в плети. Недоумевающий кентавр перебирал ногами на месте, вздрагивая при каждом ударе, косил глазами направо и налево, хрипел, захлестнутый веревочной петлею, и на его толстом бородатом лице читался отчаянный вопрос: за что бьете?

– Говори! – приказали бичевавшие кентавра…. остановившись пепелохн.

– Что… говорить? – едва слышно просипел Пассий, полузадушенный – веревкой.

– О чем ты думал, когда предлагал съесть себя? Только правду говори» ДО то снова начнем бить.

– Женщина и конь… нас породили, – забормотал старый кентавр. – Текус, и елдорай.

– Ну и что?

– Мы не злы, но мы смешны. Мы смешны, а не злы…

– Дальше!

– Мой народ не может больше жить на свете.,

– Почему?

– От нас воняет.

– Ты старая, действительно вонючая, лысая скотина! – вскричал туг одноглазый древнегреческий плебей, угрожая плетью. – Говори наконец правду! Почему предлагал съесть себя? Твое мясо отравлено? Или невкусно?

– Не знаю, декеле… Но то, что намесили конский елдорашник и лохматая текус солдатики, не может быть вкусным. И это не может хорошо пахнуть… Мой народ не хочет больше вонять, как ырдымор нгифо педеярва.

– А тебе-то что?

– Поэтому самая большая его мечта – это серемет дагай. Вот я, чужеземцы, и захотел получить ее из ваших рук. Но вы почему-то не убиваете меня, а бьете…

– Что он такое несет, – возмутился снова одноглазый и ударил-таки кентавра плетью по спине. – Скот грязный! Дурачина! Говори дело!;

– О, нет, нет! Тут глубокая мысль! – возразил ему философ Евклид, выступая вперед. – Однако если послушать его, народ этот прелюбопытный, господа!

Они как сама природа, предпочитают не противостоять беде, а отступать перед нею. Не нападать, а уступать. Вот вам и натурфилософия!

– Довольно болтать, Евклид! Ты не на базарной площади в Мегарах, – нетерпеливо перебил философа одноглазый пролетарий. – Отойди-ка в сторону, дай я ожгу его еще разок!

И палач стал расправлять бич, чтобы нанести особенной сокрушительности удар?

– Подожди, Горгий! – удержал его философ. – Ты свое всегда успеешь, а пока дозволь мне поговорить с ним. Ведь когда ты его зарежешь, не смогу же я беседовать с мясной тушей!

– Валяй, Евклид, – снисходительно уступил кривой Горгий. – Поболтай с ним, а я наточу пока ножик. – И он отошел в сторону.

– Досточтимый Пассий, все кентавры, которых я наблюдал, мало чем отличаются от животных, и уровень их интеллекта невысок, – начал философ Евклид. – Ты же замечательным образом выделяешься среди них. Чем это объяснить?

– Объяснить ничто невозможно, – последовал усталый ответ кентаври-арха. – Потому что нечем.

– Почему же «ничто», Пассий? Я ведь говорю о твоей мудрости.

– Я о том же самом. Это и есть ничто.

– Ну, тогда я по-другому задам вопрос… Почему это «ничто»?

– Потому что еще в молодые годы мне отрезали елдолачу.

– Неужели причина твоего незаурядного ума только в этом, о Пассий? 1

– Совершенно верно, о Евклид.

– Но я не понимаю, какая тут может быть связь?

– Я не мог жить елдораем, как все добрые кентавры, поэтому вынужден был жить разумом. Что же тут непонятного, иноземец?

– Значит ли это, что, елдорайствуя, кентавр не мыслит?

– Совершенно верно Елдорайствующий не мыслит, а существует Я елдо-райствую, значит, я существую

– Однако это чисто по-кентаорски! – воскликнул философ, пожимая плечами – По-твоему, выходит, не надо елдираить, чтобы мыслить?

– Нет, я говорю надо елдораить Кто не елдораштнует, тот не живет.

– Но по ходу твоих мыслеК получается, уважаемый Пассий, что ты не ценишь разум

Не любишь философию7– воскликнул Евклид

– Основой существования…

– Я кентавр, о Евклид, и ничто кентаврское мне не чуждо, – последовал ответ. – А каждый кентавр не любит заниматься пустым делом, если рядом крутится пустая текус, которую можно живо наполнить. Для этого мы и существуем.

– Да это же какой-то половой экзистенциализм! – вскричал Евклид, весь красный от гнева. – Нет, ты все же не человек, ты настоящее животное. В твоем понимании сути вещей наличествуют всего две точки, между которыми можно провести всего одну прямую… И только животное может не любить высокую человеческую мысль!..

– И грязное притом, – грустно подтвердил кентавр. – В особенности когда это. животное находится в таком положении, в каком нахожусь сейчас я… Как мне полюбить высокую мысль, о Евклид, если на шее у меня веревка, руки связаны за спиною, а на моем елдорае, залитом кровью, копошатся проклятые мухи?

– Горгий! – громко воззвал философ Евклид, уже не обращая внимания на слова кентавра. – Иди продолжай свое дело, приятель. С этой скотиной я уже разобрался в достаточной мере. Я уверился, что по своим убеждениям это не человек, но чистейшее животное.

От кучки мегарского плебса, сидящего вокруг костра, над которым висел котел в ожидании мяса, отделился одноглазый Горгий и, поглаживая о ладонь лезвие наточенного ножа, направился в сторону привязанного к дереву кентавра.

На полпути он разминулся с шагавшим к костру философом, лицо которого было скучающим и кислым. Горгий подмигнул ему своим единственным глазом… Евклид не ответил.

За оградою сераля в одном месте столпилось стадо кентавриц и с тревогой наблюдало за происходящим. Ихмужской предводитель, старичок Хикяо со связанными руками, в тоске и страхе грыз жердь на пряслах, сгорбив свою костлявую спину.

Проходя мимо кентавриц, одноглазый Горгий пугнул их, метнувшись на самок с поднятым кривым ножом, и те с визгом бросились в стороны, тряся грудями. Так как руки у них были связаны за спиной, самки не могли делать неприличных жестов, дразня неприятеля, поэтому они стали высовывать языки и кричать издали:

– Инкерс працу келеле!..

Ничего не понимающий Горгий в ответ также показал им язык и после с деловитым виддм направился к одинокому дереву, где был привязан кентавр, предназначенный к закланию.

Когда он подошел шага на три-четыре к жертве, перед ним вдруг сверкнула молния, и кривой Горгий на какое-то время ослеп, потеряв из виду дерево с привязанным к нему кентавром. Плебей выронил нож и схватился за свой единственный глаз, в котором неимоверно жгло.

А когда он смог открыть его, то увидел, что ни дерева, ни кентавра перед ним нет. На том месте, где они были только что, теперь дымилась широкая и глубокая яма. Подбежали остальные фермеры во главе с торговцем и стали молча, с ошеломленным видом созерцать место таинственной катастрофы.

– Я знаю, кто это сделал! – воскликнул первым пришедший в себя торговец. – Это они…

– Кто такие?! – спросили испуганные мегарские пролетарии.

– Я их видел уже. Это те самые, которые могут кого угодно вычеркнуть в пустоту. Вот как дерево и кентавра. Помилуй меня Зевес!.. Они умеют раздвигать завесу мира и переносить тебя куда угодно. Они не похожи на нас, у них на руках по четыре пальца…

Только он успел произнести это, как фермеры, стоявшие ня краю ямы, дружно ахнули, ибо на другой ее стороне увидели внезапно появившегося там четырехпалого с большой круглой головою. Четырьмя этими пальцами он сжимал изогнутое блестящее оружие, увидев которое торговец вдруг сорвался с места и побежал прочь, как заяц, виляя из стороны в сторону. Но большеголовый спокойно поднял оружие на уровень своих глаз и одним коротким пронзительным писком-выстрелом вычеркнул грека на всем бегу.