Текст книги "Малый заслон"

Автор книги: Анатолий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

9

Капитан долго сидел на кровати, опустив босые ноги на холодный некрашеный пол. В пустой, опрокинутой набок деревянной квашне скреблась мышь. Он не помнил, как заснул, накрывшись с головой шинелью, а когда пришёл связист Горлов, дежуривший у телефона, и разбудил его, капитану показалось, что он только что лёг.

– Товарищ капитан, Первый к телефону просит!

Ануприенко быстро обулся и стремительно вышел из комнаты, почти бегом пересёк двор и через минуту был уже под навесом у телефона.

– Ануприенко на проводе!.. Есть, батарею к маршу, а самому в штаб! Есть!.. – он положил трубку и, обернувшись к Горлову, приказал: – Командиров взводов ко мне, живо!

– Я здесь, товарищ капитан! – приподнялся на локте лейтенант Панкратов. Он спал рядом с телефонистом на сене.

– А где Рубкин? – спросил Ануприенко.

– С огневиками, наверное.

– Рубкина сюда! – вторично приказал капитан Горлову.

Подхватив полы шинели, чтобы не путались под ногами, связист кинулся через крапиву на огород, к машинам. Ануприенко вышел из-под навеса. На лесом занималась заря, окрашивая верхушки деревьев в розовый цвет, а с запада надвигались сизые, набухшие дождём тучи. Ветер мел по двору листья, и они, кружась, катились к ногам капитана.

«Осень, пойдут теперь дожди, расквасит дороги так, что не проедешь, – подумал капитан Ануприенко и вдруг вспомнил, что на третьей машине шофёр потерял цепи. – Надо будет напомнить старшине, чтобы получил новые, а шофёра наказать за расхлябанность».

– Дожде-э-эм пахнет, – почти пропел Панкратов потягиваясь.

– Теперь начнёт квасить, – согласился капитан. – А ты что воротник поднял, не выспался?

– Холодновато, бр-р!..

– Тоже, поди, в детстве на полатях спал, а?

– Н-д-нет.

– А я спал. Тепло. Пятеро нас было братьев. Чуть в окне засветает, бабка клюкой по доскам: «Геть, шельмецы, во двор, будя гыкать!..» С печи доставала. Выбегаешь и прямо с крыльца… Без штанов, босой, в одном зипунчике. Пузо голое, а воротник на уши, бр-р!.. Вон и Рубкин идёт!

Рубкин шёл тоже напрямик по крапиве, где только что пробегал связист, но шагал медленно, раздвигая сапогами стебельки. Он был, как всегда, подтянут и строг, без шинели, хотя было холодно, острые худые плечи слегка сутулились под сырым ветром. Но лейтенант бодрился, держался прямо. Он сухо поздоровался с капитаном, сунув ему в ладонь тонкие холодные пальцы, кивнул Панкратову и, прищурившись, посмотрел на небо.

– Ползёт божья лейка!..

За тонкими бесцветными губами на миг сверкнули белые зубы, и снова лицо его стало непроницаемо-равнодушным.

– Хм, «божья лейка»!.. – удивлённо повторил Панкратов.

– Вот что, – Ануприенко хотел добавить «друзья мои», как обычно обращался к своим боевым товарищам, но, взглянув на Рубкина, воздержался. – Готовьте батарею к маршу.

Больше он ничего не сказал, грузно зашагал через двор, не оглядываясь, и вскоре скрылся за домом.

Ветер гнал листья и взметал пепел с обгоревших изб; низкие дождевые тучи заслонили почти все небо. Начинался хмурый осенний день. Но солдаты словно не замечали ни сырого ветра, захлёстывавшего полы шинели, ни наползавших свинцовых туч, – по батареям прокатилась команда: «К маршу!» – и бойцы выкатывали орудия и срывали с них маскировку, скручивали походные палатки, торопливо, не закуривая, не перебрасываясь шутками – шутки будут потом, когда колонна выстроится вдоль дороги и будет ждать последней команды. Весь полк готовился к маршу, все, казалось, было в движении, и только одинокие колодезные журавли оставались неподвижными, безмолвно и тоскливо вытянув свои жирафьи шеи к небу.

Капитан спешил к штабу полка. Настроение его мало-помалу поднималось, – предстояла дорога, и уже это одно и веселило, и тревожило его, он задавал себе вопрос: «Куда? На отдых? Или снова на передовую?»

На полпути к штабу его догнал командир первой батареи.

– Едем? – приветливо крикнул он.

– Смотря куда. – в тон ему ответил Ануприенко.

– Как «куда»? В Новгород-Северский, конечно. Ты брось шутки шутить!..

Командир полка, казалось, был чем-то очень озабочен. Он молча ходил от стола к окну, ожидая, когда соберутся все командиры батарей. Начальник штаба полка, сосредоточенно склонившись над картой, отмечал маршрут движения. Ануприенко мельком взглянул через плечо майора на карту – красная стрелка указывала не на Новгород-Северский, а в обратную сторону, к передовой. «Опять?»

– Товарищи, – начал полковник, когда все командиры батарей собрались в штабной избе. – Обстановка на нашем фронте такова: четыре немецких дивизии находятся в мешке, – он провёл карандашом по карте. – Перед армией стоит задача: затянуть этот мешок, сомкнуть наши фланги вот здесь, в Калинковичах. Наш полк пойдёт во втором эшелоне прорывной колонны. Сегодня к обеду мы должны сосредоточиться на восемьдесят первом разъезде, это вот здесь, – он опять ткнул карандашом в карту, – а ночью выйти на исходный рубеж. Задача всем ясна? Маршруты движения получите у начальника штаба. Батареи будут двигаться отдельно, чтобы не привлекать внимания противника. Третья, четвёртая и пятая батареи получат пополнение по одному человеку на расчёт. Все, берите маршруты и – в путь!

Как-то не верилось, не хотелось верить, что опять на передовую.

«Тьфу, черт, – подумал Ануприенко с досадой, но тут же: – А правильно я предугадал, что мешок должны затянуть в Калинковичах!.. Отдохнуть бы, конечно, нужно, но чего сидеть. Скорее победим, скорее войну закончим. Устал народ…»

Получив маршрут движения, капитан вышел на школьный двор. В ворота как раз входила небольшая группа солдат, цепочкой, будто караульный развод. «Пополнение…» – догадался Ануприенко. Солдаты вяло подошли к крыльцу и остановились. Младший лейтенант, который привёл их, побежал докладывать начальнику штаба. Ануприенко недоверчиво посмотрел на солдат: «Какое же это пополнение? Это „байбаки“ с хозвзвода!..» Первым в шеренге стоял ефрейтор Иосиф Марич. Он виновато-испуганно поглядывал то на Ануприенко, то на солдат, пришедших вместе с ним, как мальчишка перед поркой, видя, как отец снимает с себя ремень. За плечами у Марича горбом выпирал набитый продуктами вещевой мешок, на шее висел автомат, а в руках он держал свой неизменный чемоданчик с брадобрейскими инструментами. Все это, казалось, было таким тяжёлым и так давило и гнуло ефрейтора, что он едва стоял на ногах. Рядом с ним, тоже сгорбившись под тяжестью вещмешка, тоже наполненного, очевидно, консервными банками и разными концентратами, переминался с ноги на ногу и жадно курил «полковой портной» татарин Якуб. Третий в ряду, на которого капитан Ануприенко обратил внимание, был пожилой солдат с автоматом, закинутым за плечи дулом вниз, как охотничье ружьё; было видно, что он редко брал это оружие в руки, и, пожалуй, едва ли знал, как правильно с ним обращаться. Но зато вещевой мешок, тоже чем-то туго наполненный, он держал перед собой, поставив его не в пыль, нет, а на носки своих кирзовых сапог. И дальше в шеренге – такие же солдаты-хозяйственники, нагруженные вещевыми мешками и недоумевающие; их тоскливые взгляды словно говорили: «Пощадите!..»

На крыльце появился начальник штаба. Он не спеша подошёл к солдатам. Младший лейтенант, опередив его, подал команду:

– Смир-рна!

Начальник штаба кивнул ему:

– Вольно, вольно.

– Вольна-а! – снова громко прокричал младший лейтенант, будто перед ним был не взвод, а по меньшей мере выстроен дивизион. Младший лейтенант был интендантом, хозяйственником и прокричал так бодро потому, что не хотел показаться именно «хозяйственником» перед командирами батарей, стоявшими здесь же у крыльца и ожидавшими пополнения.

– Ануприенко, – позвал начальник штаба. – У вас три орудия?

– Три.

– Забирайте троих, по одному в расчёт, – и он передал младшему лейтенанту список, по которому тот должен был выкликать бойцов.

Младший лейтенант взял список и, вскинув голову, прочёл:

– Марич, Каймирасов, Терехин, два шага вперёд, арш!

Солдаты несмело шагнули вперёд, вразнобой, кто правой, кто левой. Ануприенко подумал: «На кой черт мне этот сброд в батарею!?.» Он хотел тут же возразить начальнику штаба и отказаться от пополнения, но, подумав, промолчал. Годы войны многому научили его. Он знал, что бывает солдат с виду плох, а в деле – незаменим, стоек и решителен. Может, и из этих хозвзводовцев выйдут толковые бойцы? Он подошёл к солдатам, стоявшим навытяжку, негромко, но властно, как это умеют делать только кадровые офицеры, скомандовал:

– Н-а-апра-а-во! Шаго-о-ом арш!..

И солдаты, словно передалась им воля командира, шагнули бодро и в ногу. Капитан пошёл сбоку, недоверчиво поглядывая на них. Он все же был недоволен пополнением: «Горе-вояки!..» А хозвзводовцы, будто подтверждая его мысли, сбились с ноги, пошли неровно, ломая строй. У Терехина то и дело с плеча сползал вещмешок.

Капитан приостановился и негромко, но резко и с той же властной ноткой в голосе крикнул:

– В строй!…

Прорыв

Ну, да что о том судить, —

Ясно все до точки,

Надо, братцы, немца бить,

Не давать отсрочки.

А. Твардовский.

1

Как только полк выехал из Озёрного, пошёл холодный дождь. Он лил почти целый день, мелкий, обкладной, осенний. Размокли вязкие просёлочные дороги, машины с рёвом и дрожью выбирались из колдобин. Бойцы сидели притихшие, подняв воротники шинелей, кутаясь в плащ-палатки. По обочине шла пехота, двигались гусеничные тягачи с дальнобойными орудиями… На разъезде проехали мимо выстроившихся рядком вдоль опушки «катюш». Они стояли в чехлах, серые, слившиеся с землёй и небом. Кто-то успел подсчитать – двадцать пять; кто-то сказал: «Готовится прорыв!» – и эта фраза быстро облетела всю колонну. Настроение у бойцов невольно поднималось: первое чувство досады и подавленности, что их вместо отдыха снова посылают в окопы, под пули, сменилось бодростью, которая всегда приходит перед большим наступлением.

С разъезда опять плутали по узким и вязким просёлочным дорогам и наконец остановились в лесу. Дождь прекратился. Было уже темно, деревья ещё больше сгущали ночь, так что в трех шагах ничего нельзя разглядеть. Лес шумел от ветра, глухо, насторожённо скрипели гнущиеся стволы и слышались удары веток.

Ануприенко вылез из кабины и приказал заглушить моторы. Он стоял возле машины, положив ладонь на холодное, мокрое крыло; о капот дробно разбивались крупные капли, падавшие с веток. Капитан поджидал офицеров батареи; они шли к передней машине, и в темноте отчётливо слышалось чавканье сапог в грязи.

– Ну и темень, как в бочке с тушью, – ворчал Рубкин, пробираясь на ощупь вдоль орудийного ствола.

– Ночь – по заказу! Хороша! – весело отозвался Ануприенко.

– Черт её заказывал…

– Не ворчи, светло ещё будет, а вот такую ночь навряд ли когда-нибудь увидишь!

– Все в земле будем…

– Что за настроение, Андрей?

Рубкин не ответил. Он наткнулся рукой на шинель капитана и остановился. В стороне немецких окопов глухо вздохнула пушка, и сразу же над лесом вспыхнула осветительная ракета. Она светила недолго – ветер отгонял её в тыл. Но за те короткие секунды, пока она висела над лесом, Ануприенко успел разглядеть и синевато-бледное лицо Рубкина с брезгливо перекошенным ртом, и шлёпавшего напрямик по грязи Панкратова, по-бабьи поднявшего полы шинели, и тёмные, обмытые дождём, словно подновлённые, капоты машин, и, главное, дорогу, Метрах в пятидесяти лес кончался, и дорога упиралась в крутой косогор. За косогором – это Ануприенко знал но карте – тянулось большое пахотное поле, а за ним – кустарниковый остров, куда и нужно было вывести батарею на исходный рубеж.

Наконец подошёл Панкратов.

– Выползем, а, товарищ капитан?

Он тоже заметил на выезде из леса крутой косогор и теперь с тревогой и беспокойством смотрел на капитана.

– Выползем! Бери разведчиков и пойдём, посмотрим, разведаем. А ты, Андрей, поставь часовых и жди нас здесь.

Идти было трудно, на сапоги комьями цеплялась липкая грязь. Плащ-палатки шуршали, набухшие и одеревеневшие от дождя, и глухо хлопали концами о голенища. Щербаков, как всегда, был угрюм и молчалив, шёл почти плечо в плечо с командиром батареи; Опенька острил, но говорил тихо, так, что слышал его только Щербаков; а лейтенант Панкратов, которому в детстве часто приходилось месить глину ногами, месить по-деревенски, с навозом и рубленой соломой, так что остья царапали кожу, – Панкратов улыбнулся, вспомнив вдруг те далёкие детские годы, дом, отца, мать, братишку, больного и слабого, к которому приходили учителя на дом принимать экзамены, и сестрёнку, которой всего восемь лет, но которая до сих пор ещё не научилась правильно говорить букву «р»…

Чуть приотстав, шагали ещё трое: два разведчика и Майя. Она была без автомата, с санитарной сумкой за плечами. Ни Ануприенко, ни Панкратов не знали, что она идёт с ними. Когда разведчики спрыгивали с машины, Майя попросилась: «Возьмите меня!». Кто-то шутливо ответил: «Идём, коль охота», и она пошла.

Косогор был крутой, взбирались почти на четвереньках, цепляясь руками за мокрую траву. Когда взошли на вершину, Ануприенко оглянулся.

– Да-а, нужен настил. Щербаков! – позвал он разведчика.

– Слушаю вас, товарищ капитан!

– Ступай на батарею и скажи лейтенанту, чтобы послал сюда людей. Пусть забрасывают подъем ветками.

Щербаков, повторив приказание, ушёл.

Капитан прислушался к ночи – густая, синяя, она дышала ветром в лицо, раздувала плащ-палатку, холодным ремешком ложилась под каской на лоб. Пели, посвистывая, гнулись к земле невидимые в темноте травы; позади внизу стонал лес. Когда порывы ветра слабели, с передовой доносились звуки отдалённой стрельбы. Впереди одна за другой вспыхнули три осветительные ракеты, ветер подхватил их и понёс над болотом к лесу, а наперерез им, словно по шнуру, потянулись вверх цепочкой трассирующие пули. Капитан повернулся к Панкратову и, прикрывая лицо ладонью от ветра, сказал:

– Идём, Леонид, дальше, разведаем.

– Конечно, чего зря время терять.

– А это кто? – вдруг резко спросил капитан, шагнув к Майе. Он не заметил бы санитарку, если бы не санитарная сумка, горбом выпиравшая из-под плащ-палатки. – Кто вам разрешил?

Майя молча опустила голову.

– На батарею, сейчас же на батарею! За Щербаковым на батарею!

– Щербакова не догнать, он уже спустился с косогора, – заметил Панкратов.

– Все равно. Идите!

Майя послушно направилась к лесу. Ветер подвернул ей плащ-палатку на спину, но она даже не попыталась поправить её.

– Опенька, идите с ней, – уже мягче сказал капитан.

– Наплачемся с ней, – покачал головой Панкратов.

Ануприенко только взглянул на лейтенанта и, не говоря ни слова, зашагал в ночь по заросшему бурьяном полю.

* * *

Опенька был недоволен, что ему приказали сопровождать санитарку на батарею. Он догнал Майю и помог ей спуститься по косогору на дорогу.

– И чего ты за нами увязалась? Мы же на рекогносцировке! – Он любил произносить это слово, может быть, потому, что оно выглядело по-учёному, а может, просто для убедительности, что дело, которое они пошли делать с командиром батареи, – разведывать местность – большое и важное. – Ну, я тебя спрашиваю, чего не сиделось на машине? И ещё, скажи на милость, зачем эту сумку потащила, а? На рекогносцировке раненых не бывает. Ты эти замашки брось!

– Вы кем до войны работали? – спокойно спросила Майя.

– Я? – удивился Опенька. – Как это кем?

– Ну да, вы, кем?

– Я? Рыбу ловил, рыбачил. Рыбак я.

– И только?

– Печи ложил. Соседям, знакомым.

– И хорошо, наверное?

– Да не жаловались вроде, с пол-литрой приходили звать…

– А у нас дома перед войной печка все время дымила…

– Э-э, ты брось мне зубы заговаривать! Я уже второй раз за так с тобой иду, а солдату что же, провожаться или воевать, а? Вот ты мне ответь на такой вопрос.

– Так вы же не воевать шли, а на эту самую ре… ре…

– Рекогносцировку! Это и есть война, а ты как думала? Воевать тоже надо с толком, сначала осмотреть местность, выбрать позиции, откуда удобнее и лучше стрелять, а потом уж – окапывайся и к бою, – Опенька говорил медленно, как это всегда делал командир батареи, когда разъяснял бойцам задание; Майя слушала, понимающе поддакивала, и это нравилось разведчику. – Наша профессия трудная, – заключил он, гордясь тем, что сам он разведчик и что имеет полное право говорить об этом. – Не каждого солдата берут в разведчики.

– Конечно, не каждого.

– Самое главное для разведчика – это надо уметь ходить бесшумно, мягко, как кошка, понимаешь, как кошка, пружинисто, и всегда быть начеку. И ещё: одним глазом себе под ноги смотри, другим – вперёд, а двумя сразу, значит, по сторонам, чтобы из-за куста на тебя не напали. Да ещё и назад оглядывайся, вот она какая, наша профессия.

– Стой, кто идёт?

– Опенька!

Из темноты выплыла тёмная фигура часового.

– Ну, что там впереди, как?

– Темно, как и здесь.

– Брось свои шутки.

– А что я скажу, когда сам ничего не видел.

– Вперёд-то скоро?

– Да что я тебе, командир батареи, что ли?

– Иди, с тобой до утра не договоришься.

На батарее было оживлённо. Возле машин топтались бойцы, разыскивая в темноте сапёрные топоры и лопаты, натыкались друг на друга, и в черноту ночи летели крепкие солдатские словечки. Опенька оставил Майю возле первой машины, а сам пошёл разыскивать Рубкина.

– Товарищ лейтенант, разрешите и мне с ребятами косогор мостить?

– А ты как здесь? Разве не с капитаном?

– Вернулся. Санитарку привёл.

– Она с вами ходила? Капитан брал?

– Сама увязалась. Капитан, когда узнал, сразу назад отправил. Вот и привёл её.

– Та-ак, – протянул Рубкин и, с минуту помолчав, добавил: – Хорошо, не возражаю. Бери топор – и к сержанту Борисову. Он поведёт людей на косогор. Да вот он и сам. Борисов, возьмите и Опеньку, скорее закончите.

– Товарищ лейтенант, – возразил Борисов. – Новички наши пьяны, языком не шевелят.

– Как пьяны?

– В доску, в стельку!

– Когда успели? Где водку взяли?

– Шут их знает. Лежали под брезентом, видел, ну, думаю, и пусть себе лежат, отдыхают. Кинулся сейчас будить, а они чуть тёпленькие, голубчики.

Рубкин подошёл к третьей машине и на секунду включил ручной фонарик. Белый сноп лучей скользнул по кузову, он отвернул брезент и увидел лежащих вразвалку хозвзводовцев Каймирасова и Терехина. Рядом с ними сидел боец и нюхал порожнюю фляжку. Рубкин взял у него из рук фляжку и швырнул её на обочину. «Нализались, сволочи!..» Он начал расталкивать Терехина; хозвзводовец что-то бессвязно бормотал, но не собирался просыпаться.

– Тьфу! – сплюнул Рубкин. – Вояки! А ты куда смотрел? – строго спросил он у сержанта Борисова.

– А черт их в душу знает, лежат смирно, ну, думаю, и пусть себе лежат.

– Думаю… Смотреть надо! Проверь вещмешки, найдёшь водку – забери и сдай старшине. А где у нас третий новенький?

– Во втором взводе, должно быть.

Иосифа Марича нашли в кузове четвёртой машины, где хранились боеприпасы, продукты и к которой была прицеплена походная кухня. Он сидел между ящиков, съёжившись, надвинув почти на самый нос каску. Чемоданчик с брадобрейскими инструментами он держал на груди, обхватив его руками.

– Ты что, тоже пьян? – наклоняясь и рассматривая ефрейтора, спросил Рубкин.

– Н-нет.

– А чего сюда забрался, почему не на месте?

– Я от ветра… от ветра, товарищ лейтенант.

– Бери топор и – марш косогор мостить!..

* * *

Шли навстречу ветру.

– Целые дивизии танков пускай, не услышит!

– Немец-то?

– Ну да…

Ветер свирепствовал: то обрушивался откуда-то сверху, то вдруг вырывался из-под земли, сырой, пронизывающий, студёными струйками вползал в рукава, свистел в стволах автоматов. От темноты и порывистого ветра слезились глаза. Ануприенко то и дело останавливался и всматривался: по горизонту вразброс мелькали огненные вспышки. Это стреляли вражеские батареи. Стреляли наугад, для острастки. Снаряды фейерверками вздымались на болоте.

Почти через каждые десять шагов Панкратов останавливался и, пробуя каблуком землю, говорил:

– Здесь ничего, твёрдо, здесь машины пройдут!

Заросшее бурьяном и давно не паханное поле оборвалось неожиданно, сразу. Разведчики вышли на пружинистую, покрытую мшистыми кочками низину. Послышались отдалённые голоса людей. Прошли ещё немного и увидели тёмные силуэты орудий и копошившихся возле них солдат. Солдаты тянули пушки по топкой низине, прицепив постромки за оси и станины. Ануприенко молча повернул обратно, и разведчики снова выбрались на заросшее бурьяном поле. Пошли по меже. Пересекли неглубокую балку, забитую миномётами и пехотой, и вошли в кустарник. Здесь, казалось, было больше танков, чем кустов. Возле танков, подстелив охапки, хвороста, дремали автоматчики.

Обойдя танкистов, Ануприенко с разведчиками вышел к опушке; здесь, где начинался кустарник, и надо было выбирать огневую для батареи. Осмотрев в темноте местность, насколько это было возможно, капитан выбрал низину; орудия можно туда поставить так, что они смогут стрелять и с закрытой, и прямой наводкой, и в то же время сами будут хорошо защищены от глаз противника.

– Ну, Леонид, иди и налаживай связь с пехотой, Орудия будем ставить здесь, – распорядился капитан.

Когда Ануприенко вернулся на батарею, бойцы были уже возле орудия. Подъем на косогор они забросали ветками. На вершине по указанию Рубкина вкопали столб. Если машины забуксуют, то за столб можно прикрепить трос, и машины вытянут сами себя лебёдками.

– Молодцы! – коротко сказал Ануприенко. – Заводи моторы!..

Ветер стал стихать. Пошёл снег, крупный, хлопьями.