Текст книги "Два танкиста из будущего. Ради жизни на земле"

Автор книги: Анатолий Логинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Внезапно его настроение изменилось, и он другим, спокойным голосом, почти шепча, спросил: – Какая самая мощная пушка стоит у нас на вооружении? Семнадцатисантиметровая?

– Мой фюрер, – несмотря на неожиданность ситуации, в подполковнике проснулся профессионал, – семнадцатисантиметровое орудие слишком тяжело и громоздко, к тому же является плохим противотанковым орудием. Это орудие усиления. Наилучшим из имеющихся орудий для вооружения тяжелого танка…, – Хэнель задумался, – будет двенадцатисантиметровая зенитка. Мощный снаряд и высокая начальная скорость бронебойного снаряда сделают танк, вооруженный таким орудием, неуязвимым для русских танков. В то же время это орудие имеет достаточно мощный осколочно-фугасный снаряд, способный поразить большинство укрепленных целей на поле боя.

– Двенадцать и восемь десятых сантиметра? Русские ставят на свои танки пятнадцатисантиметровые орудия, не так ли, оберстлейтенант? – фюрер с интересом посмотрел на Хэнеля.

– Но, мой фюрер, это же штурмовое орудие, а согласно вашим указаниям, наш танк должен иметь и противотанковые свойства.

– А вы молодец, оберстлейтенант, – фюрер, как всегда после вспышки гнева, говорил тихо и неторопливо, заставляя всех вслушиваться в каждое еле слышимое слово.

– Кейтель, необходимо начать разработку новой модификации тяжелого танка фирмами, участвовавшими в разработке прежней модели. Максимальная унификация и максимальное усиление боевых свойств, надеюсь, ЭТО всем понятно? Оберст, ваш департамент должен в двух-…, нет, в трехдневный срок разработать новые спецификации и выслать на фирмы. Вам все ясно, оберст?

– Простите, мой фюрер, я оберстлейтенант, – рискнул поправить ошибку вождя подполковник.

– Нет, Хэнель, вы именно оберст, с чем вас и поздравляю, – вымученно улыбнулся, встопорщив знаменитые усики, Гитлер: – Кейтель, проследите.

– Есть, мой фюрер, – Кейтель вытянулся перед обожаемым им вождем, словно лакей, неожиданно получивший гигантские чаевые.

«Лакейтель» – крамольной мыслью мелькнуло в голове новоиспеченного полковника армейское прозвище генерала.

По дороге в рейхсканцелярию Гитлер был непривычно молчалив и хмур, и только выходя из машины, бросил Борману:

– Придется вести летнее наступление с тем, что есть на вооружении. Но я надеюсь, что хотя бы к осени мы получим столь необходимые нам танки. Поручаю вам проследить, чтобы наши конструкторы и наши заводы показали все свои возможности. Держите этот вопрос под контролем и немедленно докладывайте мне о любых сложностях в работе.

И добавил уже себе, но напрягший слух Борман все же расслышал и запомнил:

– Пусть полковник и прав, но надо подумать о разработке пятнадцатисантиметрового орудия и танка под него.

30 июня 1942 г. Ижевск. Завод номер XXX

– Ну, Яков Григорьевич, могу вас поздравить. Наш гранатомет официально принят на вооружение под маркой АГС-40 и шифром «Василек». Теперь нам поручено добиться большей эффективности боеприпаса. – Коровин улыбается, его хорошее настроение видно невооруженным глазом. Еще бы, суметь уложиться в срок и добиться, чтобы после полугода суровых фронтовых испытаний оружие, которое все считали абсолютно бесперспективным, было официально признано поступившим на вооружение…

– Боюсь, Сергей Александрович, все, что можно получить от существующих технологий, мы уже использовали. Вот если бы взрывчатку помощнее, – несмотря на радость от успешно выполненной работы и полученной справки об освобождении из-под следствия, Таубин был настроен скептически.

– Вы, Яков Григорьевич, ну прямо-таки пророк. Нам направлен новый образец взрывчатки, получим где-то через пару дней.

– А что за взрывчатка, не знаете?

– Нет, увы. Слышал краем уха, что вроде в Ленинграде моряк какой-то изобрел. Говорят, лично товарищ Сталин утвердил образец и приказал лабораторию по совершенствованию этой взрывчатки создать.

– Интересно, интересно. Что же, будем ждать взрывчатки. А сейчас мне бы хотелось обсудить проблемы в связи с недопоставкой спецстали номер семь с директором и снабженцами. Пожалуй, я пойду?

– Ну конечно, Яков Григорьевич, сходите. А я – в третий цех. Да, и еще, – Коровин несколько секунд помолчал, словно обдумывая, как лучше выразить свою мысль: – Вы понемногу забирайте все в свои руки. Есть у меня такое предчувствие, что меня, скорее всего, назад в Тулу переведут.

Весь день, решая текущие вопросы, казалось, полностью углубленный в эти проблемы, Таубин раздумывал о перспективах, открывающихся перед ним.

Вечером в заводской столовой, сидя за одним столиком с Коровиным и Барышевым, он, немного горячась и иногда непроизвольно начиная жестикулировать вилкой и ножом, рассказывал: – Первоочередное – это уменьшение трудоемкости и стоимости гранатомета, ну и конечно, решение поставленной перед нами задачи с повышением эффективности боеприпаса. Например, можно разработать в существующем калибре бронепрожигающую гранату, я уже дал указание начать предварительную проработку этой темы. Но кроме этого, перед нами огромное поле деятельности. Я немного подумал и считаю, что теперь мы можем начать разработку перспективных минометно-гранатометных автоматических комплексов. Представляете себе увеличенный гранатомет, способный стрелять миной или гранатой, в том числе и противотанковой бронепрожигающей, причем очередями! А при необходимости – задираем ствол и стреляем как из обычного миномета, закрепив боек в выдвинутом положении. Вот вам универсальное орудие поддержки в батальонном – полковом звене, калибром восемьдесят два и сто двадцать миллиметров. А еще, – тут Таубин непроизвольно вздохнул, – осталась незаконченной тема гранатомета для вооружения речных катеров…

– Знаете, Яков Григорьевич, – улыбнулся Коровин. – Вы придумали неплохую программу работ для нашего, вернее уже вашего, бюро. Только что получена телеграмма, меня отзывают в Тулу. Так что теперь решать вам. Да, чуть не забыл. Вы, конечно, попозже все равно ознакомитесь, но там еще было задание на разработку авиационного варианта гранатомета.

– Авиационного? – Таубин с недоверием посмотрел на Коровина, отставив в сторону стакан с недопитым компотом.

– Да, авиационного. Подробности прочтете в телеграмме, могу только добавить, что такой гранатомет собираются ставить на легкие автожиры, как противопехотное оружие.

– Интересно, а я и не знал, что автожиры на фронте используют, – проговорил до того молча и с интересом слушавший разговор начальства Барышев.

– Сам узнал с удивлением. Кстати, там еще написано, что для взаимодействия к нам из конструкторских бюро Братухин и Миль приезжают, – добавил Коровин.

– Неожиданно и непонятно, – Таубин странно отреагировал на это известие, выдав непонятную реплику и уклоняясь от возможных расспросов, взял стакан и допил оставшийся компот.

– Что же, после ужина начнем передачу дел. Так, Яков Григорьевич? – сказал, заканчивая разговор, Коровин, и, подмигнув удивленному непонятным окончанием разговора Анатолию Филипповичу, встал из-за стола. Вслед за ним поднялись и Барышев с Таубиным.

«Из вечернего сообщения Совинформбюро от 30 июня 1942 г.

В течение 30 июня наши войска веди бои на МУРМАНСКОМ, ЛУЖСКОМ, ВОРОНЕЖСКОМ, ИЗЮМСКОМ, РОСЛАВЛЬСКОМ, ХЕРСОНСКОМ направлениях. Наши войска продолжают отбивать упорные атаки противника.

Наша авиация продолжала наносить удары по войскам противника и атаковала его аэродромы. В воздушных боях, на аэродромах и зенитной артиллерией уничтожено за 29 июля 80 немецких самолетов. Наши потери 32 самолета.

На Черном море во время обстрела порта Констанца нашими эскадренными миноносцами уничтожены два танкера водоизмещением в пятнадцать тысяч тонн и транспортное судно. При отходе наши корабли подверглись ожесточенным воздушным налетам противника. Потерян эскадренный миноносец „Способный“. Экипаж, понеся незначительные потери, спасен другими нашими кораблями. Немцы потеряли 24 бомбардировщика от меткого огня зенитной артиллерии кораблей и действий истребителей.

В боях вновь отличились танкисты гвардейской танковой части под командованием гвардии полковника Мельниченко. Ими уничтожена рота новейших тяжелых танков противника».

1 июля 1942 г. Юго-Западный фронт. С. Пятихатки. Сергей Иванов

Завидую иногда интуиции Андрея прямо-таки черной завистью. Точно ведь определил, что отходить будем. Впрочем, поэтому-то он и был генеральным директором фирмы, а я «страшным инженегром». Да, уже через сутки немцы прорвались южнее, а нам пришел приказ отступать. Вот и отступаем, сдерживая напирающие части противника арьергардными боями. Опять на тезку Олеговича и его ребят основная нагрузка. Мотаются на своих Т-50, БА-64 и БТР-64 как бешеные. Интересно, а у нас в мире БТР-64, или как его индекс-то, БА-643,[2]2
  В данном случае Сергей ошибается, БА-64 в варианте легкого бронетранспортера носил индекс БА-64Е. С индексом 3 был построен специальный снегоходный вариант бронеавтомобиля.


[Закрыть] что ли, в серию не пошел. Здесь же эти легкие безбашенные в буквальном и переносном смысле бэтээры с шестью разведчиками в экипаже используют на полную катушку. Разведгруппы на них ездят, при необходимости пехотные заслоны перебрасывают. Даже как-то ухитрились три расчета ПТР с их «удочками» – противотанковыми ружьями Симонова перебросить. Как уж там они разместились – тайна сия велика есть, думаю, заднюю дверцу вообще закрыть не могли.

Да, вот так и воюем. Сейчас вот моя группа организует очередную засаду на неприятельском пути. Ну а я, дав указания, пользуюсь привилегиями своего ранга – вместо того чтобы вместе со всеми готовить к бою «Рыжего», осматриваю в бинокль местность и почему-то вспоминаю позавчерашний день.

Черт, вот уже, кажется, всего понавидался за свою жизнь, в том числе в Афгане и здесь, а все равно цепляет вот эта вечная загадка человеческой натуры. Сподличать, струсить и тут же назвать виновными всех вокруг, оправдывая себя.

В общем, пригласил меня неожиданно Стонис и давай допрашивать о почти забытом мной посещении Харьковского машиностроительного завода. Ну, вспоминал я, вспоминал, а потом не выдержал и поинтересовался:

– А в чем, собственно, проблема?

Стонис немного подумал, а потом и говорит: – Понимаете, задержали мы одного человека. А он в показаниях вас назвал.

Тут меня вообще заколодило. Кто, думаю, мог меня назвать и с чего бы? Еще попаданец, что ли?

– Кто? – спрашиваю. – Я там никого и не знаю.

– Та-а, я тоже уверен, но проверить обязан. Тем более что трибунал уже сегодня заседать будет, в связи с указанием полковника Мельниченко.

– Трибунал?

– Та-а, у нас сейчас армейский трибунал как раз приехал. Вот и рассматриваем дела в ускоренном порядке, пока возможность есть.

– Понятно. Тэк-с, а все же при чем я?

– Понимаете, он уверяет, что является инженером-конструктором, и вы его знаете.

– Инженером? Стоп, стоп. Помнится, при получении стодвадцатимиллиметровых минометов мы с одним инженером разговаривали, точно. Павел Александрович, как мне помнится.

– Так, уже лучше. Что вы про него можете сказать?

– Да ничего конкретного. Разговаривали мы с четверть часа, в основном по делам, и все.

После официального допроса я подписал протокол, мы вышли из Особого отдела и уже в курилке спросил я у Артура, в чем дело. Он мне и объяснил:

– Задержали мы подозрительного гражданина. Без документов, одет как крестьянин, а сам явно на горожанина похож. Допрашивали, допрашивали, он, в конце концов и начал показания давать. Тут Томилин телеграммы поднял, в одной и говорится, что немцами, по данным разведки, захвачена в Харькове техдокументация по производству минометов вместе с частью сопровождающих лиц. Ответственным за эвакуацию от заводского КБ и был как раз этот инженер. Так что совсем непонятно, как он здесь оказался. Вот и пытаемся разобраться.

– Понятно. Опознать надо?

– Желательно. Сейчас проведем очную ставку, и подпишете еще один протокол.

Вернулись мы в Особый отдел, привели инженера. Точно, он. Опознал я его, а он на меня так зло смотрит. Как Ленин на мировую буржуазию, хе…

Потом вдруг как начал кричать, что мы – военные, сволочи, бросили их, присягу не выполнили, трусы. Сдали немцам Харьков, а теперь виновных ищем, на кого свои ошибки и трусость переложить. Мол, пришлось ему спасаться самостоятельно, раз мы такие. А он ни в чем не виноват, зато мы теперь его во всем виновным сделать хотим! Короче, ушел я из Особого отдела отнюдь не в лучшем настроении.

К тому же вечером пришлось выделять расстрельный взвод, а поскольку Андрея не было, я старшим оказался. Раз так, пошел сам. Расстреляли троих: диверсанта немецкого, этого, Шварцмана, одного дезертира, Чижик по фамилии, ну и инженера этого, Кучера Павла. Вот так. Как оказалось, бросил он все дело на самотек, машину, выделенную для эвакуации документов, прихватизировал и удрал на ней из Харькова. По дороге автомобиль под удар немецких самолетов попал, шофера убило, а он в крестьянина переоделся и дальше драпанул.

Я где-то читал, что в нашем мире немцы в Харькове документацию на производство тяжелых полковых минометов захватили. И вроде бы тоже в панике брошенную, вот только не помню, не встречал, чтобы кого-то за это наказали. Может быть, потому что за эвакуацию Харькова Хрущев отвечал как секретарь ЦК КП(б)У? Впрочем, он и здесь отвечал за это.

Ладно, это все «лирика». Пора бы уже и разведке появиться, канонаду уже долго слышно. Ага, вот и наши пылят. Немцев пока не видно, отлично. Значит, можем спокойно пропустить отступающих и подготовиться к предстоящему бою. Спускаюсь к «Рыжему», у которого уже остановился «броник». Ага, вот и тезка.

– Сергей Олегович, как там?

– Нормально! Мы немного фрицев потрепали, они там сейчас пустое место обрабатывают. Даже авиацию вызвали, хорошо, что мы лесом ускользнули.

– Потери как?

– Небольшие. Трое убитых, пятеро раненых, один броневик, два противотанковых ружья за все прошедшее время.

– Понятно. Ну, двигайтесь в квадрат двенадцать, думаю, через часок и здесь начнется.

– Да не-е, не через часок. Полтора-два как минимум. Не раньше.

– Хорошо бы, там, глядишь, и до ночи недалеко будет. Ну, пока.

– Пока! Иван, поехали!

Треща двигателем, БА-64 уезжает, а мы садимся подзаправиться. Война войной, а кушать хочется.

В ожидании подхода немцев проходит еще почти час, затем начинается стрельба на правом фланге. По телефону передают, что охранение отогнало разведку из двух броневиков и мотоциклистов. Затем над нами появляется «рама». Этот двухвостый двухмоторный самолет висит над нашей обороной почти полчаса, но появившиеся наши «ястребки» все же отгоняют его. Бой к этому моменту идет уже по всей линии охранения. «Осветив» наши передовые позиции, немцы вызывают авиацию, и над нами разгорается воздушный бой. Потом они пытаются обработать наши укрепления артиллерией, но расстреливают в первую очередь ложные. А потом начинается наша привычная работа – стреляем сначала по данным с передовых наблюдательных пунктов, потом прямой наводкой, маневрируем, меняем позиции и так до темноты. Едва начинает темнеть, свертываемся в колонну и отходим, оставляя за собой поле боя и разбитую технику – немецкую и, увы, свою.

«1 июля. Рассматривали вопрос о модернизации вооружения наших танков в связи с появлением у немцев новых тяжелых танков. Решено отработать вариант вооружения Т-34 новой мощной 76-мм или 85-мм пушкой. Для тяжелого танка KB, принят вариант „КВ-5“ с пушкой тов. Петрова».

Дневник наркома танкостроения т. Малышева, 1942 г.

2 июля 1942 г. Москва

В полусумраке кабинета с единственной горящей настольной лампой все происходящее казалось нереальным. Знакомые предметы, виденные тысячу раз и привычные, как обстановка в собственной квартире, ускользали от глаза, представляясь какими-то объемно-пустыми серыми тенями неизвестного происхождения.

«Устал», – подумал Мурашов и усилием воли постарался сосредоточиться на разговоре.

– …значит, сведения о мощнейшей взрывчатке оказались верными. Только выходили на изобретателя вы слишком долго, – хозяин кабинета кивнул, блеснув в свете лампы стеклышками пенсне.

– Виноват, товарищ… – начал и тут же осекся, остановленный жестом хозяина, Юрий.

– Канечно, выноват, – в речи наркома прорезался кавказский акцент, что сразу заставило Юрия насторожиться, – как не заметил, что тебе противодействуют? Почему сразу не обнаружил саботаж? Хорошо, Гоглидзе контролировал твою работу, он и заметил. Шени дада, когда думать начнешь? – Выругавшись, Лаврентий Павлович успокоился и добавил, рассматривая расстроенного Мурашова: – Ничего, впредь умнее будешь. Конечно, саботировали тебе, очень аккуратно, тонко и рассчитанно. Вот сейчас Гоглидзе как раз это дело и ведет. Так что придется тебе ему помочь, если понадобится, будем разбираться, – потом, взяв со стола стакан и отхлебнув глоток, нарком продолжил: – Но вернемся к «Припяти». Делом заинтересовался товарищ Павлов… – эти слова заставили Мурашова забыть об усталости, ведь «Павлов» – это нынешний псевдоним самого товарища Сталина!

– …да, заинтересовался. Пока он не принял определенного решения, но отметил, что это может быть долговременной игрой английской разведки. Но при этом он выдвигает «Припять-один» на высокий пост…

Лаврентий Павлович опять помолчал, держа паузу:

– Поэтому особенно интересно пересечение «Припяти» и Харьковского дела. Вы собрали все сведения?

– Так точно. Анализ имеющихся донесений от Особого отдела, а также агентов «Нино», «Бурлак», «Киевлянин», «Шнырь» показывает, что пойман был беглец абсолютно случайно, в ходе розысков диверсионно-разведывательной группы противника. Точно так же случайно в бригаду прибыл и личный состав армейского трибунала, осуществлявший объезд частей армии по плану члена военного совета армии. Поэтому я могу гарантировать непричастность «Припяти» к делу «Харьков».

– Это хорошо, что вы так уверены. Но я считаю, необходимо еще раз перепроверить все и снова доложить мне полученные результаты через… – нарком перевернул листы откидного календаря, – через четыре дня. Ясно? А сейчас доложите, как дела с заводом XXX.

– На завод прибыл представитель московской лаборатории. Как мне доложили, через два дня начнется снаряжение опытных образцов боеприпасов взрывчаткой, а еще через три дня – испытания боеприпаса в новом снаряжении.

– Неплохо, – удовлетворенно констатировал нарком. – Тем более что из войск хорошие отзывы о «Васильке» идут. Так что ваша забота, чтобы ничего нормальной работе завода не мешало. Все. Свободны.

Капитан ГБ Мурашов встал и, четко отдав честь, повернулся и вышел из кабинета. Проводив его, Лаврентий Павлович не стал снова садиться в кресло, а подошел к карте и некоторое время рассматривал ее, скользя взглядом по линии фронта. Потом он вернулся к столу и вызвал звонком секретаря.

Через несколько минут тот принес свежезаваренный чай, одновременно пропуская в кабинет начальника Управления Особых отделов, недавно по инициативе самого Сталина получившего собственное наименование – «Смерш», то есть «Смерть шпионам», генерал-майора ГБ Абакумова. Долго обсуждали текущие дела нарком внутренних дел и начальник управления Особых отделов Красной Армии. Но рабочий день, даже после ухода Абакумова, у наркома еще не закончился. Поужинав прямо в кабинете, он продолжил работу над документами. Долго горела лампа на столе в кабинете, расположенном в здании на площади Дзержинского, бывшей Лубянке.

Работал не только нарком, работало и большинство его подчиненных. Главное учреждение, занимавшееся безопасностью страны, стояло на ее страже.

«Из вечернего сообщения Совинформбюро от 2 июля 1942 г.

В течение 2 июля наши войска вели бои на МУРМАНСКОМ, ЛУЖСКОМ, ВОРОНЕЖСКОМ, ИЗЮМСКОМ, РОСЛАВЛЬСКОМ направлениях. Наши войска продолжают отбивать упорные атаки противника.

Наша авиация продолжала наносить удары по войскам противника и атаковала его аэродромы. За 1 июля уничтожено 45 немецких самолетов. Наши потери 24 самолета.

Вчера нашими войсками после упорных боев оставлен город Херсон».

3…4 июля 1942 г. Юго-Западный фронт. Сергей Иванов

Как говорил в свое время капитан Копылов: «Добрым словом, да если еще и на танке подъехать, можно любого уговорить». Чем мы и занимались последние два дня. Правда, противник ни на слова, ни на просто подъехавшие танки не реагировал, поэтому приходилось использовать и более весомые аргументы в виде сорокакилограммовых снарядов. Н-да, повоевали… Немцы все время пытались нас на флангах прощупать и окружить, а мы уворачивались. Вот тут-то Сергей Олегович и его бойцы отличились. Подвижные группы, усиленные мотострелками, немцев постоянно отслеживали, обстреливали, заставляя развернуться и время терять. В общем, что-то вроде действий танкистов Катукова в прошлом году получилось. Только фрицы не просто в лоб перли, а все время обходом действовать пытались. Но вот отсутствие нормальной радиосвязи и диверсии разведчиков им сильно мешали. А разведгруппы Сергеев неплохо скомпоновал, в каждой обязательно снайпер и пулеметчик с трофейным МГ. Благо эти пулеметы мы постоянно себе старались оставлять, трофейщикам не сдавали. Все же «дегтярь», при всех своих достоинствах для малых групп плохо подходит, а единый пулемет с большим запасом патронов – самое то. Жаль, не смогут сейчас его создать, слишком сложная задача, которую наши инженеры лишь к концу пятидесятых годов решат. Патрон трехлинейный с его устаревшей гильзой, несмотря на всю мощь, для автоматического оружия плохо подходит. Воистину, нет у нас ничего более постоянного, чем временное. Вот и патрон, принятый как паллиатив, весь двадцатый век продержался и в двадцать первый перешел. Впрочем, может, и не надо менять то, что и так хорошо работает.

Вчера вообще интересно было, нас итальянцы атаковать пытались. Сначала я даже не поверил своим глазам, когда эти «горячие южные парни» на своих легких танках и самоходках на нас полезли. Помнится мне, что они должны были целой армией где-то в начале осени на фронте появиться. Увы, первый год войны я лучше изучал, чем остальные, поэтому и помню лучше. Все время пытался понять, где и что мы делали неправильно, и запомнить, чтобы, «если завтра война, если завтра в поход», прямо сегодня для себя быть готовым ко всем неожиданностям.

Впрочем, я опять отвлекся. Когда нас атаковали, я как понял, кто это, чуть не заржал радостно вслух. Вспомнился мне сразу польский фильм «Приключения канонира Доласа», как один поляк в Африке целый полк итальянцев в плен взял. Тут у меня мысль мелькнула, что и у нас трудностей не будет. Но то ли поляки, как всегда, приврали, то ли итальянцев в Россию на приключения покачественней отбирали, только бой был трудный и жестокий. Перли эти южане напролом, первоначально даже на потери внимания не обращали. А проредили мы их изрядно, подумаешь, какие-то легкие танки с двадцатимиллиметровой пушечкой и противопульной броней. Они даже легким Т-50 практически ничего сделать не могли, только горели. Но все равно, итальянцы атаковали и атаковали, их маленькие самоходки с противотанковыми пушками, маскируясь в складках местности, подбирались к нашим позициям, пытаясь при любой возможности подбить наши танки или уничтожить пулеметные точки. Пехота, правда, пожиже у них оказалась, после пары атак, встреченных «холодным душем» из всего, что может стрелять, залегла и категорически вставать не хотела. Порезвились тут наши снайперы, офицеров отстреливая, пытавшихся солдат поднять в атаку. Ну а когда «Васильки» по «макаронникам» отработали, кое-где паника была еще та. Вот тогда я точно поверил, что перед нами итальянцы. Но дрались они крепко, пока мы им первый порыв не сбили, да. Так что теперь я понял, как итальянцы англичан в пустыне первое время гоняли. Пока, как говорят французы, «элан», то есть боевой порыв, у них есть – сражаются «сыны Рима» неплохо. А вот если пошло что-то не так… паника безудержная у них начинается.

Взяли мы нескольких пленных и, с трудом переводя с немецкого на итальянский и русский, разобрались, что атаковала нас «быстрая», то есть бронекавалерийская, дивизия «Принчипе Амедео Дука д’Аосто». Н-да, как же они приказы отдают с такими названиями? Переводится все это великолепие, если я правильно понял, как «Князь Амадей, герцог д’Аосто». Кажется, такая дивизия, как механизированная, в советской литературе упоминалась во время описания битвы под Сталинградом. Какая, к черту, механизированная, скорее, по-моему, танковая, нас как минимум шесть-семь десятков танков атаковало и самоходки еще, противотанковые. Даже с батарею тяжелых самоходок наши артиллеристы накрыли, когда они с полузакрытых позиций нас обстрелять пытались. Впрочем, может, это здесь так? Не знаю, не знаю…

Так что отогнали мы итальянцев, трофеев, что успели, понабрали, особенно машины повышенной проходимости мне понравились, и опять отступать пришлось – немцы с левого фланга обходить начали, это нам из штаба соседей, из стрелкового корпуса, сообщили. Отошли, а сегодня с утра нас пехота сменила и приказ пришел – в тыл. Мы, конечно, обрадовались, только вот когда к станции железнодорожной добрались, новый приказ нас застал. Так что погрузились мы, а перед отправлением всех офицеров собрали, кроме тех, кто на дежурстве, естественно. Черт, прямо-таки не знаю, что и думать. В общем, меня комбригом поставили, а Андрея в штаб фронта вызывают за новым назначением.

Приказ зачитали, и в помещении бывшего школьного спортзала стало шумно. Командиры наши обмениваются впечатлениями. Пока еще тихо, но, чувствую, после собрания и погромче начнутся разговоры. Перемены большие происходят, Андрей с собой Калошина, Стониса и Колодяжного забирает, Махров моим замом идет, на штаб обещают кого-то прислать, да и особист новый будет. Как-то мы с ним уживемся?

После собрания идем с Андреем ко мне в вагон прощаться. Собирается небольшая компания, немного выпиваем, немного и разговариваем. Потом все расходятся, и мы с Андреем остаемся вдвоем. Говорим мало и в основном по делу. Наконец пора прощаться, за ним приехала машина.

Крепко обнимаемся, я треплю за уши Ленга, а Андрей гладит Мурку. Все, вот остался я один. Правда, Андрей обещал, что все равно бригаду не забудет, при первой возможности или вернется, или попробует к себе перетянуть. Не думаю, что у него это получится, армия есть армия – и он, и я об этом знаем…

5 июля 1942 г. Славянск

Честно говоря, уезжать из бригады, ставшей практически родным домом в этом, как ни крути, чужом мире, Андрею абсолютно не хотелось. Хотя интуиция, пока ни разу его не подводившая, молчала, но настроение его после прощания с Сергеем совсем испортилось. Поэтому в дороге он больше думал и только изредка поглаживал с любопытством принюхивающегося к окружающему миру Ленга. Заметив это, остальные спутники тоже примолкли, и несколько часов дороги прошли в томительной тишине, прерываемой только редкими репликами сидящего за старшего машины Колодяжного и ответами шофера.

Наконец машина добралась до окраины Славянска, в котором и располагалось армейское управление. На въезде в город их остановил грамотно замаскированный дозор. Проверив документы, старший дозора, не знакомый Андрею лейтенант, напомнил, что в городе сейчас комендантский час, поэтому либо товарищ полковник оставляет машину и вместе со спутниками ночует в ближнем доме, специально приспособленном под временную гостиницу, либо он может выделить им сопровождающего, и они пойдут дальше пешком. Несколько раз до того бывавший в штабе армии Мельниченко знал, что строевой отдел расположился в отдельном здании, совсем недалеко от того места, где их остановили, и предпочел второй вариант. В сопровождающие ему выделили молодого, разбитного, очень запоминающегося вида солдата, которого, как вспомнил Андрей, он раньше не раз видел в штабе.

По затемненной улочке с потушенными фонарями неторопливо, спотыкаясь на невидимых в темноте выбоинах, они шли к зданию штаба, когда из-за ограды ближайшего двора вывернула группа военнослужащих. Интуиция Мельниченко взвыла тревожной сиреной, и не успел сопровождающий подойти на несколько шагов к встреченному патрулю, как Андрей скомандовал громким шепотом: – В стороны, ложись. – Колодяжный и Стонис среагировали мгновенно, а Калошин только начал поворачиваться к Андрею, видимо, намереваясь что-то спросить, как тишину ночи разорвал громкий винтовочный выстрел.

– У…ть! – громко выругался Калошин, сбитый с ног Артуром и, видимо, сильно ударившийся при падении. На голос ответил громкий стрекот автомата и несколько вспышек со стороны «патруля». Не успел еще никто из оборонявшихся выстрелить, как автомат внезапно смолк Над улицей пронесся дикий крик человека, схваченного Ленгом. Андрей, вытащивший к этому времени из кобуры «парабеллум», несколько раз выстрелил по вспышкам и перекатился в сторону. Черт, улица, как заведено, использовалась для выбрасывания мусора, и он несколько раз довольно серьезно оцарапался о какие-то острые штуковины, а левой ладонью ухитрился вообще вляпаться во что-то смачно хлюпающее и противно расплывающееся под рукой. Немного погодя в нос ударила волна вони. Сбоку несколько раз громыхнули выстрелы стрелявшего одиночными из своего ППД Колодяжного. Одновременно вспыхнули, опять почти бесшумно, ответные выстрелы диверсантов. Андрей успел заметить также вспышки выстрелов Стониса, а вот стрельбы Калошина не заметил. «Ранен или убит?» – мелькнули в голове несвоевременные мысли. В эту минуту из переулка послышался рокот мотора, на стороне нападавших раздался еще один громкий, незатихающий вопль, а над местом боя раздалась громкая команда: – Всем бросить оружие и встать! Руки вверх, иначе открою огонь на поражение! – Похоже, кричали во что-то вроде рупора, звук был настолько громким, что на время перекрыл даже вопли жертвы Ленга. Улицу осветил слабый свет фар. Стоящий с поднятыми руками Мельниченко увидел также стоящих Колодяжного, Стониса и Калошина, а на стороне нападавших заметил тройку выделяющихся темными грудами на фоне земли тел, а кроме того, сбоку, у самой ограды – лежащего на земле человека, над которым в характерной позе черной глыбой возвышался Ленг.

– Не стрелять, – раздался усиленный рупором голос. К стоящим подбежали бойцы с карабинами наперевес, собрали оружие и, увидев знаки различия, довольно вежливо предложили пройти вперед. Подойдя к негромко шумящему двигателем на холостом ходу броневичку, Мельниченко увидел в свете фар знакомого подполковника, начальника химслужбы армии. Ну конечно, кого же могут поставить в напряженное время боев вечными дежурными по части. Только двух наименее занятых в это время людей – начхима и начальника физподготовки, подумал, пряча улыбку, Андрей.

– А товарищ комбриг! Здравствуй, – поприветствовал знакомого подполковник, сразу приказав вернуть оружие, а потом, посмотрев в сторону почти скульптурной группы у забора, добавил: – Ты собачку-то свою отзови, а то и допрашивать некого будет.