Текст книги "208 избранных страниц"

Автор книги: Анатолий Трушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Совесть

Под самое первое апреля всей семьей пошли в кино: теща, это жены мать, я сам, жена сама и наш с женой общий сын лет десяти.

Перед кино журнал пустили. В магазине кладут на пол сто рублей и снимают, кто поднимет и что будет делать. Все, конечно, сразу бегут к выходу. Там их останавливают, спрашивают: «Где же ваша совесть?» И отбирают сто рублей.

Вдруг смотрю – я в очереди. И теща на весь зал кричит:

– Витю показывают! Это – наш Витя.

И тут показывают, как я эти сто рублей с пола поднимаю, сую в карман и спокойно стою дальше.

В зале кто-то басом говорит:

– Ну и морда!

Теща тоже громко говорит:

– Нет, это не наш Витя.

Я спокойно стою в очереди, к выходу не спешу. Тогда режиссер засылает ко мне двух артистов. У нее – на руках ребенок, в драненьком весь, кукла оказалась, у него – ботинки на босу ногу. Оба аж посинели от холода. Спрашивают:

– Не видел кто наших последних ста рублей?

И опять крупно меня. Я смотрю на них, но видно, что не слышу, о чем речь. Наверное, о своем о чем-то задумался. Тогда артист разворачивается, ка-ак пхнет меня, я еле на ногах устоял. Спрашивает:

– Не на-хо-ди-ли вы ста рублей?

Я говорю:

– Время – без двадцати шесть.

И хотел отвернуться от них. Тут ложная мать кричит:

– Убейте меня, не знаю, на что завтра купить кусок мяса грудному ребенку!

Народ на их искусство реагирует вяло, больше озирается – куда это сто рублей пропали?

Тогда фальшивая мать кричит:

– Помочь нам некому, мы – неизвестные сироты из детского дома для глухонемых.

Тихо сразу стало и в зале, и в том магазине, всем стыдно сделалось, что совести у людей мало осталось.

И тут опять крупно меня. И что-то у меня в лице дрогнуло, я лезу в карман… Бас в зале говорит:

– Молодец, морда!

Теща плачет, кричит:

– Это наш Витя! Витечка наш!

Я лезу в карман, говорю:

– Учитывая, что вы сироты и что не в деньгах счастье, жертвую вам три рубля.

И тут все полезли по карманам, стали совать им кто рубль, кто пятерку. И все чуть не светятся. Сотни две те набрали. Но они не рассчитывали на такой оборот, и режиссер им ничего не говорил, стоят нерадостные. Отец совсем потерялся. Говорит мне:

– Что же вы, сукин сын, ничего больше не хотите нам отдать?

И мать ребенка опустила, одной рукой за голову держит.

Я им говорю:

– Я и так от семьи оторвал. У самого семеро глухонемых детей… потому что жена-алкоголичка все из дому тащит. Спасибо теще, хоть и спекулянтка, а выручала. Но вчера… царствие ей небесное, преставилась, а хоронить не на что.

Народ мне на гроб теще сбрасываться уже не стал, не до конца еще у людей совесть отогрелась.

А в зале ржут: на артистов, которые ребенка за голову держат, на меня, что убиваюсь их неблагодарностью, и на сто рублей, которые я выронил, когда за трешкой лазил.

Народу журнал понравился. Бас сказал:

– Умереть со смеху.

И все радовались, что еще у людей немного осталось совести. Только теща сказала:

– Ну и морда же наш Витечка!

Простые люди

Пиво с раками снится каждую ночь! А нам на хлеб не хватает. И тут как раз слух пополз, что со дня на день введут новые деньги, а какие – никто точно не знает.

Ну и не помню, как это получилось. Ночью, наверное, в полубреду нарисовал две бумажки. На одной написал «двести тысяч рублей», а на другой – «триста тысяч».

Где двести тысяч, там у меня вместо Ленина Черномырдин, пьет пиво с раками, а где триста тысяч, Ельцин, тоже с пивом и с раками. Только у него раки побольше.

На следующий день ближе к вечеру вышел на улицу… где потемнее. Вижу – стоит один попроще… в калошах на босу ногу. Подошел к нему, говорю:

– Двести тысяч не разменяешь?

Он не сразу… часа через два говорит:

– Тебе какими?

Я говорю:

– Да я не в претензии, какими дашь.

Он дал мне три купюры по двадцать пять тысяч, а остальные по семьсот рублей.

Двадцать пять тысяч синеватые такие. Там, где у меня пиво с раками, у них Иван Сусанин ведет в Москву гуманитарную помощь.

А семьсот рублей розоватые. Там Шахрай на коне… пронзает копьем Лигачева.

Ну, разошлись мы. Дай, думаю, семьсот-то хоть рублей проверю – настоящие, нет. Как раз вижу неподалеку парень стоит, на метро крестится. То ли совсем простой, то ли издалека очень.

– Парень, – говорю, – я тут помог старушке за семьсот рублей дорогу перейти. Не разменяешь?

– Как же, – он говорит, – я тебе не разменяю? Ведь мы все братья во Христе.

И разменял мне, дал двадцать штук по тридцать пять рублей. Новые тоже деньги, аж хрустят. Они мне больше всех понравились – стоят тридцать пять Чубайсов с ваучерами, а посередине Миклухо-Маклай. А одна купюра попалась на сорок пять рублей. Там Бурбулис вручает Веронике Кастро Золотую звезду Героя России.

Две бумажки по двадцать пять тысяч я отложил в загашник, а остальные понес скорее домой жене.

Она только что с барахолки, вещи кое-какие продала… со своей работы. И тоже ей надавали новыми. Но она совсем мелкие брала, ей удобней дочери давать в школу на завтраки.

Семнадцать рублей – там Майкл Джексон на мавзолее приветствует Ростроповича.

Четырнадцать рублей – крестьянка серпом бьет рабочего по молоту.

Два рубля запомнились – там Попов с Лужковым в проруби плавают.

Крупные деньги жена спрятала за батарею, дочери – она в третьем классе у нас – дала на завтрак четырнадцать рублей. А мне чего-то так жалко ее стало… дочь-то. Тайком дал ей еще бумажку на двадцать пять тысяч. Сказал:

– Это тебе до окончания школы.

Днем она приходит с учебы, говорит:

– Ну и простота вы! Хорошо, что я все ваши фальшивые деньги у гостиницы «Интурист» успела обменять у монгола на тысячу долларов.

Горько нам сделалось оттого, что жулье у нас на каждом шагу, оттого, что только среди монголов и остались простые люди.

А доллары, конечно, не по семнадцать, шестнадцать, четырнадцать, а как и положено – пятьдесят да сто. Все зеленые, с водяными знаками, на всех Вашингтон… пьет пиво с раками.

Поликлиника

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Доктор…

– Фамилия?

– Петров. Доктор, у меня это месяц назад началось…

– Талон.

– Пожалуйста, и понимаете, сперва ничего…

– Вашей карточки нету. Сходите в регистратуру.

– Доктор, я сходил, вот карточка.

– Фамилия?

– Петров. С месяц назад началось. Сперва ничего, только насморк.

– Талон.

– Я вам отдал. Только насморк был…

– Слушаю вас.

– Я говорю…

– Та-ак.

– Я говорю…

– Та-ак.

– Я говорю…

– Та-ак. Еще на что жалуетесь?

– Месяц назад насморк.

– Та-ак.

– Мне посоветовали закапывать настойку из мухомора, и насморк прошел.

– Хорошо-о.

– Но один глаз прикрылся совсем.

– Хорошо-о.

– Что – хорошо?

– Что один.

– А еще, когда глотаю, в ноге отдает.

– Та-ак.

– Мне один посоветовал спать на колючей проволоке…

– Та-ак.

– И глаз открылся. Но по телу пошли пятна.

– Та-ак.

– Мне один посоветовал сажей натереться.

– Та-ак. Стул нормальный?

– У него?

– У вас.

– При чем здесь стул?

– Слушайте, мне за два часа надо принять сто человек, а вы время тянете. Что у вас? Та-ак.

– Я сажей натерся. Меня так трясти стало, что зубы начали выпадать.

– Та-ак.

– А главное – насморк вернулся. Только теперь как чихнешь, так по всему телу пятна и ноги подкашиваются.

– Та-ак. Психическими болезнями никто в семье не страдал?

– Нет.

– Головой никто ни обо что?

– Нет.

– Женаты?

– Нет.

– Во-от оно что. Тогда так. Зубы будете чистить только пастой «Весна».

– У меня все выпали.

– А на поясницу перцовый пластырь. Через неделю покажетесь. До свидания.

– До свидания.

– И позовите Петрова.

– Это я.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Талон.

– Я вам отдал.

– Слушаю вас.

– Я говорю…

– Та-ак. И давно это у вас?

– С месяц. Я самолечением занимался.

– Та-ак.

– Все болезни появились, а стул пропал.

– Окулисту показывались?

– Показывался.

– Что он?

– Велел больше ходить.

– Так идите.

– Петрова позвать?

– Обязательно.

– Петров, заходи!

Когда не все дома

ШТРИХ К КРИМИНОГЕННОЙ СИТУАЦИИ В СТРАНЕ

– Кто там?

– Мама.

– Чья?

– Твоя.

– А как тебя зовут?

– Анна Степановна.

– С какого ты года?

– Шестьдесят первого.

– А где твои ключи?

– Забыла. На калошнице лежат. Открывай.

– А папка у нас кто?

– Алкоголик. Сынок, это ты?

– Я.

– Как тебя зовут?

– Витя.

– Сколько тебе лет?

– Десять.

– А дедушка у нас кто?

– Алкоголик.

– Хорошо, сейчас я открою.

– Ты ключи забыла.

– Ой, забыла, сынок, забыла на калошнице. Открой, это я – мама.

– Чья?

– Твоя. Господи! Да что же такое творится?! Сынок, это ты?

– Я.

– …

– …

– Как тебя зовут?..

Народное средство

У одной женщины муж пил… не сильно так, но все-таки… до беспамятства.

Она со старушкой одной сговорилась. Этот муж просыпается как-то после пьянства – видит, по комнате метается женщина преклонного возраста… в одной сорочке чего-то. Он забеспокоился: мол, где это я?

Смотрит – он дома у себя. Тогда он думает: «Кого-то я привел, значит. Но чего она староватая какая? Одни мослы торчат. Как будто она сто лет работала лошадью в шахте».

Тут дети его выбегают, они тоже в заговоре участвовали, кидаются к этой женщине, кричат:

– Мама, мама! С добрым утром.

У него от нервов ноги задергались. Вернее, одна. Одна спокойно лежит, спит, а одна чего-то задергалась.

Тут старушка как скажет:

– Вставай, сокол мой…

У него и вторая нога задергалась.

Полгода прошло. Щас хорошо живут с женой… недавно купили себе велосипед… в кредит. Оба очень любят кататься. У него, правда, дрожь осталась и ноги на педалях не держатся. Так что он, в основном, за седло держится, бежит рядом. Пить, конечно, бросил, а от велосипеда не оторвать его.

Можно, можно излечиться от пьянства, средств много народных.

У одной женщины муж тоже пил. Не очень сильно, правда, не до беспамятства. Он раздеться сам не мог. Она через Дроздова из «Мира животных» достала немного жидкости… от вонючки… и всем стаканам в доме дно смазала. Так вроде в квартире запах ничего, лесной даже, а как стакан к носу подносишь, от вони спазм делается. А еще она рядом сидит, говорит:

– Из чего только теперь водку не делают! Такую пить – надо навозом закусывать.

А он навозом чего-то не захотел. Щас хорошо живут… в том месяце ремонт сделали… в коридоре.

А одна женщина, у нее муж тоже пил… не сильно, он сам раздевался. Не сразу, конечно… ближе к утру. Но он, как разденется, кровать не мог найти.

Она думает: лучше я один раз потрачусь, чем всю жизнь в нищете жить. И как-то в понедельник, куда только можно чего влить, влила водку.

Муж приходит вечером, сел щи хлебать – там водка. Он кинулся к холодильнику, достал кефир, чтобы запить, – там водка. Она кричит:

– Тебя Бог наказал! До чего не дотронешься, всё водкой становится. Бросай пить!

Он орет:

– Нет! Никогда! Это чего-то коммунисты подстроили!

И бегом в туалет, стакан целый раз из бачка, а там тоже водка.

Щас хорошо живут, пошили ему новое пальто… из ее старого. Конечно, умом он немного тронулся, но зато совсем не пьет… даже воду.

А одна женщина, у нее муж тоже пил. Совсем не сильно… кровать мог найти… взобраться не мог.

Она на ксероксе напечатала фальшивых денег. Как за хлебом мужа, она ему настоящие дает, как за водкой – фальшивые.

И он начал замечать, что как за хлебом, ему хлеб дают, а как за водкой – ему дают в морду. В какое время ни приди. Хоть ведро бери, хоть сто граммов. А что он, донор, что ли?! Всякий раз за стакан водки полстакана крови сдавать.

И он невзлюбил выпивать. Щас они очень хорошо живут… даже на какую-то газету подписались… на три месяца.

А одна женщина, у нее муж почти не пил, так… чисто символически – на кровать мог взобраться… Он удержаться на ней не мог.

Она сама стала угощать его водкой, но каждый раз подсыпала туда порошок, чтобы пронесло его.

Он выпьет – бежит, выпьет – бежит. И здорово так привык! Уже жена забудет подсыпать… он все равно бежит. Просто пустой стакан на улице увидит – бежит. А не всегда же у нас рядом, правильно?.. И он на свежем воздухе стал часто бывать. И незаметно бросил пить.

Щас хорошо живут, недавно им в «Лотто-миллион»… до выигрыша всего одной цифры не хватило.

Любого можно вылечить от пьянства. Можно, конечно, гипнозом. Но лучше народными средствами.

Кто виноват?

О-о-о! Сколько лет, сколько зим?.. Когда последний-то раз с тобой видались?.. Позавчера?..

Вот ты ничего и не знаш. Вчера Петр с Иваном убили друг друга… до крови.

Петр телевизор включил. Смотрел, смотрел… с полчаса – нет ничего! То, бывало, рябь показывал, а тут нету и ее, одни крапины.

Крапины же неинтересно смотреть. Он – к Ивану.

Ну, Иван сразу пришел… под хмельком, правда. И Петр маленько под хмельком был. Да… короче, пьяные оба в стельку.

Иван сперва-то починил телевизор, заработал он… Вставил вилку в розетку, тот и заработал.

Пошла рябь! Голоса нету, а рябь хорошая идет, крупная… Хоп! Исчезла рябь. Прождали с час – нет! нету ничего.

Тогда что же? Достали бутылку… две ли. И началась тут хренатень. Иван первый заметил… И Петр первый.

Они выпили по рюмке – оп! – рябь появилась. Только закусывать – чик! – рябь исчезла. Что такое, твою мать?! Они наливать скорее – оп! – рябь здесь. Они закусывать – чик! – нету ее.

А ну, какого дьявола?! И что за шутки?! Выпили – оп! – вот она, рябь. Закусили – чик! – вовсе ее нету. Твою мать-то совсем! Они стаканы достали, давай стаканами проверять. Налили – оп! – есть рябь. Они закусывают – нету ряби.

Ни грозы на улице, ни самолетов. Что тогда?! Два часа уже так-то.

Тарелки достали. Налили в тарелки – оп! – есть рябь. Они закусывать – чик! – нету ряби.

До слез прямо. Обнялись, плачут сидят… Сидят, сидят… Ага! Тут Иван кулаком и ударь по телевизору, тот возьми и взорвись.

Ну, тут у них драка и вышла.

И кто виноват?.. Петр ни при чем, я считаю. Иван виноват!.. А Петр прав. Он же не понимает в телевизорах. Только с какой стороны смотреть… А что там внутри? Куда какой провод? А ну замкнет?! Дом спалишь!

Кузьма вон Порошков весной взялся у жены роды принимать. Твое это дело?! Учился ты?.. Что ты лезешь, куда не надо?! С ножом встал у постели, пуповину чтоб резать. А та глаза открыла!.. Господи! Муж с ножом у горла! Обморок с ней! С сердцем что-то… И троих родила.

Петр не виноват, я считаю… Никак он не виноват… Нет… Да, я считаю, и Иван не виноват. Он же тоже в телевизорах не понимает ни хрена. У него и своего сроду не было. Не знаю, чего он взялся чинить… Он чего не знает, за все берется.

Я так считаю… все-таки Петр виноват!.. А не Иван… Петр… А кто же еще? Знай, кого зовешь. Тем более видишь, он лыка не вяжет… Зачем звать? Какой с пьяного спрос?

Белкин вон Сергей Алексеевич. Агроном! Считай, непьющий совсем. Кто его одного в поле видит?.. Тут брат к нему приехал с женой. Ну, выпили чуть. Дело к ночи. Жёны спать.

Хозяйка у Сергея Алексеевича уважительная женщина – гостям свою постель уступила, самим в сенях, значит, постелила. Мужа предупредила.

А они добавили еще!.. Под утро он брата в сени, сам в постель по привычке.

И что теперь?! Кто кому муж, кто кому брат?

И спьяну не помнят, было чего, не было. Жены смеются, кричат: ничего не было!.. Может, и не было. Тогда чего они веселые такие?

Я считаю… Иван виноват… Конечно, Иван… Нет, Петр! Петр виноват… Или Иван?.. Нет, Петр. Петр.

Что ты делаешь, зараза?! Иван же тихонько кулаком, а ты ему со всего маху в зубы. Разве это дело?.. Он тихонько, и ты тихонько. Он средне, и ты ему тогда средне. Надо же меру знать.

Колька вон Веревкин весной в городе знакомца встретил. Приятеля. Как звать, не помнит, а вроде виделись где-то. Тот в буфет приглашает. «Заказывай, – говорит, – что хочешь, я при деньгах». А этот – дармоед же! Что ты!.. Жена с им обедает, боится отвернуться… без куска останешься.

Назаказывал! Выпили они, закусили. У того живот схватило, он кошелек на стол, сам бегом в туалет. Колька ждет… час, другой. Буфет пора закрывать. У Кольки денег только на обратную дорогу. Счет приносят – сорок три тыщи!.. Тут у Кольки живот свело. Милицию вызвали. Кошелек открыли – пустой, бумажки только «Все на выборы!»

Два месяца вычитали из зарплаты… И еще дома от жены получил ровно на сорок три тыщи.

Я считаю, Петр виноват!.. Иван тихонько ударил, верно?.. А Петр со всей силы… А Иван тихонько… по телевизору-то.

Да тоже ведь – это телевизор, а не морда. Что по ему стучать зазря?.. Какая спешка вдруг?.. Чуду тебе щас покажут на трех ногах?

Тимофей вон Дубков поспешил… Залез на крышу трубу поправить, а у соседа дачница загорала… лопухом прикрылась.

Он и пополз по крыше, как змей. Что ты, лопуха не видал, твою мать-то?!. Лопух и лопух… Да и под лопухом-то что, ухо, что ли?.. Полз, полз, а крыша кончилась! Это ж не дорога в Москву.

Вообще потом три месяца на баб не смотрел… Еще ведь что, у жены там корыто стояло – внука купать затеялась. Кипятку налила, пошла за холодной… А Тимоха тут и приполз… Ну, грудь, лицо у него не пострадали ничуть, слава богу. Ноги тоже, слава богу, целы, а остальное все… вкрутую.

Так-то вот.

Я считаю… Петр не виноват… И Иван не виноват.

Видишь, как у нас, у русских, получается – никто не виноват, а у всех морды битые… Не слышно, чтобы еще где-то так. Что-то у нас только.

Родня

О н. Зойк, Иван-то Никифорыч умер?

О н а. Гос-споди! Царствие небесное… Когда же?

О н. Так я не знаю. Я тебя спрашиваю. Вспомнил тут, давно что-то Ивана Никифорыча не видать. Помер он, что ли?

О н а. Погоди-погоди. Какой Иван Никифорыч?

О н. Здорово живешь. Совсем, что ли, плохая стала? Петьки нашего шурин.

О н а. Какого Петьки нашего?

О н. Брат твой Петька!

О н а. Чего ты мелешь? Ванька у меня брат, Сережа и Саша.

О н. Да троюродный твой брат! Из Протасовки. Сын тети Галин.

О н а. А-а-а!

О н. Ворона кума.

О н а. Женька!

О н. Женька?.. А я Петька. Женька! Ну да! Их семь человек у ей, у тети Гали, всех не упомнишь. О-о-о! Женька, Женька, точно. У него кто шурин?

О н а. У него нет шурина. Он неженатый еще. Да какой Иван Никифорыч-то?

О н. С Чуйского тракта… Печник он, что ли.

О н а. Кто у нас с Чуйского?.. Не кум ли Лешкин?

О н. Который Лешка?

О н а. Тети Дуни Лешка.

О н. Которая тетя Дуня?

О н а. Стрелочница. Рельсы-то у нас откуда? Картошку нам все помогала сажать. А Лешка – сын ей родной. На спасательной станции работал.

О н. Так он утонул же!

О н а. Когда?!

О н. В том годе.

О н а. Кум утонул?!

О н. Лешка сам.

О н а. Лешка я знаю. Я думала, ты про кума.

О н. А тетки Прасковьи Лешка. У него кто кум?

О н а. Тетки Прасковьи бабы Машиной?

О н. Да.

О н а. Твоей бабы Маши или моей?

О н. Твоей.

О н а. Моей бабы Маши Прасковья в Хабаровске за прапорщиком… Сапоги у нас с портянками откуда? У них двое ребят: Танечка в третьем классе и Вовик в шестом. Никакого Лешки нету.

О н. Несешь, сама не знаешь что. «Вовик в шестом». Уж он армию отслужил!

О н а. Сиди «армию»! Это тети Кати сын отслужил, Владик.

О н. А тот Вовик?

О н а. А тот Вовик… Уж он женился на Лиде дяди Сережиной.

О н. В шестом классе?

О н а. Я про Владика. Лиду взял он, дяди Сережину, который сват нашей Зине. Их-то дети поженились весной. Забыл, на свадьбе гуляли? Павлик и Вика. В универмаге она торгует… горшками. А Лида – вторая дочь. Малярша она, краска-то у нас откуда? Они с Владиком тоже друг другу как-то приходятся. У нас всех один прапрапрадед.

О н. Ну… умер он, что ли?!

О н а. Давно. Уж лет сто.

О н. Как – сто?! Пять лет назад выпивали с ним вот здесь.

О н а. Про кого ты спрашиваешь? Про деда нашего общего?

О н. Печку нам кто клал?

О н а. Степан Иваныч. Которая развалилась печка?

О н. Нет! Которая развалилась, я сам клал. А потом-то?.. Рыжий такой! С головы до колен! Аж на пятках у него конопатины. Ваша родня-то!

О н а. А у вас все косопузые.

О н. При чем здесь?

О н а. При том. Только пожрать да выпить на чужой счет.

О н. О-о! Понесло ее.

О н а. Вся родня такая. Убьют за стакан. И жрут, и жрут, пока в слюне не запутаются.

О н. Куды тебя понесло? Про что говорим-то? Про Ивана Никифорыча… О-о-о! Вспомнил!! Как же, как же… Нет, не вспомнил… А зеленки ведро у нас пятый год стоит, откуда оно?

О н а. Поля подарила дяди Витина. Медсестра.

О н. Которая задницей вертит?

О н а. Это Оля, буфетчица. Вилки-то с ложками у нас откуда?

О н. У ей кто муж?

О н а. Виктор.

О н. Виктору ж я помогал погреб копать, когда он ногу-то сломал?

О н а. Это Сергей – брат мужа невестки дяди Мишиного. Он нам помогал копать, когда у тебя рука отнялась. А Виктор нам крышу стелить помогал. Несчастье тогда тоже случилось – сорвался он со стропил… самогон весь разлил.

О н. А печку кто же клал?.. С Чуйского тракта-то кто у нас?

О н а. Никто вроде бы.

О н. Как – никто? Рассказывай мне. Ванька тети Ленин шурин Женьке из Маснево? А Женька через Верку, жену свою, Славке доводится кем-то?.. Он Славке доводится, доводится! А Славка сам с Чуйского!.. Вот я и вспомнил… О-о-о. Наконец-то, твою мать, прости, Господи… Вспотел аж.

О н а. Какому Славке?

О н. Кудимовскому… Почтарю… Ваша родня-то рыжие.

О н а. Почтарь – ваша родня, косопузые.

О н. Еще чего? Не ты, я бы его давно отвадил. Одна рожа наглая чего стоит.

О н а. Ну да.

О н. Что ну да?

О н а. Наглая рожа… Я так и думала, что из ваших. К нам он ни с какого боку.

О н. А что же брат его гостил у нас неделю целую… лет семь назад. Это ж брат его был, Славкин?

О н а. Почем я знаю. Ты принимал.

О н. Я думал: ваша родня.

О н а. Еще чего?

О н. Кого ж мы принимали?

О н а. Вот он, наверное, и есть Иван Никифорыч.

О н. Будет тебе! Что я, Ивана Никифорыча не помню?

О н а. Ну, кто он, Иван Никифорыч твой?

О н. Кто?

О н а. Да. Кто он?

О н. Кто… Всё! Иди. Пристала: кто, кто?.. Иван Никифорыч, и всё… Родня чья-то… Небось уж помер давно.