Текст книги "Самые интересные люди, казусы и факты всемирной истории"
Автор книги: Анатолий Вассерман
Соавторы: Нурали Латыпов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Орфографическая паника
Система языка совершенствуется постоянно
сентябре две тысячи девятого, в начале учебного года разразился изрядный скандал. Министерство образования и науки утвердило в качестве нормативных словари, где признаны некоторые просторечные формы произношения. Все негодовали: узаконена явная безграмотность. На мой же взгляд, недостаток этих форм не в том, что они безграмотные. Главное – они выпадают из общей структуры языка. Потому, собственно, и безграмотны.
В тысяча девятьсот пятьдесят шестом опубликован полный свод действовавших в тот момент орфографических правил. Он устранил некоторые разночтения, бытовавшие до того. Например, именно тогда слово «чёрт» окончательно стали писать через «ё», а не через «о».
Когда все правила оказались сведены вместе, появилась возможность осмотреть их единым взглядом и понять, что в них не в порядке. А не в порядке – не в соответствии с общим принципом – оказалось довольно многое.
В русском языке принят фонемный принцип правописания. Фонема – грубо говоря, звук в том виде, в каком он звучит в отсутствие помех от соседних звуков в слове. Скажем, слово «солнце» надо писать через «л», потому что в других формах – например, в слове «солнечный» – это «л» отчётливо слышно. Из этого примера, кстати, видно, каким образом выделить фонему. Надо изменять слово разными способами, смотреть, как звучат разные его формы. Отсюда и второе название фонемного принципа: морфологический.
Конечно, есть и исключения. Например, в слове «собака» первая гласная ни в каких формах не попадает в ударное положение, где звук не испытывает помех со стороны «соседей». То, что там должно писаться «о», а не «а», приходится просто запоминать. Ведь слово это заимствованное. Поэтому звук в нём должен быть таким же, что и в исходных языках – в данном случае тюркских.
Есть и многие другие тонкости, которые стали отчётливо видны именно в полном своде правил. Естественно, появились предложения, как устранить многие нарушения фонемного принципа, не вызванные ни внутренними закономерностями русского языка, ни влияниями других языков.
Ещё когда я учился в младших классах, в тысяча девятьсот шестьдесят четвёртом лингвисты предложили внести некоторые поправки в принятую тогда русскую орфографию, чтобы последовательнее провести фонемный принцип.
И тут начался скандал. Мягко говоря, дикий и безобразный. Громадная часть советской интеллигенции восстала против изменения так, как если бы им предложили в одночасье вообще забыть о правилах грамматики.
Интеллигенцию надо понять. Во-первых, в те времена общественный протест был вообще неприемлем для власти, и вдруг нашёлся хоть какой-то законный повод выплеснуть массовое недовольство властью. Его, естественно, использовали многие и с огромной радостью. Во-вторых, как раз в тот момент снимали с высших постов Никиту Сергеевича Хрущёва. За десять лет властвования он успел надоесть очень многим. Но нелюбовь к нему было слишком опасно выражать применительно к его политическим решениям. И она выплеснулась в виде недовольства усовершенствованием правописания.
Дело доходило до смешного. Например, знаменитая писательница Мариэтта Сергеевна Шагинян выступила с громадной негодующей статьёй, где практически дословно повторила свои же возражения против орфографической реформы, предложенной в тысяча девятьсот четвёртом и официально введенной в действие в тысяча девятьсот восемнадцатом. Той самой реформы, чьими плодами все мы пользуемся. Именно эта реформа отменила букву «ять», к тому времени в русском языке совершенно неотличимую от «е», отменила твёрдый знак в конце слов после согласных и так далее. Почтенная писательница просто вытащила из архива старую статью, отряхнула её и точно воспроизвела.
Дружный протест мастеров художественного слова возымел действие. Реформу похоронили. Образованным не пришлось переучиваться. Дети, как и прежде, зазубривают изобильные исключения из простых и ясных правил.
Между тем язык развивается, противоречия в правописании накапливаются. Если и впредь будем пользоваться традиционной орфографией в тех местах, где она отступает от ключевого, основополагающего принципа нашей орфографии, мы рискуем, что у нас, как в английском языке, слова превратятся в иероглифы, чьё написание не имеет со звучанием практически ничего общего.
Несколько лет назад виднейшие наши лингвисты снова предложили воспользоваться хотя бы некоторыми очевиднейшими предложениями реформы шестьдесят четвёртого года. И снова поднялся такой же негодующий крик людей, понимающих в лингвистике, честное слово, ещё намного меньше меня.
Конечно, обществу нужна стабильность. Но не любой ценой. И стабильность не должна использоваться как аргумент против перемен в тех случаях, когда эти перемены назрели, когда они очевидным образом необходимы. Потому что чем дольше мы сопротивляемся переменам, тем больше нам придётся ломать, когда необходимость в них станет очевидной всем и каждому. Негодующие крики противников реформы так же нелепы, как радостные лозунги борцов за преобразования в любом направлении и любой ценой. Общество болезненно переживает революции. Но именно чтобы не испытывать эту боль, мы должны не противодействовать эволюционным изменениям.
Оплаченные дети
Государству придётся заботиться об обществе
Осенью две тысячи девятого внезапно сразу во многих местах активных дискуссий началось обсуждение идеи: оплачивать из государственных средств рождение и воспитание детей.
Уже рассмотрено немало вариантов этой идеи. Например, дальнейшее развитие концепции материнского капитала плавно переходит в пособие по уходу за ребёнком в сумме, примерно соответствующей затратам на полноценного наёмного воспитателя. Есть и предложения радикальнее. Скажем, женщины, желающие сделать аборт по социальным причинам, вместо этого могут получать от государства регулярную зарплату на время беременности, а потом, если социальная причина для отказа от ребёнка не исчезнет, в компенсацию полученного сдадут ребёнка тем, кто желает за ним ухаживать и его выращивать.
На первый взгляд эти идеи выглядят очень странными. Мы привыкли считать, что дети нужны прежде всего самому человеку. А ведь смешно поощрять к тому, что самому нужно. Но к сожалению, некоторый смысл в поощрении есть. Развитие общества изрядно заглушило многие естественные потребности. Причём естественная потребность в деторождении заглушена куда серьёзнее большинства других. Ибо причин к сокращению деторождения очень много.
Я уже не раз упоминал одну из серьёзных чисто экономических причин – государственное пенсионное обеспечение, позволяющее надеяться не на своих детей, а на чужих. Но эта причина явно не единственная. Скорее всего, даже далеко не главная. Куда важнее то, что потребность в самореализации человека непрерывно возрастает по мере того, как общество предоставляет для неё всё новые возможности. Рано или поздно потребность в самореализации вступает в противоречие с потребностью деторождения, поскольку, очевидно, человеку под силу реализовать далеко не все свои возможности одновременно.
Поэтому обществу рано или поздно придётся возмещать общественные же воздействия, приводящие к спаду рождаемости. Более того, желательно делать это как можно скорей, поскольку существует некая критическая масса населения, необходимая для развития и инноваций. Как я уже не раз говорил, население СССР в целом ещё было выше порога, необходимого для инноваций. Население любой из постсоветских республик в отдельности уже намного ниже – поэтому без воссоединения Союза промышленности не выжить. А при теперешних темпах развития науки через несколько десятилетий население не то что былого Союза, но и нынешней объединённой Европы окажется ниже порога инноваций. То есть обществу просто ради самосохранения, ради сохранения способности к развитию придётся так или иначе поощрять рождаемость.
Но также понятно, что при этом возникает множество опасностей.
Например, далеко не худшая из них – профессиональное деторождение. Может статься, что какие-то люди полностью сосредоточатся на деторождении и вообще выпадут из других общественно полезных занятий. Это кое-где наблюдается уже сейчас. Скажем, многие граждане Соединённых Государств Америки обвиняют жителей бедных негритянских кварталов в том, что те ничего не делают, а только рожают детей и живут на пособие, выделяемое государством на этих детей из средств более богатых налогоплательщиков. Понятно, при этом обстановка в семье такая, что ни о каком воспитании детей – поводов для пособия – даже речи нет: их в лучшем случае понемногу кормят.
Но опасные последствия такой узкой специализации можно преодолеть несколькими разными способами – начиная от финансирования не только деторождения, но и воспитания и кончая передачей детей, рождённых за казённый счёт, на усыновление в более благополучные семьи.
Думаю, люди более сведущие в педагогике и в семейной жизни, нежели я, предложат и куда более эффективные способы преодоления негативных последствий такого хода событий. Но скорее всего эти же люди предложат и многие другие возможные сценарии развития угроз. Так что взвешивать все плюсы и минусы предложения о финансировании деторождения предстоит, похоже, ещё довольно долго.
В частности, мировой опыт использованных форм материального поощрения пока, насколько я могу судить, исследован далеко не в полной мере. Да и наш собственный опыт материнских пособий ещё придётся серьёзно анализировать, чтобы решить: продолжать ли эту практику и совершенствовать ли её.
Исследование мирового опыта поощрения рождаемости пока не проведено, кажется, нигде в мире. Возможно, именно поэтому вопрос пытаются каждый раз и в каждой стране решать с нуля, не опираясь на уже существующий опыт.
Такое исследование само по себе – достаточно сложная и серьёзная задача. Но уже понятно, что решать её необходимо.
Пока, по сути дела, ясно только одно: что современное общество уже испытывает острый дефицит детей; что этот дефицит заведомо необходимо преодолевать; и что какие-нибудь сильнодействующие средства для этого употребить придётся. Но какие именно?
Пока мне кажется, что идея платить за деторождение – далеко не худший из уже рассмотренных обществом вариантов. Хотя, наверное, и далеко не лучший из тех, какие ещё могут быть в дальнейшем придуманы и испытаны. Но пока они ещё будут испытаны – много воды утечёт. А этот путь уже есть. И, похоже, к нему уже в ближайшем будущем придётся привыкать.
Перламутровое мясо
Необоснованно бояться можно даже регулярной структуры
Мои родители заглядывают в продмаг рядом с домом при каждом выходе на улицу, дабы всегда есть свежее. Вот и мясо они обычно берут в небольших уже расфасованных нарезках. Когда я в очередной раз гостил в Одессе, мама показала мне свежекупленную нарезанную говядину по-баварски. И беспокойно спросила: не указывает ли перламутровый блеск среза на какую-нибудь недоброкачественность – вроде, например, особого вида плесени?
Блеск перламутра порождён тонкослойной структурой. Полупрозрачные слои кальцита с органическими добавками, слагающие раковину моллюска, сопоставимы по толщине с длинами световых волн. Свет, отражающийся от межслоевых границ, интерферирует – взаимовлияет: складывается на тех направлениях, куда разные отражения приходят в согласованной фазе, и гасится на всех остальных. По разным направлениям согласование разное, так что видны разные длины волн – цвета. Малейший поворот самой раковины меняет условия отражения – и цветовая картина в целом играет.
Жемчуг тоже из слоёв перламутра (само это слово – немецкое «мать жемчуга» во французском произношении). Моллюск изолирует попавшее в раковину инородное тело (или – на плантациях – искусственно внесённую затравку). Кривизна же слоёв в жемчуге заметно больше, чем в стенке раковины. Соответственно и направления предпочтительного отражения разных цветов образуют более сложную картину. Игра цвета жемчуга несравненно изящнее, нежели поделочного – почти плоского – перламутра.
Мышечные волокна потолще световых волн. Но если на плоский срез, сделанный поперёк волокон, посмотреть под малым углом, размеры видимых проекций клеток сопоставимы с нужными длинами. Значит, регулярная структура мяса тоже может давать эффекты интерференции света, отражённого или хотя бы дифрагированного – рассеянного благодаря волновым свойствам – от разных участков. В частности, можно наблюдать и перламутровый блеск.
Сходным образом играют оптические диски. На них неоднородности с различной способностью к светоотражению нерегулярны: их расположением кодируется информация. Но поверхность диска содержит направляющую спираль – по ней ориентируется оптика. Спираль с постоянным шагом образует правильную дифракционную решётку. Интерференция света на ней столь эффектна, что бракованные диски зачастую служат украшениями.
Одно время модно было надеяться на ослепление дисками милицейских радаров: мол, металлическая поверхность даёт дополнительные отражения. Между тем тиражируемые на штамповочных станках диски слишком малы по сравнению с характерной длиной волны радара, и отражение не создаёт значимой помехи: даже обычные зеркала заднего вида отражают куда больше, а замеру скорости не мешают. А уж покрытие записываемых оптических дисков и вовсе неметаллическое: органика, распадающаяся при лазерной концентрации света нужной длины. Основная же масса украшений – именно записываемые диски: очень уж много причин для сбоя в процессе компьютерной записи, так что брак неизбежен. Блестяшки, болтающиеся на леске в оконных проёмах, лишь указывают ГАИшнику: перед ним – потенциальный нарушитель, намеренный обмануть закон. По счастью, попытка скрыть превышение скорости оптическими дисками – как говорят юристы, покушение с негодными средствами.
Подобных – редко преступных, но неизменно нелепых – следствий массовой неграмотности всегда было немало. И, как правило, за любым поверьем при глубоких раскопках обнаруживаются чьи-то деньги.
Вспомним моду на кактусы около компьютерных мониторов – якобы ради защиты от вредоносного электромагнитного излучения. Ранние конструкции электронно-лучевых трубок и впрямь изрядно фонят, а массовому сознанию свойственно преувеличивать невидимые опасности – но уж кактус-то никоим образом не защищает от частот, соответствующих многокилометровым волнам! Да и организм поглощает лишь ничтожно малую долю столь длинных колебаний – то есть защищаться фактически незачем. Зато кактусоводы изрядно обогатились (и, возможно, сами охотно поддерживают слухи о чудодейственной защитной силе своего колючего товара).
Увы, когда кому-то удаётся придумать угрозу – механизм критики в нашем сознании зачастую отказывает. Более того, чужая критика – сколь угодно обоснованная – зачастую воспринимается как подлый замысел заговорщика. Что раскрывает простор для подлинных заговоров. В наш меркантильный век – чаще всего против наших кошельков.
Многие наши опасения пока не поддаются монетизации. Например, перламутровый блеск мясного среза, помянутый мною в начале, вроде бы ещё не коммерциализирован. Так что владельцы продовольственных магазинов могут заранее подготовиться к возможным обвинениям в торговле бракованной – судя по внешнему виду, заплесневевшей – нарезкой. А жуликам, уже радостно составляющим планы использования описанного мною факта для шантажа коммерсантов, лучше поискать иную кормушку.
Вовсе без кормушки махинаторы не останутся. Ибо никто не знает всего. А бесстрашие неведения – дело редкое: в естественных условиях, где шла наша эволюция, полезнее перестраховка. Обычно незнание порождает не просто осторожность, а страх. Умельцы же, способные превратить общественное беспокойство в личный доход, найдутся всегда и везде. По старой немецкой поговорке, нет такого свинства, откуда нельзя выкроить кусок ветчины.
Полицейские и пираты
Форма не должна препятствовать содержанию
Тему для этого монолога мне дал мой брат. Он по работе связан с морскими перевозками. Прежде всего – перевозками нефти. Раньше он занимался и многими другими ценными грузами, но уже довольно давно сосредоточился на нефтепродуктах. Естественно, он внимательнее меня следит за обстановкой на море. Поэтому именно он сообщил мне о решении германского правительства использовать военный флот для защиты судоходства от сомалийских пиратов.
И он же обратил внимание на изобретательный обход ограничений германского законодательства. По закону вооружённые силы не вправе противодействовать уголовной преступности. Они предназначены только для защиты от внешнего врага – так сказать, законно действующего. Поэтому на германский боевой корабль, патрулирующий у северо-восточного побережья Африки, отряжается наряд полиции. Этим полицейским надлежит при обнаружении пиратов проводить законную процедуру их ареста на месте преступления. После чего доставлять в Гамбург, ибо именно в Гамбурге находится общегерманский суд по делам о преступлениях на море. Как вы понимаете не хуже меня – конструкция получается хотя и законная, но крайне малоэффективная. Может быть, именно из-за этих сложностей юридической технологии германские военные моряки пока в боях с пиратами не особо отличились.
Между тем уже на протяжении двух веков действует конвенция о борьбе с пиратством. Она позволяет любым законопослушным гражданам, в том числе – военным, и даже в первую очередь – военным любой страны, захватывать пиратов, судить их на месте и на месте же приводить в исполнение приговор. Ибо фактически единственный приговор, предусмотренный этой конвенцией, – смертная казнь через повешение. Благо на любом корабле достаточно возвышающихся конструкций. Там именно эту смертную казнь можно привести в исполнение немедленно и со всеми удобствами.
Когда германским юристам напомнили о существовании такой конвенции, они ответили: территории германских кораблей и судов – часть территории Германии; соответственно на них действует не международное право, а исключительно германское.
Это – мягко говоря – отмазка. Любой международный договор, принятый надлежащим образом в конкретной стране, тем самым становится частью её внутреннего законодательства. Более того, по общему правилу международный договор, к которому страна присоединилась, имеет в ней бо́льшую силу, чем всё ранее принятое внутреннее законодательство. Поскольку – опять же по общему правилу – более поздний закон отменяет все более ранние законы в той части, в какой они с ним не согласуются. Конкретный формат отмены может быть различным. В некоторых странах издаются специальные предписания о том, что такие-то законоположения впредь считаются недействительными. В некоторых – предполагается, что отмена произошла автоматически, а в сомнительных случаях – суд разбирается, какой закон принят позже и соответственно действителен на данный момент, и в какой части он отменяет предыдущий. Но в целом таково практически во всём мире, включая Германию, соотношение международных и внутренних законов и обычаев.
Как видно, действия германских юристов в данном случае, насколько я могу судить, прямо противоречат как международному праву, так и внутреннему законодательству самой Германии. На мой взгляд, эти действия свидетельствуют прежде всего о глубоком страхе, пронизавшем германское общество в целом. Страхе перед собственной активностью.
Страх этот в какой-то мере оправдан. Германия в двадцатом веке дважды выходила на мировую арену силовым путём. Последствия оба раза оказывались катастрофичны не только для остального мира, но и для самой Германии. Достаточно напомнить, что Австрия всё ещё считается отдельным государством. А ещё недавно по историческим меркам и собственно Германия – в границах, сложившихся после Второй Мировой войны – была разделена на два государства, да ещё с совершенно разным внутренним укладом жизни.
Не удивительно, что сейчас – после столь разнообразного и болезненного опыта – страна старается воздерживаться от соучастия в каких бы то ни было международных акциях, предусматривающих хоть малейшие намёки на применение силы. Более того, недавно она поддалась давлению партнёров по Организации Северо-Атлантического Договора и один раз не воздержалась от поддержки такой акции – участвовала в бомбардировках Сербии силами НАТО. Это, естественно, породило новый всплеск неприятных воспоминаний. Причём не только в самой Германии, но и среди тех же партнёров, что на неё давили. Обжёгшись на молоке, не то что на воду – на капли дождя дуть будешь.
Но прямая служебная обязанность грамотных юристов и грамотных политиков в том, чтобы чётко различать: в каких случаях какие действия уместны и даже необходимы. А не в том, чтобы искать оправдания бездействию.
В старой сказке дурак услышал, что людей, несущих груз, надобно приветствовать словами «таскать вам не перетаскать». И в следующий раз обратился таким образом не к жнецам, таскавшим снопы с поля, а к безутешным родственникам, несущим гроб на кладбище. Немецкие юристы в данном случае выступили в роли дурака из старой сказки. Очень надеюсь, что у нас желающих уподобиться немецким юристам будет немного.
