Текст книги "Мой знакомый медведь"

Автор книги: Анатолий Севастьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава 24

Витька с Гераськой ехали промышлять соболей для музея заповедника. Добыть их решили неподалеку от заповедника, там, где издавна охотился зимой Гераська.

По черствому снежному передуву собаки, как по мостику, перескочили незамерзающий ручей. За ним корявые каменные березы с серыми, будто ножки подосиновиков, стволами росли намного чаще. Витьке то и дело приходилось кричать: «На ле!.. На ле!..» «Пра!.. Пра!..» – направлять собак между деревьями, где было побольше свободного места. Собаки послушно поворачивали то в одну, то в другую сторону. Но нарта все же заклинилась между стволами. Гераська, который до этого не вмешивался в управление собаками, высвободил нарту и крикнул: «Лешка! Чего стоишь? Ищи дорогу!» Лешка тут же повернул упряжку влево, поднялся выше по распадку и уверенно повел собак в сопки.

– Ты думаешь, он хуже тебя понимает, куда править надо, или застрянет между деревьями? Черта с два! Он зубы съел на этом деле, – уважительно говорил Гераська и вдруг боднул Витьку головой, потому что нарта сделала финт: сбоку выскочила на снег мышь, и собаки рванулись к ней. Хлюст хапнул ее вместе со снегом и тут же проглотил.

Собаки резво тащили нарту только под гору, а на подъем опускали хвосты, вываливали языки и косыми взглядами намекали: «Не пора ли передохнуть?»

– Вставай, на лыжах пойдем. Сырые они у тебя, – кивнув на собак, сказал Гераська. – Не втянулись еще.

Собаки подладились к ходу людей и неторопливо тащили нарту.

У крутого подъема им дали передохнуть. А потом пристегнули к упряжке Букета и сами помогали собакам – подталкивали нарту сзади.

Собаки вдруг прибавили ходу – заметили следы. Подбежали к ним, стушевались, робко засеменили на месте, и только Букет тянул упряжку вперед да Рябый тупо продолжал тащить нарту. Другие собаки упирались, не хотели идти, потому что следы оставила волчья стая. Букет протянул упряжку по следам к черному камню, остановился, обнюхал его внизу, провел носом вверх, опять вниз, сделал на камне отметку и направился было дальше по волчьим следам. Но Гераська решительно повернул упряжку. Букет нехотя сошел со следов. Если бы не держала упряжь, пустился бы вдогонку за стаей: видно, волчья кровь манила к волчьей жизни.

Подъезжая к палатке, Гераська еще издали начал ругаться, потому что увидел в снегу закоптелый чайник. Потом нашел разорванную телогрейку, резиновые сапоги. У одного отгрызен нос, у второго разорвано голенище.

– У, гадина, – ругался Гераська. Он погрозил невидимой росомахе, которая растащила из палатки все его пожитки.

Ватные штаны, о которые вытирал руки, когда прошлой зимой снимал шкурки, росомаха разделала на клочки. В ивовом кусте, рядом с остатками растрепанной корзины, в которой хранилась сушеная рыба, чернели перья вороны. Она пыталась стащить у росомахи часть добычи.

– Лабаз надо было делать, – сказал Витька.

– Лабаз! – огрызнулся Гераська. – Умные все больно! Она, когда захочет, и столб перегрызет, если жестью не обобьешь. Пулей ей по боку!

Гераська торопил собак к палатке. Осмотрел ее и вроде бы остался доволен.

Палатка была совсем не такой, какой представлял ее Витька. Издали виднелось больше чем наполовину занесенное сооружение, похожее на сарай. Возле него, как антенна, рожками вверх стояли вилы на длинной, раза в три длиннее обычной, палке. Раньше этими вилами охотники кололи заходящих на нерест крупных рыбин, выбрасывали на берег и складывали потом вдоль ручья штабелями на корм собакам. Накануне морозов рыба уже не портилась и хранилась всю зиму.

Широкая четырехместная палатка была привязана к двум столбам, а на них сооружен двухскатный навес из жердей, накрытый брезентом. Брезентом была накрыта и противоположная от входа сторона. Все это для того, чтобы знаменитые камчатские снега не раздавили палатку, которая стояла как бы в просторном шалаше. Между палаткой и стенами шалаша была воздушная прослойка, которая наподобие термоса защищала от наружного холода.

Во многих местах на темном полотнище белели длинные шпоры инея, словно холод пробил палатку белыми гвоздями. В центре – рыжая от ржавчины печка с приготовленными дровами.

Рядом с палаткой соболиный след спускался к ручью, в котором вяло плескалась после нереста рыба.

Гераська, пока было еще светло, не хотел терять ни минуты. Торопливо распряг и отпустил всех собак, кроме Лешки: трудно было бы поймать его потом. Собаки сразу отправились к ручью ловить рыбу, а Лешке Витька бросил банку рыбных консервов.

Гераська забрал капканы, рыбу для приманки и заспешил на лыжах в тайгу к знакомым дуплистым деревьям. До наступления темноты он хотел успеть поставить три-четыре капкана, чтобы назавтра было что проверять.

Витька перенес в избушку имущество с нарты и перед тем как готовить дрова, пошел посмотреть хотя бы немного тайгу возле палатки.

На ручку воткнутого в пень топора села и нахохлилась бесхвостая птичка, похожая на овсянку. На юг она не улетела, наверное, потому, что ее царапнули коготки какого-то хищника. Витька вынес и бросил перед ней горсть гречневой крупы. Крупинки потонули в снегу, чернея сквозь белую порошу. Птица испуганно вспорхнула и спряталась среди веток.

Витька пошел вдоль берега ручья. Неподалеку на коряжине распушилась какая-то огромная черная птица. По размерам это мог быть только филин. Но филин пестрый. Да и есть ли филины на Камчатке, Витька не знал. Витька стал подкрадываться, чтобы получше рассмотреть необычную птицу. Стараясь не скрипнуть снегом, подобрался совсем близко. Птица услышала шорох, встрепенулась, и сразу возникли вдруг четкие контуры могучего белоплечего орлана. Он плотно сжал перья, подобрался. Потом упруго взмахнул крыльями, неторопливо поплыл над тайгой.

Витька вернулся к избушке. Снег в том месте, куда он бросил крупу, весь был исстрочен следами полевки. Не боясь Витьки, она выбирала из снега крупинки и таскала их под брезент палатки.

В ручье, по бочажкам, прятались шустрые гольцы, они воровали икру у кижучей, которые еще не совсем потеряли силы после нереста и охраняли свои гнезда на каменистом дне ручья. По обычаям местных промысловиков нельзя было рядом с избушкой ни собирать дрова, ни ловить рыбу. Все это могло пригодиться на случай самый крайний.

Витька срезал на удилище сук по-прямее, отошел подальше от палатки и издали опустил в бочажок крючок с красной икринкой. Рука тут же ощутила удар – икринку схватил голец. Изгибаясь кольцом, он упал в снег и сразу, как будто пряча от глаз свое яркое тело, оделся в матовый снежный чехол.

Гераська вернулся потемну. В палатке горела свечка, потрескивали в печурке дрова.

Есть ароматную дымящуюся уху деревянной ложкой было особенно приятно. Да еще в теплой, уютной палатке. Витька научился топить железную печку так, чтобы она не раскалялась добела всего на несколько минут, а долго нежарко горела. А раньше свечки сразу же «падали в обморок», когда он затапливал в избушке железную печку. Дрова вспыхнут – непомерная жара, прогорят – холод, чуть ли не мороз. Вся хитрость оказалась в том, что надо класть в железную печку не только сухие, но обязательно и сырые дрова. Тогда горят они ровно и долго. С удовольствием пили чай. Гераська брал сахар кривыми, покусанными медведем пальцами. Прошло уже порядочно времени, а Витька никак не мог привыкнуть к Гераськиным шрамам.

Яркая луна пробилась в щель между брезентовыми створками и перечеркнула желтый свет палатки голубой полоской.

Витька накинул телогрейку и вышел из палатки. Зелеными искрами поблескивал снег. Собаки бродили по плотному сугробу рядом с синими тенями. Неподалеку дерево со сломанной вершиной вознесло вверх сук, будто предупредительно подняло руку, заставляя прислушаться к дикой тишине. Зеленоватые от лунного света горы словно висели в серебристом воздухе.

На снегу морозились пойманные собаками кижучи. По ручью, шлепая по воде лапами, гонялся за рыбой Завхоз. От ручья шел к палатке Нептун. Чук и Гек, как почетный караул, вышагивали по бокам. Нептун нес в пасти большого тяжелого кижуча. Подойдя к палатке, Нептун положил добычу на снег и лег спать. Чук и Гек подошли к Витьке. Он запустил пальцы в их мягкую шерсть и потрепал. Собаки стали отпрыгивать, явно предлагая поиграть. Витька чуть присел, хлопнул в ладоши, и собаки кинулись к нему, легонько прихватывая зубами Витькины руки.

Витька вернулся в палатку и стал убирать посуду после ужина. Продукты сложил в мешок и, как велел Гераська, подвесил к перекладине под крышей палатки.

Снаружи донесся шум собачьей стычки и обиженный лай Завхоза.

Оказалось, Рябый отнял у него рыбину. Завхоз наловил целую кучу, но все таскал и таскал из ручья. Другие собаки поймали по штуке, по две и уснули возле своей добычи. А Завхоз как будто отрабатывал свое прозвище – таскал и таскал рыбу, пока Рябый не вырвал у него из пасти кижуча.

– Вот чудные, – сказал Витька, завязывая палатку. – Один зачем-то целую кучу рыбы натаскал, а другому лень до ручья дойти, из пасти вырвал.

– Рябый, что ли? – спросил Гераська. – Как есть ненормальный.

– Почему? – недоверчиво спросил Витька.

– Был тут охотник один, – начал рассказывать Гераська, – он Рябого вырастил, а сам, случись, помер… От сердца… Не от сердца, правда, – от чая. Перед концом по сорок пачек в тайгу брал. Как котелок вскипятит, сразу пачку туда. Видать, от этого и помер… Рябый с кладбища неделю не приходил. Так и стал бездомным. Он еще там, на кладбище, тронулся. Замечаешь, собаки его не любят. Никаких правил не признает. Хочет, дворняжку возле ее родного дома разорвет, хочет – за зад схватит, когда обнюхиваются. Это по их законам никак нельзя. А ему все можно. Ты поосторожней с ним – темнота у него в глазах.

Дрова прогорели, но в оленьих кукулях было тепло.

Утром, едва развиднелось, вышли в тайгу проверять капканы и ставить новые, которые Гераська не успел поставить накануне. В тайге ни ветерка, никаких звуков. Только негромко шоркали подбитые нерпой лыжи. Впереди в утренних сумерках двигались между редкими деревьями два темных пятна. Витька настороженно смотрел и не мог понять, кто это.

– Ишь, – прошептал Гераська, – как индюки бегут, не взлетают.

– Да кто это?

– Глухари… Далековато, – сказал Гераська, а сам поднял ружье и выстрелил.

Одно пятно осталось на месте. Подошли. Гераська подержал глухаря в руках, подивился, что на таком расстоянии достало ружье. Положил птицу на снег и шагами стал измерять, сколько до нее было. На подбитых нерпичьей шкурой лыжах можно идти, не скользя, обычным шагом. Вдвоем нашли место, откуда стрелял. Насчитали девяносто четыре шага. Вернулись назад, к глухарю… А его нет. Отлежался, опомнился от контузии – и улетел.

– Так и надо, – проговорил наконец Гераська. – Если за столько шагов сбивать, никакой дичи не будет.

Когда совсем рассвело, наткнулись на свежий след соболя. Но он оборвался чуть приметной норкой: зверек ушел под снег, в заросли кедрового стланика. Там он будет шнырять в прогалах между веток, искать уцелевшие кедровые шишки, ловить полевок.

В долине ручья остановились у дерева с большим, похожим на дупло расщепом. Второй вход в дупло Гераська затрамбовал, чтобы соболь мог подобраться к приманке только с одной стороны. Положил в дупло кусок мороженой рыбы, а перед ним поставил капкан, пружиной внутрь дупла. Слегка припорошил его мелкой трухой. Случайный обломочек покрупнее осторожно снял пальцами, чтобы он не помешал дугам сомкнуться. Вокруг дерева разбросал сор – темное пятно на снегу тоже было приманкой.

Гераська не первый год промышлял в этих местах и знал, где чаще всего бывают соболи.

– А как в незнакомом месте ставить капканы? – спросил Витька. – Как понять, где соболь чаще бывает?

– Чего понимать? Когда этим делом интересуешься, много в тайге бываешь, глядишь, какими местами он ходит, замечаешь, чего ему интересно. Сам научишься на тайгу по-соболиному смотреть.

На снегу Витька заметил то ли черную дырку, то ли уголек. Он бы и не обратил на него внимания, но уголек чуть подвинулся к дереву. Витька присмотрелся и понял – это глаз зайца. И сразу увидел всего зверька с плотно прижатыми ушами, кончики которых тоже были черными. Белый заяц все же чуть выделялся на синеватом снегу. Зверек лежал у основания наклонной березки. Позади него, у ствола, темнела в снегу нора. Такие норы часто бывают в каменноберезовом лесу под наклонными деревьями. Может, ветер сильнее качает такие деревья, а может, наклонный ствол придерживает немного снега. Как бы там ни было, но под стволами всегда есть небольшая, похожая на нору пустота. Туда и приладились прятаться зайцы. Пережидают в них непогоду, скрываются от врагов.

Завидев людей, заяц вдавился в снег. Обычно, когда подходит человек, зверек осторожно выбирается из норы повыше, чтобы удобнее было удирать. Витька подходил все ближе, а заяц и не собирался бежать. При каждом шаге подавался немного назад, в нору. Когда Витька подошел вплотную, заяц спрятался в нее. А когда Витька отошел и обернулся, белая мордочка опять торчала из норы и следила за ним.

Последний капкан поместили в лунку, оставленную ночевавшим в снегу глухарем. Для приманки положили кедровку.

Когда вышли из распадка на увал, хорошо было видно вершины повеселевших на солнце гор. Каменноберезовый лес забирался далеко на их отроги.

Пошли проверять капканы, настороженные вчера. В полумраке дупла лежало на трухе полрыбины. Вдруг отрубленный топором мороженый рыбий хвост вздрогнул и повернулся. Это было так неожиданно, что не сразу сообразили, что произошло: из куска рыбы выскакивали крохотные землеройки. Это они сожрали рыбу изнутри, а когда услышали шаги, засуетились в панике в рыбьей шкуре, и она перевернулась.

Землеройки как горох сыпались в снег и терялись в нем. И возле другого капкана из дупла торчали маленькие головки этих крохотных востроносых, словно с хоботками, зверьков. Землеройки беспокойно шевелились, и казалось, что в дупле извивались змеи.

Гераська выбросил рыбью кожу, набитую зверьками, и положил в дупло новый кусок рыбы.

– Теперь кто быстрее – соболь найдет или они все сожрут. Давно такой напасти не было. Их ни один зверь не ест, а они все жрут: хочешь рыбу, хочешь мясо, как теркой стирают. Соболь попадет – и его сожрут, как только в капкане замерзнет.

Неприметные недавно дырочки в снегу, короткие строчки, бороздки следов теперь поневоле обращали на себя внимание. Стали приглядываться и всюду – в распадках, на гривах, у ручьев – встречали их множество. Значит, множество было и землероек.

Гераська издали понял – в капкан попал соболь. Снег вокруг дерева, на котором стоял последний капкан, был темным от мусора. Это заметное издалека пятно на снегу заставляет даже самых степенных промысловиков прибавлять шагу. А Гераська вовсе не был степенным. Он почти побежал, стараясь рассмотреть меж деревьев, цел ли соболь…

Соболь был цел. Он не вырвался из капкана и, главное, его не сожрали носатики, как звал землероек Гераська. На тросике, которым был привязан капкан, соболь повис на суку, и они не смогли до него добраться.

Это была удача. Но вскоре за ней последовала и неприятность. В узком распадке Гераська заметил вдали диких оленей. Они стояли на месте и жались к крутому откосу.

– А я голову ломаю, отчего это заяц не бежал, а с нору пятился… – сказал Гераська. – Видишь, олени в распадок забились? А он поперек ветра, значит, метель заскребет… Только нам ее и не хватало.

К палатке пришли, когда ветер уже подгонял, подталкивал в спину. В небе горело закатное солнце, а внизу метался, все больше разъяряясь, ветер. Белая пелена шевелилась над снегом.

– Лешку надо отвязать, – вспомнил Гераська. – Пускай сам рыбу ловит. Чтобы в пургу к нему не ходить.

Витька отвязал пса, и он тут же обежал всех собак и с каждой как будто о чем-то поговорил. Только к Букету не посмел приблизиться.

– Это он их Рябого бить зовет, – сказал Гераська.

Собаки и правда двинулись к Рябому…

Но драка была недружной, и вскоре псы разбрелись. Рябый отряхнулся, потоптался на месте, шлепнулся на бок и свернулся клубком. Лешка все еще прыгал вокруг него, но в одиночку кусать не решался.

Вокруг палатки быстро вырастал белый барьер. Ветер сдувал рыхлый снег, переносил с открытых мест в распадки, с отрогов гор гнал к океану. По редкой каменноберезовой тайге снега неслись свободно, ровняли все бугры и впадины. Не подступая вплотную, рос сугроб и вокруг палатки – как будто накрывал ее белой перевернутой воронкой. Потом ветер задвинул снегом дыру над палаткой и струями колючих снежинок принялся обтачивать ржавую железную трубу.

Гераська, чтобы взять дров, откинул край палатки. Витька приподнял кружку со свечкой. В снежных сенях, опустив голову, стоял Хлюст и виновато шевелил хвостом: мол, я ни при чем, занесло. Гераська беззлобно заворчал на него.

Когда задребезжал крышкой чайник и из мешка стали вынимать еду, брезент у входа зашевелился и внизу показался черный нос Хлюста и стал принюхиваться.

Витька отрезал дольку колбасы и едва протянул руку, как Хлюст просунул голову в палатку и схватил кусок. Осмелев, он не стал убирать голову – сам снаружи, а голова в палатке.

– Вот так и будет глядеть, пока не зыкнешь, – сказал Гераська. – А прогонишь, все одно у входа останется. Сколько раз на охоте с его хозяином был, так и спит под порогом – ни собаку, никого не подпустит. Лесник пришел, а он его не пускает. Не лает, а не подойди. Тот запустил в Хлюста камнем. Пес отскочил, а лапу ему сильно задело. Замечаешь, он как устанет, маленько прихрамывает. А все равно, паршивец, не пустил. Лесник так и ушел от своей же избушки.

Непросто было Витьке в занесенной снегом палатке выполнять свое правило: «быть деятельным всегда и везде». Решил, что самое подходящее в его положении – отоспаться за недавние ночи, которые недосыпал за учебниками. В палатке было для этого все: теплый кукуль, свободное время, темнота, тишина, если не считать глухого ворчанья метели над головой… Но когда не надо было никуда торопиться и можно сколько угодно спать, лишний сон быстро стал в тягость. Витька мучился от вынужденного безделья и уже не раз пожалел, что не взял с собой учебники. Здесь бы читал их с удовольствием.

Гераська наконец тоже отоспался и принялся рассказывать. И тут Витька узнал много такого, о чем и не подозревал. Например, о собаках. Гераська рассказал, что Нептун раньше почти не ходил в упряжке. Первый его хозяин приучил пса таскать снятую чулком нерпичью шкуру. В этот, самой природой скроенный и сшитый мешок охотник укладывал припасы для промысла, и Нептун тянул волоком «нерпу» в тайгу, в горы… Шкура не промокала, хорошо скользила по снегу и не сползала назад с крутой горы – недаром охотники подшивают ею лыжи.

– А почему с Нептуном Чук и Гек всегда ходят? Я думал, они в одной упряжке ходили.

– Да нет, должно быть, характерами сошлись, тоже псы незлобивые. Как бездомными стали, к нему и пришли. Они, знаешь, из хорошей упряжки. Ты думаешь, их только два? Их целая нарта была. Лучшей упряжки в поселке не было. Они и родились на нарте. Мать до последнего часа нарту тащила, в дороге и ощенилась. Восемь кобельков принесла. Все одинаковые. Этих двоих не различишь, а когда восемь было… Сам хозяин не знал, кто какой. И кличек не было. Стригуны – и все. Только по ошейникам и различал. А как на охоту приедет, пустит всех, потом передовиков найти не может.

– А где же остальные?

– Всю упряжку машина махнула. Всех смяло, и хозяина вместе с ними. Только эти двое остались…

По зеленым стенам палатки гонялись отсветы огня. Привычно шелестела метель над брезентом.

И вдруг к этим привычным звукам прибавился еще один – в углу под дровами мышь или полевка начала грызть сухарь. Витька хотел бросить туда шапку. Но Гераська сказал:

– Не тронь. Я ее уважаю.

– Почему уважаешь? – удивился Витька.

– Какая в палатке живет, трогать нельзя, она тут хозяйка. У меня в избушке на Бормотинском мышка по полу, как кошка, ходила. Сахарку ей прямо из пальцев давал. Если убьешь, на ее место со всего леса мыши полезут. А она чужих не пускает. Может, слышал, недавно пищали? Это она чужих не пускала.

…В печке совсем прогорело. В палатке было темно, как в глубокой пещере. Наступило ли утро или все еще длилась ночь, можно было узнать, заглянув в печку: днем через трубу в нее пробивается свет. Витька нащупал дверцу. В печке было темно. Чиркнул спичкой, взглянул на часы – вроде бы скоро должно рассветать. Зажег свечку.

В палатке стояла непривычная тишина.

– Метель умаялась, затихла, – сказал Гераська.

Пока еще не рассвело, вскипятили воду, натаянную из снега, заварили чай и позавтракали. Потом в заметенных снегом сенях стали пробивать дыру.

Витька без устали бросал себе под ноги снег, вставал на него и пробивал палкой выше, пока не ударил в лицо свежий морозный воздух – в проломе наверху виднелось черное звездное небо.

– Ночь еще, – сказал Витька.

– Вылезай, вылезай, сейчас разглянется.

Но звезды были повернуты по-ночному. Долго еще пришлось ждать рассвета. По Витькиным часам был уже полдень, когда темноту наконец немножко разбавило светом.

Над палаткой намело сугроб, похоронивший, как могильный курган, всю затею с охотой.

– Пойду соберу капканы, – сказал Гераська, – все равно долгоносики приманку сожрали, толку не будет. И домой пора, как раз к новогодней елке поспеем. Ты собирай все, укладывай, я скоро. А домой, под гору, мы за пару часов домчимся.

Прав был Гераська: домой, да под гору, собаки бежали так, что ветер заламывал назад уши меховых шапок.

Витька сунул руку в карман и наткнулся на кедровые орехи.

– Ты положил? – спросил он Гераську.

– А я думал, ты мне насыпал. У меня тоже в кармане. – Гераська поднял руку поближе к глазам. – Смотри-ка, это нам хозяйка палатки подложила, – засмеялся он. Среди отборных орешков кедрового стланика виднелись зернышки гречневой крупы, той самой, которую бросили бесхвостой птичке. Полевка собрала крупу, перетаскала в палатку, а потом нашла карманы и приспособила их под закрома…

– Давай, Лешка, давай! Олень хорошо, а собаки лучше! – весело покрикивал Гераська, въезжая в поселок.

Настроение было хорошее, и доехали быстро и легко миновали опасный склон над рекой. Боялись, наметет на уступке козырьки, и тогда не пробраться по нему. Но лишнего снега там не было, а старая колея окрепла на ветру.

– Давай, Лешка! Давайте, птички, порхайте еще немножко! – подбадривал Гераська собак.

И вдруг эти «птички» так порхнули в сторону, что Витька чуть не наткнулся на остол и оказался в снегу. Он стер с лица тающий снег и увидел, что Гераська вцепился в скачущую из стороны в сторону нарту. Гераська укрощал ее, как ковбой дикого коня. Тут Витька заметил – впереди мелькнула коза. По козырьку сугроба она вскочила на крышу дома, а «птички» по намету снега влетели за ней.

На крыше Гераська слез с нарты и даже не стал оттаскивать сбившихся возле козы собак. Они сами следом за Гераськой сошли по снеговой горе с дома, козы уже не было: аппетит у этих битюгов оказался хороший.

Витька подошел к Гераське. Из соседнего дома к ним торопился хозяин козы. «Ну, сейчас будет нам, – подумал Витька. – Мало того что платить надо, скандал на весь поселок закатит!»

Гераська даже не взглянул в сторону мужика – распутывал собак в упряжке.

Хозяин козы подбежал и повел себя очень странно. Вместо того чтобы кричать и ругаться, он робко покашлял, стараясь обратить на себя внимание Гераськи. Но тот не обернулся.

– Здравствуйте… С праздником!

Гераська молчал.

Мужик легонько тронул Гераську за рукав:

– Ладно, Гераськ, не сердись. Выпил я маленько. Праздник ведь. Первый день нового года.

– Как нового года? Какое же сегодня число? – удивился Гераська.

– Первое… – нерешительно сказал мужик.

– А ты ничего не путаешь? – переспросил Гераська.

– Да нет. Вчера Новый год встречали. Ты что, Гераськ! Гуляют все сегодня. Ну и я тоже… Да вот дверь не закрыл, а эта сатана и выскочила…

Но Гераська его уже не слушал:

– Понял теперь, почему мы утра никак дождаться не могли? – спросил он Витьку. – На целые сутки больше мы с тобой под снегом просидели, чем думали.

– Гераськ, – не отставал мужик, – ты уж прости меня. Не говори ты никому про эту козу. Ну ее к черту!

– Ладно, – строго сказал Гераська, – ступай!

– Чего это он прощения просит? – спросил Витька, когда мужик ушел.

– А как же? Как на собаках ездить начинают, такую скотину сельсовет выпускать запрещает. Штраф он заплатить должен: из-за этой козы собаки нас вовсе разбить могли. Ладно уж, простим ему ради праздника.