Текст книги "Три напрасных года"

Автор книги: Анатолий Агарков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Наконец все подготовительные заботы позади, получен приказ – отбыть в распоряжение начальника Новомихайловской заставы старшего лейтенанта Селиверстова. Захар отдал швартовые концы, Коротков развернул катер и добавил оборотов. «Аист» 1398 «Б», вспенив за кормой белый бурун, помчался вниз по Иману, вверх по Уссури и Сунгаче к месту назначения.

Сердце Короткова ликовало и пело. Ещё бы – пересесть с допотопного корыта на суперсовременный катер, это ли не удача? Не знал старшина, что ждёт его за следующим поворотом коварной реки. На какой-то миг отвлёкся и в следующий миг увидел стремительно набегающую на катер стену камыша. Даже среагировать не успел – раздался характерный визг водомёта, засосавшего в своё нутро что-то непереваримое. Тут же заглох двигатель и турбина встала. Прошив камыши, катер ткнулся в китайский берег. Тишина. Сидит Коротков за штурвалом, медленно воспринимая осознание беды, на него свалившейся, смотрит на Захара и пытается найти тему, за которую можно было бы отыграться на матросе. Не нашёл. Прежде услышал приближающиеся шаги, и ненавистное до самого донышка души воробьиное чирикание китайских солдат.

– Саня, оружие, – сказал Захару. – Уходим.

Захар метнулся в каюту, выдернул из пирамиды автоматы – свой и Короткова – выскочил на кокпит вслед за старшиной. Где вплавь, где пёхом добрались до заставы моряки.

– Что?! Угробил технику? Маоистам подарил? – Селиверстов был слишком спокоен для сложившейся ситуации. – Слушай сюда, старшина. Знать ничего не знаю и ведать не желаю. Как влез в ситуацию, так из неё и выбирайся. Я опергруппой атаковать китайский берег не намерен. Иди к браткам, проси помощи.

Вчетвером на одном катере моряки подошли к месту аварии. Идти по следу застрявшего старшина не рискнул – направил «Аист» на чистую от камышей прогалину. На баке Захар – фал в руке, как лассо у ковбоя. Остальные попрятались – даже у старшины за штурвалом видны только лоб и глаза. Оно и понятно – два бойца Поднебесной, выставив автоматы, блокировали подход к береговой черте. Катер, плавно наползая из водной стихии на земную твердь, оттеснил их. Китайские пограничники застрочили, но не автоматными очередями, а воробьиными своими языками, изливая негодование против визита непрошенных гостей. Матрос их не слушал, он смотрел на чёрные дырочки автоматов, откуда должны были вылететь маленькие пульки, несущие ему, Сашке Захарову, полной расчёт с незадавшейся жизнью.

– Захар, прыгай, задрючу, – на миг в штурманском люке показалась Коротковская голова. Показалась и пропала. Жить старшина первой статьи, видимо, хотел больше своего подчиненного, ведь где-то в Магнитке не писала писем и не ждала его любимая девушка.

Сашка прыгнул на берег. Втянул голову в плечи и представил, как разрывая плоть, прошьют его сейчас автоматные пули. Китайцы не спешили стрелять. Они тыкали стволами моряку в бок, верещали на своём противном языке и всё махали куда-то руками. Со стороны, должно быть, картина выглядела так. Бестолковый и пьяный русский матрос припёрся незваный за водкой, а местные ему объясняют – здесь, мол, нет магазина, ступай назад.

Ступая вперёд, Захар добрался до своего обездвиженного катера, накинул фал на утку и вдруг…. И вдруг…. Он вдруг почувствовал себя Орфеем, вернувшимся из царства мёртвых. Впрочем, Захар мог и не знать про великого певца Древней Греции. Он просто почувствовал, что может остаться живым в этой смертельной переделке. Упал плашмя на кокпит и заплакал. Он рыдал и повторял:

– Мама…. мама… мама моя родная…(как Боже… Боже… Боже…) я жив.

Тонкий шёлковый японский фал, тем временем, натянулся, загудел, радуясь работе, и выдернул на стремнину разнесчастный «Аист» проекта 1398 «Б» с умирающим от счастья моряком на кокпите.

Днём раньше.

– Ты хоть знаешь, что у нас пожарник не работает? Лежишь, – ворчал Сосненко, лёжа на рундуке. – Ни черта ты не знаешь.

– Пойдём, починим? – свесился я к нему с гамака.

– Иди и почини.

Я ещё чуток поворочался для приличия – вдруг какая другая команда прилетит – и поплёлся чинить пожарный насос. Следом пришлёпал Николай Николаевич, как всегда, в белой парадной галанке. Впрочем, он и ключей в руке не брал, стоял за моей спиной – то ворчал, то советовал. Я скинул кожух, снял шкив с приводными ремнями, разобрал турбинный насос, ничего не нашёл предосудительного, снова собрал.

– Спытаем?

– Давай.

Запустил двигатель, подключил насос, поднялся на палубу, открыл пожарный кран – ударил напор воды. Для хвастовства, наверное, раскатал пожарный рукав, присоединил к гидранту и ну поливать палубу с надстройками. Моё занятие понравилось боцману. Он тут же сыграл сигнал – свистать всех наверх! Достал из форпика щётки, мыло, порошок стиральный, развёл в ведре пенный раствор – и начался аврал. Моё участие самое замечательное – тугой струёй смываю всё то, что ребята нарисуют мыльными щётками. Впрочем, боцман вскоре позарился и отнял у меня пожарный рукав, вручив щётку. Такой расклад моему старшине не понравился – он выключил пожарный насос. Боцман орёт:

– Воды!

Сосненко:

– Насос сломался.

– Так чините.

Я бросил щётку и полез в машинное. Вознамерился снять кожух пожарника, но Коля остановил:

– Всё работает, кроме твоей головы – где это видано, чтобы мотыли палубу мыли.

– Но ведь аврал.

– Сходи-ка лучше за тушёнкой – что-то хавать захотелось.

Катерные продукты не были под замком – каждый имел к ним доступ. В любой момент заходи, мажь хлеб на масло, завари чай, бери тушёнку – был бы аппетит. И то, что из машинного отделения я крался на камбуз, не означало воровство. Просто мне не хотелось попадаться на глаза экипажу, и особенно боцману, во время аврала.

Открыл провизионку, нащупал банку с говядиной, а вот хлеб никак не удавалось. Знаю, где-то на верхней полке, шарю, шарю – пустота. Да, блин! Дотянулся второй рукой до выключателя, щёлкнул. Мама дорогая! Вот он хлеб в хлебнице, вот моя рука, а между ними здоровенная крыса стоит на задних лапах, да ещё хвостом себя подпирает. Передними перед собой сучит, как боксёр, да ещё зубы скалит. Нет, братцы, на бокс сиё не похоже. Сейчас вцепится – а, известно, что крысы разносчики заразы – и помру я жуткой смертью. Отдёрнул руку. Тут и подпайольный житель куда-то юркнул. Я осмотрел булку – вроде не подточена – и закрыл провизионку.

Голова боцмана в люке спардека:

– Ну что тут у вас? Скоро вода?

Я стучу разводным ключом по кожуху насоса:

– Сейчас, сейчас….

Коля вскрыл тушёнку.

– Эй, что ты принёс? Смотри.

Под жестью крышки – зелёная плесень.

– Ты когда банку берёшь, надави на крышку – если хлопает, значит, испортилась, – поучал старшина.

Но банку не выбросил почему-то, а только плесень из неё. И полез на палубу, объяснять боцману, что пожарник, видимо, надо менять, а чинить бесполезно.

Логика моих мыслей была такова – ну и что, что плесень: сколько у нас дома было тушёнки из свинины-говядины, из дичи. Сварят, в стеклянную банку зальют, крышку закрутят и в погреб. Достают, а там обязательно сверху плесень. Выкинут, а содержимое в суп или с картошкой пожарят. Не пропадать же добру. Утвердившись в этой мысли, с хлебом, банкой и торчавшей в ней ложкой выбрался на палубу. Толпа, отдраив ют, перебралась на бак. За рубкой слышны голоса, стук щёток и плеск поднимаемой ведром на шкерту воды из-за борта. Э-э, мне не туда. Оставил продукты на обеденном столе и вернулся обратно в машинное отделение. Лукавый, видно, тогда владел моими помыслами и поступками.

Подошёл Мишка Терехов, соорудил два бутерброда из несвежей тушёнки – себе и боцману. Оленчук увидел, подавился слюной и устремился на ют. Остатки выковырял из банки Цилиндрик и ложку облизал. Он первым почувствовал знакомые потуги в животе – среди ночи примчался в кубрик, растолкал шефа (медработника по совместительству):

– Есть что-нибудь закрепляющее?

Утром у гальюна очередь из четырёх нетерпеливых. Приехал Кручинин на пирс, узнал о беде, постигшей моряков, отправил в медсанчасть пограничного отряда. Там их положили в лазарет с подозрением на дизентерию. На катере нас осталось трое. А Стёпка-бербаза (матрос Степанов, водитель ГАЗ-66) сообщил, что отличный фильм сегодня идёт в клубе отряда. Смотрю, на 68-м парни брюки наглаживают.

На любой экстремальный случай на катере не должно оставаться менее двух человек, а нас трое. Сосненко никуда не собирается – значит, соперничаем с Гацко. Тот уже гладится, уверенный, что я молодой, могу и на корыте посидеть, пока он в кино развлекается. С головой надо дружить, поварёжка!

Я к обеспечивающему (дежурный мичман на пирсе):

– Товарищ командир, что-то немножко прихворнул – в смысле, живот прихватило.

Он головой качает:

– Да что это вас сегодня пронесло? Собирайся. Гацко, останься.

Вот так-то. В отряде я ни в какую санчасть не пошёл. Сбегал в роту, в которой предстоит жить зимой, и в клуб. Боцман 68-го Ваня Кобелев смотрит подозрительно:

– Не положили?

– Таблеток дали. Сказали – не поможет, завтра придёшь.

Фильм какой-то американский, о бескомпромиссной и жестокой борьбе за выживание в капиталистическом обществе. Меня захватило. В разгар мордобоя гаснет экран, загорается свет. Помощник дежурного по части:

– Моряки, подъём – боевая тревога.

Вскакиваем, выскакиваем:

– Что, в чём дело?

Никто толком ничего не объясняет, да и не знает, наверное. На слуху только слова – «Новомихайловская» и «вторжение». А дальше воображение рисует кровавые сцены нападения китайцев из тигровой дивизии на заставу. Строчат автоматы, бухают мины – бойня, как в 69-м на Даманском. А может, полномасштабная война? Запудрил Мао своими цитатниками мозги некогда дружественному народу, и теперь они готовы нас с лица Земли стереть своею численностью.

На КПП машины нет – ни нашей, ни для нас. Нет и командиров. Боцман Кобелев принимает решение.

– Бегом на пирс.

Вообще-то это нарушение, но до устава ль сейчас?

Потемну примчались на катера. Там успевший изрядно поддать мичман Герасименко командует – сыграл экипажу боевую тревогу, вывел катер за оголовок и встал. Впереди над водой трассирующие снаряды летят, свистят и взрываются – угораздило же танкистов ночные стрельбы проводить. Их полигон в двух кабельтовых от нашего пирса и выходит на берег. Кстати, в этой танковой дивизии перед войной служил мой отец. Все окрестности Камень-Рыболова исходил с карабинов в руках, добывая дичь для голодающих бойцов. Отсюда в 45-м в составе ударной бригады пошёл в Китай крошить самураев.

– Танкисты, прекратите стрельбу! – вырвался из темноты усиленный мегафоном голос Герасименко.

Мастера бронированных машин на его слова внимания не обратили, уничтожая условного противника. Заодно могли кокнуть и неосторожного союзника.

– Если не дадите пройти, открываю огонь на поражение! – слал Николай Николаевич бессильные угрозы.

Мы втроём сидели на спардеке, любовались фейерверком, устроенным танкистами, и гадали – рискнёт ли Герасименко сразиться с танковой дивизией? С него станется.

На полигоне, будто в ответ на угрозы пьяного сундука, пальба усилилась. Грохот стоял неимоверный, и мы не услышали, как за нашими спинами тихо ошвартовался ПСКа-68.

Ещё до захода солнца ввиду Новомихайловской заставы на стремнине показалась китайская лодка – соседи требовали начальника на переговоры. Селивёрстов подошёл на «Аисте». Ноту протеста выдали ему коллеги из-за реки – вторжение, мол, вооружённое. И в знак доказательства предъявляют вахтенный журнал и ходовой флажок Коротковского катера.

– Знать ничего не знаю, – пожимает плечами старший лейтенант. – Ведать не ведаю. А скажу вам, как офицер офицеру, ох и угрёбся я с этими моряками. Они, как выпьют, всю заставу гоняют. Очень даже может, что и у вас побывали с тою же целью. Никто не пострадал? – и хитро улыбается.

Переговорщики допетрили, что над ними издеваются, и пошли восвояси.

Селивёрстов им вслед:

– Вы, товарищи, в бригаду обратитесь – может там на них управу найдут.

Китайцы так и сделали. И управу незадачливым морякам нашли – катер на буксире вернули в базу, Короткова с Захаровым списали на берег. Старшину, разжаловав, в роту охраны, а матроса водителем в автовзвод, чему Саня очень обрадовался.

В то лето граница гудела, как натянутая струна – случай за случаем, происшествие за происшествием. Не успели утихнуть дебаты о Захаровском подвиге по спасению катера – мы все считали, что он достоин был поощрения, а не наказания – как новый инцидент.

Прибыл в бригаду корреспондент из столицы – лысый, с брюшком и фотоаппаратом – пожелал попасть на Нижнемихайловскую заставу имени старшего лейтенанта Стрельникова, погибшего на Даманском в 1969-м году. До конфликта это был остров – китаёзы на нём сено косили, а наши пограничники их гоняли. Теперь туда нашим нет дороги, и командирам плавсредств приказано – проходить Даманский только со стороны нашего берега. А узкоглазые соседи возят самосвалами грунт на берег – хотят остров превратить в полуостров и прихватить себе.

Ладно, дали корреспонденту «Аист» – на нём матросом служил Чистяков, зарубивший отца в Златоусте. Вышли с базы, пошли вниз по Уссури. Не дошли до заставы – двигатель сдох. Старшина вскрыл кокпит – что ж тебе, твою мать, надо? Видит корреспондент, моряки не знают, как поломку исправить, и заявляет:

– Пешком пойду.

Был бы моложе, на него прицыкнули – сиди, не рыпайся, здесь граница, а не Тверской бульвар. А этого уговаривать пришлось. Да где там – на своём стоит. Махнул старшина рукой – чёрт с тобой! Чистякову:

– Сопроводи.

Пошли вдвоём по тропе вдоль берега. Ночь настигла. Дальше идут – заблудиться негде: слева Уссури, впереди застава.

Смотрит корреспондент – мама дорогая! – волк из темноты к нему несётся.

– Волк! – кричит с перепугу.

А у Чистякова автомат наготове – очередь дал и срубил волка в последнем прыжке. Да только он не один оказался – дружки его окаянные давай в ночи из автоматов палить. Пали Чистяков с московским гостем на земь и ну отстреливаться. Конечно, это Чистяков поливал огнём ближайшие кусты, а корреспондент за его ботинками прятался. Отстреляв по три магазина, решили поговорить.

– Что, волки позорные, съели моряка-пограничника! – ликует Чистяков.

А позорные волки на чистом русском ему отвечают:

– Что ж ты, козлина, мать твою так, пограничную собаку загубил?

– За «козла» могу и по сопатке. А собаку надо на привязи держать, а не травить мирных граждан.

– Ты Петьку, урод, подранил.

Тут Чистяков бросил к чертям дипломатию и помчался взглянуть на дело своих рук и автомата. У бойца пробито плечо, но он был в памяти и даже перевязан. Чистяков взвалил его на загривок и попёр на заставу. Следом второй погранец нёс убитую собаку. Во всей этой трагичной истории был один очень маленький, но бодрящий душу эпизод – корреспондент в штаны облегчился. Кукин, правда, не уточнил, доводя до нас подробности инцидента, по большому сходил москвич или по малому. Да и вывод он сделал более, чем странный.

– Дураки сошлись на пограничной тропе, дураки и неучи. Запомните, моряки, начал стрельбу, убивай – нечего небо впустую дырявить.

Будто мало ему раненного погранца и убитой собаки.

Был и курьёзный случай. На участке Первомайской заставы граница проходила по мелководной речушке Знаменке. В одном месте она такую петлю загибала, что обойти полдня потребуется. А через перешеек – минут пятнадцать не более. И стоят там друг против друга две китайские деревушки. Погранцы, чтобы у соседей не было соблазна перебегать границу напропалую, поставили на перешейке вышку. Ходите, мол, товарищи китайцы, в окружную, тренируйте ноги, а иначе амба – не заберём, так подстрелим.

Однажды сидит на вышке старослужащий боец, дни до дембеля на пальцах считает – приказ-то уж вышел. Глядит – нарушитель. Перебежками, перебежками, речку перешёл и уже чешет по нашей территории.

– Стой! – кричит дозорный – Рылом в землю!

И затвор передёрнул. Известно, когда советский солдат затвор передёргивает – даже негры бледнеют. Упал нарушитель на землю и лежит, не жив, не мёртв. Солдат с вышки спустился, подходит, за шкварник поднимает. Мама родная! В нарушителях девушка, да пригоженькая такая.

Пожалел её дембель, не стал забирать, а на пальцах объясняет: если делаешь так – идёшь дальше, нет – возвращаешься. Прикинула китаянка: лучше полчаса потерпеть, чем полдня обходить, и согласилась. Однако, процесс подкупа советского пограничника настолько увлёк обоих, что захотелось им ещё раз встретиться. Дембель объяснил – когда в следующий раз в наряд на эту вышку попадёт, на её угол бушлат повесит. Усвоила нарушительница. Стали они встречаться под вышкой и вместе нести службу по охране государственной границы Союза Советских Социалистических Республик. Срок подошёл и умотал пограничник в родные края. Влюблённая девушка ждёт-пождёт – нет от милого условного сигнала. А потом вдруг появился. Она стремглав в нарушители. А тут:

– Стой! Стрелять буду! Рылом в землю!

Опять за рыбу деньги! Легла, ждёт. Подходит незнакомый погранец, юный, как сама весна – красивый, да не тот. Промок под дождём, и бушлат повесил сушиться на условный гвоздь. Препроводил девицу на заставу, а она в слёзы – жду, мол, ребёнка от вашего солдата. Нашли голубчика на гражданке, вернули в часть. Значит так, говорят парню, выбор невелик – либо с ней под венец, либо один на зону за невыполнение приказа об охране границы. Ну, а он не дурак, чтоб в тюрьму садиться. Дали им квартиру в Уссурийске, под боком краевого управления КГБ.

Потом произошло ЧП, которое вместе с погранцами отряда и нашу группу до конца навигации держало в напряжении. На участке Новокачалинской заставы два погранца лежали в секрете. Ночь, как говорится, была тиха. Вдруг шаги, говор, чьи-то тени.

– Стой! Рылом в землю!

Первая команда соответствует требованиям Устава гарнизонной и караульной служб, а также Положению об охране границы. А вторая была ошибкой. Тени упали на землю, и пропали из виду. Нарушители шли с нашей стороны, это и ввело в заблуждение наряд. Думали, так лучше – рылом в землю!

Один пошёл проверить, кого там нечистая занесла на границу в полночный час. Его и расстреляли в упор. Второй поливал темноту свинцом, поджидая подкрепления, надеялся – головы им не даст поднять. Какой там! Прибывшая по тревоге опергруппа обнаружила убитого погранца, стреляные гильзы автоматического оружия и ещё следы, по которым не удалось определить даже число нарушителей. Ясно было одно – вооружённая преступная группировка пыталась пересечь границу в сторону Китая. Кто это были – сбежавшие зэки, возвращающиеся китайские диверсанты? Кому приспичило бежать из благодатного Союза в полуголодный Китай? Пойди, догадайся.

Но пограничникам некогда гадать. По тревоге поднята была мангруппа отряда – разбившись на поисковые группы, погранцы прочёсывали леса от границы вглубь нашей территории. На усиленный режим охраны были переведены все заставы отряда, предупреждены соседи. На автомобильных дорогах, вокзалах, поездах проявляли бдительность милицейские патрули.

Мы получили продукты и ждали приказа на охрану границы. Обычно церемония протекала так. Два экипажа выстраивались на пирсе. Подъезжала машина с командиром группы или замполитом. Герасименко командовал: «Смирно!» и «Равнение!», шёл, печатая шаг, на доклад. Командир (замполит) здоровался с нами. Мы: «Здравия желаем, товарищ….» Потом он вызывал к себе сначала Герасименко, потом нашего Таракана и каждому объявлял: «Приказываю выступить на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик. Службу нести согласно письменного предписания», и вручал каждому сундуку пакет.

Звучала команда: «Боевая тревога!» Мы бросались на катера, разбегались по боевым постам. Беспалов взбирался на мостик, а командиры БЧ докладывали ему о готовности к бою и походу. Уж как Сосненко не любо было козырять Таракану, но и он, пересилив себя, взбирался на мостик и, приложив ладонь к берету, рапортовал: «Седьмой боевой пост пятой боевой части к бою и походу готов». За соблюдением этого ритуала с пирса наблюдал командир. Это было требованием корабельного Устава, это было традицией, не подлежащей изменению.

Когда катер отдавал швартовые и отваливал от причала, на мачту взвивался ходовой флажок пограничного флота. Командир на пирсе отдавал честь. На одном из артиллерийских катеров Тюлькина флота поднимались флажки расцвечивания – «Счастливого плавания». Это мой новый друг, боцман тихоокеанец Игорь Серов. Он – капитан футбольной команды. Без Валеры Коваленко скучно мне стало на правом краю защиты, и он предложил сыграть «чистильщика». Роль последнего защитника мне удалась. Наш боцман поднимал пару флажков, что означало «Счастливо оставаться». И мы брали курс на привычный нам левый фланг, к мысу Белоглиненный.

На этот раз покатилось не по сценарию. Прибыли оба офицера, но не спешили на пирс. Прикатили на «Жигулях» оба флагманских сундука – Белов и Мазурин. Наши утопали к ним на берег. Потом вернулись, приказали запускаться – идём на проверку погранрежима. Вот тогда мы и узнали о ночном инциденте на участке Новокачалинской заставы. Командование приняло решение первое звено задержать на границе, а нас отправить – скажем, так – во внутренние воды. Не было построения, не было приказа, и Игорь Серов не пожелал нам «Счастливого плавания». Пристроившись в кильватерный строй к ПСКа-68, мы пошлёпали на юг, кормой к границе.

Деревня Астраханка не имела ни фабрик, ни мастерских, ни вокзала, ни автобусной станции. Быть может, поэтому все жители её были рыбаками. Здесь даже была своя рыболовецкая бригада. На трофейных японских сейнерах «кавасаки», организованные в коллектив ловцы рыб, бороздили необъятные просторы Ханки, ставили сети, как капканы для наших винтов. Неорганизованные натягивали запрещённые перемёты вдоль берега, сторожили их в лодках с удочками в руках. По ним-то и пришёлся наш суровый пограничный удар.

Был штиль. Мы бросили якоря на расстоянии вытянутого отпорника друг от друга. Николай Николаевич Герасименко поставил на юте перед собой обеденный стол, взгромоздил седалище на люк пассажирки, и судилище священной инквизиции началось. «Аист» Ивана Богданова вихрил пенные буруны по Астраханской бухте, пленял моторные лодки с их экипажем и под дулом Волошинского автомата подгонял к борту ПСКа-268. Нарушители поднимались на борт.

– Есть восемь документов, совокупность которых разрешает выход в Ханку? – вопрошал Герасименко и тыкал пальцем в инструкцию – Вот здесь русскими буквами написан этот самый список. Если их не восемь, и разговаривать не буду.

Мичман решительным жестом сметал со стола паспорта и удостоверения, представленные незадачливыми нарушителями погранрежима.

– Товарищей на берег, лодку на борт! – объявлял Великий инквизитор Герасименко. – Следующий.

Мы сидели на спардеке и томились бездельем – к нам Богданов никого не подтаскивал. А в бухте отнюдь не было паники. Отдельные непонятливые сами шли к ловцу – нет к флибустьеру, напавшему на ловцов жемчуга – чтобы выяснить, в чём дело. В противоположный наш борт ткнулся пластиковый ялик.

– Эй, в чём дело, погранцы? Кого ловим?

С одного взгляда ясно было, что у этого парня в плавках и девушки в купальнике, не только нет с собой никаких документов, но и даже верхней одежды, в которой они могли бы храниться.

– Прошу на борт, – щерясь почти петровскими усами, предложил Таракан.

Парень вскарабкался сам и руку девушке подал.

– Лодку поднять! – командует наш сундук.

– Эй, эй, что за дела? – обеспокоился парень.

– Вы арестованы за нарушение погранрежима, – объявляет Беспалов.

– За что, за что? – удивился гость в плавках.

А Таракан уже откинул люк и дверцы пассажирки:

– Спускайтесь.

Парень пожал плечами и спустился вниз. На руки принял подругу.

Мы срубили леерные стойки, завели фалы под лёгкую лодчонку и втащили на борт. Уложили вверх брюхом на спардек. Таракан руки потирает, потом цапнул мегафон:

– Главный старшина Богданов, подойдите к борту.

Но Ване было не до нас – он весь охвачен азартом погони, захвата, абордажа.

Таракан:

– Поднять якорь, запустить ходовой двигатель.

Мы пошли к астраханскому берегу высаживать пассажиров. Здесь уже толпились рыбаки, лишённые своих плавсредств.

– Эй, козлы, вы что вытворяете? – не очень дружелюбно приветствовали нас.

Наш пленник, посидев в полумраке пассажирки, стал понятливым. Пропустив девушку вперёд на сходню, обернулся к нашему сундуку:

– И что теперь?

Беспалов пожал плечами:

– В пограничном отряде получите свою лодку, когда докажите на неё права и уплатите штраф за нарушение погранрежима.

Огружённый пятью трофейными лодками на спардеке и тремя за кормой на буксире ПСКа-68 повернул в базу. Таракан напутствовал его словами:

– Теперь офицеры отряда все станут рыбаками.

Посмотрел на пластиковый ялик, потёр ладошки, весьма довольный.

– Боцман, – объявил курс по компасу. – Идём в Гнилой Угол.

Гнилой Угол – это начало Великой Ханкайской Долины, той самой, где выращивают рис. Здесь очень мелко, и к берегу подойти, никакой возможности – осматривали его в ТЗК и бинокли. Безлюдно и на понтонах насосной станции, качавшей воду на рисовые поля. Это показалось подозрительным – мичман решил ошвартоваться и учинить досмотр плавающему сооружению. По его мнению, тут могли укрыться диверсанты, убившие солдата Новокачалинской заставы.

Боцман с отпорником встал у топовой стойки, замеряя глубину, командир на мостике за штурвалом. Самым малым ходом «Ярославец» подкрадывался к насосной станции. Приткнулись бортом. Летит приказ: «Осмотровой группе приготовиться. Высадиться».

В осмотровую группу входят боцман, радист и моторист, то есть я. Получили автоматы из пирамиды в каюте командира, натянули на береты каски. На левом боку – подсумок с магазинами, на правом – противогаз (так положено). Вступили на понтоны. Огромные стальные цилиндры держатся на плаву и держат на себе надстройки. Наша цель – их досмотреть. Гуськом – боцман впереди, потом Ваня, замыкаю я – идём по понтонам узкими трапами. Теслик останавливается:

– Мужики, если здесь кто-нибудь прячется – нас уложит одной очередью. Давайте разделимся. Ты, – он толкает Оленчука в плечо – дуй на правый край. Ты – мне приказывает – шуруй на левый. Я прямо пойду.

Иду по понтону, озираюсь и думаю – быть может, сейчас, через пару шагов напорюсь на смертельную засаду. Откуда паника? В руках у меня автомат, патрон в патроннике и предохранитель снят. Тут уж, брат бандит, кому больше повезёт – кто раньше на курок нажмёт, чья пуля полетит точнее.

Весь в напряжении, понтон за понтоном осматриваю свой край, сетуя, что на ногах гады, а не спортивные тапочки – гремят как подковы по булыжнику. Внимание – помещение! Мельком глянул в иллюминатор, чтобы не служить мишенью. Открыл дверь, выждал, сунул в проход дуло автомата. Хотел спросить: «Есть кто?», но почувствовал, что голос не слушается и наверняка сорвётся. Заглянул – моторное отделение насосной. По трапу в шесть балясин спустился вниз. Не торопясь осмотрел все углы, пытаясь обнаружить следы присутствия человека.

По понтону топот над головой. Боцман в дверях:

– Что у тебя?

– Всё в порядке. Насосная – хочу узнать, давно ли здесь люди были.

Боцман ушёл, а я ещё некоторое время бродил по моторному отделению, пытаясь понять его устройство и назначение оборудования.

Снова топот по понтону. Коля Сосненко с гаечными ключами.

– Что смотришь, собака, давай снимай.

– Что снимать?

– Ну, хотя бы трубки высокого давления.

Сам принялся скручивать форсунки.

– Пойду, оружие сдам, – буркнул я, так как не был горячим поклонником воровства.

Коля принёс форсунки и трубки, и пошёл ещё что-то скручивать, а я добровольно сел за чистку бывшего Никишкиного автомата и соврал старшине:

– Командир приколол.

Посчитал, что враньё меньший грех, чем воровство. Откуда это в людях – тащить всё, что плохо лежит? Они ведь ему и даром не нужны. Нет, конечно, подходят эти запчасти к нашему ходовому. Но ведь обходились без них, так зачем же грех на душу брать? А ещё годок – месяцы до приказа считает. Украл, должно быть, для того, чтобы сноровку не потерять – скоро на гражданку.

На ночь мы отошли – писатель-маринист сказал бы: мористее – подальше от берега на безопасную глубину. Встали на якорь, включили РЛС. Поскольку были не на границе, и от командира не было указаний, Сосненко завалился спать. Значит, мне предстояло бдеть всю ночь. Цилиндрик, глядя на моего старшину, зевнул и предложил:

– Побдишь?

Знал он, что с его «Донцом» управляться умею – сам учил. Только в последнее время он ко мне не обращался и не звал подменить. А виной тому был инцидент. Отвечая на моё горячее желание освоить его специальность, Цындраков охотно объяснял все особенности и нюансы локационной техники. И однажды, как бы, между прочим, попросил:

– Антоха, я вот тут с тобой вожусь – а не поможешь ли ты мне?

– Конечно, – отвечаю.

– Тогда сходи, помой гальюн.

Я бы пошёл и помыл – человек-то действительно мне не отказывает. Но боцман присутствовал при разговоре. Он поднялся во весь свой богатырский рост перед коротышкой Цындраковым:

– Пока я боцман на катере, каждый будет заниматься уборкой в предписанном ему боевым номером месте. Ясно?

Теслика видно очень задевало, что я не участвую в авральных работах на верхней палубе. Да, действительно по боевому расписанию я занимаюсь уборкой в машинном отделении и ещё в ахтерпике, где рулевые рычаги и блоки, и где кроме меня никто не бывает. Радист наводит чистоту в крошечной своей рубке и большой каюте командира. Шеф на камбузе. Метрист – в рубке и гальюне. На всю огромную палубу остаются два уборщика – боцман и комендор. Но бывают моменты – когда палубу и надстройки следует освежить перед визитом гражданских лиц или больших командиров. Тогда боцман пользовался своим правом – объявлял аврал и выгонял всех на мытьё катера. Сосненко считал это прогибом перед начальством и всеми силами противодействовал – сам не выходил и меня удерживал под любым удобным предлогом. Впрочем, когда его не было, я всегда с удовольствием участвовал в авралах. Ведь предчувствие праздника бывает порой интереснее самого.

Так вот, боцман однажды не позволил Цилиндрику переложить на мои плечи заботу о чистоте в санитарном узле катера, а тот перестал давать уроки по освоению РЛС. Впрочем, включать станцию и настраивать картинку я уже умел. И многие цели распознавать научился по характеру поведения на водной глади.

– Побдишь? – предложил Цындраков и удалился в пассажирку, свой персональный кубрик.

На боевом посту у меня работал дизель-генератор – делать там было нечего, кроме уборки, но я ещё утром в базе её спроворил. Сел в кресло метриста, включил РЛС, развернул картинку. Сразу обнаружил цель – в четырёх милях севернее. Хорошая засветка – как ПСКа.