355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анатоль Франс » Харчевня королевы Гусиные Лапы » Текст книги (страница 8)
Харчевня королевы Гусиные Лапы
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 14:24

Текст книги "Харчевня королевы Гусиные Лапы"


Автор книги: Анатоль Франс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Sic locutus Abraham et semini ejus saecula? [59]

Обращу ли ваши взоры к преданиям церкви? Прибегну ли к помощи могущественного слова Ветхого и Нового Заветов? Смущу ли вас чудесами, сотворенными Христом или словом его, еще более чудесным, нежели деяния. Нет! Не прибегну я к этому священному оружию, слишком боюсь осквернить его в малопочтенном поединке. В благоразумии своем церковь учит нас беречься назиданий, которые могут обернуться позорищем. Вот почему, сударь, я умолчу о тех истинах, каковыми был вскормлен под сенью святынь. Но, не нарушая целомудренной чистоты своей души и не выставляя на посмеяние священных тайн, я покажу вам бога, властвующего над сознанием людей; покажу его в философических доктринах язычников, даже в словах нечестивцев. Да, сударь, я докажу вам, что вы сами веруете в бога вопреки своей воле, хотя утверждаете, что его нет. Ибо вы, конечно, согласитесь со мной, что если в мире существует некий порядок, то порядок этот божественный, и проистекает он из источника и родника всякого порядка.

– С этим я согласен, – ответил г-н д'Анктиль, откинувшись на спинку кресла и поглаживая икру своей и впрямь стройной ноги.

– Так не ошибитесь же, – продолжал добрый мой наставник, – когда вы утверждаете, что бога не существует, ведь вы приводите в связь мысли, подбираете доводы разума и обнаруживаете в самом себе начало всякой мысли и всякого разума, каковое начало и есть бог. И можно ли, даже пытаясь установить, что бога не существует, обойтись без рассуждений, пусть самых жалких, где не блеснула бы искорка гармонии, предустановленной во вселенной богом?

– Вы, аббат, софист хоть куда, – ответил г-н д'Анктиль. – В наши дни всякий знает, что мир есть лишь плод случайности, и с тех пор как ученые разглядели в зрительные трубки на луне крылатых лягушек, смешно даже толковать о провидении.

– Что ж, сударь, – возразил мой добрый учитель, – пусть на луне живут крылатые лягушки; эта болотная дичь вполне достойна обитать в мире, не искупленном кровью господа нашего Иисуса Христа. Согласен, мы знаем только ничтожную часть вселенной, и, вполне возможно, прав господин д'Астарак, хоть он и безумец, утверждающий, что наш мир – лишь капля грязи в бесконечности миров. Возможно, не так уже бредил астролог Коперник, когда поучал нас, что Земля математически не является центром вселенной. Я читал даже, что один итальянец по имени Галилей, принявший жалкую кончину, разделял мысли этого Коперника, и, как мы видим, ныне наш господин де Фонтенель [60]соглашается с их доводами. Но все это суетные вымыслы, могущие смутить лишь слабые умы. Что мне за дело до того, велик или мал физический мир, имеет он ту форму или иную. Достаточно того, что он представим только через категории разума и познания, а в этом и проявляется бог.

Если размышления мудреца могут хоть чем-нибудь пригодиться вам, сударь, то я поведаю, как нежданно открылось мне во всей своей неоспоримой ясности доказательство существования бога, более даже убедительное, нежели то, что приводит святой Ансельм, и совершенно независимое от доказательств, вытекающих из веры в Откровение. Произошло это в Сеэзе четверть века тому назад. Я служил библиотекарем господина епископа Сеэзского, и в окна галереи, выходившей во двор, я ежеутренне мог видеть тамошнюю судомойку, которая начищала кастрюли его высокопреосвященства. Была она молода, ловка и крепка телом. Легкий пушок, затемнявший верхнюю ее губу, придавал девице гордый и завлекательный вид. Всклокоченные кудри, плоская грудь, слишком тонкие обнаженные руки сделали бы честь не только Диане, но и Адонису [61], – словом, красоту ее справедливо было бы назвать отроческой. За это-то я ее и полюбил и любовался ее огрубевшими красными ладонями. Короче говоря, вожделение, которое внушала мне эта девица, было столь же грубым и звериным, как и она сама. Вам ведомо, как властны подобные чувства. Стоя у окна, я дал ей это понять с помощью двух-трех жестов и слов. С помощью еще более скупой жестикуляции она оповестила меня, что разделяет мои чувства, и назначила мне свидание той же ночью на чердаке, где по милости его высокопреосвященства, чью посуду она мыла, ей предоставляли для ночлега охапку сена. С нетерпением ждал я ночи. Когда ж, наконец, тьма окутала землю, я взял лестницу и взобрался на чердак, где меня поджидала девица. Первым моим побуждением было обнять ее, вторым – восславить сцепление обстоятельств, приведших меня в ее объятия. Ибо судите сами, сударь: молодой священнослужитель, судомойка, лестница, охапка сена! Какая закономерность, какой стройный порядок! Какая совокупность предустановленной гармонии, какая взаимосвязь причин и следствий! Какое неоспоримое доказательство существования бога! Вот что поразило меня до чрезвычайности, и я возликовал, что могу пополнить еще одним доводом мирского характера доводы богословия, впрочем более чем достаточные.

– Ах, аббат, – воскликнула Катрина, – в вашей истории только одно плохо – это то, что девица была плоскогрудая. Женщина без груди – все равно что постель без подушки. А не знаете ли вы, господин д'Анктиль, чем нам сейчас заняться?

– Знаю, – ответил тот, – будем играть в ломбер, он требует лишь трех игроков.

– Как угодно, – согласилась Катрина. – Только будьте любезны, друг мой, прикажите принести трубки. Нет ничего приятнее, чем курить трубку, попивая вино.

Слуга принес колоду карт и трубки, которые мы тут же закурили. Вскоре вся горница наполнилась густым дымом, в клубах которого наш хозяин и г-н аббат Куаньяр степенно развлекались игрой в пикет.

Удача благоприятствовала моему учителю вплоть до той минуты, когда г-ну д'Анктилю вдруг показалось, будто его партнёр в третий раз подряд записал пятьдесят пять очков, в то время как у него было всего-навсего сорок; обозвав аббата греком, мерзостным плутом, трансильванским рыцарем, он запустил ему в голову бутылкой, которая, к счастью, разбилась об угол стола, залив все вокруг вином.

– Придется вам, сударь, – промолвил аббат, – взять на себя труд откупорить новую бутылку, так как нас мучит жажда.

– Охотно, – отвечал г-н д'Анктиль, – но знайте, аббат, что человек моего круга приписывает себе очки и подтасовывает карты только в том случае, когда игра идет при королевском дворе, где попадаются всякие люди, с которых и спросу нет. А при всех прочих обстоятельствах – это уж пакость. Неужели, аббат, вам так хочется прослыть проходимцем?

– Вот что поистине примечательно, – возразил мой добрый учитель, – при карточной игре или при игре в кости зазорным почитается как раз то, что рекомендовано в ратном деле, в политике и коммерции, где человек, исправляя превратности фортуны, приписывает это своей чести. Это не значит, что я позволяю себе в карточной игре отступить хоть на йоту от требований чести. Слава тебе господи, я весьма точен в счете, и вам, сударь, пригрезилось, что я приписал себе несуществующие очки. Но будь это даже так, я разрешу себе сослаться на пример присноблаженного епископа Женевского, который не считал грехом плутовать в карты. Однако ж не могу не заметить, что люди более склонны к щепетильности в карточных играх, нежели в делах первостепенной важности, и со всем тщанием соблюдают честность при игре в триктрак, где и соблюдать-то ее не составляет особого труда, но отнюдь не блюдут ее во время боя или при подписании мирных договоров, ибо там она показалась бы неуместна! Элиан, написавший по-гречески книгу о военной хитрости, показывает, в каком почете у великих полководцев разного рода уловки.

– Аббат, – возразил г-н д'Анктиль, – я не читал вашего Элиана, да и читать не намерен. Но я сам воевал, как и подобает каждому доброму дворянину. Я прослужил королю целых полтора года. Нет более благородного занятия на свете. Я сейчас вам расскажу, к чему оно в сущности сводится. С легкой душой поверяю вам эту тайну, ибо услышать ее здесь могут лишь вы, эти бутыли, вон тот господин, которого я убью на заре, да вон та девица, что стягивает с себя платье.

– Да, стягиваю, – отозвалась Катрина, – и останусь в одной рубашке, потому что здесь уж очень жарко.

– Ну так вот! – продолжал господин д'Анктиль. – Что бы ни твердили ваши газеты, воевать – значит воровать кур и свиней у поселян. Солдаты во время походов только этим и занимаются.

– Вы совершенно правы, – подхватил добрый мой наставник, – в Галлии некогда сложили поговорку: нет солдату подруги слаже, чем кражи. Но молю вас, не убивайте Жака Турнеброша, моего воспитанника.

– Аббат, – возразил г-н д'Анктиль, – этого требует дворянская честь.

– Уф! – вздохнула Катрина, расправляя на груди кружевные оборки рубашечки, – так куда легче.

– Сударь, – продолжал мой добрый наставник. – Жак Турнеброш весьма полезен мне в предпринятых мною трудах по переводу Зосимы Панополитанского. Я был бы бесконечно вам обязан, если б вы отложили ваше намерение драться с ним до той поры, когда сей великий труд придет благополучно к завершению.

– Плевать мне на вашего Зосиму, – отрезал г-н д'Анктиль. – Плевать мне на него, слышите, аббат. Плевать мне на него с высокого дерева.

И он запел:

Чтоб наловчился ездок молодой

И приучился к езде верховой,

Дай ему милку в награду!

Случай терять не надо.


Какой еще там Зосима?

– Зосима, сударь, – ответил аббат, – Зосима Панополитанский был ученый грек, процветавший в Александрии в третьем веке по рождестве Христовом и писавший трактаты о магии и об алхимии.

– А мне-то что до этого? – возразил г-н д'Анктиль. – И зачем вы его переводите?

Куйте железо, пока горячо,

И одалиску целуйте еще, —

Евнухи нам не преграда!

Случай терять не надо.


– Сударь, – промолвил мой добрый наставник, – признаюсь вам, что существенной пользы мой труд не принесет и не повлияет на ход мироздания. Но, комментируя и разбирая трактат, каковой вышеупомянутый грек посвятил своей сестре Теосебии…

Прервав речь доброго моего наставника, Катрина затянула пронзительным голосом:

Пусть я завистников всех обозлю,

Мужа пожаловать в графы велю —

Мужу-писцу я не рада.

Случай терять не надо.


– … я вношу свою лепту, – продолжал аббат, – в сокровищницу знаний, собранную учеными мужами, и кладу свой камень в монумент подлинной истории, ибо история есть свод максим и мнений в большей мере, нежели летопись войн и мирных трактатов. Ведь человека облагораживает…

Катрина не унималась:

Будет весь город о нас говорить,

В песенках станут над нами трунить,

Плюнем на глупое стадо.

Случай терять не надо.


А добрый мой наставник тем временем продолжал:

– … мысль, сударь. И с этой точки зрения нам не безразлично знать, как представлял себе этот египтянин природу металлов и свойства материи.

Аббат Жером Куаньяр опрокинул чару вина под звонкое пенье Катрины:

Как бы там ни был наш сан заслужен —

Шпагою или посредством ножен,

В титуле графском услада.

Случай терять не надо.


– Аббат, – сказал г-н д'Анктиль, – вы не пьете и к тому же мелете чепуху. Мне самому довелось в Италии во время войны за наследство служить под началом бригадира, который переводил Полибия. Другого такого дурака свет не видывал. К чему переводить Зосиму?

– Если угодно знать всю правду, – ответил мой добрый наставник, – я черпаю в этом занятии некую чувственную усладу.

– В час добрый! – воскликнул г-н д'Анктиль, – но в чем тогда может помочь вам господин Турнеброш, который в эту минуту ласкает мою любовницу?

– Знанием греческого языка, – отвечал добрый мой учитель, – каковым он обязан мне.

Господин д'Анктиль повернулся в мою сторону.

– Как, сударь, – сказал он, – вы знаете греческий? Стало быть, вы не дворянин?

– Сударь, – ответил я, – мой батюшка знаменосец цеха парижских харчевников.

– Итак, мне не удастся вас убить, – вздохнул он, – приношу свои извинения. Но, аббат, вы ничего не пьете. Это обман. А я-то полагал, что вы не дурак выпить, и уж подумывал было назначить вас своим капелланом, когда обзаведусь собственным домом.

Господин аббат Куаньяр тем временем пил прямо из бутылки, а Катрина, склонив головку на мое плечо, шептала мне на ухо:

– Жак, я чувствую, что всю жизнь буду любить только вас.

Услышав такие слова, произнесенные прелестной особой, раздетой до рубашки, я впал в состояние небывалого смятения. Я окончательно захмелел, ибо Катрииа заставляла меня пить из одного с ней стакана, что, впрочем, прошло незамеченным в общей суматохе, так как ужин изрядно разгорячил наши головы. Господин д'Анктиль, отбив о край стола горлышко бутылки, вновь обдал нас струей вина, и с этой минуты я уже перестал отдавать себе отчет в том, что говорилось и делалось вокруг. Однако ж я успел заметить, что коварная Катрина выплеснула стакан вина за шиворот своему любовнику, в ответ на что любезный кавалер вылил две, а может, и три бутылки вина на девицу, сидевшую в одной рубашке, и превратил ее таким способом в некую мифологическую фигуру из породы никогда не просыхающих нимф или наяд. Катрина заплакала от злости и стала корчиться в судорогах.

В эту самую минуту в глубокой тишине ночи мы услышали резкие удары молотка во входную дверь. Мы окаменели и лишились дара речи наподобие сотрапезников из волшебной сказки. А в дверь стучали все сильнее, все упорнее. Г-н д'Анктиль первым прервал молчание и, чертыхнувшись, громко спросил, кого это принесла нелегкая. Добрый мой учитель, которому самые, казалось бы, будничные обстоятельства часто подсказывали самые вдохновенные изречения, поднялся с места и произнес елейно и торжественно:

– Неважно, чья рука стучит столь грубо в двери, движимая низменной, а быть может, и нелепой причиной! Стоит ли дознаваться, кому она принадлежит? Пусть удары эти отдадутся во вратах наших душ, зачерствелых и растленных. И при каждом последующем ударе станем говорить себе: вот этот тщится исправить нас, напомнить о нашем спасении, коим пренебрегаем мы, погрязшие в утехах; вот тот учит презирать блага мира сего; а тот напоминает о вечности. Таким образом, мы сумеем извлечь всю мыслимую пользу из события самого по себе ничтожного и вздорного.

– Ну, знаете, аббат, – отвечал г-н д'Анктиль, – от таких ударов того и гляди вся дверь в щепы разлетится.

И впрямь молоток грохотал наподобие грома.

– Это разбойники! – вскричала промокшая насквозь Катрина. – Господи Иисусе! Они всех нас сейчас перережут; это нас покарал бог за то, что мы прогнали братца Ангела. Я вам сотни раз говорила, Анктиль, тот, кто прогоняет капуцинов, навлекает на свой дом несчастье.

– Экая дура! —отозвался г-н д'Анктиль. – Этот чертов монах забивает ей голову всякими бреднями. Воры вели бы себя учтивее или во всяком случае скромнее. Скорее уж это стража.

– Стража! Так это же еще хуже! – завизжала Катрина.

– Ба! – отозвался г-н д'Анктиль, – мы их в тычки прогоним.

Добрый мой наставник предусмотрительно сунул одну бутылку вина в один карман, а в другой – вторую, для равновесия, как говорится в сказке. Теперь весь дом сверху донизу сотрясался от неистового стука. Г-н д'Анктиль, в душе которого внезапное нападение пробудило воинскую доблесть, воскликнул:

– Иду на разведку.

Неверным шагом подбежал он к окну, возле которого не так давно наградил свою любовницу пощечиной, и вскоре воротился к нам в столовую, давясь от смеха.

– Ха! Ха! Ха! – с хохотом вскричал он. – Знаете, кто стучит? Господин де ла Геритод в своем дурацком парике, а по обе его стороны стоят два великана-лакея с зажженными факелами.

– Не может быть, – возразила Катрина, – в этот час он спит со своей старухой.

– В таком случае, – произнес г-н д'Анктиль, – это его призрак, причем до крайности похожий. К тому же привидение, надо полагать, взяло напрокат парик настоящего Геритода. Даже призраку не удалось бы смастерить такой нелепый парик.

– Скажите правду, вы не смеетесь надо мной? – спросила Катрина. – Это действительно господин де ла Геритод?

– Собственной персоной, Катрина, если только меня не обманывает зрение.

– Я пропала! – воскликнула бедная девица. – До чего несчастны мы, женщины! Ни на минуту нас не оставляют в покое! Что со мной станется? Быть может, вы, господа, попрячетесь по шкафам?

– Мы-то охотно, – отвечал г-н аббат Куаньяр, – но только как упрятать туда за компанию еще и пустые бутылки, добрая половина которых разбита или во всяком случае валяется без горлышек, а также осколки оплетенной бутыли, которую господин д'Анктиль швырнул мне в голову, эту скатерть, эти паштеты, эти тарелки, эти факелы и дамскую рубашку, которая так пропиталась вином, что позволяет любоваться красами мамзель Катрины не хуже прозрачно-розовой вуали?

– И правда, этот болван насквозь промочил мне рубашку, – отозвалась Катрина, – и я чувствую, что простыла. Но, может быть, достаточно спрятать в верхней горнице одного господина д'Анктиля? Аббата я выдам за своего дядю, а господина Жака – за брата.

– Нет уж, увольте, – воскликнул г-н д'Анктиль. – Пойду и приглашу господина де ла Геритода отужинать с нами.

Мы втроем – добрый мой учитель, Катрина и я – отговаривали его, мы молили его, висли у него на шее. Но тщетно. Схватив факел, он спустился с лестницы. Трепеща, последовали мы за ним. Г-н д'Анктиль распахнул дверь. У порога стоял г-н де ла Геритод совсем такой, каким его описал возлюбленный Катрины, – в парике, с двумя лакеями по бокам, державшими горящие факелы. Г-н д'Анктиль промолвил с церемонным поклоном:

– Окажите нам честь, сударь, своим посещением. Вас ждет общество весьма любезных и своеобычных особ: некоего Турнеброша, которому мамзель Катрина посылает из окон воздушные поцелуи, и некоего аббата, который верует в бога.

И он низко склонился перед вновь прибывшим.

Господин де ла Геритод – из породы сухощавых верзил, – как видно, был не охотник до милых шуток. Поэтому слова г-на д'Анктиля вызвали у него сильнейшее раздражение, а при виде доброго моего наставника с бутылкой в руке и двумя другими бутылками, торчащими из карманов, при виде Катрины в мокрой насквозь и прилипшей к телу рубашке он совсем вышел из себя.

– Молодой человек, – обратился он к г-ну д'Анктилю, и в словах его прозвучала холодная ярость, – я имею честь знать вашего батюшку, и не позже чем завтра мы с ним вместе выберем город, куда Король вас пошлет, чтобы на досуге вы могли обдумать свою позорную распущенность и столь же позорную дерзость. Этот достойный дворянин, которого я охотно ссужаю деньгами, не требуя их возврата, бесспорно пойдет мне навстречу. Наш обожаемый монарх, который находится в таких же обстоятельствах, как и ваш батюшка, тоже благоволит ко мне. Потому почитайте дело решенным. Слава богу, мы и не такие дела обделывали, что же касается до этой девицы, которую, видно, нет надежды вернуть на стезю добродетели, то завтра же утром я шепну два слова начальнику полиции, а он, насколько мне известно, весьма не прочь отправить ее в Убежище. Говорить больше нам не о чем. Этот дом принадлежит мне, я за него заплатил, и я намерен сюда войти.

Вслед за тем, обернувшись к лакеям, он ткнул кончиком трости в сторону моего наставника, а также в мою и приказал:

– Выбросьте-ка вон этих двух пьяниц.

Обычно г-н Жером Куаньяр являл собою редкостный образец благодушия и любил повторять, что кротостью своей обязан житейским превратностям, ибо судьба подобна морской волне, которая, перекатывая взад и вперед гальку, в конце концов стачивает острые края. Он легко сносил обиды и как христианин и как философ, Особенно же укрепляло его в этом безмерное презрение к роду человеческому, причем и для себя он не делал исключения. Однако на сей раз он утратил всякую меру и забыл всякое благоразумие.

– Замолчи, гнусный мытарь! – завопил он, размахивая бутылкой, точно дубиной. – Если только эти негодяи осмелятся тронуть меня, я размозжу им череп, я сумею внушить им уважение к этой одежде, как-никак свидетельствующей о моем сане.

При свете факелов мой добрый учитель с блестевшим от пота побагровевшим лицом и выпученными глазами, в распахнутой рясе, открывавшей его объемистое чрево, которое угрожающе выползало из панталон, всей своей особой свидетельствовал, что не так-то просто справиться с этаким молодцом. Негодники-лакеи остановились в нерешительности.

– Хватайте, – закричал г-н де ла Геритод, – хватайте этот бурдюк! Не видите разве, что стоит бросить его в сточную канаву, и он преспокойно пролежит там до утра, пока метельщики не выкинут его на свалку. Я бы сам за него взялся, да не хочется рук марать.

Добрый мой учитель не мог стерпеть подобной обиды.

– Гнусный откупщик, – воскликнул он голосом, достойным вещать с церковного амвона, – подлый клеврет, безжалостный лихоимец, и ты смеешь еще называть этот дом своим? Если ты хочешь, чтобы люди поверили тебе, чтобы издали узнавали они владение твое, начертай на дверях евангельское слово «Ацельдама», что означает «Цена крови». Что ж, тогда мы отступимся, с поклоном дадим хозяину войти в его жилище. Вор, разбойник, душегубец, пиши скорее вот этим углем, что я швырну тебе в харю, пиши собственной грязной лапой свой титул, удостоверяющий права на владение: «Ценою крови вдовицы и сиротки, ценою крови праведного», «Ацельдама». А не напишешь, торчи себе здесь, и оставьте нас в покое, ваша лихоимствующая светлость.

Никогда в жизни г-н де ла Геритод не слыхивал подобных поношений, и справедливо решив, что перед ним безумец, он поднял тяжелую трость, не столько с целью нанести удар, сколько желая защитить себя от удара. Добрый мой наставник зашелся от гнева и запустил бутылку в голову откупщика, который рухнул на мостовую, успев испустить крик: «Караул!» И так как кругом него лужей растеклось вино, могло и впрямь показаться, что он убит. Оба его лакея набросились на убийцу, и тот из них, что был повыше и покрепче, чуть было не сгреб за ворот аббата Куаньяра, но аббат с такой силой ударил мошенника головой в живот, что он повалился на мостовую, прямо на откупщика. На свое горе он тут же вскочил с земли и, вооружившись горящим факелом, бросился к подъезду дома, туда, где находился его обидчик. Но доброго моего учителя уже и след простыл. В дверях рядом с Катриной стоял г-н д'Анктиль, который и получил по лбу удар, предназначавшийся аббату. Наш дворянин не стерпел такого оскорбления; вытащив шпагу, он погрузил ее в живот злосчастного негодяя, и тот, прежде чем испустить дух, успел убедиться на собственном опыте, что негоже связываться с аристократом. Однако мой учитель не пробежал и двадцати шагов, как другой лакей, огромный детина, с длинными, как у паука-сенокосца, ногами, пустился за ним вдогонку, громогласно сзывая стражу и крича: «Держи, держи его!»

Превосходя моего наставника в быстроте, лакей нагнал его на углу улицы св. Гильома, и мы увидели, как он уже протянул руку к воротнику беглеца. Но добрый мой учитель – не новичок в драках – круто свернул в сторону и, обойдя противника с фланга, дал ему подножку, отчего тот упал и раскроил себе череп о тумбу. Произошло все это молниеносно, и хоть мы с г-ном д'Анктилем решили, что не пристало оставлять друга в минуту грозной опасности, все же не успели к нему подбежать.

– Аббат, – сказал г-н д'Анктиль, – вот вам моя рука: вы храбрый человек.

– Боюсь, что я к тому же и человекоубийца, – отвечал добрый мой наставник. – Но я еще не настолько испорчен, чтобы кичиться делом рук своих. Хорошо, если я отделаюсь не слишком суровым осуждением. Такое насилие не в моих нравах; ваш покорный слуга, сударь, рожден для обучения юношества изящной словесности с кафедры колледжа, а не для драк по закоулкам с лакеями.

– О, это еще полгоря, – возразил г-н д'Анктиль.– Но боюсь, вы уложили также и генерального откупщика.

– Неужто верно? – удивился аббат.

– Точно так же, как верно то, что я малость пощекотал шпагой кишки его мерзавца-лакея.

– При данных обстоятельствах, – ответил аббат,– нам первым делом подобает вымолить прощение у господа бога, ибо только пред ним одним мы в ответе за пролитую кровь, а затем поспешим к ближайшему фонтану, где можно было бы умыться. У меня, кажется, из носу кровь идет.

– Вы правы, аббат, – сказал г-н д'Анктиль, – ведь тот негодяй, что околевает сейчас в канаве со вспоротым брюхом, рассек мне лоб. Нет, какова наглость!

– Отпустите ему грехи его, дабы и вам были отпущены ваши, – промолвил аббат.

В конце улицы Бак, там, где она теряется среди полей, у стены Убежища, мы весьма кстати обнаружили маленького бронзового тритона, извергавшего струю воды в каменную чашу. Мы остановились, чтобы умыться и утолить жажду. Горло у нас совсем пересохло.

– Что мы натворили! – вздохнул мой учитель. – И как это я мог выйти из естественного для меня состояния. Да, правы утверждающие, что судить человека надо не по его поступкам, каковые являются следствием обстоятельств, а по тайным его помыслам и сокровенным побуждениям, следуя примеру отца нашего небесного.

– А Катрина, – спросил я, – что сталось с ней во время этого ужасного происшествия?

– Когда я оглянулся, – ответил г-н д'Анктиль, – она изо всех сил дула в рот своему откупщику, надеясь привести его в чувство. Но зря она старается, я знаю господина де ла Геритода. Это – кремень безжалостный. Он отправит ее в Убежище, а то и в Америку. Жаль! Славная была девчонка. Я-то ее не любил, но она по мне, что называется, сохла. Удивительное дело, – выходит, я теперь без любовницы.

– Не тревожьтесь, – успокоил его добрый мой учитель. – Вы найдете себе новую, которая ничем не будет отличаться от прежней, во всяком случае ничем существенным. Мне сдается, вы ищете в женщинах как раз то, что присуще каждой.

– Нет сомнения, – воскликнул г-н д'Анктиль, – что всем нам грозит опасность: меня упрячут в Бастилию, а вас, аббат, вздернут вместе с вашим воспитанником Турнеброшем, хотя он никого не убивал.

– Вы недалеки от истины, – подхватил мой добрый наставник. – Пора подумать, как бы спасти свою шкуру. Возможно, даже придется покинуть Париж, где нас не преминут отыскать, и скрыться в Голландии. Но увы! Слишком мне ясен мой тамошний жребий: той самой деснице, что столь пространно комментировала трактат Зосимы Панополитанского об алхимических науках, суждено кропать пасквили на потребу оперных див.

– Послушайте, аббат, – сказал г-н д'Анктиль, – у меня есть друг, и он согласится приютить нас на любой срок в своем поместье. Живет он в четырех лье от Лиона, в диком и мерзком краю, где ничего, кроме тополей, травы да лесов, не увидишь. Вот куда нужно нам держать путь. Переждем в его поместье грозу. Поохотимся. Но для этого нам требуется незамедлительно почтовая карета или еще лучше – берлина.

– В этом я могу вам легко помочь, – ответил мой добрый учитель. – В гостинице «Красный конь», что на площади Пастушек, вам предложат прекрасных лошадей и любые экипажи на выбор. Я познакомился с хозяином гостиницы еще в те времена, когда служил секретарем у госпожи Сент-Эрнст. Он охотно выручал знатных господ; боюсь, его нет уж в живых, но сын его, говорят, пошел в батюшку. Есть у вас деньги?

– При мне как раз имеется довольно крупная сумма, – отозвался г-н д'Анктиль. – И это обстоятельство меня немало радует; ведь нечего и думать о возвращении домой, где меня тут же сцапают и препроводят под стражей в Шатле. Мои слуги остались у Катрины, и один бог знает, что с ними станется, но мне на это плевать. Я их поколачивал, я ни гроша им не платил и все же не уверен в их преданности. Но в ком можно быть уверенным? Скорее идем на площадь Пастушек.

– Сударь, – заметил аббат, – я намерен сделать вам одно предложение в надежде, что оно придется вам по душе. Мы с Турнеброшем проживаем вблизи Саблонского креста в некоем алхимическом и обветшалом замке, где вы, никем не замеченный, можете провести полдня. Сейчас мы отведем вас туда и подождем, пока нам подадут карету. Кстати, замок расположен невдалеке от площади Пастушек.

Господин д'Анктиль не стал возражать против этого предложения, и, наглядевшись на тритончика, который, старательно надувая толстые щеки, извергал струю воды, мы порешили идти сначала к Саблонскому кресту, а затем нанять в гостинице «Красный конь» берлину и отправиться в Лион.

– Должен признаться вам, милостивые государи, – сказал мой добрый наставник, – что из трех бутылок, которые я озаботился унести с собой, одна, к великому моему огорчению, разбилась о голову господина де ла Геритода, вторая треснула у меня в кармане во время бегства. Пожалеем же об их участи. Но третья вопреки ожиданию цела – вот она!

И, вытащив из кармана третью бутылку, аббат поставил ее на каменный борт фонтана.

– Вот удача, – воскликнул г-н д'Анктиль. – У вас вино, у меня в кармане – кости да карты. Мы можем сыграть партию-другую.

– И в самом деле, – подхватил мой добрый наставник, – это великая утеха. Карточная игра, сударь, та же книга приключений, именуемая романом, но она имеет перед всеми прочими книгами то неоспоримое преимущество, что создание ее идет одновременно с чтением, и создающему эту книгу не требуется ума, равно как читающему ее не требуется знания грамоты. Творение это поражает еще одним свойством: всякий раз при перетасовке страниц оно закономерно приобретает новый смысл. Нельзя надивиться мастерству, с каким сделана эта книга, ибо, основываясь на законах математики, она дает тысячи и тысячи прелюбопытных комбинаций и редкостных сочетаний, недаром же люди, вопреки истине, поверили, что она открывает секреты сердца, загадки судеб и тайны грядущего. Слова мои особенно применимы к цыганскому тароку, интереснейшей из игр, но могут быть распространены также и на пикет. Изобретение карт с уверенностью приписывают древним, и я считаю, что происхождением своим они обязаны халдеям, хотя, откровенно говоря, не нашел в книгах подтверждения этому смелому умозаключению. Но в теперешнем своем виде пикет восходит не далее как ко временам короля Карла Седьмого, если верить ученому труду, который, помнится, я прочел в Сеэзской библиотеке, и там еще говорилось, что кёровая дама изображает Агнесу Сорель [62], а дама пик в образе Паллады – это Жанна Дюлис, именуемая также Жанной д'Арк, та самая, что своей доблестью поправила пошатнувшиеся дела монархии, потом англичане сварили ее в Руане в котле; котел этот показывают желающим за два лиара, и я сам его видел, будучи проездом в вышеназванном городе. Впрочем, кое-кто из историков утверждает, что наша девственница была сожжена заживо на великолепнейшем костре. У Николя Жиля [63]и у Паскье [64]можно прочесть, что ей являлись святая Екатерина и святая Маргарита. Но, уж конечно, не господь бог посылал их; ибо любой мало-мальски сведущий и благочестивый человек знает, что эти самые Маргарита с Екатериной – лишь порождение необузданной варварской фантазии византийских монахов, изгадивших от начала до конца все жития святых. Какое нелепое кощунство утверждать, будто господь бог направлял этой Жанне Дюлис святых великомучениц, каких никогда и не существовало. Однако древние летописцы не постеснялись утверждать нечто подобное. Недоставало еще, чтобы господь посылал нашей девственнице также и златокудрую Изольду, Мелузину, Большеногую Берту и прочих героинь рыцарских романов, чье бытие не менее достоверно, чем бытие девы Екатерины с девой Маргаритой! В минувшем веке господин де Валуа с полным основанием поднял голос против этих дикарских побасенок, которые столь же противоречат религии, сколь заблуждение противно истине. Было бы весьма желательно, чтобы какое-нибудь сведущее в исторических науках лицо священного звания отсеяло бы мнимых святых от подлинных, достойных почитания: я имею в виду Маргариту, Лукию или Люцию, Евстахия и даже святого Георгия, насчет которого у меня тоже имеются кое-какие сомнения.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю