Текст книги "Огонёк"

Автор книги: Анастасия Жолен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Анастасия Жолен
Огонёк

Милостью Божьей в нашей стране мы имеем три драгоценных блага: свободу слова, свободу совести и благоразумие никогда не пользоваться ни тем, ни другим.

Марк Твен

I

Утром понедельника 2 сентября 1991 года Фая Сапфирова не без удовольствия посмотрела на себя в зеркало. Ей нравилась ее новая форма. Воротничок и фартук, сшитые из оставшегося от маминого свадебного платья кружева, получились очень нарядными, а пышные банты из органзы, подарок тети Тани, отлично их дополняли.

Девочка прошла на кухню. Бабушка насыпала чай в цветастый керамический заварник с треснувшим позолоченным носиком. Дед, скрестив руки на животе, слушал у окна радиоприемник. В последнее время он только и делал, что следил за новостями – по радио, телевизору или обсуждая их на скамейке с соседями. Фая лишь однажды спросила, что такое путч, и на этом потеряла интерес к разговорам взрослых о политике: в ее собственной жизни за последние месяцы произошли куда более важные перемены.

– Давайте завтракать, нам выходить через двадцать минут, – посмотрев на часы, сказала Вера Лукьяновна. – Ты что будешь, доча? Творог, гречку с молоком?..

– Батон с маслом и сахаром, – не дала ей договорить внучка. – И чай. Без молока.

– Эх, ленинградка… С молоком-то чай самый вкусный! – с легкой укоризной заметила бабушка. – Ну садись, садись. Сейчас сделаю. Волнуешься?

– Неа, – быстро закачала бантами Фая.

На самом деле волнение не оставляло еще со вчерашнего вечера. Сегодня ей предстояло в первый раз увидеть одноклассников, и, медленно прожевывая свое утреннее лакомство, она с тоской думала о том, что других новеньких в классе быть не должно и все внимание наверняка будет приковано к ней.

– Дед, сходи в палисадник. Срежь гладиолусов, – напомнила Вера Лукьяновна. – Смотри, чтобы хороший букет получился. Не жадничай!

Пока Михаил Васильевич, кряхтя, искал в шкафу свои дворовые, порядочно растоптанные сандалии, Фая тихо спросила:

– Баб Вера, зачем нашей учительнице столько гладиолусов? Ведь все придут с гладиолусами.

– Почему же все? У кого-то наверняка будут георгины. Или астры.

Не то чтобы этот ответ устроил девочку, но она не задала других вопросов и вернулась к своим размышлениям. Новеньких обычно просят рассказать о себе, а история Фаи Сапфировой была не та, о которой хотелось бойко докладывать у доски перед всем классом.

Родилась она в Ленинграде. Папа, родом из Бурятии, отслужив в армии, поступил учиться в ЛИЭИ[1]1
  Ленинградский инженерно-экономический институт


[Закрыть], где и встретил свою будущую жену, маму Фаи. После учебы оба работали на судостроительном заводе «Адмиралтейские верфи», а едва дочери исполнилось четыре года, погибли на железнодорожном переезде. Точно не удалось выяснить, что произошло. Возможно, не сработал семафор, однако скорее всего отец, он был за рулем, видел красный свет, но решил, что времени проскочить у него достаточно. Такое за ним водилось.

Помнила Фая родителей плохо. Как, впрочем, и все остальное, что с ней происходило до их гибели. Память сохранила лишь несколько мгновений-картинок, большинство из которых, вероятно, даже не были ее собственными воспоминаниями, а лишь ожившими в воображении фотографиями из не раз пересмотренных семейных альбомов. Зато день, когда ей объяснили, что мама с папой не вернутся домой, запомнился хорошо. Пожалуй, с того самого дня она и начала помнить свои детские годы достаточно отчетливо.

После аварии девочка осталась в Ленинграде с бабушкой по матери Еленой Демьяновной Кузавковой, женщиной не ласковой, не строгой, скорее, деловитой и не слишком разговорчивой, которая, похоронив дочь, стала находить себе еще больше дел и еще меньше разговаривать. Жили они в двухкомнатной квартире в одном из «брежневских» домов на Черной речке, недалеко от Торжковского рынка. Время от времени к ним наведывались старший сын Елены Демьяновны Сергей, его жена Татьяна и их маленький Витя. Дядя Сережа служил на флоте: сначала в Балтийске, затем в Мурманске, с недавнего времени в Таллине. Тетя Таня, по ее словам, только и успевала собирать да разбирать почтовые контейнеры для переездов, поэтому речь о том, чтобы искать ей работу, а Вите ходить в садик, не шла. Бабушка с внучкой навестили их лишь однажды, в Эстонии. Тетя Таня приготовила так много салатов и рубленых котлет, что взрослые почти все выходные провели за столом и погулять по городу Фае толком не довелось. Запомнила только, что пешеходы там всегда ждали зеленый свет светофора, даже когда не было машин ни справа, ни слева, а подъезды обычных жилых домов удивляли ее непривычной глазу чистотой, коврами и цветами в ухоженных, без окурков горшках. В ленинградских подъездах Фая ни ковров, ни цветов никогда не видела. Даже в элитном доме, где жила ее подружка Эльвира Лебедева.

Девочки учились в параллельных классах в гимназии и ходили вместе на уроки сольфеджио в музыкальную школу. Эльвира училась играть на скрипке, Фая – на фортепиано. В восемь лет их обеих записали в секцию по фигурному катанию. Поначалу у Эльвиры получалось лучше, и лишь с недавнего времени тренер стал хвалить Фаю чаще, называть ее перспективной фигуристкой и обещал со следующего учебного года включить в команду для подготовки к юниорским соревнованиям.

Только вот когда начались летние каникулы, Елена Демьяновна сказала, что в большом городе жизнь стала трудной, что с августа Фая поедет жить к другой бабушке – бабе Вере в Улан-Удэ, – и что ходить в школу она теперь тоже будет там. На вопрос внучки, почему в Ленинграде жизнь трудная, Елена Демьяновна угрюмо бросила: «Дефицит закарал».

Девочка знала, что означало слово «дефицит», поэтому удивилась.

– Так и в Улан-Удэ он закарал! Прошлым летом мы с бабой Верой ходили в гастроном в обеденный перерыв и ждали под дверью, чтобы потом в очереди долго не стоять и что-нибудь «урвать». А там все равно, кроме арбузов и томатных соков, ничего не продавали!

Фая рассмеялась, вспомнив ряды трехлитровых красных банок и ящики с полосатыми арбузами, жалко разбавляющие унылость белой плитки и черных пустых витрин.

– Ты ведь знаешь, что у бабы Веры и деды Миши много родственников в деревнях. Они им и мясо, и рыбу привозят, – объясняла Елена Демьяновна. – У них и своя дача с огородом есть, можно овощи выращивать, в лес ходить, консервы разные на зиму делать. Потом у Михаила Васильевича должность в Администрации. Им легче не пропасть, чем нам с тобой тут – в камнях на болоте.

Елена Демьяновна работала в детском мире, поэтому достать Фае новые колготки или платьица ей удавалось, а вот с продуктами в последнее время дела действительно обстояли не очень.

– Ты ведь хочешь там жить? – бодрым голосом спросила она внучку.

Даже если до этого разговора Фая и не предполагала, что можно уехать к бабушке и дедушке «насовсем», то сейчас причин возражать против этого у нее не находилось. Девочка каждый год летала на каникулы в Бурятию, большую часть которых проводила на даче Сапфировых в селе Тарбагатае, примерно в полсотне километров от города. Она очень любила их деревенский дом с густыми рядами малины в саду да с ароматными помидорами в теплице. Любила Байкал и рыбачить с дедушкой на Селенге. Он ловил окуней на спиннинг, забрасывая его далеко за середину реки, она – амо́лек[2]2
  Мелкая рыбешка (мест. просторечие. – Прим. авт.).


[Закрыть] сачком для бабочек, не отходя далеко от берега. В течение всего учебного года в Ленинграде Фая ждала, когда снова туда поедет, чтобы ходить с бабушкой «по грибы» и допоздна бегать по улицам с соседской детворой без присмотра взрослых. Поэтому на заданный Еленой Демьяновной вопрос быстро и просто ответила: «Да, хочу».

Когда же подошло время уезжать из Ленинграда, расстаться с бабушкой, Эльвирой и своей комнатой оказалось не так-то легко, и потом все лето Фая скучала по ним.

Вот о чем она думала сейчас, понимая, что ничего из этого ей не хотелось бы рассказывать своим новым одноклассникам. Учительница при этом наверняка будет таращить свои выпуклые глаза, вовсю улыбаться, и отчаянно кивать – не вслушиваясь, но со всем соглашаясь, – тем самым подбадривая Фаю продолжать…

К ее удивлению, классная руководительница Светлана Викторовна Венедиктова оказалась совсем другой. Мягкий голос в сочетании с приятной манерой говорить – спокойно и по делу, без раздражающих восклицаний и энтузиазма советского педагога. Проницательный, но теплый взгляд, от которого совсем не хотелось отводить глаза или прятаться за сидящего впереди ученика.

– Ребята, с нами теперь будет учиться Фаина Сапфирова, – объявила Светлана Викторовна классу. – Давайте ее поприветствуем.

Класс похлопал, она продолжила:

– Я не буду просить Фаю выйти к доске и рассказать нам о себе. Сегодня праздник, а по праздникам мы к доске не вызываем. Время познакомиться еще будет. Лишь попрошу всех вас помочь Фае привыкнуть к нашей школе. Поначалу в незнакомом месте обычно непросто. Давайте сделаем так, чтобы ей у нас понравилось с первых же дней.

– Ты откуда? – крикнул мальчик с третьего ряда. Другие дети в полной тишине ждали ответа и с любопытством смотрели на девочку.

– Из школы 113, – робея, ответила та.

– Фая пришла к нам из школы 113, – чуть громче повторила за ней Светлана Викторовна.

Давая понять, что больше вопросов новой ученице задавать не следует, она перешла к обсуждению графика дежурств, режима работы столовой, расписания на сентябрь, похода для шестых классов в следующую субботу и в конце классного часа сказала:

– Что ж, ребята, пожелаем друг другу хорошего учебного года! На сегодня вы свободны. Фая Сапфирова и Катя Венедиктова, задержитесь, пожалуйста.

Едва они остались в кабинете втроем, Фая даже не успела заметить, что Катя очень похожа на их классную руководительницу, как та непосредственно спросила:

– Что еще, мам?

– Что еще за «мам»? Мы не дома, красавица, – строго приподняв брови и с играющей в глазах улыбкой, осекла ее Светлана Викторовна. Затем доброжелательно обратилась к Фае: – Если тебе еще не сказали, я преподаю в вашем классе русский язык и литературу. Два раза в неделю веду факультатив по французскому. Ты в своей школе изучала французский?

– Нет, только английский.

– Английский у нас тоже обязательный предмет, но если хочешь попробовать еще один иностранный язык, приходи в среду после занятий. Эта группа изучает французский всего лишь с прошлого года. Думаю, за летние каникулы многое позабылось и понадобится повторить, так что ты быстро подтянешься. Я тебе, разумеется, помогу, если не будешь успевать.

– Хорошо, я приду. Спасибо, – сдержанно согласилась Фая, хотя на самом деле очень обрадовалась. Ей так понравилась ее новая учительница, что она уже была готова ходить абсолютно на все предметы, которые та вела, включая необязательные.

– Замечательно! – одобрительно кивнула Светлана Викторовна. – Теперь познакомься с Катей. Я уже немного рассказала ей про тебя. Мы живем недалеко от вашего дома, знаем твоих бабушку и дедушку. Катя может завтра зайти за тобой, пойдете на уроки вместе, если вдруг ты еще не совсем хорошо запомнила дорогу. Сейчас тебя ждет кто-нибудь, чтобы проводить?

Катя, щурившись от падающего в ее сторону яркого солнечного луча, приветливо улыбалась. Фая тоже улыбнулась, чувствуя, что от ее утреннего напряжения не осталось и следа.

– Да, дедушка ждет меня на школьной площадке. Катя, во сколько ты завтра за мной зайдешь?

– Давай в половине девятого у твоего подъезда?

Следующим утром девочки встретились, вместе пришли в школу, вместе зашли в класс, сели за одну парту и с того самого утра подружились.

* * *

Фая достаточно скоро свыклась с мыслью, что отныне ее дом в Бурятии, легко освоилась в новой школе, а про своих прежних учителей и одноклассников почти не вспоминала. Через какое-то время она перестала скучать и по Эльвире, продолжая при этом регулярно отправлять ей письма, в тогда уже Санкт-Петербург, и радуясь длинным, подробным, трогательным ответам подруги. Та каждый раз писала, что очень ждет, когда они снова будут все делать вместе или хотя бы встречаться на каникулах. Фае тоже хотелось навестить ее, но дедушка и бабушки считали, что девочке-подростку ехать в поезде так далеко не безопасно, а билеты на самолет теперь обходились бы семье слишком дорого.

В остальном Вера Лукьяновна и Михаил Васильевич старались ей не отказывать. Записать внучку на фигурное катание не получилось, зато им удалось найти место в секции по конькобежному спорту. Такая альтернатива ее вполне устроила, а вот с музыкальной школой у Фаи дело не пошло. Специальность преподавала неприятная и неопрятная Надежда Тарасовна, отбывавшая часы на работе только зарплаты ради и уже давно равнодушная и к музыке, и к ученикам. На первом же уроке она, дернув носом, усыпанным выпирающими из пор черными точками, недовольно заметила, что композиции, которые вызвалась разучить Фая, рассчитаны на учеников более старших классов и, неважно по силам они ей или нет, тренировать технику нужно в соответствии с утвержденной программой. В качестве домашнего задания к следующему уроку девочка без энтузиазма, но добросовестно подготовила скучную и невнятную фугу, однако учительница почти не слушала ее. Пока Фая играла, в кабинет вошла хоровичка Тамара Ильинична, и упитанные, одутловатые лицом музыкантши принялись сосредоточенно обсуждать, как закатывать на зиму банки, чтобы рассол огурцов не становился белым. Фая решила восстать против такого пренебрежения и к следующему уроку в первый раз в жизни не подготовилась. Восстание провалилось: Надежда Тарасовна ее даже не поругала. Никогда не ругала. Худшим же было то, что она никогда и не хвалила. За несколько недель утратив интерес к занятиям, но все же честно отмучившись учебный год, девочка сообщила бабушке и дедушке, что ходить в музыкальную школу ей больше не хочется. Те только пожали плечами и не стали возражать, никогда толком не понимая, зачем внучке фортепиано – это же не походная гитара и не компанейский баян.

В обычной школе с учителями Фае повезло больше. Учиться ей нравилось и бабушке с дедушкой не приходилось проверять, сделала ли она домашние задания. Ее и в Петербурге всегда отмечали среди лучших учеников по математике, но настоящим открытием в новой школе стали уроки литературы. То, что Пушкин, Гоголь и Тургенев – гении-молодцы, не уставала повторять и предыдущая учительница, но слышать музыку их слов, распознавать в них мудрость Фаю научила Светлана Викторовна. Только на ее уроках девочке не приходило в голову смотреть на часы и отсчитывать, сколько минут осталось до конца урока. Порой даже досаждало слышать звонок на перемену. Ни на что не отвлекаясь, она жадно слушала преподавательницу, старательно фиксируя фразы из текстов и строчки стихотворений, на которые та обращала внимание при анализе произведений или просто цитировала при любом подходящем случае. Запоминание крылатых выражений стало для Фаи чем-то вроде увлекательного упражнения. Именно этот школьный багаж, считала она, прежде всего стоило взять во взрослую жизнь, чтобы считаться интеллигентным человеком и производить впечатление на собеседников удачно упомянутыми цитатами классиков.

Самое же большое удовольствие ей доставляло то, что нагоняло на большинство учеников уныние и тоску, – написание сочинений. Она могла провести за этим занятием целый выходной, обдумывая заданную тему, группируя свои мысли в черновике, меняя очередность абзацев и подбирая нужные слова. Светлана Викторовна очень хвалила ее работы и порой зачитывала классу целые параграфы в качестве примера, что воодушевляло девочку трудиться еще усерднее над следующим эссе – маленьким, но важным делом, которое по-настоящему захватывало и всякий раз завершалось приятной гордостью за свой результат. Позднее, много лет спустя, Фая пришла для себя к выводу, что только похвала и мотивировала ее прикладывать еще больше усилий, чем бы она ни занималась. Критика в большинстве случаев оказывала на нее прямо противоположный эффект: если ей делали много замечаний, у нее не возникало желания стараться кому-то что-то непременно доказать, чтобы ее работа таки была оценена по достоинству. Она просто теряла к ней интерес.

У Кати тоже получались хорошие сочинения, но Светлана Викторовна их почти никогда не выделяла. Возможно, потому, что стеснялась хвалить дочь при других своих учениках, а, может быть, потому, что не находила в ее работах ничего незаурядного. Фая же излагала свои мысли на бумаге по-особенному – словно разговаривая с читателем в забавной, одновременно высокопарной и непринужденной манере куда более взрослой девушки, чем она была на самом деле.

Однако на уроках русского языка Кате попросту не было равных в школе, и ее способности к филологии и лингвистике не могли оставаться незамеченными даже при всей скромности Светланы Викторовны. За шесть лет, что Фая проучилась с ней, та не сделала ни одной ошибки в диктантах и, кроме того, живо интересовалась этимологией слов, происхождением фразеологизмов, заимствованиями, – иначе говоря, тем, чему другие школьники и не задумывались уделять больше положенного внимания. Катя дважды выиграла региональную олимпиаду по русскому языку и с восьмого класса начала принимать участие во всероссийской.

Между собой у девочек если и было что-то вроде соревнования, то исключительно в самом плодотворном ключе, подстегивающем их еще больше читать, вникать и запоминать. Фая часто приходила к Венедиктовым в гости, где ее с первого дня принимали как свою. Оставалась там делать уроки, смотреть фильмы, играть на приставке, ужинать и потом помогать Кате навести порядок на кухне и в комнате. Светлана Викторовна занималась с ними французским, обсуждала книги, не входившие в школьную программу, и рассказывала про художников. У нее имелась впечатляющая коллекция подписных изданий с фотографиями шедевров русской и западноевропейской живописи. Больше всего в Светлане Викторовне Фае нравилось то, что она разговаривала с ней и Катей, как со взрослыми: о разном и ни в коем случае не напоминая им, что они еще дети, и могут чего-то не понять. Фае очень хорошо жилось с бабушкой и дедушкой, но ей казалось, что только Венедиктовы считают ее подростковые переживания и размышления важными и достойными внимания.

Большую часть лета все Сапфировы, включая семью старшего сына Веры Лукьяновны и Михаила Васильевича Володи, проводили на даче в Тарбагатае. Расположенное в живописном месте по правому притоку реки Селенги, село славилось как старообрядческое – многие его жители величали себя «семейскими» и считались потомками бежавших в эти края раскольников. Сохраняя культуру и традиции русского деревенского быта, они продолжали строить нарядные бревенчатые дома с резными ставнями всевозможных цветов, а многие сельские женщины даже в обычные дни, не только в праздники, носили сарафаны, яркие фартуки, платки и бусы в несколько рядов.

Фая знала в Тарбагатае почти всех местных мальчишек и девчонок. Еще будучи совсем детворой, они разделили здесь то самое безмятежное время песочниц и разрисованного мелом асфальта, когда, падая с велосипедов или сползая с деревьев, зарабатывали себе ссадины и царапины.

Жили эти дети по-разному. Кто-то в больших городах и приезжал сюда лишь на каникулы, кто-то ни разу не выезжал дальше близлежащих деревень. Кто-то воспитывался в семье примерных постсоветских работников, кто-то – в семье начинающих коммерсантов, а чьи-то родители работали на местной кочегарке и часто или редко, но регулярно уходили в запой. Эти дети дружили улицами, пока что не признавая какой-либо иной социальной или культурной разницы. Они вместе играли в лапту, в «заяц, заяц, сколько время» и, разумеется, в прятки: у каждого дома имелся приусадебный участок с баней, гаражами, амбарами, курятниками, поленницами, где можно было искать друг друга до самых сумерек, забывая про время и не слушая урчащие, пропустившие обед животы.

Будучи с детства послушным и понятливым ребенком, Фая редко получала замечания от бабушки с дедушкой, и им никогда не приходилось делать их по несколько раз. Как-то после ужина, когда она, поджав коленку на табуретке, смотрела популярный мексиканский сериал, а Вера Лукьяновна подметала там пол, на кухню зашел дед.

– Почему ты не помогаешь бабушке? – строго спросил ее Михаил Васильевич.

– Баба Вера меня ни о чем не просила, – растерялась Фая. Дед выглядел сердитым, хотя она совсем не понимала, в чем виновата. – Попросила, я бы сделала!

– Ты же видела, что она с утра работала в огороде, потом поесть нам всем приготовила, а сейчас еще и пол подметает. Тебе следовало бы догадаться взять у нее веник и предложить помочь.

Лицо деда немного смягчилось, но он все же добавил:

– Старших нужно уважать, а о старых еще и заботиться. Чтобы я больше никогда не видел, как бабушка трудится по дому, в то время как ты сидишь у телевизора.

И он никогда больше этого не видел.

Стоит сказать, что Фая не просто без пререканий, а, скорее, с охотой выполняла поручения бабушки и дедушки по хозяйству. Конечно же, как и любому нормальному ребенку, ей больше нравилось, когда от нее ничего не требовалось и она могла делать что угодно – читать, смотреть телевизор, гулять или пойти в гости к Наташе Потаповой. Однако ей всякий раз было приятно чувствовать себя полезной и взрослой, поэтому старалась наравне со старшими участвовать в бытовых делах: мыть посуду, пылесосить, пропалывать цветы в клумбах и поливать огород.

Распорядок жизни семьи определялся по большому счету сезонными работами, и на третий год жизни Фаи в Бурятии она поймала себя на мысли, что, пожалуй, любит все времена года, в том числе и за неспешную смену символизирующих их забот.

Начало года – время каникул, мандаринов, доедания конфет из новогодних подарков и крещенских морозов, когда на улице холодно так, что, возвращаясь из школы, только и думаешь, как бы быстрее уже доковылять. И такое это удовольствие, зайдя домой, подставить руки под струю горячей воды, сесть у батареи и, отогревая на ней одеревенелые пальцы ног, растирать варежками замерзшие, кое-где побелевшие красные щеки!

В последний день зимы Вера Лукьяновна доставала с антресолей алюминиевые тары (в прошлом консервные банки цельной сельди пряного посола), наполняла их землей и сеяла семена на рассаду. Если сеять в мае сразу в открытый грунт, то, даже если семена переживут последние заморозки и взойдут, за короткое сибирское лето не успеют созреть ни помидоры, ни огурцы, ни перцы, ни капуста. Когда рассаде становилось тесно в селедочной банке, бабушка пересаживала каждый росток в отдельный горшок. Такими горшками служили накопленные за год картонные коробки со срезанными верхушками из-под сока или кефира. Занимали они все подоконники и стол-книжку в зале, но с середины апреля побегам требовалось больше света, поэтому Фая каждое утро выносила их в хорошо освещаемую солнцем застекленную лоджию и ставила на сооруженные дедом временные полки, а вечером заносила обратно (ночную температуру на балконе растения не выдерживали бы).

Через неделю после Дня Победы дед отвозил бабушку и внучку в Тарбагатай, где уже вовсю начинался огородно-заготовочный период: приготовить грядки, расчехлить укрытые брезентом от мороза кусты малины, смородины, высадить в теплицы и парники привезенные из города «саженцы», а в старые ведра – зимовавшие в подполье корни многолетних георгинов и гладиолусов. Посадить картошку.

Картофельные работы в поле знаменовали для жителей села начало, середину и конец лета.

Сажать картошку Фае казалось легче всего, даже весело: Михаил Васильевич делал подкоп, она бросала туда несколько клубней из прошлогоднего урожая, Вера Лукьяновна шла за ними и закапывала ямку горкой. Дед без устали рассказывал смешные истории, наполовину им выдуманные, бабушка над ним подшучивала.

Копать в сентябре – занятие, требующее куда больше сил, выносливости и терпения, но и в нем Фая находила маленькие радости: перерыть за дедом лунку и найти после него еще две, а то три картофелины и с гордостью их продемонстрировать. Дед работал большой тяпкой и не очень внимательно, внучка же орудовала «копарулькой»[3]3
  Маленькая тяпка, мотыга (мест. просторечие).


[Закрыть], основательно, потому не пропускала ни одного клубня, даже самого крошечного. Если попадались забавные формы картофеля, моркови или свеклы, Фая их откладывала отдельно от большой кучи в начале поля, чтобы потом показать соседским детям; те делали то же самое, и затем все вместе устраивали конкурс на самый смешной овощ. В памяти сохранились особые запахи периода сбора урожая – развороченных корней, земли и засыхающих в осенней грусти полей.

Настоящая тоска и желание заболеть, для убедительности с температурой, приходили к ней, когда приближалась пора «окучивать» или, как еще говорили, «тяпать», «огребать». Почва в Сибири – не южный чернозем: к июлю засушивалась в камень, образуя на поверхности полей плотные корки. Эти-то корки и нужно было разбивать тяпкой, затем тщательно разрыхлять землю и собирать, делая кучку вокруг каждого картофельного куста. Одновременно дед просил избавляться от сорняков – злостного молочая, глубоко пускавшего повсюду крепкие белые корни. Столбик на термометре мог подниматься до тридцати семи в тени – не шутки в поле под раскаленным солнцем. Плуга у Сапфировых не было, все приходилось делать вручную – тяпками и копарульками. И никакой отрады пока не будет окучен последний куст – только пугающе огромные двенадцать соток, липкий неприятный пот, боль в затекающей спине и щиплющие лопнувшие мозоли на ладонях. Фая то и дело пересчитывала оставшиеся ряды – все-таки чувствовалось небольшое облегчение, когда их становилось меньше обработанных.

Скот Сапфировы не держали, поэтому ее представления о покосе, уборке стаек и приготовлении комбикорма ограничивались рассказами тарбагатайских сверстников. Что же касается остальных заготовок на зиму, о них Фая знала не понаслышке. Июнь из года в год выдавался сухой, и огород приходилось поливать каждый вечер: грядки с корнеплодами – из шланга, зажимая сильную струю большим пальцем и создавая тем самым эффект распыления (самое веселое), цветы – лейкой, парники и теплицы – ведрами, черпая прогретую за день солнцем воду из бочек. В июле солнечные дни чередовались с дождливыми, и поливка чередовалась прополкой. Оставшаяся часть лета осталась в памяти Фаи временем грибов и ягод, засолок и варений, компотов и зимних салатов. Бабушка «закатывала» по двести-триста банок: маринованные маслята, жареные рыжики, соленые грузди, огурцы, помидоры и цветная капуста, суповые наборы для борща и рассольника, салаты из морковки, перца и фасоли, соки из ранетки и облепихи – всем этим хранившимся в погребе добром семья и кормилась весь год до следующего урожая; рассчитывать зимой на свежие овощи в магазинах и собственную покупательскую способность в те годы не приходилось.

В третью субботу октября, когда выпадающий снег больше не таял, а стабильно минусовая температура замораживала мясо покрепче морозильной камеры и позволяла хранить его в столе на веранде, дед покупал у соседей свинью, забивал ее в огороде и разделывал мясо. Бабушка в этом время шинковала капусту, в среднем тридцать-сорок вилков, внучка помогала ей: чистила морковь и прибирала кочерыжки. Вечером на ужин была «свежина» – суп из добрых кусков только что разделанной свинины, картошки и лука. Назавтра бабушка подавала сальтисон[4]4
  Закуска из свиной головы, отварным мясом которой фаршируется свиной желудок.


[Закрыть]. Фая в этот день каждый раз тихо радовалась: бочка квашеной капусты в кладовке и сальтисон на столе означали, что все идет своим чередом – период заготовок завершился, началась зима и теперь можно просто жить: ходить в школу, на секцию и в гости, возвращаться домой в их теплую, уютную городскую квартиру, лепить пельмени и смотреть «видик», отогревая на батарее одеревенелые после прогулки пальцы ног.

* * *

Отчего-то некоторые совсем незначительные события нашего детства с годами не потесняются в памяти другими; мы продолжаем помнить даже запахи и какая в тот самый день была погода. Так и Фая, достигнув возраста «Фаины», а для кого-то и «Фаины Анатольевны», в минуты раздумий или застольных разговоров о счастье непременно вспоминала один летний день, когда у них гостила Елена Демьяновна, и они все вместе поехали на Байкал. Этот день бы мог стать просто очередным хорошим, солнечным, но ничем не примечательным, а потому навсегда забыться, если бы Михаил Васильевич за несколько минут до отправления не сделал внучке сюрприз – автомагнитолу. Настоящую, не только с функцией радио, но также с устройством для прослушивания аудиокассет. И двадцать лет спустя Фая не забыла, как распаковывала коробку, принюхиваясь к спертому запаху пенопласта, а затем громко пискнула, увидев, не веря своим глазам, что внутри. Помнила, как они выехали из города на большую, почти пустую дорогу, дед разрешил сесть рядом с ним на переднее сиденье, а бабушки сзади в одинаковых китайских панамах, от души смеялись над каким-то отрывком из «Любовь и голуби». Помнила, как несколько раз подряд перематывала на начало «Крещатик» из сборника Шуфутинского, включала по новой «Кто сказал, что мы плохо жили?»[5]5
  Альбом группы «Любэ», выпущенный в 1992 году.


[Закрыть] и высовывалась головой из окна машины, чтобы ловить ветер. Помнила теплый воздух и мягкое солнце в небе, украшенном по горизонту кучевыми облаками.

Пусть будут правы те, кто скажут ей, что ничего особенно замечательного тогда с ней не произошло, а ее последующая жизнь наполнялась куда более важными радостными событиями, и все же такого же яркого ощущения кружащего голову абсолютного счастья, как в те несколько часов по дороге в Горячинск, она больше не испытывала никогда. Во всяком случае, не припоминала.

– Какая же красота! – повторяла Елена Демьяновна, оглядываясь вокруг, чтобы они не делали: катались на катамаране, купались, гуляли в лесу, играли в шестьдесят шесть, ели копченого омуля или варили на костре суп из картошки с тушенкой. Фая всякий раз пыталась проследить за ее взглядом и понять, что именно та посчитала стоящим внимания и красивым. И хотя ей было приятно, что бабушке нравились здешние пейзажи, девочка никогда не разделяла восторга приезжих и не видела в прибайкальской природе ничего выдающегося. Нет же здесь ни лазурных побережий с пальмами на белом песке, как в рекламе про Баунти, ни грандиозных каньонов или водопадов, ни высоченных заснеженных гор… Обычный таежный лес, темно-синяя гладь озера, волнистая линия невысоких сопок по горизонту, небрежно возделанные поля и разбитые деревушки. Во всяком случае в Энхалуке и Горячинске, где они обычно отдыхали, ничего другого не было. В заповедные места Байкала, куда спешили попасть иностранные туристы, дедушка их не возил – дороги плохие, на его «Жигулях» добраться непросто.