Текст книги "Лучик и звездолёт"

Автор книги: Анастасия Перфильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Он ринулся к выходу. Немедленно, сейчас же привести сюда Иринку, Колю, Александру Петровну! Немедленно! Они все скоро расстанутся. Коля будет в Москве, Иринка уедет в город, Женя на свой завод. Так пусть же замечательная поездка в столицу кончится и его маленьким «лошадиным» торжеством!..

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Здравствуй, милый конный завод!

Здравствуйте, лес, жёлтые поля, зелёное пастбище, синяя река и ясное небо! Здравствуйте, Лучик, Лада и Гордый! Федотыч, Антоша со Щербатым… Здравствуйте, дорогие мама и папа, глаза проглядевшие, поджидая сынка-путешественника! Он вернулся к вам.

Евгения Андреевна, взяв обеими руками его круглую голову, заглянув в родные светлые глаза, сказала:

– Женюра, ты вырос ужасно! И костюм какой чудесный…

Женя ткнулся матери в плечо:

– Мамуля, папа, так интересно было!

Сергей Сергеевич спросил:

– Хороша Москва?

…Женя убежал вскоре. Куда? Всё туда же, в конюшни. Лошади были на пастбище – бегом на пастбище! Оно, словно живое, то отодвигалось, то придвигалось к заводу. Вот и луг, докоротка, как машинкой, выстриженный лошажьими губами. У реки табун «взрослых». А вот и матки с сосунками…

Женя увидел Лучика сразу. Он по-прежнему был не серый, не белый, а нежно-голубой. Что, если не подходить к нему, а позвать знакомым свистом? Узнает? Жеребёнок в эту минуту был занят важным делом: боролся с кобылкой Шустрой. Жеребята становились на задние ноги, как борцы, обхватывая друг дружку передними, упирались головами, подпрыгивая, с весёлым ржанием кусались – словом, возились, как ребята. Жене смешно стало: ребята-жеребята, они же ребята!..

Лада рядом ела траву, спокойная, строгая, большая. Расшалившийся Лучик толкнул её – она хвать его за ляжку!

Женя подошёл. Тихо свистнул по-своему, через щёлку в подросшем зубе. Лучик сразу отпустил Шуструю. Наклонил сторожко голову, прислушиваясь. Нет, никого… Женя свистнул опять. И тут уж Лучик, распустив светлую гриву, отставив пышный хвост, проржав ответно, полукругом безошибочно понёсся к нему, забыв Шуструю! И вот уже тыкался мордой, губами в Женину щёку, клал гибкую шею на плечо, цапнул, ласкаясь, за ухо… Потом смело полез мордой в карман, обнюхивал, фыркал. Узнал, узнал, ненаглядный!

– Что, вернулся, гость столичный? – окликнул сидевший на пригорке Василий.

Васька, заслышав Женин голос, подошёл, покрутил приветственно хвостом.

– Понравилось?

– Здесь тоже хорошо.

С дороги позвали сразу несколько голосов:

– Женька! Жень! С нами по малину пойдёшь? Когда приехал?

У луга стояли Щербатый, Антоша, ещё несколько матвейковских мальчишек с вёдрами в руках. Кто в резиновых сапогах, кто босой. Женя отпустил Лучика, пришлёпнул по спине – ступай, пасись! Подбежал к ребятам.

– Здорово!

– Здорово! Вы куда, за малиной?

– В овраг. Айда?

– Только корзинку захвачу, подождёте?

– Мы вдоль речки пойдём, догоняй. Портки длинные надень, ноги обстрекаешь! – крикнул Щербатый уже вдогонку.

Дома раскрасневшаяся Евгения Андреевна варила в палисаднике под сиренью варенье. Две керосинки стояли на скамейке, где когда-то сидела Лера.

– Мама, я тебе малины для варенья наберу, – заявил Женя. – Мы с ребятами из Матвеек по малину идём.

– Принеси мне сперва таз из кухни, – бесстрашно отмахиваясь от налетевших ос, попросила Евгения Андреевна. – Пенок дать полизать?

– Я с собой на хлеб возьму. Мам, а где мне корзину побольше? Или ведро лучше?

– Ну уж, ведро… Возьми, если хочешь, в чулане маленькое.

– Мы далеко в овраг пойдём, там её много!.. И ещё они велели штаны длинные…

– Отцовские сатиновые разве подвернуть?.. – дуя на варенье, сказала озабоченно мать.

Ещё не хватало! Засмеют мальчишки, в отцовских-то… А сапоги резиновые надеть? У Жени были с полоской и дурацкими зайчиками на голенищах. Нет, не надо, тоже засмеют.

Через десять минут бойкой рысцой он несся по дороге к реке, позванивая ведёрком и жуя душистый, пропитанный пенками ломоть. В ведёрке лежали две краюхи с вытекающим вареньем – для ребят. Сандалии, стоптанные, дырявые, из которых торчали большие пальцы, Евгения Андреевна всё-таки уговорила надеть.

Мальчишки уже были как движущиеся точки вдали. Женя прибавил ходу. Догнал почти у будущей плотины.

– Думали, не пустят тебя, – сказал Щербатый.

– Как это – не пустят? – обиделся Женя. – Мама пенок вам прислала.

– Каких пенок?

Ясно, не молочных. Ребята узнали, отведав.

– Может, искупаться вперёд? – предложил Антоша.

– После, – отрубил Щербатый. Его слова были законом, он сам – главарём.

Овраг начинался прямо от реки, глубокий, мрачный, таинственный. И чем дальше в лес, тем чернее. Из глубины пахло сыростью, грибами, валежником. Высокая, непролазная, тянулась по склонам крапива. Женя оглядел товарищей: все были в длинных штанах, он один голоногий, жуть берёт.

Разделились на группы. Женя пошёл с Антошей и маленьким лопоухим мальчишкой.

– Что штаны не надел? – спросил Антоша. – Настрекает.

– Ничего!

Как раз в это время здорово куснуло.

Женя придумал: ведёрком стал распихивать крапиву. А она хватала то за икры, то под коленку. Он терпел и вдруг, вскрикнув, ринулся вперёд: малина! Нет, это оказалась бузина, ярко-красная, бесполезная.

Малинник рос по всему оврагу, но ягод на нём почему-то не было. Женя увидел: Антоша с лопоухим парнишкой присели под кустами и быстро задвигали локтями. Он догадался: надо смотреть снизу!

И верно: с земли малинник был весь осыпан ягодами. Некоторые налились так, что стали лиловыми, тронь – свалится. Торопливо Женя стал рвать, точно доил куст в подставленное ведёрко. От азарта даже не попробовал ни ягодки, спешил – соседний куст был тоже тяжёлый, свесившийся. И вон ещё и ещё!..

У ведёрка быстро закрылось дно, вмятина в боку. Остальных ребят не было слышно, все усердно работали. И вдруг Женя похолодел: вокруг ноги скользнуло что-то живое, холодное. Змея! Чёрная, большая, отвратительная, она вилась у ноги, во рту у неё дрыгала лапками лягушка.

– А-а-а!.. – дико заорал Женя.

На крик примчались испуганные ребята.

– Гадюка! – не своим голосом заорал и лопоухий.

Антоша схватил коряжину, замахнулся. Щербатый удержал его. Нагнулся, ловко и смело зажал змею рукой…

– Ногу подними, ты ж ей на хвост наступил!

Онемев от ужаса, Женя задрал ногу. Змея быстро-быстро извивалась в руке Щербатого, она бросила лягушку и шипела, высунув раздвоенный язык.

– Гадюка! – кричал лопоухий. – Бей!

– Не гадюка, а уж. Видишь, жёлтое на затылке, – спокойно объяснил Щербатый. – Они полезные, мышей ловят и не жалят. Хотите под рубаху посажу? – Он бесстрашно сунул змею за пазуху. – А ты напугался…

Женя был сражён. Расхрабрившись, попросил:

– Дай и мне подержать. Я думал – ядовитая…

– На! – Щербатый вытащил ужа. – После выпусти. Их у деревни сколько хочешь.

– Это что, ужи, – сказал лопоухий, когда отпущенный на волю уж исчез в папоротнике. – Здесь в овраге и гадюк хватает.

– Это что, гадюки! – пробасил мальчишка с совершенно белыми бровями и ресницами. – Сюда в овраг и медведь заходит.

– Ты его видел, медведя? – фыркнул Антоша.

– Не видел. Бабка малину собирала, наткнулась.

– И он её… съел? – вскрикнул Женя.

– Не! До сих пор живая… Бабка как завизжит, побежала, споткнулась, так на четвереньках до самой деревни и ползла.

– Это когда было-то? – захохотал Щербатый. – Бабка твоя старая?

– Старая.

– А с медведем когда столкнулась?

– Молодая.

– Значит, при царе ещё? Теперь медведь сюда не ходит: не дурак, у завода по малину лазать. В дальнем бору, может, и случится. А здесь – нет…

И тут вдруг над головами у ребят что-то ухнуло, выстрелило. Женя обмер. Что, если медведь? И охотник за ним, стреляет? А ребята мигом, забыв малину, вёдра, полезли по склону оврага наверх. Женя – за ними.

Нет, это был не охотник. Среди леса заросшая, наезженная, в сосновых корневищах, петляла дорога. По ней зигзагами… мчался красный мотоцикл! У седока смешно, точно он впопыхах забыл поставить на подножки, болтались длинные ноги – это был табунщик Василий.

Мотоцикл оглушительно выстрелил и смолк. В ту же секунду ребятишки были рядом, облепили его; жадно разглядывали мотор, блестящие цилиндры, маленький счётчик, руль.

– Вот незадача! – сказал Василий, не спрыгивая, просто ставя ноги на землю. – Бестию купил! Ход хорош, и тормоза, и зажигание. А заносит, будто коня с норовом. Ну-ка, пихайте дружно!

Все навалились, поддали… Мотоцикл взревел и умчался такими же зигзагами.

– Пошли собирать! – скомандовал Щербатый. – Невидаль тоже, мотоцикл…

Мальчишки стали спускаться в овраг, прислушиваясь к стихающему треску. Невидаль, невидаль, а оторвать от техники не оторвёшь…

Вернулся Женя из оврага сияющий: ведёрко было полно до краёв!

– Вот, – скромно сказал матери, – набрал.

– Ай, умница! – обрадовалась Евгения Андреевна.

– Действительно, – похвалил и Сергей Сергеевич, нацеливаясь на самые крупные ягоды. – Ну-ка, ну-ка, дайте попробовать. До чего сладки, душисты!..

– Сергей Сергеевич, – ужаснулась Евгения Андреевна, – да ты всю малину съешь! Оставь на варенье, Женька крапивой пожёгся. Из лесной малины – лучшее средство от простуды, ему же…

– М-м-м, – тряс головой отец, жмурясь, как кот, – изумительно! Ещё горсточку! От простуды, говоришь? А Жукаран у нас больше не будет простужаться. Верно, братец мой?

– Не буду! – крикнул Женя. – Ешь сколько хочешь на здоровье!

2

Незаметно подходил сентябрь.

Перед отъездом Евгении Андреевны у Коротковых было проведено обсуждение: возвращаться Жене с матерью в город к началу учебного года или идти в здешнюю школу, что в двух километрах от Матвеек?

– Пап, мамуля, знаете, я и с Антошей, со Щербатым могу… Им тоже во второй класс, – сказал Женя и посмотрел на мать.

– Это что, фамилия – Щербатый? Что-то я в Матвейках таких не знаю, – поинтересовался отец.

– Нет! Просто зуб себе выбил, с дерева свалился… А зовут как раз Матвеем. Матвейка! – Женя засмеялся. – Папа, знаешь, Щербатый живых ужей под рубашку сажает…

– Так что же? – чуть грустно спросила Евгения Андреевна. – Женюра, значит, здесь учиться остаёшься?

– Здесь, конечно, о чём разговор! – воскликнул Сергей Сергеевич. – Зимой на лыжах туда-обратно чепуха, в слякоть трудновато, правда… По вечерам в шашки будем сражаться. Когда сделаешь уроки.

– Хорошо. Так и быть, согласна, – вздохнула Евгения Андреевна. Она видела: жизнь с отцом Жене и правда на пользу. – Тогда всё, что надо, я сразу из города пришлю, – сказала задумчиво.

– И лыжки, лыжки обязательно! – поддакнул Сергей Сергеевич.

– Лыжи успеются, зима далеко, – снова вздохнула мама.

Она уехала. Грустно стало без неё Женьке! Он даже всплакнул у Воронков, провожая. Да что поделаешь – сам решился. Долго смотрел на уходящий поезд, на белый мамин платочек, трепетавший у окна зелёного вагона.

Но грустил Женя недолго, некогда было. День за днём убегали незаметно. То надо с утра на пастбище, серебрившееся росой, – покататься на Ваське; то в манеж, где учат молодняк; то в ранний, рассветно-мутный час, когда пар валит изо рта, ноги краснеют, как у гусёнка, а глаза ещё не доглядели сна, по грибы с ребятами в бор, где, по рассказу Щербатого, «случаются» даже медведи.

Медведя «не случилось» ни разу. А вот лося видели. И не одного – с лосихой! Сильные, красивые животные пробежали поляной шагах в двадцати от замерших мальчишек. Лось был громадный, больше Гордого, пожалуй, – с ветвистыми рогами и горбатой мордой.

А в другой раз, возвращаясь из грибного похода, встретили почтаря.

Дорога шла лесом, блестела от недавнего дождя. Лес по обе стороны её уже золотился; осинки покраснели, берёзы были жёлтые, нарядные; одни дубы и ёлки зеленели густо, по-летнему. Шишки, валявшиеся на дороге, от сырости сжались, стали похожи на глиняные комки.

– Слышите, почту везут! – сказал Антоша: мотоцикл Василия ревел, как зверь, мотороллер местного почтаря шумел мягко.

Почтарь нагнал ребят. Сзади к мотороллеру был приделан фургончик, вроде шкафа.

– Парнишки коротковского с вами, случаем, нету? – крикнул почтарь.

– С нами! Есть! – закричал Женя. – Я!

– Папаше посылку из города не прихватишь? Мне бы в сельсовет напрямик.

– Прихвачу! – Ещё бы, посылка была, наверно, от мамы…

Почтарь слез, открыл шкафчик, достал перевязанный шпагатом, в сургучных наклейках ящик, передал Жене.

– Распишется после, – сказал и укатил, расплёскивая лужи.

Ящик несли вдвоём со Щербатым – он был тяжеленный, словно набит камнями. А когда вечером раскрыли с отцом посылку, в ней оказался новенький портфель с учебниками, тетрадками и другими школьными принадлежностями. В карманчике портфеля лежали целых три письма. В первом Евгения Андреевна написала:

Посылаю всё для Жени. Внизу подарки его новым школьным друзьям-одноклассникам: Щербатому – перочинный ножик, внуку вашего конюха Федотыча, Антоше – самописку, или наоборот, решайте сами. Остальным – цветные карандаши, пеналы, переводные картинки, по усмотрению Жени. Обнимаю обоих. Будьте здоровы!

Мама.

Второе письмо было в запечатанном конверте с городским адресом Коротковых, а на строчке «кому» стояло чётко: Евгению Короткову. Женя вскрыл конверт волнуясь.

Привет из Москвы!

Как дела? У меня в порядке. Тренируюсь в манеже два раза в неделю, занятия во Дворце пионеров ещё не начались. На ипподроме всё хорошо. Ураган в воскресенье взял первое место. Пробежал 1600 за две минуты двадцать одну секунду. Здорово, верно? Жму руку.

Николай Отважн…

(и закорючка.)

А третье письмо было и не письмо, просто записка на выдранном из тетрадки листке в косую линейку. Карандашом, крупными неверными буквами:

Здравствуй, Женя! (Буквы гнулись то в одну, то в другую стороны.) А я больна. У меня была кор. И воспаление лёххих. Кололи много. Тренировок пока не делаю. Напиши про лошадей, мне скучно. Остаюсь

Иринка.

Когда отец объяснил Жене, что «кор» – очевидно, корь, которой он болел прошлую зиму, а воспаление «лёххих» тоже порядочная гадость, Женя сказал грустно:

– Эх, звездолёт!..

– Кто-кто? – переспросил отец. – А, это ты про Иринку… Да, жаль, жаль девчонку. Просто беда. Как бы им помочь?

– Папа, что мне ей про лошадей написать? Как на корде гоняют? Или лучше как на ипподроме учат?

– Ипподром же московский она видела… Знаешь что? – Сергей Сергеевич, как всегда, взвешивая что-нибудь, подёргал себя за усики. – А не предложить ли нам Ивану… Пусть-ка присылает её на поправку сюда, с той же Александрой Петровной?.. Что, неплохая мысль! В тесноте, да не в обиде. А воздух – лучшее лекарство. Как считаешь, Жукаран?

Женя считал: было бы очень, очень здорово!

3

Иринка Лузгина с Иваном Васильевичем и верной Александрой Петровной появились на конном заводе в Воронках в сентябрьский день неожиданно, когда Женя был в школе.

Привезли Иринку прямо из города той самой машиной, на которой ребята уже ездили когда-то с Иваном Васильевичем. Прохладный свежий осенний воздух опьянил девочку ещё в пути. Иринку было не узнать. Что с нею сталось? Половинка от неё осталась, вот что сталось. Носишко заострился, глаза ввалились, как блюдца, руки повисли плёточками. Пошатываясь, уныло обошла Иринка обе коротковские комнаты, кухню, вышла в палисадник. Тотчас её нагнала Александра Петровна, велела надеть под пальто фуфайку.

Девочка была ещё так слаба, что согласилась безропотно. Равнодушная, безучастная, села на ту скамейку, где сидела летом Лера.

Небо над садом было синее-синее; паутина, блестя, протянулась поперёк дорожки; на ветку сирени порхнула синица, смотрела недоверчиво, вертя головкой.

Иринка долго, тихо тоже смотрела на неё – забавная птичка! Близко прокричал петух; далеко в стороне сердито заржала лошадь. Иринка вздрогнула: в калитку ворвался кто-то, размахивая портфелем. Женька!

– Ирка, когда приехала? Поездом, машиной? Одна, с Александрой Петровной? И дядя Ваня тоже? Ой, здорово!.. Ирка, чего ты такая зелёная? А я письмо от Коли получил! Ураган всех обогнал!..

Портфель трепыхался, из него сыпалась оранжево-красная рябина.

– Мы с ребятами из школы шли, нарвали! – Женя выворотил карманы над скамейкой, они были тоже полны ягод. – Ешь, вкусная. Её уже морозцем хватало.

Иринка отодвинула рукой.

– Не хочется. Женька, а Лучик твой что делает? А Гордый?

– Они ещё на пастбище. Лучик вчера с Шустрой подрался! То дружили, а то задрались…

– Ты в школу ходишь, а я нет. До зимы не велели. – И голосок-то у Иринки стал слабый, вот-вот сломается.

– Подумаешь, до зимы… Пошли к дяде Ване? – Женя был так рад, что не знал, что сказать. – Он дома?

Да, он был там, большой, шумный, так что маленькие комнаты сразу показались тесными.

– Здравствуй! – Иван Васильевич взял Женину руку в свою, широкую. – Смотри, друг, на тебя вся надежда: Иришу на ноги ставь. А то совсем у нас захирела…

Женя был польщён, тронут.

– Дядя Ваня, а вы к нам надолго?

– Недельку хочу пожить. Устал, знаешь. Отсюда прямо в командировку махну.

Александра Петровна вышла из кухни хозяйственная, деловитая, в чистеньком фартуке. Кому-кому, а ей коротковский скромный быт пришёлся по вкусу!

Постепенно, медленно оживала Иринка.

Женя уходил в школу спозаранок, ещё темно было за окнами, Сергей Сергеевич следом, на завод. Иван Васильевич отсыпался допоздна. Александра Петровна поила девочку парным молоком, укутывала, выпускала гулять.

Сперва Иринка никуда от дома не отходила. Осмелела – стала бродить у ближней левады. Потом сунула нос за ворота: кругом был лес, лес. А потом, на третий или четвёртый день, Женя прибежал из школы и застал Александру Петровну в смятении – Иринка исчезла! Иван Васильевич ушёл пешком в Воронки встречать почту, Иринка гуляла смирно в саду. И вдруг – исчезла…

Старушка обегала ползавода. Спрашивала встречных конюхов, табунщиков: не видали девочку в красном пальто и шапочке с помпоном?

Женя помчался по конюшням. На пастбище, конечно, Иринка без него не пойдёт – далеко. В конюшне трёхлеток, в племенной, её тоже не было. Федотыч, увидев, что Женя ищет кого-то, сказал:

– Была, была здесь твоя гостья. Утром. (На заводе знали, что у Коротковых гостят знакомые или родные.) Побалакала со мной. Бледненькая такая с лица, но толковая. Про Лучика интересовалась, да про Шуструю… Вам бы девчонку в баньке попарить, кашляет она.

Женя растерянно оглядывал денники. Все были пустые, а Лада почему-то стояла на месте. Но когда подошёл к ней, даже не повернулась, тоскливо ржала, била копытом… Звала кого-то? Она была одна, без Лучика.

– Отчего Ладу с пастбища пригнали? А Лучик где? – быстро спросил Женя.

– Отымать его сегодня решили, – ответил Федотыч, возившийся в соседнем деннике.

– Отнимать?

И Женя опрометью припустил в конюшню молодняка. Он сразу о чём-то догадался, сразу!..

Так и есть. Денники в конюшне молодняка были такие же, только пониже решётки. У одного, в глубине коридора, странно как-то сгорбившись и прижавшись к решётке, стояла в своём красном пальтишке и шапке с помпоном Иринка. За решёткой светлел-голубел Лучик.

– Ирка, ты чего? Ирка, ты плачешь? Ирка, да ну же… – Женя теребил, дёргал девочку за рукав, поворачивая.

А она… Она ревела взахлёб. Почему? Женя понял. Он сам готов был зареветь!

Лучик стоял в чужом, незнакомом деннике один, ошарашенный, тоскующий. Думаете, легко оказаться вдруг, неожиданно, после привольной жизни на пастбище бок о бок с матерью, которая и защитит от злых соседских маток, и научит всему, покормит сладким душистым молоком, думаете, легко очутиться одному, непонятно за что, неизвестно зачем?

Лучику налили в ведро коровьего молока – он фыркнул презрительно, отвернулся. Положили в кормушку свежей моркови – не ел. Бегал от стены к стене в смятении… Да не разбежишься. Два шага сюда, два туда – и конец. В своём родном деннике всё было привычное: и запах, и тёплые материнские бока, и поилка, к которой он звал Ладу, и кормушка, и соседние денники. А здесь? Вот и стоял Лучик, светло-голубой жеребёнок, на стройных высоких ногах, озадаченный, потрясённый, дрожащий, озираясь большими испуганными глазами, зовя мать: «Что же ты? Где же ты? Почему не откликаешься?»

Вот и ревела Иринка от жалости к нему. Вот и Женька готов был зареветь тоже.

Подошёл дежурный конюх. Сказал успокаивающе:

– Ничего! Денёк-другой, и обвыкнет. Снова повеселеет.

– А Лада? – спросила Иринка. – Она тоже сейчас скучает?

– Не без этого… Иной раз из конюшни в конюшню голос друг дружке начнут подавать, ровно люди…

Иринка всхлипнула громко, не стесняясь.

– Лучик! – сказала горестно. – Маленький ты мой…

Уж какой он был маленький – рослый складный жеребчик! Да всё равно, всё равно…

Женя вдруг почувствовал себя старшим, сильным. Он взял девочку за руку. Вытер ей глаза незаметно от конюха своим носовым платком. Вывел из конюшни, приговаривая настойчиво и ласково:

– Пойдём. Он успокоится, пойдём. Тебе нельзя. И Александра Петровна ищет… Ирка, мы сейчас с тобой в шашки будем играть, ладно? Или, хочешь, я тебе лобзиком что-нибудь выпилю?

– Не хочу я… в шашки… лобзиком, – отвечала девочка, послушно идя рядом.

В тот вечер и погода внезапно испортилась. Подул северный, жёсткий ветер. Сразу, как это бывает осенью, жёлтым вихрем полетели, посыпались на чёрную землю листья. Низкие тучи захлестали холодным дождём…

В комнате у Коротковых собрались все.

Сергей Сергеевич с Иваном Васильевичем играли в шахматы, попивая чай. Александра Петровна в первый раз жарко истопила печку. Гудение ветра за окнами, стук голых веток в стёкла сливались с треском разгоревшихся поленьев.

Иринка и Женя сидели с ногами на обшарпанном диванчике, пробовали тоже играть в шашки. Ничего не выходило. Иринка, уставившись чужими глазами в открытую дверцу топки, за которой металось пламя, забывала делать ход.

– Папа, – громко спросила она, – значит, все на свете, не только люди, даже звери… животные понимают, что такое мама?

– Мама? – Иван Васильевич вздрогнул от неожиданного этого вопроса. – Конечно, понимают. А почему ты об этом спрашиваешь, маленькая? – Он подошёл к ней, прижал к себе, стал гладить тёмную голову.

– Я вспомнила Лучика с Ладой. Они сейчас, наверно, друг о дружке думают.

– Лошади народ толковый, но думать ещё не умеют, – пошутил Сергей Сергеевич. – Так, по крайней мере, утверждает наука.

– Нет, умеют. Умеют! – упрямо повторила Иринка.

– Конечно, умеют! – с жаром воскликнул Женя. – Откуда, ну откуда Лучик, например; знает, что я ему на пастбище сахару не принёс? Даже и не лезет в карман, как всегда. Просто возьмёт губами за ухо и давай трепать!

Все засмеялись.

– Лошади, собаки и воробьи – все думают. Даже черви…

– Уж это, братец мой, ты загнул! – Сергей Сергеевич стукнул по доске ладьёй. – Где ты видел хоть одного мыслящего червя?

– А на рыбалке! – Женя вскочил с дивана. – Я его на крючок сажаю, а он вбирается. Воробьи тоже всегда знают, минутка в минутку, когда овёс по конюшням развозить начнут. Очередь на крыше выстраивают… А Буян у Гордого в конюшне?.. Кто чужой подходит, издали зальётся. А если свой дверь откроет, одним глазком с подстилки посмотрит и дальше спит…

– Это всё называется «условный рефлекс», – сказал Иван Васильевич.

– А я так понимаю, – вмешалась и Александра Петровна, поворачивая кочергой дружно горящие дрова. – Не знаю, рефлекс ли у животных, но поразительно… У меня в войну жил кот. Обыкновенный драный кот. Время тогда было трудное, сами знаете… И вот однажды он влетает в форточку с целой связкой сосисок, наверно, утащил из магазина. Каюсь, грешница: половину я ему оставила, половину себе сварила! Вскоре смотрю – рыбину тащит. Я её опять пополам разделила да коту обе половинки в миску… И что вы думаете? Одну он съел, а вторую мне на колени принёс…

Все опять рассмеялись. Иван Васильевич вернулся к столу.

– И опять-таки условный рефлекс, – сказал он. – Вообще-то говоря, дело это очень интересное. Взять тех же пчёл или муравьев, у которых даже человеку есть чему поучиться. О лошадях не говорю, про них ты первый, Сергей Сергеевич, чудеса знаешь. Верно?

– А как же! – Отец, вроде Жени, вскочил со стула, чуть не грохнув шахматную доску на пол. Задёргал себя за усики, ходя по комнате.

– Конный спорт – спорт смелых, волевых и сильных… – громко и мечтательно сказал вдруг Женя.

– Это ты, Жукаран, ни к селу ни к городу. Разве мы сейчас только о спорте? Хотя и спорт важен – не зря во всём мире в почёте… Помню, в войну у нас в полку случай был: командира тяжело ранили. Он упал с коня, лежит, подняться не может. А конь не отходит, стоит под пулями… Потом сообразил, лёг спиной к хозяину – дескать, держись за седло, вынесу! И вынес к своим… Да что война! А пограничные заставы, где самая совершенная техника не выдерживает сравнения с выученным конём, где нужны чуткость, смекалка, осторожность? А экспедиции геологов или археологов в тайге, горах, в пустыне или тундре, где без лошади как без рук? В сельском хозяйстве они тоже необходимы! Гнать машину за небольшим грузом часто бывает нерационально… А, наконец, в твоей области, Иван?.. Это теперь вы, метеорологи, запускаете в небеса ракеты. Не так давно, да и сейчас, наверно, к затерявшимся на снежных горных вершинах метеостанциям только и можно было пробраться на лошади…

– Как же, сам зимовал на таких вершинах в молодости, – задумчиво ответил Иван Васильевич.

– А я один раз по телевизору видела, – взволнованно сказала Иринка, – мчатся лихие пограничники. Им был дан сигнал: шпионы на ничейной земле! А к пограничникам на коней прямо с разбегу вот такие громадные овчарищи вскакивали! И садились с хозяином. А кони – хоть бы что!.. Летят себе вперёд… – Глаза у Иринки заблестели, щёки порозовели.

– Да, лошади, всю нашу историю служившие человеку, останутся его незаменимыми друзьями и помощниками! – пылко поддержал девочку Сергей Сергеевич.

– Давай, давай, владыка друзей человеческих! – улыбнулся Иван Васильевич. – Твой ход. Того гляди, с разговорами шах и мат как раз от моего коня заработаешь…

Отцы снова склонились над шахматной доской. Ребята – Иринка и Женя – на своей задвигали шашками. Александра Петровна прикрыла печку. Угли догорали.

Тихо, хорошо, уютно кончился этот ненастный вечер в доме Коротковых.