Текст книги "Пепел и пыль (СИ)"
Автор книги: Анастасия Усович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Я сильно сжимаю челюсть, сдерживая скулёж.
– Что теперь? – спрашивает Даня.
– Не знаю.
Поднимаю руку с пистолетом и в момент, когда думаю бросить его на землю, вдруг чувствую: за спиной что-то происходит. Оборачиваюсь и вижу выходящую из бара сирену. Она сразу замечает нас, потому что мы и не прятались, и заносит ногу для шага, но вместо этого… взлетает. За её плечами раскрываются широкие крылья. Они рвут одежду. Теперь на сирене одни лишь шорты, и я могу увидеть, что её грудь и живот, как и крылья, покрыты чёрными перьями.
Снежана вскрикивает. И я её понимаю.
Крылья сирены двигаются так естественно: один взмах, балансирование в воздухе. Нас разделяют метров десять, поэтому до полного сближения едва ли больше пары секунд. Их как раз хватит на то, чтобы зачарованно наблюдать за её полётом перед тем, как умереть.
Но я принимаю другое решение и спускаю курок. Расстреливаю весь магазин, потому что не знаю, попала ли хоть раз. Звуки выстрелов грохочут в моей голове ещё какое-то время после того, как сирена падает на землю.
Внезапно всё вокруг затихает. Ветер забирается под рубашку, и я вспоминаю, что куртка Лии осталась в баре.
Чувствую боль в коленях. Когда я успела осесть на землю?
Слышу чьи-то шаги и поднимаю глаза. Бен вытирает кровь с рук о джинсы. Слишком привычное движение; я делаю такое же, когда мою руки, но забываю про полотенце.
Нина с Лизой, помятые, но, главное, живые выходят из бара вместе с Виком. Больше – никого. Но я не верю, что все случайные участники потасовки мертвы, поэтому жду. И чутьё меня не подводит: вскоре я вижу розовый дым, сочащийся из разбитых окон и дверного проёма. Он почти сразу рассеивается вместе с холодным осенним ветром.
– Мой отец! – восклицает Снежана.
– Он в порядке, – отвечает Бен, подходя ближе. – Твой папа – боец. Военный?
– Юрист, – выдыхает Снежана. – Но служил в морской пехоте.
– Старая школа. Крутота!
Бен останавливается и приседает на корточки, чтобы разглядеть сирену, в которую я стреляла.
– Эй, Лиз? – зовёт он. – Сколько патронов было в магазине?
– Полный, – отзывается Лиза. – Я его перезарядила, прежде чем дать Славе.
– Три попадания из восьми, – констатирует Бен. Поднимает на меня глаза. – Две в живот, одной пулей обожгла ей щёку.
– Мне было не до прицеливания, я старалась не сдохнуть! – раздражённо бурчу я. – И пуль было семь: Снежана подстрелила одну сирену ещё в баре.
– А я тебя и не критикую. В этот раз, по крайней мере. – Бен выпрямляется, подходит ко мне и протягивает руку. – Давай, вставай. Нужно помочь нейтрализованным, разобраться с трупами и заняться этими тремя.
Бен говорит о Снежане, её брате и пожилом мужчине – единственных, кого не нейтрализовали в баре. Оставляю мысли при себе, но мне кажется несправедливым стирать память Диме и Снежане. Они оба не просто свидетели – они помогли нам. Пусть Бен такое не признает никогда, но в том, что мы всё-таки выбрались из бара живыми, есть и заслуга этой семьи.
Оставить им воспоминания о дне, в который эта семья могла бы потерять друг друга, будет лучшей им благодарностью. Ведь разве не шрамы делают нас теми, кто мы есть?
Но всё, что я сейчас могу – это кивнуть, соглашаясь, и позволить Бену помочь мне подняться с земли. Всё равно никто не будет слушать ту, которая попала во врага лишь два с половиной раза из семи.
Глава 12
Я клюю носом, пока Полина обрабатывает моё лицо. Не то, чтобы хочу спать, просто чувствую дикую усталость, физическую и моральную, словно последние несколько часов меня только и делало, что крутило в огромной центрифуге.
– Вот поэтому новичкам и не позволяют участвовать в боевых миссиях, – говорит Полина. Она отходит на шаг назад и критическим взглядом осматривает моё лицо. – Я не смогу сделать тебя красавицей к завтрашнему дню.
– Сделать меня красавицей у природы за семнадцать лет не получилось, так что не расстраивайся.
– Чувство юмора на месте – это хороший знак, – улыбается Полина.
Я не могу ответить тем же. У меня перед глазами до сих пор стоит лицо того паренька, павшего от копья. Подумать только: пойди он этим вечером в другое место или останься дома, всё закончилось бы иначе. А теперь он мёртв – безымянная ступенька, подтолкнувшая меня к действию.
Таких, как он, согласно рапорту Лены, ещё двое. Итого трое погибших и как минимум шестеро раненых физически и психически. В каком-то смысле, Даня тоже в их числе. Мы ведь с ним даже толком не успели поговорить после того, как прибыли другие стражи, чтобы забрать преступников, скрыть следы, которые могут смутить полицию, и разобраться с нейтрализованными. Включая и Снежану с Димой. Что было с ними дальше, я уже не знаю: мы исчезли в портале, как только услышали звуки приближающихся полицейских машин.
– Эй, – я чувствую чужую руку на своём плече. Перевожу взгляд с окна на Полину. – Что тебя беспокоит?
Даня просто ушёл. Он ничего не сказал, даже не попрощался. А теперь ещё и трубку не берёт. В моих исходящих уже пятнадцать звонков на его телефон, но ни один из них не закончился разговором.
Я из последних сил стараюсь себе не накручивать, и всё же от самых ужасных мыслей избавиться не удаётся.
Не хочу жить в мире, где брат меня ненавидит.
Полина в последний раз касается моей щеки, размазывая по царапинам пахнущую чем-то кислым мазь.
– Брат, – наконец признаюсь я.
– А представляешь, каково сейчас им обоим: Ване и Дане? Не знаю, что стало бы со мной, узнай я о наличии близнеца. Тут и так что ни день, то вот такие, – она машет рукой напротив моего лица, – приключения. Больше не болит?
– Нет.
Я соскальзываю со стола, на котором сидела, проигнорировав койки и стулья.
– Ты ему звонила?
– Не берёт трубку.
Подхватываю с койки куртку Лии. Накидываю на плечи. В нос забивается запах крови. Снимаю куртку и осматриваю её. На левом рукаве и боку переливаются алым пятна разного размера.
– Давай, – Полина забирает куртку у меня из рук. – Я отнесу её в чистку.
– Спасибо, – киваю я.
– А ты бы отдохнула немного. Завтра важный день.
Знаю, что она права, но не думаю, что, несмотря на усталость, смогу вздремнуть.
– Есть какие-то новости от Марка и Саши? – вспоминаю я.
Уголки губ Полины ползут вниз.
– Нет, – она качает головой. – Ещё и Дмитрию не удаётся связаться с Доуриной.
– И что это значит?
– Я верю в то, что слова и мысли материальны, поэтому не решаюсь делать никаких предположений. Мне комфортнее думать, что это всего лишь проблемы со связью. А мальчики наши в порядке.
Полина отворачивается от меня и идёт к шкафу, достаёт бумажный пакет и складывает в него мою куртку. Уверена – всё это лишь для того, чтобы скрыть от меня свои глаза; Полина не хочет, чтобы я видела, как она сама, в противовес своим словам, медленно теряет надежду.
И я тоже этого не хочу. Пусть хоть кто-то из нас верит до последнего.
Покидаю медкорпус со смешанными чувствами. Юбка путается в ногах, приходится сжать её ткань в пальцах и поднять вверх, чтобы она не мешала подниматься по ступенькам. Иду уверенно, даже слишком. Не знаю, что именно меня ведёт, но понимаю: по-другому никак. Если я хочу разобраться, то вот он – идеальный момент.
Либо сейчас, либо уже никогда.
Стучусь в дверь единожды, чтобы не показаться излишне вежливой. Не дожидаясь разрешения, кручу ручку и заглядываю в кабинет. Дмитрий сидит в кресле возле окна, читает какую-то книгу. Не знала, что он носит очки. В прямоугольной чёрной оправе, совсем как у Вани. Когда я вхожу, Дмитрий скидывает ноги с пуфика, откладывает в сторону книгу и встаёт.
– Что с твоим лицом? – спрашивает он, едва я закрываю за собой дверь.
– Прочитаете об этом в рапорте Лены, – отвечаю я. – И, опережая все вопросы, я в порядке и пришла сюда не за тем, чтобы вы пытались изобразить из себя заботливого папочку.
Дмитрий поджимает губы. Дёргается, наверное, в попытке подойти ближе, но я выставляю перед собой руку. Тогда он остаётся на том же месте.
– Сегодня ко мне подошла Татьяна, – начинает Дмитрий, – и заявила, что своими глазами видела двух Вань.
Я молчу.
– Но я был уверен, что предусмотрел все возможности их столкновения, поэтому сделал вид, что понятия не имею, о чём она. А чуть позже ко мне пришёл и сам Ваня – точно так же, как и ты, с наездом прямо с порога. Он сказал, что поймет, если я буду врать. Поэтому мне пришлось рассказать правду.
Я прикусываю щёку, предостерегая саму себя от первоначальных выводов. Пусть Дмитрий сначала договорит.
– Это будет долгая история, Слав. Не хочешь присесть?
Сам Дмитрий опускается обратно в кресло. Я качаю головой.
– Ну ладно, – выдыхает он. Откидывается на спинку кресла. – Я был стражем долгое время, за которое, разумеется, успел найти настоящих друзей. Одними из таких людей были Филоновы. Ну, точнее, Аня Терентьева и Валя Филонов. Про таких, как они, говорят: «сами небеса их благословили». Поэтому я не удивился, когда они объявили о помолвке. Именно на их свадьбе я встретил твою маму и… влюбился без памяти, как последний школьник. Ещё четыре года спустя случились сразу несколько самых замечательных в моей жизни событий: в январе мы с твоей мамой поженились, в марте у Филоновых родились двое прекрасных сынишек, один в один похожих друг на друга. Аня назвала одного в честь своего отца – Даниилом, а Валентин второго в честь своего погибшего брата – Иваном.
Дмитрий замолкает. Его губы растягиваются в улыбке, в уголках глаз образуются мелкие морщинки радости.
– А третье событие? – спрашиваю я, хотя уже догадываюсь.
Не так уж и сложно, если вспомнить, что мы с Даней родились в одном году с разницей в девять месяцев.
– Твоё рождение в декабре, разумеется.
Словно что-то вспомнив, Дмитрий хмыкает себе под нос. Я обхватываю живот руками.
– Ты была такая крошечная, укутанная в это здоровенное белое одеяло, – Дмитрий отрывает взгляд от пола. – Такая красивая малышка. Моя копия. – Тяжёлый вздох. – Я любил вас: тебя и Тому. Безумно. Но мне было тяжело, потому что твоя мама, она… обычный человек. Она понимала, насколько важна моя работа, но не могла смириться с тем, что каждая секунда моего отсутствия могла нести с собой мой последний вдох. Из-за этого мы с ней часто ругались. Тома пыталась заставить меня бросить всё это, говорила, что у тебя, Слава, должна быть полноценная семья, а не серая тень матери, оплакивающей своего почившего мужа. Я знал, что она права, но не мог перестать делать то, чем жил с шестнадцати лет…
Дмитрий замолкает. В одно резкое движение он встаёт и подходит к окну. Теперь я не могу видеть его лица.
– А через несколько лет Филоновы погибли. Это был сентябрь, дождь шёл уже третьи сутки и, казалось, не собирался останавливаться. Грузовик занесло, и он протаранил легковушку, в которой ехали Валя, Аня и маленький Ваня. Даня в тот период подхватил ветрянку, одновременно с тобой, поэтому вас обоих было решено временно держать вместе в нашей квартире, подальше от Валентина, который в свои годы ещё не успел ею переболеть.
Дмитрий снова хмыкает, и в этот раз у него получается так нервно и вымученно, что я чувствую холодок под кожей.
– Аня и Валентин погибли на месте, – продолжает он. – Ваня балансировал на грани жизни и смерти долгую неделю… А потом вдруг пошёл на поправку. Врачи не скрывали – говорили, что это могло быть только настоящее чудо. – Дмитрий оборачивается и пожимает плечами. – Но я так наивен не был, поэтому едва ли удивился, когда в один из вечеров ко мне заявился старый знакомый. Боунс – оборотень-лис. Однажды он спас мне жизнь, позволив вернуться домой к вам с Томой целым и более-менее невредимым, и, разумеется, в тот раз Боунс пришёл просить меня о помощи в счёт долга. Тогда-то я и узнал, что за рулём грузовика был именно он. А ещё именно благодаря ему Ваню перевели из реанимации в обычную палату, потому что, пробравшись ночью в больницу, Боунс его укусил. Лисий вирус сработал на «отлично» – Ваня поправлялся с нечеловеческой скоростью. Но ещё вместе с этим он превращался в бомбу замедленного действия. Оставалось только ждать, когда же она рванёт, и кем, в итоге, сделает Ваню. Я бы, может, и не переживал так, ведь среди оборотней очень много замечательных личностей, но Тома… Она, втайне от меня, начала собирать документы на усыновление Вани и Дани. Хотела сделать мне сюрприз, потому что знала – так или иначе, я сам захочу этого. И была права, разумеется, но теперь, когда Ваня был укушенным, я… Тамара с её отношением ко всему, что выходило за грани разумного, могла отказаться от своей идеи, если бы узнала, а я не мог позволить парням жить без семьи. Поэтому и принял единственное, как мне тогда казалось, верное решение – покинул свою семью ради обещания, которое когда-то давно дал отцу Вани и Дани: помогать его детям, что бы ни случилось. Так я усыновил Ваню, а Тамара, чуть погодя, взяла себе Даню.
– И она знала, что ты…?
– Конечно, нет, – перебивая меня, отвечает Дмитрий. – Существует тайна усыновления. А Тома была лишь педагогом, она не участвовала в самом процессе.
– Но почему ты не забрал двоих?
– Я догадывался, что Тома всё равно закончит начатое. Аня, мать Дани, была её лучшей подругой. Тома бы никогда не оставила мальчишку в детдоме.
Не знаю, что сказать. Дмитрий опять отворачивается к окну, и тогда я хватаюсь за лицо, позабыв про ранки на щеке. Боль пробуждает. Это всё так безумно и одновременно так просто, что я путаюсь в собственных мыслях, пытаясь связать их воедино.
Невольно представляю, как бы сложилась наша жизнь, останься отец с мамой, и возьми они в семью Ваню и Даню.
О, дивный новый мир!
– Наверное, мне стоит извиниться, – произношу я на выдохе. Когда Дмитрий разворачивается, я вижу искреннее непонимание на его лице. – За то, что имею дурацкую привычку делать выводы по следствию раньше, чем узнаю причину, – поясняю я.
– То есть, теперь ты меня не ненавидишь?
Теперь моя очередь хмыкать.
– Не гони лошадей, папаша, всё-таки маме с двумя спиногрызами на шее пришлось хлебнуть лишнего после твоего ухода!
– И, несмотря на это, вы вон какими выросли! Я видел Данины работы на городской выставке. Парень – настоящий талант.
– Да, – соглашаюсь я. Тут уж улыбку скрывать нечего: братом я очень горжусь. – Тогда были куплены четыре его картины!
– Знаю, – кивает Дмитрий.
Он идёт к двери в другом конце комнаты и на некоторое мгновенье исчезает за ней. Я успеваю различить изножье кровати. Наверное, это его спальня.
Когда Дмитрий возвращается, в его руках что-то квадратное и замотанное в картонную бумагу.
– Я так и не смог распечатать её, – произносит он с грустью в голосе. – Смелости не хватило.
Дмитрий разрывает бумагу, которая кусками падает ему под ноги, и поворачивает картину на меня. Я хорошо помню день, когда Даня создал её. Это был подарок на мой день рождения, который после я позволила ему отправить на выставку. На этом портрете мне пятнадцать, и Дане удалось изобразить меня такой красивой, что даже я сама не смогла придраться.
– Это и мило, и немного странно, – произношу я, смеясь.
– Я надеялся, что это будет только мило, – признаётся Дмитрий.
Он улыбается, но теперь это улыбка облегчения. Наверное, чувствует то же, что и я: контакт.
Он ещё не до конца налажен, но, всё-таки, он есть.
* * *
Я не тороплюсь возвращаться в комнату Вани, потому что знаю – её хозяин ждёт моего прихода. Некоторое время слоняюсь по штабу без дела, потом выхожу на улицу, прихватив куртку, одолженную мне Полиной вместо запачканной кровью куртки Лии. Укутываюсь плотнее, вжимаю голову в плечи. К десяти часам на Старый мост окончательно опустились сумерки, а вместе с ними и собачий осенний холод. Иду к одинокой скамейке в центре внутреннего дворика. Ложусь на деревянное сиденье, свесив ноги с металлического подлокотника. Несмотря на то, что небо заволокло серыми тучами, луну всё равно хорошо видно. Складываю ладони под голову. До полнолуния осталось не больше пары дней, и это наводит меня на мысль об оборотнях. Точнее, об одном – о Ване. Со всеми этими разговорами о семье, я позабыла расспросить у Дмитрия о том, оправдались ли его опасения. И хотя не успела заметить за Ваней каких-либо признаков оборотня, это ничего не значит – рецессивный ген, он на то и рецессивный, что не будет проявляться полностью и моментально превращать Ваню в зверя. Может, он как Даша – тоже хорошо видит в темноте?
Разглядываю здание штаба. Мне нравится, что оно полностью сделано из красного кирпича, смущают лишь заколоченные окна, попадающиеся на каждом этаже в разном количестве, от одного и до трёх. Сбоку по зданию идёт зигзагообразная пожарная лестница: ступеньки, пролёт, ступеньки, пролёт – и так до самой крыши. Как и все лестницы, кроме главной, эта сделана из металла и явно видела слишком многое для того, чтобы всё ещё быть рабочей.
В любой обычный день меня было бы к этой лестнице и под дулом пистолета не подвести. Но всё сегодняшнее не подходит ни под одни рамки обычного. Кряхтя от отдающей в ушибленное колено боли, я слезаю со скамейки и направляюсь к лестнице. Энтузиазм стремительно падает до нуля, когда оказывается, что самая нижняя ступенька располагается на уровне моей груди. Мало того, что нужно подтянуться, так ещё и перенести весь вес своего тела на хрупкую, только лишь чудом держащуюся под углом, конструкцию.
Я хватаюсь за крайнюю ступеньку и чувствую, как в кожу впиваются ошмётки отходящей ржавчины. Это определённо плохая идея. Даже в сравнении с той, когда я позволила Дане попасть в ловушку сирен. Я ведь чертовски боюсь высоты. Сама не понимаю, что со мной, но будто что-то внутри просит: «Давай, проверь себя! Сегодня ты стреляла в сирену! Кто знает, на что ты ещё способна?».
Я цепляюсь за ступеньку повыше, подаюсь вперёд и на секунду повисаю в воздухе. Лестница выдерживает. Без скрипа, лишь немного кренясь. Я опускаюсь обратно на землю. Привстаю на носочки. Уверенно хватаюсь за самую дальнюю ступеньку, до которой могу дотянуться. Выдыхаю. Подтягиваюсь.
Мои руки слабее, чем я могла предположить. Только на то, чтобы оказаться на первом пролёте, у меня уходит около минуты. Зато потом всё идёт легче, и мне остаётся лишь не смотреть вниз, чтобы не струсить раньше времени.
Ведь это и так неизбежно.
– Коротышка! – кричит кто-то внизу.
Я не оборачиваюсь. Понятно, что это Бен, но, что бы ему от меня не нужно, это явно не стоит мгновенной панической атаки от брошенного вниз взгляда.
– Слава, стой! – второй голос, женский.
Я часто дышу. Цепляюсь крепче за металлические перекладины, как если бы от них зависела моя жизнь.
Чёрт… Она ведь и правда сейчас от них зависит.
– Ты чего удумала? – снова эта девушка.
– Если у тебя депрессия, то тут в паре кварталов есть девятиэтажка. Может, лучше оттуда спрыгнешь? – предлагает Бен. – Всё-таки мозги твои с земли нам потом оттирать!
– Шёл бы ты, Бен! – кричу в ответ.
Стискиваю зубы, возобновляю движение. Мне просто хочется добраться до крыши, чтобы доказать себе… что-то. Конечно, четыре этажа – это не небоскрёб, но, в моём случае, всё, что выше уровня земли хотя бы на метр, уже чёртова карусель.
Последняя ступенька, и вот я на крыше. Ветер тут страшный; моя юбка громко хлопает, развеваясь. Я гляжу на свои ладони. Крупные и мелкие куски ржавчины впились в кожу. Сую руки в карманы куртки, оставляя эту проблему на потом, и медленно направляюсь к противоположному краю крыши.
Машин в такое время суток мало. Все, кто торопился домой после работы, уже давно отдыхают перед телевизором, поэтому случайные путники сейчас скорее исключение, нежели правило.
Я держусь от огораживающего бордюра на достаточном расстоянии, но и так уже смогу увидеть дорогу, если опущу глаза. Вместо этого концентрирую внимание на больших окнах противоположного дома. Кажется, там расположены офисы, и, несмотря на поздний час, я различаю сидящих за компьютерами людей.
– А я говорил, что ты чокнутая, – раздаётся за спиной.
Так близко и неожиданно, что я вздрагиваю. Взгляд случайно падает на дорогу. Кружится голова. Я делаю большой шаг назад.
– Ты пила в том баре? Начало отпускать, и тебе захотелось острых ощущений?
Бен встаёт передо мной. Широкая довольная улыбка в секунду меняется на гримасу непонимания.
– Ты чего такая бледная?
– Я высоты боюсь, – выдавливаю с трудом.
– И именно поэтому ты полезла на крышу? – Бен скептически приподнимает бровь. – В принципе, я не удивлён.
Он трёт ладони друг о друга. Понимаю, что всё дело в шелухе ржавчины. Закончив с этим, Бен разворачивается, подходит к краю и приседает на бордюр.
– А вид-то ничего такой.
– Нормальный.
– Ты что решила, кстати? Остаёшься?
– Если я скажу да, ты скинешь меня с крыши, пока не поздно?
– Вообще-то, я так грязно не работаю.
Бен бросает на меня быстрый взгляд через плечо, я замечаю его ухмылку.
– Ты ведь, на самом деле, не боишься высоты, – говорит он. – Это тебе только так кажется. Типа, самовнушение.
Я качаю головой и скрещиваю руки на груди.
– Не все такие бесстрашные, как ты, Бен.
В ответ мне он лишь хмурит брови. Я думаю, что Бен захочет предложить мне помочь спуститься вниз, ведь любой нормальный человек на его месте именно так бы и поступил, и даже мысленно решаю согласиться, когда Бен вдруг вскакивает на бордюр спиной к четырёхэтажной пропасти и растягивает губы в широкой улыбке.
– Не будь дураком, – говорю я. – В смысле, ещё большим, чем есть на самом деле.
Бен делает совсем небольшой шажок назад, который кажется мне фатальным.
– Бен! – громко восклицаю я.
Но самого Бена это лишь забавляет. Он-то ситуацию контролирует – это я понятия не имею, чего от него ждать.
В ровной армейской стойке Бен разворачивается на пятках ко мне спиной, широко раскидывает руки в стороны и принимается балансировать на одной ноге.
Это всё никак не вписывается в рамки моего терпения.
С абсолютным вакуумом в голове, на ватных от страха ногах, я подлетаю к Бену, хватаю его за куртку и с нечеловеческой, как мне кажется, силой тяну на себя. Бен, размахивая руками как пытающийся удержаться на плаву тонущий, падает с бордюра обратно на крышу.
– Ты чего творишь? – вопит он, аж щёки горят.
Я бью его по козырьку кепки, она слетает с его головы и начинает парить по крыше, подхваченная потоком ветра.
– А ты чего творишь? – переспрашиваю я. – Помереть хочешь?
– Я смерти не боюсь! – прыскает он в ответ.
Эти его слова накладываются на другие, очень похожие, но сказанные с более игривой детской интонацией, и заставляют меня вспомнить то, что я так старательно пытаюсь в себе похоронить вот уже долгие пять лет.
То, из-за чего до встречи с Лией у меня не было друзей.
«Не волнуйся! Я – супермен! Я не боюсь ничего: ни врагов, ни смерти!».
– А стоило бы, – произношу я приглушённо. Голос как из трубы. Прежде чем продолжить, я откашливаюсь. – Хотя бы подумай о тех, кому ты дорог.
– Из таких остался только Марк, и я понятия не имею, жив ли он сам, – Бен старается говорить спокойно, но его выдают эмоции на лице. – Чего мне терять?
– А родители?
Вместо ответа Бен отмахивается.
– Перестань, – продолжаю я. – У тебя вон, целый штаб людей, которым ты не безразличен!
Бен смеётся, и от этого смеха мне холоднее, чем от пробирающего до костей ветра.
– Знаешь, как я их вижу? Добрая половина – незнакомцы, с которыми я за всё время обменялся лишь парой фраз. Все они ненавидят меня, ведь я лучше. Для кураторов я просто очередной подросток, и они не побоятся, в случае чего, запихнуть меня в самое сердце какой-нибудь войны, лишь бы только спасти человечество. Плюс, бывшая девушка и её парень, которые так счастливы, что меня блевать тянет. И только Марк – лучший друг на всём белом свете. Была ещё Тори, но ты в курсе, что от неё не осталось ничего, кроме воспоминаний и мясного фарша.
Я морщусь. Невозможно так говорить об умершем друге. Уж лучше совсем не говорить – именно так я и поступаю.
Поэтому о Кирилле все уже давно позабыли.
Все, кроме меня.
– Ты не прав.
– Не тебе меня судить.
– Не думай, что если я новенькая, то ничего не понимаю. Особенно – по части потерь.
Бен оглядывает меня. Долго. Внимательно. Так обычно рассматривают кого-то, кто действительно смог заинтересовать: прицениваются, просчитывают выгоду, прикидывают потери.
В конце концов, Бен кивает.
– Прости, – вдруг произносит он.
Это меня обезоруживает.
– За что?
– За всё, что сейчас рассказал. Помутнение какое-то. Жаловаться – не моя фишка.
– Дай угадаю: как и любовь, потому что это тоже только для девчонок и слабаков?
– Отношения, – поправляет Бен, будто учесть эту разницу крайне важно. – Любовь забавная. Она как единорог, или аленький цветочек, или пасхальный кролик…
– Намекаешь на то, что её не существует?
– Бинго! А от того, что не существует, обычно меньше всего проблем.
Бен бросается в сторону в попытке догнать свою кепку раньше, чем она упадёт с крыши. Я слежу за ним. Бен всей своей сущностью вызывает во мне противоречивые чувства. С одной стороны, он круглый болван, придурок и неандерталец, и я скорее спрыгну с крыши вниз, чем подружусь с ним. Я никогда ещё не встречала настолько зацикленных на себе людей с огромным комплексом Бога и самолюбием таких размеров, что оно заходит в комнату раньше своего владельца.
Но с другой стороны, всё это настолько абсурдно, что я почти уверена: фальшь, напускное, игра на публику. Он не верит в любовь – значит, однажды ему разбили сердце. Он ненавидит жаловаться – значит, однажды ему плюнули в раскрытую душу.
Бен наконец ловит кепку и водружает её обратно на голову. А я и представить себе не могу, каким терпением придётся запастись, чтобы принять его со всеми заморочками. Как-никак, с завтрашнего дня и на неопределённый срок нам придётся работать вместе и, возможно, даже жить в одном здании.
– Кстати! – вспоминаю я. – Ты должен мне косарь. Я прошла вводный курс и завтра принесу клятву!
– Принимаешь кредитки или чеки? – спрашивает он.
Я отрицательно качаю головой. Направляюсь в сторону лестницы.
– Веб-мани? Может, возьмёшь консервами? – слышу за спиной приближающиеся шаги.
– Нет, спасибо.
– Ну и ладно.
Бен обгоняет меня, в прыжке разворачивается и оказывается уже на лестнице. Исчезает из виду, едва я успеваю опомниться. Десяток секунд – и между нами как минимум пара пролётов. Точно сказать не могу, потому что на лестницу не смотрю.
Страшно.
– Тебя там парализовало, что ли? – кричит Бен.
И оказывается прав. Ноги и руки действительно не слушаются. Я стою в шаге от лестницы и всё никак не могу собраться. Горло сковывает огненное кольцо, а лёгкие наполняются свинцом.
Я не смогу спуститься. Разве что кубарем.
Слышу скрип железа. Из-за бордюра показываются сначала пальцы, потом предплечья, подтягивающие за собой остальное тело. Наконец и голова Бена.
– Всё настолько плохо, что ли? – спрашивает он, так и замерев. Не знаю, что ему ответить. Качаю головой. – Чем же тебя высота так пугает? В детстве много падала?
Почти угадал. Я закусываю губу, раздумывая. Не проходило и дня, чтобы я не вспоминала о Кирилле, но говорить о нём вслух – это как выставить напоказ что-то только твоё, что-то очень личное.
– Когда мне было двенадцать, – произношу тихо, всё ещё не уверенная в правильности этого, – у меня и у моего лучшего друга было достаточно необычное хобби: мы лазали по стройкам в попытке найти приключения на свою пятую точку. В один из таких вечеров, Кирилл сорвался вниз. Расстояние было не таким уж и большим, и всё бы, может, обошлось, если бы он не упал на металлические штыри. Последнее, что помню – это его кровь и запрокинутая голова с остекленевшими глазами. С тех пор, высота для меня – табу.
– Мне очень жаль, – произносит Бен. Кряхтя, он забирается обратно на крышу. – Хочешь, откроем портал?
– Ради того, чтобы просто спуститься на этаж вниз?
– У тебя есть другие идеи?
– Я справлюсь, – говорю я.
Бен, похоже, едва ли верит. Он прыскает, отходит в сторону и указывает на лестницу в приглашающем жесте. Я собираю всё то последнее, что нахожу в себе: гордость, принципиальность, остатки храбрости – и делаю первый шаг к краю.
– Как ты вообще сюда забралась?
– Не знаю.
– А зачем?
– Захотела проверить, не стала ли я более бесстрашной после сегодняшнего… Или наоборот, осталась ли я собой. Не знаю. Правда, Бен, не знаю. Я особо не думала в этот момент…
– Что верно, то верно, – отмечает Бен. – Ладно. – Он протягивает мне руку. – Я помогу. А ты простишь мне ту тысячу.
Воспользовался-таки моментом.
– Чёрт с тобой, – отвечаю я и хватаю его за руку.
Не думала, что у Бена в запасе столько терпения. Он не торопит, пока я осторожно перебираюсь со ступеньки на ступеньку, не причитает, когда я останавливаюсь, чтобы отдышаться. Даже когда остаются лишь последние шесть лестниц (а я считаю их всех, это немного помогает сконцентрироваться), он не уходит, пока я не становлюсь на землю.
– Спасибо, – говорю я, когда чувствую почву под ногами.
До этажа с общими комнатами мы идём молча. Я всё ещё чувствую руку Бена в своей, и это мне не нравится. Чтобы отвлечься, я на ходу вытаскиваю из ладони остатки краски. Уже на месте, когда пора расходиться: Бену налево, а мне – пару шагов прямо и направо, Бен говорит:
– Только давай не будем раскисать? Просто сделаем вид, будто ничего не было. Так и мне, и тебе будет проще.
– Ну ладно.
Бен поджимает губы. Бросает на меня последний взгляд. Кивает. Я прохожу дальше и слышу, как хлопает закрывшаяся дверь.
Бен – странный. У меня уйдут года на то, чтобы его понять. Марк, должно быть, очень его любит, раз терпит такие перемены в настроении и сложный характер. В каком-то смысле, Лия делает то же самое. Она молчит, когда я иронизирую или отвечаю ей сарказмом. Она закрывает глаза на мои выпады. Она никогда не скажет мне, насколько на самом деле я её раздражаю.
Нам с Беном повезло иметь таких друзей. Лие и Марку повезло меньше.
Я захожу в комнату и тут же погружаюсь в темноту. Свет выключен, окна зашторены. Я различаю очертания Ваниного силуэта, лежащего на кровати. Не думаю, что он спит, но всё равно ничего не произношу и стараюсь двигаться максимально тихо. Раздеваюсь, складываю вещи на стул, залезаю под одеяло.
Даже закрываю глаза… Но не могу заснуть ни сразу, ни в первый час, ни в несколько последующих.
Слишком много всего случилось за последние сутки. Наверное, за всю жизнь у меня не наберётся столько равнозначно важных, интересных, странных и опасных событий.
Про убивающую неизвестность и говорить не стоит.
В порядке ли Марк с Сашей? Почему они не выходят на связь? Отыщет ли их Лия? Всю ли правду рассказал Дмитрий?
Смогу ли я справиться? Стану ли я хорошим стражем?
Выживу ли?
