Текст книги "Голодные игры от лица Пита Мелларка (СИ)"

Автор книги: Анастасия Скарина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Я проспал всю ночь. Это нечестно, Китнисс. Почему ты меня не разбудила?

Потянувшись, она заползает в мешок.

– Посплю теперь. Разбуди, если будет что-нибудь интересное.

Китнисс быстро засыпает. Меня тревожит какое-то чувство… Что будет, когда мы встретимся с Катоном? Его трудно одолеть. Возьму его на себя. Надеюсь Китнисс сможет его застрелить. Вдруг я слышу тихий голос из спального мешка:

– Прим… Гейл… нет! Пожалуйста…

Кошмар? Скорее всего да. Гейл? Он еще ей дорог. Но кто дороже? Я хочу поскорее закончить игры, но боюсь, что будет с нами если мы вернемся. Здесь нет Хоторна. Здесь нет её родных. Я единственный человек, который рядом с ней. Я боюсь, что она запуталась в себе. Вдруг там я ей не буду нужен? Китнисс хмурит брови и открывает глаза:

– Наш друг не показывался? – спрашивает она. Я качаю головой.

– Нет. Его ненавязчивость начинает меня беспокоить.

– Интересно, сколько еще будут ждать распорядители, пока не сгонят нас вместе?

– Лиса погибла почти сутки назад, зрители наверняка сделали ставки и уже заскучали.

– Да, у меня предчувствие, что это будет сегодня, – говорит она. – Знать бы, как они это сделают.

Я молчу. Что тут можно ответить?

– Что ж, пока ничего не происходит, нет смысла терять день охоты. Только вначале надо как следует подкрепиться. Вдруг что-то случится по дороге, – говорит она.

Я собираю наши вещи, а Китнисс раскладывает еду для сытного обеда: крольчатину, коренья, зелень. Про запас оставляем только белку и яблоко.

Мы едим, и рядом с нами вырастает гора кроличьих косточек.

Мы покидаем пещеру, теперь уже навсегда. Скорее всего, другой ночи на арене уже не будет. Так или иначе, живыми или мертвыми, сегодня мы отсюда выберемся. На прощание я дружески похлопываю скалу, и мы спускаемся к ручью умыться. Кожа прямо зудит от предвкушения прохладной воды. Тут мы приходим к ручью. Точнее, к тому, что было ручьем. Теперь это лишь пересохшее русло. Китнисс пробует его на ощупь.

– Даже грязь высохла. Должно быть, воду спустили ночью, – говорит она.

– Озеро, – говорю я. – Вот куда они нас заманивают.

– Может, есть еще пруды и родники, – говорит она с надеждой.

– Надо проверить, – отвечаю я, не желая её огорчать, но понимая что ничего мы не найдем.

– Ты прав. Они собирают нас к озеру, – говорит она. У озера открытое место, ничто не мешает взгляду. Зрители увидят кровавую бойню во всех подробностях. – Пойдем сразу или подождем, пока закончится вода?

– Лучше сразу. Сейчас мы сытые и отдохнувшие. Пусть скорее все закончится.

Странно. Такое чувство, будто Игры начинаются заново. Двадцать один трибут мертв, но Катон по-прежнему жив. А разве не он всегда был главным нашим врагом, тем, кого мы должны были убить сразу? Китнисс не одна, вместе мы справимся.

– Двое против одного. Легче легкого, – говорю я.

– Следующий раз обедать будем в Капитолии.

– Точно.

Мы стоим обнявшись в лучах солнца, слушая шелест травы у наших ног. Потом, не говоря ни слова, отстраняемся друг от друга и идем к озеру. Нам придется драться с Катоном, и мне все равно где. Впрочем, едва ли есть выбор: если распорядители хотят, чтобы это было у озера, это будет у озера.

Сегодняшний день начался для нас поздно, поэтому на площадку мы выходим только под вечер. Катона нигде не видно. Только Рог изобилия сияет в косых лучах солнца. На всякий случай мы обходим его кругом: вдруг Катон решил перенять тактику Лисы. Потом покорно, словно подчиняясь приказу, бредем к озеру и набираем воды.

– Надеюсь, он появится до темноты. У нас только одни очки.

– Возможно, именно на это он и рассчитывает, – говорю я, старательно добавляя йод в бутыли. – Что будем делать? Вернемся в пещеру?

– Либо так, либо найдем дерево. Давай подождем еще полчаса. Потом уходим.

Мы сидим на виду у озера. Прятаться нет смысла. В деревьях на краю леса резвятся сойки-пересмешницы. Перебрасываются друг с другом замысловатыми трелями, словно яркими разноцветными шариками. Китнисс присоединилась и стала петь мелодию из четырех нот. Птицы с любопытством притихают и прислушиваются. В тишине она пропела мелодию снова. Сначала одна, потом другая сойка подхватывают ее за ней. Скоро весь лес оживает звуками.

– Точь-в-точь как с твоим отцом, – говорю я.

– Это песня Руты, – говорит она тихо. – Я им ее только напомнила.

Я закрываю глаза и слушаю, завороженный красотой музыки. Внезапно она начинает рушиться. То там, то тут рулады обрываются. Резкие неприятные звуки вклиниваются в мелодию. И наконец птичьи голоса сливаются в один пронзительный тревожный крик.

Мы вскакиваем на ноги. Я выхватываю нож, Китнисс вскидывает лук. Из-за деревьев появляется Катон, он бежит в нашу сторону. У него нет копья и вообще никакого оружия, но он мчится прямо на нас. Стрела Китнисс попадает ему в грудь и странным образом отскакивает.

– На нем кольчуга! – кричит мне она.

Катон уже рядом, я напрягаю все силы, и… он, не сбавляя скорости, пролетает между нами. Мгновение я чувствую его тяжелое дыхание, вижу багровое лицо, залитое потом. Он бежит уже давно. Не к нам. Он спасается. От чего?

Я внимательно оглядываю кромку леса, как вдруг оттуда выскакивает существо. Я поворачиваюсь, успевая заметить, что к нему присоединяются еще с полдюжины подобных чудищ, и опрометью бегу за Катоном и Китнисс.

========== Глава 10. ==========

Переродки. Без сомнения. Я никогда не видел таких, но очевидно, что это не обычные животные. Они похожи на огромных волков, только какой волк способен, прыгнув, приземлиться на задние лапы и удержать равновесие? Какой волк подманивает членов своей стаи передней лапой как ладонью? Все это я вижу издалека. Уверен, вблизи откроются и другие, более страшные подробности.

Катон и Китнисс помчались прямиком к Рогу изобилия, и я без колебаний направляюсь туда же. Я с больной ногой бегу кое-как, и эти твари догонят меня в два счета.

– Пит! – кричит Китнисс.

Я отстал ярдов на пятнадцать, ковыляю изо всех сил, и переродки быстро меня нагоняют. Она стреляет в стаю, одна тварь падает, но их слишком много. Почему она медлит? Они вот вот нагонят и её. Я машу ей рукой:

– Наверх, Китнисс! Быстро!

На земле мы оба обречены. Кое-как добигаю до рога и оглядываюсь. Переродки в одном прыжке от меня.

– Черт! – кричу я.

– Лезь! – орет Китнисс.

Я с трудом начинаю карабкаться. Помимо раненой ноги мне мешает зажатый в руке нож. Я карабкаюсь, цепляясь за Рог руками и ногами. Снаружи золотой конус напоминает плетеные рога, в которые мы собираем урожай. По поверхности идут маленькие рубчики и швы, за них можно уцепиться. Вот только за день металл так разогрелся под палящим солнцем, что ладони наверняка покроются волдырями.

Китнисс выстраивает в шею переродка, первым коснувшегося лапами металла. Подыхая, существо откидывает назад переднюю лапу, задевая сородичей и нанося им глубокие раны. Только теперь я замечаю его когти: они длиннее, чем пальцы на руке у человека, и острые как бритвы.

Я наконец доползаю до неё, она хватает меня за руку и тащет за собой.

Вспомнив о Катоне, я оборачиваюсь. Тот корчится от судорог, и очевидно, его больше заботят переродки, чем мы. Он что-то орет.

– Что?! – кричит Китнисс.

– Он спрашивает, карабкаются ли они за нами, – говорю я, привлекая её внимание к тому, что творится у основания Рога.

Переродки собираются в кучу и встают на задние лапы, что делает их до жути похожими на людей. Все они покрыты густой шерстью, у одних она прямая и гладкая, у других вьющаяся, цвет – от смоляного до белокурого (иначе не скажешь). И есть в них что-то еще, что-то страшное, от чего волосы дыбом встают.

Переродки тычутся мордами в Рог, нюхают и лижут металл, царапают его когтями, обмениваясь при этом короткими резкими воплями. Должно быть, так они общаются, потому что скоро стая расступается, освобождая место. Один из них, Крупный переродок с шелковистыми светлыми завитками шерсти, разбегается и вскакивает на Рог. Могучие задние лапы подбрасывают его с такой силой, что он приземляется всего в десяти футах от нас. Розовые губы растягиваются в зверином оскале.

С губ Китнисс срывается крик, и рука едва удерживает тетиву. Чудовище, безуспешно цепляясь когтями за скользкий металл, начинает со скрежетом съезжать вниз. И Китнисс стреляет ему в горло. Тело, дернувшись, с глухим стуком падает на землю. Она еще замерла на какое-то мгновение.

– Китнисс? – я возвращаю её к реальности.

– Это она! – выдавливает она.

– Кто?

Она судорожно крутит головой из стороны в сторону.

– В чем дело, Китнисс? – я трясу её за плечо.

– Это они, они все, другие. Рута, и Лиса, и… все остальные трибуты, – произносит она сдавленным голосом.

Я с шумом втягиваю воздух, когда понимаю. Не может быть. У переродков человеческие глаза.

– Что с ними сделали? Это ведь… не на самом деле их глаза?

Вложили ли им в мозг память трибутов? Не потому ли они нас ненавидят, что мы живы, а их безжалостно убили? А те, которых мы действительно убили… считают ли они, что мстят нам?

Переродки возобновляют атаку. Они становятся по обе стороны Рога и, отталкиваясь мощными задними лапами, пытаются до нас допрыгнуть. Пара челюстей смыкается на моей ноге и я испускаю крик и чувствую рывок, меня тянут вниз, но я успеваю схватиться за руку Китнисс. Если бы я не держался за её руку, то был бы уже на земле. У неё едва хватило сил удержаться и удержать меня. А другие трибуты уже приближаются.

– Убей его! Убей! – кричит она мне, и я, вспоминаю о ноже в своей руке и ударяю тварь ножом, она медленно ослабевает свою хватку. Я раскрываю её пасть и она летит вниз.

Наконец Китнисс удается втащить меня на Рог. Вместе мы ползем выше, где нас ожидает меньшее из двух зол.

Катон еще не поднялся на ноги, но его дыхание стало ровнее, и, судя по всему, скоро он придут в себя и попытается сбросить нас с Рога в лапы смерти.

Вдруг кто-то хватает меня за шею и начинает душить. Из моей ноги хлечет кровь. Видимо рана слишком глубокая. Но я не могу её зажать, чтобы не дать Катону себя убить.

Китнисс заряжает лук и нацеливает его в голову Катона: остальное его тело от шеи до щиколоток обтянуто плотной бледно-розовой сетью. Какая-то супер-мощная кольчуга из Капитолия. Так вот что было в его рюкзаке на пире? Кольчуга от стрел? Однако о защите лица они не позаботились.

Катон смеется:

– Стреляй, и он полетит вместе со мной!

Он прав. Если Катон упадет вниз к переродкам, то я наверняка тоже. Мы зашли в тупик и застыли как статуи, думая, как быть дальше.

Мышцы, кажется, вот-вот лопнут от напряжения. Зубы едва не крошатся. Переродки притихли, и я слышу только шум крови.

Я начинаю задыхаться и слабею от потери крови. Если она не сделает что-нибудь, то я умру. А Катон, возможно, воспользуется мертвым телом как щитом. Именно это он и задумал, судя по его торжествующей ухмылке.

Из последних сил поднимаю ладонь, перепачканную в крови, к руке Катона. Но не для того, чтобы оторвать ее от своей шеи. Вместо этого я рисую на кисти Катона крестик. Катон понимает, в чем дело, всего на секунду позже Китнисс. Ухмылка тут же слетает с его лица. Этой секунды ей вполне хватает. Стрела пронзает незащищенную кольчугой кисть. Катон кричит и инстинктивно отпускает меня, но я не могу устоять на ногах и сажусь назад на Катона. На какой-то страшный миг мне показалось, что сейчас рухнем оба. Китнисс бросается вперед и хватает меня в тот самый момент, когда наш соперник поскальзывается на залитом кровью металле и камнем падает вниз.

Глухой удар. Хриплый выдох. Вопли переродков. Мы жмемся друг к другу в ожидании выстрела из пушки, в ожидании конца Игр и нашего избавления. Ничего подобного не происходит. Это еще не все. Голодные игры достигли своей кульминации, и зрители должны насладиться ею сполна.

Я не смотрю вниз, но дикий рык, крики и стоны, звериные и человеческие вперемежку, говорят о том, что Катон сражается со стаей. Почему он до сих пор жив? Почему его не разорвали сразу же? Ну конечно! На нем ведь кольчуга, она защищает почти все тело. Эта ночь может стать очень длинной. У Катона, вероятно, в одежде был спрятан нож или кинжал. Время от времени раздаются предсмертные вопли переродков и звон, когда клинок ударяется о золотой Рог. Место битвы медленно смещается. Очевидно, Катон пытается совершить единственный маневр, способный спасти ему жизнь: пробраться к хвосту Рога и снова присоединиться к нам. Но как бы ни был Катон тренирован и ловок, в конце концов он просто выбивается из сил.

He знаю, сколько времени длился бой, наверно, не меньше часа, потом Катон падает, и мы слышим, как переродки тащат его, тащат внутрь Рога. Теперь-то они его прикончат, думаю я. Пушка по-прежнему молчит.

Наступает ночь и играет гимн, а на небе так и не показывают фотографию Катона. Снизу сквозь металл слышатся слабые стоны. Ледяной ветер, свободно гуляющий по открытой площадке, убедительно напоминает, что Игры еще не закончились и закончатся неизвестно когда и чьей победой.

Кровотечение из раны ничуть не уменьшилось. Наши рюкзаки с вещами остались у озера, не было времени о них думать, когда мы бежали от переродков. Нет бинтов, нет ничего, чем можно остановить поток крови. И без того трясясь от холода на злом ветру, Китнисс срывает куртку, быстро стягивает рубашку и снова влезает в куртку. Пока она это делает, я замечаю как начинают стучать её зубы.

Она заставляет меня лечь и осматривает рану. Теплая скользкая кровь струится по пальцам. Обычная повязка тут ничем не поможет. Отрезает от рубашки рукав, дважды обматывает его вокруг голени чуть ниже колена и делает петлю. Вместо палки использует последнюю стрелу: вставляет ее в петлю и туго закручивает. Жгут – вещь опасная: я могу потерять ногу. Но без жгута я потеряю жизнь, так что выбирать не приходится. Остатками рубашки обматывает саму рану. Потом ложится рядом со мной.

– Не спи, – говорит она.

Не знаю почему, она боются, что если я засну, то уже не проснусь.

– Ты замерзла? – спрашиваю я.

Я расстегиваю куртку и, когда она прижимается ко мне, застегиваю ее снова. Ночь только начинается. Температура будет падать.

Уже сейчас я чувствую, как Рог, горячий как огонь, когда я по нему взбирался, постепенно превращается в лед.

– Знаешь, Катон может победить, – шепчет мне Китнисс.

– Не выдумывай, – отвечаю я, натягивая ей на голову капюшон.

Я дрожу еще больше, чем она. Сказывается потеря крови. Может это и есть конец?

Следующие часы становятся самыми худшими в моей жизни, а это, как вы понимаете, кое-что значит. Холод мучителен, но это еще полбеды. Настоящий кошмар – слышать Катона, пока твари измываются над ним: его крики, мольбы и наконец лишь слабые жалобные стоны. Мне уже вce равно, кто он и что делал, я только хочу, чтобы его страдания закончились.

– Почему они его просто не убьют? – говорит мне Китнисс.

– Ты знаешь почему, – отвечаю я, сильнее прижимая ее к себе. Мне кажется если я отпущу её, то отключусь. Она заставляет меня не сдаваться, а перед глазами всё предательски плывет.

Этому нет конца. Постепенно у меня не остается ни воспоминаний, ни надежд на завтрашний день. Только настоящее, которое будет всегда таким, как есть. Только холод, и страх, и жалобные стоны умирающего внизу парня.

Время от времени я начинаю засыпать, Китнисс кричит моё имя, и с каждым разом её голос все громче и отчаяннее. А мне все труднее открыть глаза и услышать её. Я борюсь ради неё. Мне трудно: ведь сон, беспамятство – это тоже избавление. Я не могу позволить себе уйти.

Только едва заметное движение луны в небе указывает на то, что время не застыло навечно. Я стараюсь убедить Китнисс, что утро уже не за горами.

Но вот наконец я шепчу «Встает солнце». Она открывает глаза и видно, как звезды блекнут в мутном предутреннем свете. Я ощущаю свою слабость и понимаю, как мало мне осталось.

Пушка молчит. Прижимаю ухо к металлу и слышу слабые стоны.

– Кажется, сейчас он не так глубоко внутри. Может, у тебя получится его застрелить? – спрашиваю я.

Если Катон лежит близко к жерлу, то, пожалуй, она смогла бы.

– Последняя стрела в жгуте, – говорит Китнисс.

– Значит, вытащи ее.

Я расстегиваю куртку. Китнисс вытаскивает стрелу и, как может, окоченевшими пальцами снова затягивает жгут.

Китнисс подползает к краю Рога и перегибается через край; сзади её держу я.

Когда она выпускает стрелу в него, – Попала? – шепотом спрашиваю я. Ответом служит выстрел из пушки.

– Выходит, мы победили, Китнисс, – произношу я бесцветным голосом.

– Да здравствуем мы, – отвечает Китнисс без всякой радости.

В площадке открывается отверстие, оставшиеся переродки как по команде подбегают к нему и запрыгивают внутрь; земля срастается вновь.

Мы ждем, что за телом Катона прилетит планолет, ждем победного рева труб, но ничего не происходит.

– Эй! – кричу я в небо. – В чем дело?

В ответ – только щебет просыпающихся птиц.

– Может, нам уйти дальше от тела? – говорит она.

Я пытаюсь вспомнить прошлые Игры. Должны ли были победители уходить от своей последней жертвы? В голове у меня все перепуталось, и я ни в чем не уверен, но какая еще может быть причина для задержки?

– Ты дойдешь до озера? – спрашивает она.

– Попробую. – будто у нас есть выбор.

Мы медленно спускаемся по Рогу вниз и обессиленно падаем на землю. Руки и ноги одеревенели. Кое-как мы добираемся до озера.

Сойка-пересмешница издает протяжный тихий свист, и слезы облегчения текут по моему лицу, когда появляется планолет и забирает тело Катона. Сейчас прилетят за нами. Скоро мы поедем домой.

И снова ничего.

– Чего им еще нужно? – произношу я слабым голосом.

От ходьбы у меня снова открылась рана.

– Не знаю.

Вдруг арене прокатывается многократно усиленный голос Клавдия Темплсмита:

– Приветствую финалистов Семьдесят четвертых Голодных игр! Сообщаю вам об отмене недавних изменений в правилах. Детальное изучение регламента показало, что победитель может быть только один. Игры продолжаются! И пусть удача всегда будет на вашей стороне!

На миг раздается шум помех и наступает тишина. Не веря своим ушам, я тупо таращусь на Китнисс. Постепенно до меня доходит: они и не собирались оставлять в живых нас обоих. Распорядители продумали все заранее, они используют нас, чтобы устроить самый драматичный поединок за всю историю Игр. И мы, как дураки, купились.

– Если подумать, этого следовало ожидать, – спокойно произношу я. Я знаю что делать. С трудом, морщась от боли, я встаю и медленно иду к ней, доставая из-за пояса нож. Лук Китнисс заряжен, а стрела нацелена прямо в мое сердце. Я удивлен, но нож выбрасываю в озеро, и он с плеском уходит под воду. Она бросает оружие и отступает назад.

– Нет, – говорю я, – сделай это. Я подхожу и сую ей в руки лук.

– Я не могу. Не буду.

– Ты должна. Иначе они снова выпустят переродков или еще что-нибудь придумают. Я не хочу умереть, как Катон.

– Тогда ты застрели меня, – говорит она с яростью, отпихивая от себя лук. – Застрели, возвращайся домой и живи с этим!

– Ты знаешь, что я не смогу, – говорю я, отбрасывая оружие. – Что ж, все равно я умру раньше тебя.

Я наклоняюсь и стаскиваю с ноги повязку, уничтожая последнюю преграду для покидающей мое тело крови.

– Нет, не убивай себя! – кричит она, падая на колени и отчаянно пытаясь перевязать рану снова.

– Китнисс, я хочу этого.

– Не оставляй меня здесь одну, – умоляет она. На меня вот вот нахлынут слёзы.

– Послушай, – говорю я, поднимая её на ноги, – мы оба знаем, что им нужен один победитель. Только один из нас. Прошу тебя, стань им. Ради меня.

Я начинаю говорить ей, что люблю её и что жизнь без неё превратится в ад.

Непослушными пальцами она нащупывает и отвязывает кожаный мешочек у себя на поясе. Я хватаю её за запястье.

– Я не позволю тебе.

– Доверься мне, – шепчет она.

Я долго смотрит ей в глаза, потом отпускаю её руку. Она что-то задумала. Китнисс раскрывает мешочек и отсыпает немного ягод сначала в мою ладонь, потом себе.

– На счет три?

Я наклоняюсь к ней и целую, очень нежно.

– На счет три, – говорю я.

Мы становимся спиной друг к другу, крепко сцепляем свободные руки.

– Покажи их. Пусть все видят, – прошк я. Я раскрываю ладонь; темные ягоды блестят на солнце. Другой ладонью сжимаю руку Китнисс, как сигнал и как прощание, и начинаю считать:

– Один. Два. – Вдруг им все равно, если мы умрем оба? – Три!

Обратной дороги нет. Я подношу ладонь ко рту и бросаю последний взгляд на мир. Ягоды едва попадают мне на язык, и тут начинают греметь трубы.

Их рев перекрывает отчаянный голос Клавдия Темплсмита:

– Стойте! Стойте! Леди и джентльмены! Рад представить вам победителей Семьдесят четвертых Голодных игр – Китнисс Эвердин и Пита Мелларка! Да здравствуют трибуты Дистрикта-12!

========== Глава 11. ==========

Я выплевываю ягоды и тщательно вытираю язык краем куртки. Мы полощем рты водой, потом падаем друг другу в объятия.

– Ты ничего не успел проглотить? – спрашивает она.

Я качаю головой.

– А ты?

– Если бы проглотила, то была бы уже мертвой, – говорит она.

Ничего не слышно за ревом толпы, внезапно раздавшимся из репродукторов.

Над нами возникает планолет, и оттуда спускают две лестницы. Китнисс не отпускает меня от себя. Обнимает меня рукой, помогает подняться, и мы оба становимся на первую ступеньку одной из лестниц. Электроток приковывает нас к месту; сейчас я этому рад, потому что не уверен, что сумею удержаться сам. Голова у меня опущена вниз, и я вижу, что, пока мы сами обездвижены, кровь из голени продолжает свободно вытекать. Как только за нами закрывается люк и ток отключают, я падаю без сознания.

Проснувшись, я вначале боюсь пошевелиться. Я лежу в комнате, в которой нет ничего, кроме моей кровати и голых стен. Ни окон, ни дверей. Потолок светится мягким желтым светом. Воздух пропитан резким лекарственным запахом. В мою правую руку вставлено несколько трубочек, уходящих другими концами в заднюю стену. Я раздет, свежие простыни приятно ласкают кожу. Осторожно поднимаю левую руку. Она чисто вымыта, ногтям придана безупречно овальная форма, и даже шрамы от ожогов заметно уменьшились. Я ощупываю щеку, губы, провожу пальцами по мягким шелковистым волосам и – рука застывает на месте. С замиранием сердца трогаю ногу. О нет. Пусто. Я лишился половины ноги. С другой стороны это значит я не умер.

Пробую сесть, но широкая лента вокруг талии не дает мне приподняться больше чем на несколько дюймов. Мне становится страшно, я пытаюсь взобраться выше на подушку и освободиться, и тут часть стены отодвигается в сторону и в комнату входит рыжеволосая безгласая. Увидев ее, я успокаиваюсь и прекращаю свои попытки. Девушка ставит мне на ноги поднос и, нажав кнопку, приподнимает верхнюю часть кровати. Пока она поправляет подушки, я решаюсь на самый важный вопрос.

– С Китнисс все в порядке? – говорю я так громко и четко, как только позволяет мой охрипший голос, чтобы никто не подумал, что мы что-то скрываем.

Когда безгласая уходит и дверь за ней бесшумно закрывается, я с жадностью набрасываюсь на еду. Тарелка прозрачного бульона, маленькая порция яблочного пюре и стакан воды. Это все? – думаю я разочарованно. Победителю могли бы дать чего-нибудь получше. Впрочем, даже этот скудный обед я доедаю с трудом. Желудок, кажется, сжался до размеров грецкого ореха. Странно, ведь еще вчера на арене у меня не было проблем с аппетитом.

Обычно после Игр до представления победителя проходит несколько дней. За это время грязного, изголодавшегося, израненного дикаря приводят в человеческий вид. Цинна и Порция сейчас готовят нам наряды для встречи с публикой. Хеймитч и Эффи устраивают банкет для спонсоров, просматривают вопросы для наших последних интервью. Дома, в Дистрикте-12, наверное, все из кожи вон лезут, организуя праздник в честь нашей победы: еще бы – такого уже лет тридцать не бывало.

Домой! Скоро я буду дома! Скоро МЫ будем дома!

Хочу выбраться из этой кровати. Увидеть Китнисс, узнать, что творится вокруг. И с какой стати я должн лежать? Я прекрасно себя чувствую. Едва я снова пытаюсь вылезти из-под ленты, по одной из трубок в вену мне вливается холодная жидкость, и почти сразу я отключаюсь.

Это происходит раз за разом. Я просыпаюсь, ем, и, хотя уже не делаю попыток встать, меня снова усыпляют. Я словно нахожусь в сумерках, замечаю только отдельные детали. Рыжеволосая девушка больше не приходит, шрамы постепенно исчезают и – может мне только кажется? – иногда я слышу громкий голос мужчины. Он не сюсюкает по-капитолийски, говорит грубовато и просто, как у нас дома. От этого голоса мне становится спокойнее: кто-то присматривает за мной и не даст меня в обиду.

И вот наконец я просыпаюсь, и к моей правой руке ничего не присоединено. Ленты вокруг пояса тоже нет, ничто не сковывает мои движения. Я хочу встать и замираю, увидев свои руки. Кожа идеальная – нежная и розовая. Исчезли не только шрамы, полученные на арене, но и давние, накопившиеся за годы.

Оглядываю ногу и вижу протез. Страшный. Спускаю ноги на пол, беспокоясь, смогу ли устоять, но они крепкие и сильные. В изножье кровати лежит одежда. Такую мы носили на арене. Я вздрагиваю и таращусь на нее, как будто она с зубами. Потом вспоминаю: да, именно так полагается выходить к своей группе подготовки.

Я быстро одеваюсь и кручусь у стены, где скрыта дверь. Она открывается, и я выхожу в широкий пустой коридор. Других дверей не видно, однако они должны быть. И за одной из них Китнисс. Теперь, когда я пришел в себя и могу двигаться, я волнуюсь за неё все больше и больше. Скорее всего, с ней все в порядке, безгласая не стала бы врать. Но я хочу убедиться сам.

– Китнисс! – кричу я.

В ответ слышу свое имя. Жеманный голос по привычке вызывает раздражение, потом я осознаю, что буду рад увидеть Эффи.

Оборачиваюсь и вижу в большом зале в конце коридора их всех – Эффи, Хеймитча и Порция. Не раздумывая, со всех ног бросаюсь к ним. Возможно, победителю следует вести себя сдержанно и с достоинством, – особенно если он знает, что его снимают, – но мне все равно. Эффи даже прослезилась, приговаривая, что всегда считала нас жемчужинами. Порция просто крепко обнимает меня, не говоря ни слова. Потом я замечаю, что нет Цинны, и у меня опускается сердце.

– Где Цинна? Он с Китнисс? Что с ней? Она в порядке? – выпаливаю я.

– Все хорошо. Просто распорядители хотят, чтобы вы встретились на церемонии и это увидели зрители, – успокаивает Хеймитч.

– Правда? – говорю я. Страх отступает. – Я бы и сам хотел это увидеть.

– Иди с Порцией. Она тебя подготовит, – говорит Хеймитч.

Больница находится глубоко под землей, ниже тренировочного зала, где трибуты учатся вязать узлы и метать копья. Окна затемнены, у дверей стоят несколько охранников. Больше никого. Мы идем к лифту для трибутов. Шаги гулко раздаются в пустом помещении. Пока мы поднимаемся на двенадцатый этаж, в голове у меня проносятся лица всех, кто был здесь вместе со мной, но уже никогда не вернется, и в груди что-то тоскливо сжимается.

Двери лифта разъезжаются, и меня окружает команда подготовки. Они говорят все разом – так быстро и возбужденно, что я ничего не могу разобрать. Общее настроение понятно: они страшно рады видеть меня снова. Я тоже рад их видеть.

Меня ведут в столовую, где я получаю настоящий обед: жаркое из говядины, горошек и мягкие булочки. Правда, за моим рационом по-прежнему строго следят: когда я прошу добавки, мне отказывают.

– Нет-нет, мы ведь не хотим, чтобы на сцене все это выскочило наружу!

Когда я смотрюсь на себя в зеркало, замечаю только, какой я стал тощий. Наверное, сразу после арены было еще хуже, но и сейчас у меня можно пересчитать все ребра.

Мне включают душ, заботливо выбирая нужный режим. После душа занимаются прической, ногтями и макияжем, треща при этом без умолку. Моего участия в разговоре почти не требуется, и это меня вполне устраивает. Странно: речь идет об Играх, а они все время говорят о себе, где они были, что делали и как себя чувствовали в то время, когда на арене что-то случалось. «Я еще даже не вставал!»—«Я только покрасила себе брови!» –«Клянусь, я чуть в обморок не грохнулась!» Главное – они. Какая разница, что чувствовали умирающие мальчишки и девчонки на арене! —

У нас в Дистрикте-12 не принято смаковать Игры. Мы смотрим их, стиснув зубы, потому что должны, и, как только передачи заканчиваются, побыстрее возвращаемся к своим повседневным делам. Сейчас я стараюсь отвлечься от болтовни, чтобы окончательно не возненавидеть всю эту компанию.

Входит Порция. В руках у неё смокинг.

Странное ощущение. Я совсем не похож на себя в этом костюме, но думаю всем понравится мой вид. Я сгораю от нетерпения. Скорее бы её увидеть.

– Ну, что скажешь? – спрашивает Порция.

– По-моему, это – лучшее, – говорю я.

– Я подумала, что Китнисс так понравится больше, – отвечает Порция как-то неуверенно.

Китнисс? Нет. Кому есть дело до неё? Капитолий, распорядители, публика– вот, что важно. Не пойму, в чем дело, хотя очевидно одно: расслабляться рано, Игры еще не закончились. Своим деликатным, уклончивым ответом намекает мне что-то. То, о чем нельзя говорить даже при своих ассистентах.

Мы спускаемся на этаж, где проходили тренировки. По традиции главных участников церемонии поднимают на специальных лифтах из-под сцены: вначале ассистентов стилиста, потом куратора-сопроводителя, стилиста и ментора, и наконец самого победителя. Поскольку в этом году победителей двое, а куратор, как и ментор, только один, все будет происходить немного не так. Я стою в плохо освещенном помещении под сценой на новом металлическом диске, который здесь установили специально для меня. Пахнет свежей краской, кое-где остались кучки опилок. Порция с помощниками ушли переодеваться и занимать места на своих подъемниках; я совсем один. Шагах в двадцати от меня в полумраке – временная перегородка. Наверное, за ней Китнисс.

Толпа орет так громко, что я даже не слышу, как ко мне подходит Хеймитч. Я испуганно отскакиваю в сторону, когда он касается моего плеча, будто все еще нахожусь на арене.

– Успокойся, это всего лишь я. Дай-ка на тебя взглянуть, – говорит он. Я поднимаю руки и поворачиваюсь. – Неплохо.

Звучит не особенно ободряюще.

– Что-то не так? – спрашиваю я.

Хеймитч осматривается в моей затхлой темнице – кажется, он принимает решение.

– Все хорошо, – говорит он.

Странная просьба со стороны Хеймитча. Хотя теперь мы оба победители, возможно, это меняет дело. Мы пожимаем руки и он одними губами произносит:

– Парень, будь собой.

Я чувствую, как по спине бегут мурашки, а сам смеюсь, будто Хеймитч рассказывает что-то очень веселое:

– Что происходит?

Хеймитч отступает и поправляет бабочку у меня на шее.

– Ты всё поймешь.

Эти слова могут относиться к чему угодно.