Текст книги "Холодное зеркало (СИ)"

Автор книги: Анастасия Курленёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Курленёва Анастасия
Холодное зеркало

Холодное зеркало

Ночь Солнцеворота – особая, священная, самая длинная в году ночь. С ней связано много красивых традиций, например, развешивать мелкие вещицы на ветвях Великого Древа. Каждое из этих украшений символизирует душу одного из Ушедших к Корням, в идеале символ должен быть как-то связан с личностью ушедшего, но наряжать дерево, как правило, отправляют молодёжь, не особенно усердствовавшую в изучении Корней. Да и хмельная рябиновая настойка, распивать которую начинают задолго до собственно Солнцеворота, не способствует сосредоточению.

Однажды юный Ализбар (на тот момент ещё слишком юный, чтобы прикладываться к спиртному), спросил у мастера Лигрика, почему наутро после Солнцеворота нельзя смотреться в зеркало. С каменным лицом учитель ответил:

– В этот день зеркало может показать твоё истинное лицо. И оно тебе вряд ли понравится.

Несколько фейри, не столь юных, разразились саркастическим смехом. Они оценили чувство юмора мастера – маги, как правило, очень тяжело переносят похмелье.

Ализбар, насчитавший уже дюжину Солнцеворотов, имел обыкновение разыгрывать из себя простачка. "Наивному" юноше легко сходило с рук многое из того, за что другого ждала бы нешуточная трёпка, вплоть до серьёзного наказания. Ализбар то и дело оказывался не там, не в то время и не с той книгой в руках, а вместо оправданий задавал внезапные, странные, неловкие вопросы. Преподаватели давно махнули на него рукой, считая забавным дурачком. Не приходись его отец братом королю Лесных фейри, Ализбара и вовсе изолировали бы от прочей молодёжи.

И, надо сказать, его бы это нисколько не огорчило.

В то время, когда Ализбар ещё только учился складывать руны, Лесным фейри нанесли визит вежливости послы Гор. Как полагается в подобных случаях, ухабистый текст официального письма дополняла горка подарков. Сын короля считал себя уже взрослым и с пренебрежением отослал двоюродному брату "детские игрушки". В числе прочего там был магический ящик, полный острых и хрустально-прозрачных осколков льда. Дети гор забавлялись, складывая из этой своеобразной мозаики слова Силы. Одним из самых популярных было "Вечность".

Ализбара ящик тоже заинтересовал. Но вместо того, чтобы выкладывать льдинки на холодной и чёрной, как ночь Солнцеворота, крышке волшебного ящика, бестолковый мальчишка расположился на белом песке под корнями Великого Древа. Лёд, разумеется, растаял прежде, чем кто-либо успел прочитать: "Созерцание".

Сколько себя помнил, Ализбар наблюдал. За переменчивым узором ветвей, колышущихся на ветру, за пугливой и выразительной мордочкой оленёнка, за равнодушным лицом отца, за высокомерным прищуром Наставника. Мастер Лигрик нравился ему больше других учителей. Он никогда не выходил из себя. Ни разу не повысил голос ни на Ализбара, ни на кого-то из молодых шаловливых магов. Его пронзительный взгляд охлаждал пыл самых сумасбродных фейри. Но Ализбар прибился к мастеру не из-за этого. Лигрик любил загадки. Часть из них казались ученикам дурацкими, издевательскими или вовсе нерешаемыми. Но лучшие, любимые загадки Ализбара, большинство молодых фейри даже не замечали.

Вот и на этот раз только Ализбар уловил лёгкое логическое ударение, которое мастер Лигрик сделал на слове "зеркало". Это не было приглашением к обсуждению, подсказкой или зацепкой. Наставник, по обыкновению, ответил, имея в виду что-то своё, не предназначенное для широкого круга слушателей. Потешаться таким образом над подопечными, не давая им даже заподозрить насмешку, было у Лигрика любимым развлечением. Ализбару нравилось разгадывать эти двойные смыслы, но ни разу, даже тенью улыбки, он не позволил Наставнику заподозрить в ученике проницательность.

Как и много раз до того, изливать мысли и обсуждать догадки юноша отправился к Великому Древу. Ализбар привычно перевесил апельсин на сук Орана Карамилла, тряпичную куклу – на развилку сестричек Тартарелли, поправил снежинки, разбросанные по тянущейся к горам ветви, и добрался, наконец, до своих любимцев. Юноша залез на сук, примостил перед дуплом золотой кубок, и достал из заплечного мешка уже одурманенную крысу. Зверёк вяло шевельнул лапкой. Ализбар печально вздохнул. Крысы не вызывали в нём особой симпатии, но всё же они были живыми, теплокровными существами. В отличие от...

Колонковая кисточка уверенно рисовала рубиново-красные руны вокруг неровного провала дупла. Крыса давно затихла, по капле отдав свою кровь праздничному кубку.

– Опять этот маленький негодяй! – Элемиль кокетливо раздвинула листву и призывно уставилась на Ализбара огромными синими глазами. – Выспаться не даст перед Солнцеворотом!

– Дрыхни, кто тебе не даёт? – сварливо отозвался с соседней ветки согбенный, непривычно морщинистый для фейри мастер Сидрик. – Не к тебе пришли.

Элемиль возмущённо фыркнула.

– С наступающим!

Ализбар улыбнулся ей и протянул симпатичный шарик из розового хрусталя. Девушка восхищённо захлопала ресницами. Мальчик помахал рукой старому Наставнику.

В Волшебных Холмах не принято говорить о смерти. Считается, её здесь нет. Но если кто-то из Лесных фейри гибнет – в стычках ли с людьми, или по воле несчастного случая, его тело с почестями зарывают под корнями Великого Древа. И очень скоро на нём появляется новая ветка. На памяти Ализбара никого не хоронили. Если не считать тех самопальных ритуалов, которые он проводил для крыс и лягушек, окончивших свои дни под ветвями Великого Древа. Мальчик надеялся, это поможет мелким тварям обрести новое, более интересное и менее уязвимое воплощение. Странно, но перед ними он чувствовал больше вины, чем перед оленями или поросятами, которых употребляли в пищу. Возможно, дело было в том, что питаться приходилось всем, но он никогда не видел, чтобы кто-то ещё приходил беседовать с мёртвыми.

Ещё он никогда не видел на дереве плодов. Мастер Сидрик однажды заметил, что "этот трухлявый пень давно уже не способен цвести". Но дети в Волшебных Холмах продолжали появляться. Почти всегда – после Самайна, из-под плащей всадников Дикой Охоты. С первыми лучами солнца всадники на взмыленных лошадях влетали в лес, ломая кусты, а, бывало, и волоча за собой одно-два окровавленных тела.

Росли дети быстро. Особенно те, кого грудью поила какая-нибудь из высших волшебниц. Всего за несколько лет малыш превращался в синеглазого юношу, а потом – молодого мужчину, всё так же с удовольствием прикладывающегося к пышной груди, однако уже с другой целью. Впрочем, у некоторых детей глаза наливались не синевой утреннего неба, а закатным красным. Зубы при этом росли настолько длинными и острыми, что вскоре им приходилось менять рацион, и отнюдь не на зелёный мёд, которым питался Ализбар, выкормленный молоком священной козы.

Он не знал, откуда родом была его мать и куда подевалась, произведя ребёнка на свет, и вряд ли когда-нибудь выяснит: отец, похоже, решил унести эту тайну к Корням. Иногда Ализбар мечтал, как великолепного и холодного дин-ши закопают в мягкую землю, обложат камешками, закидают разноцветными листьями, обильно польют, а когда отец прорастёт зелёным побегом, Ализбар отыщет одну-единственную струнку-капилляр, дёрнет за неё и уж тогда наверняка заставит рассказать, кого из короткоживущих соблазнил своей холодной красотой Ночной Всадник. Была ли она простодушной пастушкой, слишком близко приблизившейся к Холмам, или романтичной принцессой, изнывающей от скуки за неприступными стенами отеческого замка. Неприступными для людей – но не для фейри.

– Выходи, Олле, сколько тебя можно ждать?

В дупле шумно завозились, по стволу стрелой метнулась белка.

– О, – удивился Ализбар, – ты пустил к себе жильцов?

– Мы с ней похожи, ты не находишь? – рыжевато-бурая шевелюра показалась из дупла. Олле весело сверкнул угольками глаз и уселся на ветку верхом.

– Принёс угощение? Какой воспитанный мальчик!

– У меня есть вопрос.

– Ах-ах-ах! – Олле смешно сморщил кукольное личико. – А я-то подумал, ты спал и видел, как бы порадовать старого друга перед праздником. Но нет! Всюду корысть и тонкий расчёт, даже в столь юных неоперившихся созданиях. Куда катится этот мир? В наше время дети были честнее, наивнее, чище!

– Брехливый попугай! – мастер Сидрик раздражённо отвернулся, едва не свалившись со своей ветви.

– Вопрос как раз по поводу праздника, – сказал Ализбар, нисколько не обидевшись на шутливую отповедь. – Я спросил у мастера Лигрика, почему наутро после Солнцеворота не принято смотреть в зеркало.

Олле вынырнул из кубка, к которому до этого от души прикладывался:

– Очень интересно! И как же ответил твой загадочный мастер?

– Новой загадкой. Мне кажется, – Ализбар задумчиво покачивал ногой, – он имел в виду какое-то особое зеркало. Или даже Зеркало. Он сказал, что в день после Солнцеворота в нём можно увидеть своё истинное лицо. И оно мне не понравится.

Мастер Сидрик рассмеялся дробным издевательским смехом, Олле, как ни странно, его подхватил. Только красавица Элемиль недоумённо переводила огромные глаза с одного на другого.

Ализбар шикнул, порадовавшись про себя, что на этой развилке всего три крупные ветви: если бы от его заклинания повылазило с десяток-другой ушедших, и все они принялись заразительно гоготать, это привлекло бы ненужное внимание. Юноша запустил в Сидрика кофейным зёрнышком. Старый мастер поймал его на лету и нежно прижал к груди.

– На этот раз надутый индюк перемудрил сам себя, – заявил Олле, выразительным жестом опрокидывая пустой бокал.

– Если бы старый болван видел не одну подёрнутую рябью воду, он бы никогда не стал шутить так в твоём присутствии, мальчик мой, – сказал мастер Сидрик, самодовольно поглаживая бороду.

– Я так и думал, что он, водный фейри, имеет в виду не обычное зеркало, – Ализбар забрал у Олле бокал, а на ветку Сидрика осторожно выложил ещё пять кофейных зёрен. – Речь шла о зеркале озера? Какого-то конкретного?

– Нет, – Олле неторопливо облизывался, как кошка, – твой Наставник говорил о плите Армина. Правда, на самом деле это вовсе не зеркало.

Он замолк, явно ожидая вопроса.

– Что же это? – с театральным нетерпением воскликнул мальчик. Он был знаком с Олле не первый день и снисходительно относился к многочисленным условностям, к которым приходилось прибегать при беседе с ним.

– Никто точно не знает, – ответил Сидрик, не дав Олле выдержать патетическую паузу. – Считается, что дверь. Портал или что-то вроде того. Весьма... специфическое образование.

– Но в самую длинную ночь, – затараторил Олле, торопясь оттянуть внимание на себя, – в ту ночь, когда тьма гуще всего и холод вечной ночи просачивается в разверстые бреши между мирами, плита Армина действительно покрывается льдом. Вроде того, что ты похоронил в песке, помнишь? Только это зеркало не набрано из кусочков, оно абсолютно, совершенно гладкое. И твёрдое, как алмаз. Как его не колоти – даже царапины не оставишь.

– И всё? – разочарованно протянул юноша. – Всего лишь большое прочное зеркало?

– Я бы от такого не отказалась! – напомнила о себе Элемиль, кокетливо поправляя и без того идеальную причёску. Она пыталась смотреться в хрустальный шарик, который подарил ей Ализбар, но результат красавицу явно не удовлетворял.

Сидрик, некоторое время наблюдавший за ней, задумчиво хмыкнул.

– Ты знаешь, как работают зеркала? – спросил он, обернувшись к Ализбару.

– Солнечные лучи отражаются от тел, – скучающим голосом экзаменуемого ученика начал юноша, – падают на зеркало, отражаются под тем же углом, под которым падают, те из них, что после этого попадают в глаз наблюдателя и интерпретируются как...

– Именно! – перебил его Олле. – Сколько условностей! Одни эти солнечные лучи чего стоят! Всего-то один раз разругались с вампирами, и игнорируют их теперь, проходят насквозь, даже не замечают. Ни отражения, ни тени.

– В таком случае, как вампиров вообще видят? – подозрительно осведомился Ализбар, разбиравшийся не только в зеркалах.

– Глаза тут не при чём, – отрезал насупившийся Олле.

– То, что видят наши глаза, – продолжил за него мастер Сидрик, – вернее, глаза тех, у кого они до сих пор есть, мой мальчик – результат наложения большого количества разнообразных картинок. То, что мы ожидаем увидеть, то, что нам внушали с детства, то, о чём мы мечтаем, то, о чём знаем или думаем, что знаем... сотни, если не тысячи нюансов, помимо собственно солнечных лучей и их скромной ноши. Ты и сам, должно быть, замечал, как меняется восприятие, стоит отведать лишь ложечку зелёного мёда. А за границами Холмов... жизнь там настолько обыденная, серая, что не каждый обыватель отличит вампира от фейри. Характерные особенности, отличающие одного от другого, легко можно скрыть дешёвым флёром затасканных слов.

– Кого ты видишь в зеркале, Ализбар? – снова встрял вампир.

Юноша не торопился отвечать, обдумывая ответ.

– Начинающего дендромага.

– О, Ализбар! – с лёгким недоумением воскликнула Элемиль, оторвавшись от созерцания своего искажённого отражения в розовом шаре. – Какой из тебя дендромаг? Ты ведь даже не...

– Ч-ш-ш-ш! – Олле тряхнул ветку девушки, Элемиль испуганно вцепилась в неё и, конечно, замолчала. Вампир обернулся к юноше:

– А знаешь, что? Тебе действительно стоит спуститься к корням и перекинуться словечком с Армином. Если уговоришь его пропустить тебя внутрь, сможешь заглянуть в его зеркало завтра утром.

– И увидеть своё истинное лицо, которое мне не понравится? – надломил бровь Ализбар.

– Как к этому относиться – тебе решать, – мастер Сидрик положил невесомую руку юноше на плечо. – Но дендромагом тебе действительно не стать. Ты уж не расстраивайся.

– Почему? – в голосе Ализбара слышалось несгибаемое упрямство.

Олле закатил глаза. Элемиль опасливо покосилась на него и осторожно произнесла:

– Но, милый, дендромаги – это те, кого слушаются растения, к кому слетаются птички, с кем водят дружбу лесные жители...

– У меня полно друзей, – нахмурился Ализбар. – И все они живут в лесу.

– Маленькая поправочка, – ехидно оскалился Олле. – Она говорит о живых. О тех, у кого в жилах течёт тёплая кровь и всё ещё бьётся сердце.

– А какая разница? – юноша раскачивался на ветке, напоминая сердитого орла. – Скажи, Олле, разве друзьям вскрываю жилы, чтобы согреться теплотой их сердец? По-моему, так поступают только с обедом. Разве слова любви, запечатлённые в камне, остывают из-за того, что сердце, в котором они родились, больше не бьётся? Разве все мы, включая Наставников, не учимся у мертвецов, не становимся им на плечи, чтоб подняться хоть чуточку выше?

– Браво! Слова настоящего некроманта! – расхохотался вампир. – Не вздумай ляпнуть что-либо подобное своему Наставнику. А то кончишь, как мастер Сидрик. И быстрее, чем нам всем бы хотелось. Удивительно, как до сих пор тебя никто не поймал.

– Я, может быть, рановато взялся за заклинания обращения к Ушедшим, – мотнул головой Ализбар, – но не вижу большой беды в том, чтобы научиться им раньше на несколько зим. Пускай Ушедшие – не самое популярное направление, но для чего-то ведь эти книги хранят в библиотеке?

– Д-да, хранят, – голос Олле стал мурлыкающим, как у кошки. – Но детям не выдают. Знаешь, почему?

– Они довольно сложные, – пожал плечами Ализбар. – И часто используют магию крови.

– О, да. Магия крови. Очень немногие жители холмов её изучают. Но вовсе не для того, чтобы когда-нибудь применять.

– Для чего тогда? – смутное предчувствие ответа витало уже вокруг Ализбара, окутанное плотным облаком тревоги.

Олли театрально улыбнулся, продемонстрировав длинные клыки.

– Фейри охотятся на некромантов, как ты охотишься на крыс, с той только разницей, что у твоих коллег по школе магии более острые зубки. Чтобы победить врага, его нужно досконально изучить. Книги смерти хранят не для дендромагов, юный Ализбар. По ним готовят воинов дин-ши. Благородных паладинов, как первый рыцарь Лесных фейри. Кажется, ты называл его отцом?

Ализбар соскочил с ветви и побежал. Ему показалось, вампир только разошёлся и вот-вот откроет ещё какую-нибудь неприятную тайну. Не хотелось слушать. На сегодня с него и так более чем достаточно.

Солнцеворот прошёл скомкано и как-то незаметно: не запомнились ни праздничные огни, ни бешеная пляска фей. Ализбар постарался скрыться от посторонних глаз (а это он умел хорошо – буквально растворялся в сумерках), и словно оцепенел, погрузившись в омут размышлений. Его отец... Дин-ши – воины. Им не престало становиться рабами эмоций, а потому холодность рыцаря по отношению к своему отпрыску никогда не казалась Ализбару подозрительной. Был ли он чем-то похож на того, кого считал отцом? Юноша пытался представить собственное лицо – и не мог. Оно разваливалось на угловатые и скользкие, как кристаллики льда из горской головоломки, кусочки: большие глаза, длинные волосы, прямой нос с лёгкой горбинкой, тонко очерченные губы... всё это могло принадлежать дин-ши. Или другому фейри, лесному или водному. Кто он, тот, кого зовут Ализбар? Как он пришёл в мир? И, ещё важнее, для чего? Мысли вертелись пёстрым хороводом, догадки и фантастические теории закручивались в спирали, юноша чувствовал, как по телу начала пробегать нервная дрожь. Решительно отогнав от себя облако возможных решений, Ализбар глубоко вдохнул и открыл глаза.

Было уже утро. Переломная ночь ушла, дав ход новому отсчёту времени, свет робко начал перетягивать одеяло на себя.

Ализбар и сам не заметил, как оказался у корней Великого Древа.

На этот раз не было ни ритуального кубка, ни соответствующего заклинания. Он сидел на ветви мастера Сидрика и болтал ногами. И тот появился один, без сопровождения прекрасной эльфийки и вампира.

– Решился?

Ализбар кивнул.

– Возьми меня с собой, – попросил старый мастер. – Это можно сделать. Ветку отпили. Из неё сок ещё долго не уйдёт. Может, советом помогу, или, – он улыбнулся сухой морщинистой улыбкой, – от Армина отмахиваться будешь.

– Кто-то ещё... прежде... – неуверенно начал юноша.

– Смотрел ли кто-то ещё в Холодное Зеркало? О, да. Ты не один такой любопытный.

– И... как?

– По-разному, знаешь ли. Кто-то возвращался, как ни в чём ни бывало. Кто-то сходил с ума. Кто-то исчезал вовсе.

– Исчезал? Не уходил к Корням?

Сидрик покачал головой.

– Не знаю, куда они делись. Я когда-то спрашивал у Армина. Но я сам к тому времени сделался Ветвью, а он нас не очень жалует, так что даже разговаривать не стал.

Армин обитал у основания ствола. Собственно говоря, он и был стволом. Прародитель фейри – полумифическая фигура, Ализбар долго не знал, как к нему подступиться. В конце концов, юноша решил, что его обычный метод – воззвать к Ушедшему, зацепив его внимание за формальную приманку, тут не подходит.

Трава у Великого Древа оказалась вытоптана изящными копытцами альвов и твёрдыми пятками фей – рисовать круг Ализбару не пришлось. Не потребовалось ему и какое-то особое заклинание. Перейти на другую грань реальности сложно и одновременно очень просто – как увидеть объёмную картинку в случайном переплетении ветвей и солнечных бликов. У вас либо получается, либо нет.

Ализбар не сразу осознал, что уже пересёк грань Ушедших: вокруг шумел тот же лес, разве вот стало теплее, снега почти не осталось, да небо, только что безоблачно-чистое, затянуло серым маревом.

В ветвях зашевелилась крупная тень. Шевеление сопровождалось таким звуком, что хотелось немедленно сбежать, но Ализбар знал – позади него круг фей. Отступать нельзя.

Длинношерстый зверь с круглой мордой тяжеловесно приземлился. Его желтоватые, загнутые внутрь клыки слишком длинны, чтобы полностью спрятаться во рту. Остроконечные уши венчают пушистые кисточки.

– Кто это? – сдавленно прошептал юноша.

– Понятия не имею, – донеслось со стороны увесистой ветви, которую он судорожно сжимал в руках. – Никогда не видел таких.

Ализбар медленно двигался вдоль границы круга, надеясь обойти дерево с другой стороны, но пятнистая тварь явно заинтересовалась гостем. На полусогнутых лапах она кралась, но в какой-то момент круглые глаза зверя встретились со взглядом Ализбара. В тот же миг огромная кошка прыгнула. Юноша прянул в сторону, но, конечно, не успел убраться с дороги стремительного тела. Упав на спину, Ализбар инстинктивно огрел усатую морду тем, что сжимал в руке.

Ветвь мастера Сидрика полыхнула оранжево-алым пламенем. Запахло палёной шерстью. Белые вибриссы хищника тотчас свернулись колечками. Длиннохвостая тварь, фыркая, отскочила в сторону, обиженно тёрла нос и глаза широкой лапой.

– Н-не знал, что вы так умеете, мастер, – Ализбар вцепился в отрубленную от Великого Древа ветвь как в спасительную соломинку, подавляя в себе нервный смех. Зазубренные, сложной формы листья мастера Сидрика развернулись с важным шелестом:

– При жизни я был боевым стихийным магом.

– Д-да, но... "теперь-то вы мертвы, или, лучше сказать, альтернативно живы", – хотел возразить юноша, но промолчал. Ему вдруг пришло в голову, что здесь, у самых Корней Древа, только он, Ализбар, беспомощный гость. А мастер Сидрик – полноправный участник всего происходящего. Как, вероятно, и пятнистая тварь, снова начавшая подбираться к мальчику по широкой дуге.

– Ату её! – азартно крикнул Ализбар, замахиваясь на зверя во второй раз, но завершить движение не успел: что-то жёсткое, тёплое, пахнущее молоком, задело его щёку, чувствительно отпихнув в сторону. "Ещё одна!" – затравленным зайцем пронеслось в голове, сердце колотилось, но вторая кошка, почти такая же, как первая, только совершенно белая, уже каталась по земле, сцепившись с негостеприимной хищницей в рычащий клубок. Ализбар метнулся к дереву, стараясь как можно скорее оказаться по ту сторону массивного ствола.

– Довольно, звери, – юный гость вздрогнул: низкий мужской голос прозвучал у него прямо за спиной. – Прекратить.

Некоторое время Ализбар молча рассматривал чуть раскосые миндалевидные глаза, вздёрнутые острые скулы, идеально ровный нос и пепельно-серые волосы – Армин мало походил на большинство сидов, которых юноша знал.

Прародитель присел на корточки и похлопал ладонью о колено, пристально глядя на притихших кошек.

– Ну?

Белая подбежала к нему, ласково ткнулась в плечо лбом. Вторая, пятнистая, только фыркнула (как показалось Ализбару – высокомерно) и снова полезла на дерево, демонстративно загоняя в кору длиннющие когти.

– Ты не очень учтив, маленький Ирмин. Нехорошо пробираться без спроса. Ар могла разорвать тебя, если бы Ив не помешала ей.

– Великодушно прости меня, о... – Ализбар поклонился, приложив руку к сердцу, мучительно стараясь подобрать подходящее обращение. Великий? Священный? Древний?

–...о, Армин, – после неловкой паузы завершил он, наконец, фразу. – Прости, но у меня не было выбора. Верховный король не стал бы собирать дендромагов, способных объединиться в Круг Силы и воззвать к тебе по просьбе мальчишки. А мне...

– А тебе, маленький Ирмин, тянущий за собой Ушедшего, позарез нужно заглянуть в моё Холодное Зеркало? – Армин наклонил голову так, что подбородком почти упёрся в собственную грудь. Серо-зелёная, как гладкая кора молодого кипариса, кожа собралась в уголках губ едва заметными складочками. – Так?

– Так... – согласился Ализбар. Он затруднялся определить по лицу Армина, как тот отнёсся к незваному гостю. Но белая кошка с пушистыми кисточками на ушах подошла и лизнула юношу в щёку.

Кора Великого Древа разошлась в стороны с лёгким треском, открыв тёмный проход.

– Так... просто? – нерешительно спросил Ализбар. – Я останусь должен тебе что-то... за это?

Бледно-зелёные губы изогнулись в почти ласковой улыбке.

– Ты пришёл, чтобы узнать, наконец, кто ты. Мне и самому интересна тайна маленького Ирмина, скрытая дымкой чужих предрассудков, заблуждений и чаяний.

– Почему ты называешь меня "Ирмин"? – спросил Ализбар. – Это моё настоящее имя? То, которое мать дала при рождении?

– Откуда ему знать о твоём рождении? – сварливо вмешался мастер Сидрик. – Он же ствол! А ты...

– Какое разговорчивое полено! – с коротким смешком перебил его Армин. – На твоём месте, мальчик, я бы подбросил его какому-нибудь плотнику, вырезающему кукол. Знаешь, на верёвочках такие, с которыми ходят по городам...

– Не знаю, – хмурился Ализбар, с трудом поспевающий за ходом беседы. – Каких ещё кукол?

– Дело прошлое, – Прародитель отмахнулся. Всё с той же тревожащей улыбкой он жестом пригласил юношу в темноту, открывшуюся в недрах Великого Древа. – Нас было три брата. Три, если хочешь, ветви. Мы с Эрмином не особенно ладили. И чем дальше, тем глубже становились наши разногласия. Хрупкая гармония, которую старались поддерживать мои Ростки, весь наш образ жизни казался Эрмину медленным, скучным и полным застоя. Он всегда был несколько... – зеленолицый фейри пошевелил пальцами, подбирая подходящее слово.

– Хищным? – предположил Ализбар, присматриваясь к завозившейся на ветвях пятнистой кошке.

– Да, – Армин блеснул ровными белыми зубами. – Эрмин любил охоту, преследование и то безобразие, что он называл "Прогресс".

Каменные ступени вели вниз и чуть в сторону, огибая исполинский Корень. Ализбар боялся, что кора Великого Древа снова закроет проход, и их окутает непроглядная тьма, но довольно скоро на лестнице тут и там стали появляться слабо сияющие зеленовато-голубые грибы. Их рассеянный свет не раздражал глаз яркостью, но казался чересчур странным, неживым.

– А третий ваш брат? – набравшись смелости, поинтересовался Ализбар у спины, маячившей впереди, и чуть не поскользнулся на слизком мху.

Чем ниже они спускались, тем становилось холоднее. Прежде корни росли вдоль лестницы, на манер поручней, теперь же они уходили почти вертикально вниз.

– Ирмин старался не встревать между нами, – донеслось из тёмной глубины. – Мне кажется, он решил, что делать выбор между плохим и худшим – не самая лучшая идея.

На ветке мастера Сидрика распустились ярко-алые цветочки, дававшие не сильный, зато тёплый свет.

– Он выбрал свой путь? Нашёл третий вариант?

Армин не ответил, только дёрнул плечом и провёл рукой по земляной стене с вкраплениями камней.

– Ирмин ушёл от вас? – Ализбар решил уточнить вопрос мастера Сидрика. – И его большая кошка последовала за ним? Поэтому я её не видел?

– А? – провожатый обернулся, и юноша увидел, как сияют его синие глаза в темноте. – Нет, это другое. А, впрочем... – он замолчал, глубоко задумавшись, но вдруг продолжил: – Ив родилась уродцем. Белой кошке сложно прятаться в ветвях, сложно охотиться. А без этого ей не выжить. Мать отказалась от неё, не желая тратить силы на котёнка, которому не повзрослеть, не совершить полноценное убийство. И я взял её себе. Кормил с рук, учил ловить мышей и выслеживать зайцев на снегу. Однако она так и не стала настоящей охотницей.

– А мне показалось, так очень даже... – вполголоса пробурчал Ализбар, но собеседник его прекрасно расслышал.

– Как ни странно прозвучит, но Ив была безобидна. Пока не погибла. В первый раз она участвовала в охоте. Жаль только, не в своей.

Ализбара поразила не столько сама история, сколько печаль и нежность, звучавшие в голосе фейри. О Прародителе ходило много легенд, но ни в одной из них он не выглядел сентиментальным.

– Ты, должно быть, очень горевал по ней? – бессмысленным вопросом юноша пытался отгородиться от собственного смущения: Ализбар пока не понял, как к этому относиться.

Они остановились у развилки: три прохода разводили пути в разные стороны.

– Горевал – не то слово, – странная тень легла на лицо Армина, удлинила и заострила его черты. – Прошло немного времени, и я завёл себе новую любимицу в надежде, что она заменит мне Ив. Но от Ар мать не отказывалась. Напротив, она сражалась за детёныша до конца.

– А дальше?

Провожатый шагнул в правый проход, свод которого был затянут голубоватым инеем.

– Я воспитывал Ар так же, как Ив, но росла она совершенно другой. Ей не нужно было объяснять, с какой стороны ломают хребет оленю. Ар... в качестве хозяина ей лучше подошёл бы Эрмин. Быть может, она и признала его таковым. Во всяком случае, однажды она подкралась ко мне спящему и разодрала горло.

Армин осторожно коснулся шеи, будто всё ещё ощущал боль от много веков назад нанесённой раны.

– Тогда ты пустил Корни? – не удержавшись, встрял в беседу Сидрик. Он не рассчитывал на ответ, но Прародитель фейри сказал:

– Тогда я стал деревом. И водой, что питала его, и камнем, что давал ему опору, и ветром, что разносил пыльцу с его ветвей. Я умер, но дал жизнь своему миру. Такому, каким я хотел его видеть.

– И изгнал Эрмина? – Ализбар зябко потёр плечи – с каждым шагом становилось холоднее.

– Он сам ушёл, – сухо отозвался Армин. – Собрал своих детей, и их детей, и детей их детей... в общем, всех, кто разделял его взгляды и согласился за ним идти. Я лишь... позаботился, чтоб он никогда не вернулся.

Рассеянный свет делался всё белее и ярче. С последними словами они преодолели последний коридор, и взору Ализбара открылся огромный круглый зал, весь заваленный снегом. Ледяной шар степенно проплывал в вышине, похожий на холодное колючее Солнце.

А в самом центре противоположной от входа стены возвышалась плита Армина. Ошибиться было невозможно: гладкая поверхность затянута идеально ровным, будто отшлифованным, льдом, и блестела, как зеркало. Прародитель фейри остановился и ободряюще кивнул юному спутнику.

– Сегодня особый день. Моё зеркало холодное, но чистое. Без грёз и искажений. Его не обманет ни привязанность друзей, ни ненависть врагов, ни "если бы", ни "может быть". Ты увидишь себя... со стороны.

Ализбар покрепче сжал в руке ветвь мастера Сидрика. Присутствие Наставника, пусть и немного мёртвого, придавало уверенности. И всё же, сделав шаг по направлению к зеркалу, юноша замешкался и обернулся.

– А ты? – спросил он у Прародителя фейри. – Ты сам заглядывал в Холодное Зеркало?

– Да, – коротко ответил Армин, и лицо его при этом оставалось совершенно бесстрастным.

– И... как?

– Мне не понравилось.

Приближаясь к зеркалу, Ализбар смотрел только под ноги – и это позволило ему не поскользнуться на засыпанном снегом ледяном полу. Когда же он, наконец, поднял взгляд, своего отражения юноша не увидел.

Из зеркала на него пристально смотрел невысокий мужчина неопределённого возраста. Ястребиный нос на смуглом лице, прорезанном несколькими глубокими морщинами, больше напоминающими застарелые шрамы. Тёмные глаза, посаженные так глубоко, что сложно разобрать их цвет. И сухие губы, сложившиеся в непонятную, не то ироничную, не то печальную, улыбку.

"Это... я?" – спрашивал себя Ализбар, разглядывая незнакомое лицо. Он хотел обернуться к Армину, спросить, что всё это значит, но зеркало вдруг потекло, покрыло стену, и вот уже блестящий лёд опоясал Ализбара, запер его, как светлячка в банке. Юноша замер: смотрел во все глаза на то, что показывало ему Холодное Зеркало.