Текст книги "Чудовище и красавица"

Автор книги: Анастасия Комарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Эту сказку она никогда не любила. И даже в детстве уходила от телевизора. И почему-то плакала. Жалко было чудовище. Жалко до такой степени, что не могли утешить ни счастливый конец, ни мамины объятия. А вид румяного, блондинистого принца-Иванушки, вновь возрожденного, пышущего оптимизмом, почему-то вызывал стойкое отторжение и почти непереносимое чувство фальши. «Этого не может быть… Это неправда…» – тихо всхлипывала она и безутешно рыдала. Для нее мультик заканчивался там, где чудовище тяжело поднимало голову с неухоженной клумбы, в последнем взгляде на Настеньку.

Те несколько шагов она проделала как во сне, лишь ненадолго очнулась, когда налетела на выходящего негра и, не извинившись, двинулась дальше.

Он ничего не видел – ни как она вышла из туалета, ни как застыла в дверях, ни как шла через сумеречное пространство зала – и с удивлением воззрился на загорелые щиколотки в грубых ботинках – они вдруг явились перед глазами в непривычной близости. Он скользнул снизу вверх размытым взглядом. Черно-белое. Белый прямоугольник юбки, черный квадрат рубашки и белый шар волос – все это промелькнуло перед ним как-то уж слишком быстро. Он удивился, но объяснение было очевидным – она стремительно опустилась, опираясь руками о его колени. Их лица оказались на одном уровне и встретились взгляды, его – ошеломленный, почти испуганный, и ее – смятенный и все еще плывущий, как при нокауте…

Вряд ли кто-то из них помнил, как это произошло. Как теплыми пальцами она перехватила его руку – он было поднял ее, чтобы надеть очки. Как дотронулась до шеи, не решаясь обнять и боясь, что он сейчас встанет и уйдет. Как ее дыхание на несколько мгновений замерло у него на скуле, как потом она поцеловала его в губы – тихо и крепко. Он вздрогнул, застыл, и поцелуй лился из уст в уста, пока не вытек из ее глаз кислотными, разъедающими кожу слезами.

В тот вечер прохожие на улице Пигаль могли наблюдать в ресторанчике, славящемся своей эксцентричностью, сценку, вполне достойную этого места. Пронзительная скульптура Родена на гротескном полотне Пикассо. Некоторые эстеты замедляли шаг, очарованные такой картиной…

Стройная девушка стоит на коленях перед склонившимся к ней длинноволосым мужчиной, а рядом, шатаясь и лениво помахивая облезлым хвостом, старый пьяный пудель флегматично лакает вино из малиновой лужи, то и дело мотает головой, пытаясь стряхнуть терпкие капли, стекающие из опрокинутого бокала ему на лохматый лоб…

Он очнулся – тогда в первый раз руку обожгли ее слезы. Он спохватился, вскочил, невидящим взором косясь на стойку с притихшими завсегдатаями. Спрятал ее лицо у себя на груди, свободной рукой положил деньги на столик и вышел, почти унося ее с собой.

Он очень крепко держал ее за руку и молча шел решительным, сосредоточенным шагом, почти бежал, так что она едва успевала за ним. И это было к лучшему. На улицах темнело и светлело одновременно – небо гасло, и зажигались витрины, а подсветка музеев была много ярче мягкого весеннего солнца. Но на мосту клубились теплые синие сумерки. Он вдруг остановился, прислонив ее к перилам. Она была готова ко всему – к вопросам, упрекам, насмешкам, к поцелую… только не к этому короткому сканирующему взгляду. Не к этой войне состояний. Тогда она впервые реально увидела, как стремятся уничтожить друг друга сомнение и надежда. Вспышки разрывов были до того яркими, что глаза пришлось закрыть.

Потом они снова стояли друг напротив друга, прижавшись к стенам под перекрестными взглядами старых английских леди. И она перестала разглядывать цветастый коврик на полу лифта лишь в тот момент, когда цветы закружились перед ней в замедленном тошнотворном хороводе. Она подняла голову и натолкнулась на тот же взгляд. Кровь рванула в голову, затопила лицо и тут же отхлынула от щек – вся собралась в губах, мягким покалыванием сообщая им гудящее чувство переполненности. Когда она прикусила губу, он невольно вздрогнул, испугавшись, что кровь брызнет из лопнувшей кожи и запачкает аккуратные воротнички старушек.

Через минуту она поняла, как сладко быть принцессой, щедро дарящей себя влюбленному зверю.

В Москве им удалось встретиться только на третий день – он был занят подготовкой к летним гастролям, да и на нее дела навалились со свойственной бесцеремонностью. И хорошо – слишком сильные эмоции, слишком совершенную близость, слишком острое наслаждение принесла ей эта поездка. О ее состоянии говорило хотя бы то, что в день приезда она проспала шестнадцать часов, не просыпаясь, в одной позе, как ребенок, «засыпающий» стресс. Потом проснулась, поела супу и проспала еще восемь часов – как раз до следующего утра.

А потом был почти год встреч, сокрушительных по силе эмоций и новизне открытий. Он вез ее в пустынный офис, в уединенный загородный дом, в сельскую Италию, к разбитным сумасшедшим друзьям. Он показывал ей подмосковный рассвет, нес на руках через горный ручей, поил пивом под футбол по телевизору. Он понемногу открывал ей свою сказку, где концентрация счастья была так велика, так отличалась от всего прошлого существования, что уже невозможно было сосредоточиться на чем-то, кроме него. Тогда дни и ночи мчались со скоростью настоящей жизни, которую она всегда предчувствовала, грезя наяву. Он гладил ее по голове тяжелыми пальцами и благодарно внимал признаниям, что порой слетали с ее губ. О них стали писать, они ничего не опровергали и ничего не подтверждали, счастливо и снисходительно улыбаясь трясущимся от азарта газетчикам и друг другу.

Он был порывист, даже пылок. Ошеломляюще искренен и чуток в минуты близости и потом. Он умел восхищаться линией плеч, прядкой волос и блестящими коленками. Есть такие мужчины. Он был честен с ней. И с самим собой. И с другими. Он никогда не обещал того, чего не мог выполнить. Он был понимающим, заинтересованным, милым. Уважал ее работу и оберегал интересы. Как мог, помогал и давал советы. Прикрывал, спасал и жалел. Его не в чем было упрекнуть. Есть такие нежные убийцы.

Когда она смотрела на него, ей часто хотелось плакать.

– Ты что? – спрашивал он встревоженно и недоверчиво.

– У тебя… Да нет, так.

Она замолкала, но догадка рвалась с языка, и он терпеливо всматривался в нее, как родитель в больного ребенка.

– Ну, что у меня?

– Такие глаза… Знаешь, я иногда думаю, что ты не человек. Вообще, часто думаю…

– Кто же я?

– Не знаю… может, ангел?

Он кривил губы в пароксизме самоиронии.

– Нет, я тебя не идеализирую, совсем нет, просто… Ну не может быть таких глаз у человека!

Тогда он вздыхал, грустно и разочарованно, обнимал ее почти по-отцовски и произносил фразу, непонятную и неизбежную, как пароль:

– Ох, глупенькая девочка, я так и думал…

Она ходила на его концерты. На сцене он превращался в заклинателя змей – гипнотизировал толпу густым, как желание, голосом, и она, потрясенная, видела, что сотни красивых головок, умело накрашенных и причесанных, сотни отменных молодых кобр плавно покачиваются в такт, в сладком трансе не отрывая влюбленных глаз от своего факира. Иногда в темноте зала к нему стекались алые огни бутонов. Его сектантки могли позволить себе только этот ни к чему не обязывающий дар, хотя отлично знали – он будет брать цветы неохотно, словно преодолевая страх, а потом беспечно оставит прямо на сцене.

Эти женщины – ее привлекательные ровесницы и совсем юные нескладные девочки – замечали в нем то, чего она не видела, когда-то в упор не желала видеть, отвлеченная сиюминутными мелочами. Как опытный парикмахер с первого взгляда определяет, что за клиент перед ним, от состояния кошелька до типа волос, не успеет тот еще и шляпу снять, так некоторые женщины могут мгновенно оценить мужчину. Что они видели в нем? Порывистость и ленивую силу, тоску по нежности и задавленную, устремленную на себя агрессию? Или подлинную доброту – не ту, что радует, умиляя сладкой благостью, а ту, что принуждает страдать от собственного бессилия? Или изощренную восприимчивость сомневающегося и искреннего поэта… Наверное, все это вместе. Все те качества, редкостное сочетание которых возводит их обладателя в ранг исключительных мужчин. Мужчин, даже случайная и мимолетная близость с которыми на веки вечные превращает любовь с кем-либо еще в череду скучных, бессмысленных телодвижений.

Иногда ей открывался пугающий мир его другого – пьяного, грубого, раздражительного, резкого, несправедливого.

Однажды утром он вдруг просыпался чужим. И в неземных глазах она слишком ясно читала: «Уходи! Я хочу, чтобы тебя не было». Он старался, сдерживался, терпел, но, когда все же срывался на нее, чуть ли не рыча, – по неожиданности и эффекту это всегда было равносильно удару в солнечное сплетение.

Она тихо сгибалась, почти теряя сознание. И шла к Лерке.

Лерка умела мгновенно находить объяснение всему на свете, что позволяло ей быть всегда умиротворенной и добродушно-лояльной.

– Он бабник? Да брось… Творческие люди, особенно – творческие мужчины! Они славятся полигамностью и гиперсексуальностью, но они-то как раз никакие не кобели и отнюдь не бабники… Просто они всю жизнь ищут. Не находят, естественно, и снова ищут. И вряд ли найдут хотя бы близкое что-то к тому идеалу, который сами себе придумали. И чем талантливее человек, тем совершеннее, изощреннее и недостижимее его мечта. Они устают искать, злятся на себя, на жизнь, на женщин, женятся, разводятся, дают себе обеты одиночества. А все их возлюбленные – случайные жертвы, не понимающие, что заранее обречены, потому лишь, что их избранник творческая личность…

Она уходила. Чего ей это стоило, не знал даже он, по крайней мере, ей казалось, что он не знает. Уходила, чтобы не мешать, умирая от сознания своей ненужности. Уходила, чтобы по возвращении уколоться о ядовитый шип необоснованной ревности. Она жалела себя, но неизмеримо больше – его, наблюдая, как он раздваивается между чувством вины и жаждой свободы. Волшебные примирения каждый раз воскрешали, хоть и не могли полностью восстановить силы до новых кризисов и приступов сплина.

– Вот именно этого я и боюсь, когда не хочу пускать тебя совсем в свою жизнь… Именно от этого хочу избавить, когда не беру с собой или не предлагаю жить вместе, – говорил он, гладя ее по щеке. – Знаешь, я ведь жуткий гад. В любом случае со мной жить невозможно…

Она пугалась, вспоминая Лерку с ее рассказами о «разбитых сердцах».

– Да брось ты его… – говорила та, умиротворяя все вокруг здоровой красотой эгоистки.

– Нет, он хороший… – не соглашалась Настенька.

– Бедная, все-таки он тебя заколдовал… – Лерка не скрывала обидного сострадательного любопытства. – Ты потерянный человек!

– Почему? – спрашивала Настя, до сбоя в сердце страшась ее ответов.

– Да это же сакраментальная фраза всех его жертв, по крайней мере, тех, с кем мне довелось общаться! Они вот так же закатывали несчастные глаза и лепетали «он хороший…». Лечись. И беги от него!

Но уже тогда простая догадка мешала ей согласиться с подругой – трудно было отделаться от чувства, что он причиняет ей боль для того только, чтобы не причинить еще худшую. Ей и себе.

И начинала понимать, что готова, пожалуй, терпеть это безобразие, и даже, может быть, большее, лишь бы иметь надежду, возможность или право убирать морщинки с его лба одним тихим прикосновением любви.

Она мечтала быть для него теплой постелью после ненастного дня. И уже готова была греть его только тогда, когда ему это будет нужно.

 
Иду по дороге, машины проносятся,
У каждого в жизни дорога своя.
Иду по дороге, а ноги так просятся
Бежать за мечтой, за тобою, моля:
Целуй меня нежно…
Целуй меня нежно…
Целуй меня нежно…
Нет, это – не я…
 

Еще рюмка – еще воспоминание…

Она никогда не забудет тот день. Прощание перед отъездом, когда на пике очередной разрушительной ссоры она послушалась всех, кого можно было послушаться, и, гоня прочь предчувствие беды, подписала контракт о съемках того дурацкого шоу на дурацком острове. Никогда не забудет тоску в его глазах и страх в своем голосе.

– Я не хочу тебя оставлять.

Он молчал, она продолжала:

– Даже сейчас…

– Поезжай, – сказал он, неохотно и плохо скрывая раздражение.

И она ответила уже по-другому, холодно, почти презрительно:

– Впрочем, когда вернусь, ты как раз уже придешь в себя…

– Ты не вернешься. Я не верю в чудо.

Но не это оказалось самым страшным, хуже было потом… Месяц они не виделись и вот – его уже не узнать! Хандра, алкоголь, самоедство и бессонные ночи – не лучшие друзья наружности, но он был действительно сам на себя не похож. «Как раз очень даже похож…» – шептали некоторые. А она, еле перенесшая разлуку, только теперь осознала, что означают слова «он плохо выглядит» – оплывший, бледный, теперь действительно страшный, с воспаленными веками и тусклым взглядом.

При встрече он поцеловал ее, как свою, а потом всегда смотрел уже как на чужую.

Она, конечно, не могла в это поверить. Это рушило сказку, и она со слепым азартом напрасного чувства летела на померкший огонь. Отважно и сладострастно подставляла своему Демону переполненную пульсом шею, сама напарывалась на клыки, не в шутку намереваясь отдать всю кровь без остатка, веря в силу последней жертвы, ломающей злые чары. И в пылу самопожертвования не замечала очевидного – того, что горячие капли, покидая ее вены, уходят в землю, мешаются с водой, парят в воздухе, но уже не питают его сердце. Он больше не принимал жертв, просто не брал их. Припадал к источнику, но не пил из него, давно предпочитая вино. Или мясо. Или чью-то другую кровь, а скорее всего – просто голод.

Если бы ей было хотя бы тридцать! Как тем потрясающим французским женщинам. Их души привыкли, притерпелись к любви, как руки домохозяек, поначалу трепетные и неловкие, постепенно привыкают к нестерпимым температурам кухни так, что скоро оказываются в состоянии переставлять кастрюли с кипящим супом с одной конфорки на другую, не прибегая даже к помощи полотенец.

Но ей было только двадцать четыре. И она еще не знала других слов, способных успокоить его сердце, унять его дрожь и опустошить его одиночество…

– Я спасу тебя… Я всегда буду тебя любить, я всегда буду с тобой…

Его взгляд был долгим и странным. Сквозь изумленное, уважительное восхищение сочились благоговейный ужас и беспредельная, всепобеждающая жалость. Так смотрят на свое отражение в зеркале молодые, красивые, сильные и счастливые люди, внезапно узнавшие, что у них нашли рак в последней стадии.

Есть такие чудовища, которые больше всего на свете не желают быть расколдованными.

Потом, на новогодней вечеринке, он появился, крепко обнимая эффектную рыжеволосую русалку. Или двух? Он был пьян, разудал, даже разнуздан…

– Женщины – ужасные создания… Без них никуда, но и с ними невозможно… – радовал он налетевших репортеров праздничными откровениями.

– Наверное, скоро женюсь – чтобы избавиться от поклонниц.

– И кто же будет твоя половина – красавица и умница?

– Ни в коем случае – страшная идиотка. Все ж продажные твари, а красавицы и умницы – тем более!

Есть такие королевичи, которым не нужна Настенька, чтобы вернуть их к жизни. Они терпеливо ищут настоящую ведьму. Не ту, которая разрушит чары, а ту, которая сумеет вновь околдовать. Позже, когда немного ослабнет та бешеная центробежная сила, с какой он вращает колесо своей жизни, какая-нибудь молодая и сильная колдунья все же удержится там, вовремя ухватившись за его сердце.

Хорошо, что коньяк обжигает горло – можно, не стесняясь, вытирать слезы. Лерка, как всегда, оказалась права:

– Если влюбишься в такого, потом будешь реветь всю оставшуюся жизнь.

Она и ревела. И стонала. И каменела, как зомби, пугая близких. Шептала молитвы. Била ладонями бетонные стены так, что руки немели до плеч. И кричала беззвучно, так чтобы никто не слышал: «Чудовище! Чудовище!! Проклятое чудовище!!!»

Его голос умел говорить слова, которые без скальпеля вскрывают грудную клетку в том месте, где находится сердце. Слова, которые никогда уже не позволят забыть его, слова, заставляющие рассветами терзаться бессильным вопросом – «зачем?». Зачем он ей это говорил? Зачем он ей так это говорил?! Ведь и без того она уже полностью принадлежала ему, и он это видел. Так зачем?!

Отгадка нехитра. Просто он из тех, кто верит в то, что делает, в то, что говорит. Верит в каждый момент времени, верит так, что остальным остается только одно – верить тоже.

В этом истинный дар Дон-Жуана – знать и говорить то, что ты больше всего желаешь услышать. Дон-Жуан ведь не виноват, что у него есть этот дар. И потребность им пользоваться.

Часто его глаза скользят по лицам, но если, благодаря случайности или року, он вдруг увидит тебя в толпе… ты уже никогда не усомнишься в собственной уникальности. И начнешь искать подтверждения этому в других глазах, в разных – родных и незнакомых, удивленных и равнодушных. Не найдешь. И станешь снова ждать встречи с ним.

– Он вампир и донор одновременно – дает больше, чем ты можешь в себя вместить, но и опустошает уже навсегда… Он как черная дыра наоборот – втягивает, и «влетаешь». Через год смотришь – все вокруг молодые, а ты… тебя уже почти нет…

– Чего так убиваться-то? Ты ведь заранее это знала…

Она знала. Только боялась поверить.

Тогда, в затемненном номере, пропитанном свежестью воздуха с балкона и летучим запахом его духов, – она разом постигла всю эту «темную тайну». Загадку, которую, казалось, ей уже никогда не решить.

Это случилось сразу, когда он, едва прикрыв дверь, оказался стоящим вплотную к ней, когда прижал ее к себе, а точнее, сам прижался – жадно, плотно, больно воткнувшись коленями в ее колени, и так устало, доверчиво уронил голову в ямку между ее плечом и шеей. Когда лицо ей пощекотали слишком мягкие для мужчины волосы – она поняла все эти парадоксы и противоречия! Как же все это просто…

Этот печальный и остроумный, циничный и открытый поэт с глазами Пьеро и ртом Арлекина… он просто по-сумасшедшему молод! Так по-сумасшедшему, безрассудно и исступленно молод, что ей в свои двадцать четыре никогда не угнаться за его молодостью. Просто мальчишка – нежный и резкий, злой и страдающий. Мужчины редко бывают такими молодыми. Женщины – никогда.

Не обязательно умирать в тридцать три или тридцать семь, чтобы навсегда оставаться молодым. Можно делать это разными способами. Некоторые, например, вновь находят молодость, любуясь на божественные гримасы своих детей, а некоторые… Просто никогда ее не теряют.

Смело меняют жизнь на мечту. Счастье, если при этом они умны, добры и талантливы. Как этот милосердный одинокий вампир, не желающий умертвлять свои жертвы, навсегда отказавшийся от попыток обратить кого-либо в свою веру, забирая жизнь и взамен даря мечту о бессмертии. Его избранницы не умирают. Они живут. Только многие надолго остаются обескровленными.

На беду или счастье он обречен, как пресловутый Горец? Переживает всех своих женщин, оплакивает их, пишет грустные песни, сам остается юным, когда ты – уже старуха. Он в этом не виноват. Просто время рядом с ним летит по-другому.

Почему так завораживает более чем простая песня? Не потому ли, что насмешливые, порой бессердечные слова живут там в странной гармонии с любовью и добротой в ласкающем голосе?

Диджей, гордый собой и удачно проведенным интервью, не может скрыть невольного облегчения, когда изрекает:

– Ну что ж, Демон, спасибо… У тебя ведь завтра релиз? Тогда удачной презентации!

– Слышала? Завтра концерт!! – оживляется за соседним столиком более романтичная из двух подружек. – У них наконец альбом вышел…

– Тебе-то что? – резонно не понимает ее собеседница.

– То. Хочу сходить. Знаешь, сколько у него в голосе секса?

– Ну и зачем тогда петь? Шел бы работать в «секс по телефону» со своим голосом!

Они замолкают, а через пару мгновений первая, словно не услышав последнего замечания, произносит задумчиво и мечтательно, обращаясь к самой себе, или к нему, или к кому-то невидимому, но не менее романтичному:

– Как думаешь, какие цветы ему нравятся?.. А, ладно, не важно, какая разница… подарю розу – оно ведь всегда хорошо, да?

Настя вдруг рассмеялась – тихо и счастливо, закрыв ладонями мокрое лицо. Как точно детская интуиция подсказала ей то, чего не было в сказке! Да мыслим ли счастливый конец после такого? Какой хеппи-энд?! Смешно, право. Если кто-то один раз уже умер, то это ведь навсегда.

Она потушила последнюю сигарету. Пепельница полна окурков, интересно, куда смотрит этот м-м-м… мальчик? Всем приходится делать выбор. Правда, выбирать куда легче, если знаешь только одну сторону медали, и она тебе нравится.

– Счет, пожалуйста…

Ну вот, мечта у нее уже была, и вроде бы она смогла это пережить. Впереди пустяки – всего лишь жизнь.

Молоденький официант с готовностью щенка оказался рядом – так его подбросило невольное восхищение. Эта женщина влекла, как безотчетная тоска по мечте в его снах.

Телефон, послушно тренькая, набирает знакомый номер. За окнами стало совсем темно, веселые огни горят нагло и пронзительно – теперь не видно ни грязи на улицах, ни отчаяния на лицах…

– Алло… Ты, королева?

Когда ответил, злобно зашипев, мобильник, она все же подняла глаза. Убрала волосы от лица – будто убрали занавес в театре. Парень поспешно обернулся, да так и застыл с пустым графинчиком в одной руке и пепельницей в другой. И завороженно слушал, с какой естественной, натуральной лаской ее голос струится в матовый корпус телефона.

– Да… Конечно, я тоже тебя люблю, кстати, Паш, когда у нас будет дочка… пусть лучше смотрит «Том и Джерри», ладно?

– Что? Что?! – Непонимающий голос хочет и не может вырваться из пластиковой коробки.

Напрасно. Она его уже не слышит. Все-таки папа зря ругает этого несчастного Ницше… действительно несчастного, если судить по его мыслям… Как он там… «Если вы хотите быть свободны, то вы должны сбросить с себя не одни только тяжелые цепи: придет час, когда вы побежите даже и от того, что вы больше всего любите».

Но если кто-то несчастлив, разве это значит, что он не прав?

Он еще немного постоял рядом, прислушиваясь, а потом все же отправился по своим делам – как-никак вечер, клиенты, чаевые. Однако всю смену был молчалив, периодически застревая мыслью на столике в дальней нише. Том, где провела вечер незнакомка. Довольно, впрочем, странная особа – ее взгляд, так странно не подходящий к благополучному облику, кого-то неуловимо ему напомнил. Он не понял кого и в задумчивости стал протирать столик. Это поколение явно не видело старых мультиков. И не читает старых сказок.

Есть такие чудовища – на них можно променять всех Иванушек в мире. Они боятся сжечь тебя своей любовью, а потому, жалея, держат на расстоянии. Что ж, хорошо, что они просто есть.

 
Иду по дороге, и дождик сменяется
На снежные хлопья, а те – на цветы.
Иду по дороге, она не кончается,
Но вижу знакомого лика черты…
Я нежно целую…
Я нежно целую…
Я нежно целую…
Но это – не ты…
 

Она нажала сброс. Пора собираться – завтра в это время у них самолет на Лондон.